Аттила

Феликс Дан, 1888

Феликс Дан (1834–1912) – немецкий юрист, историк и поэт, родился в семье известного актера. С 1872 г. стал профессором немецкого и государственного права и философии в Кенигсберге, а в 1888 г. перешел в Бреславль. В 1854 г. Дан издал юридическую монографию; затем выступил как поэт, автор множества исторических стихов и поэм. Им написан также ряд комедий, драм и оперных либретто. В своих больших исторических трудах Дан предстает одним из тех чрезвычайно полезных исследователей, которые не прокладывают новых путей, но искусно подводят итоги всему сделанному. Как поэт, он мастер поэтического слога и проводник здравых идей, не возвышающийся, впрочем, над уровнем большинства других поэтов. Его исторические романы показывают серьезное изучение описываемой эпохи, читаются легко и увлекательно, а работы в области юриспруденции отличаются прекрасным методом и редкой ясностью изложения. В данном издании публикуется роман «Аттила», действие которого происходит в V в. новой эры, когда вождь племени гуннов Аттила вторгся в Италию и пошел на Рим, намереваясь сровнять его с землей. На фоне подлинных исторических событий показана непримиримая борьба, в которой происходило становление одних наций и исчезновение других.

X

— Дерзость этих степных грабителей неслыханна и невыносима! — проворчал ритор. — Несколько лет назад мне пришлось сопровождать такое же грустное посольство из Византии к гуннам. Лишь только мы успели миновать Моргус, как наткнулись на гонцов Аттилы, посланных нам навстречу. Эти черномазые бродяги отказались даже приветствовать нас и вести переговоры в палатках! Переводчик дал нам от их имени такой ответ: «Гунн ведет переговоры только на шести ногах». Мы совершенно не поняли этой загадки дикарей, пока она не объяснилась наглядно: гонцы не сошли со своих коней! Все наши настояния оказались тщетны. Они хотели толковать с нами не иначе, как сидя верхом! Между тем нам показалось совершенно невозможным толковать с ними, глядя снизу вверх. Оставалось только, в виду непреклонного упорства гуннов, не думавших слезать с седла, самим опять сесть на лошадей. И таким образом, императорские послы, римские государственные деятели, консулы, риторы были вынуждены разговаривать с варварами — сидя на конях, словно и мы принадлежали к какой-то другой шайке подобных бродяг. Содержание наших переговоров было столь же унизительно, как и внешняя их форма: мы обязались выдать гуннам всех беглецов, скрывшихся под нашу защиту. А ведь между ними было двое королевичей из племени, враждебного Аттиле. Этих юношей звали Аттака и Мамо. Гунны распорядились немедленно распять их перед нашими глазами! Кроме того, мы согласились не заключать никаких союзов с врагами Аттилы и обещали увеличить ежегодную дань — от римского императора предводителю варваров! — до семисот фунтов золота, тогда как прежде она была вполовину меньше. Гунны потребовали, чтобы мы подтвердили обещание торжественной клятвой: жизнью императора над крестом и Евангелием. А сами дали свою, языческую клятву: они зарезали лошадь, распороли ей живот, погрузили по локоть обнаженные руки в трепещущиеся внутренности животного, а потом подняли их вверх и не опускали до тех пор, пока не обсохнет кровь!

— И с такими гнусными скотами мы вынуждены вести переговоры! — с гневом произнес префект.

— Пожалуйста, расскажи, патриций, еще что-нибудь из твоего нынешнего путешествия, — попросил Ромул.

— Переплыв Дунай, — начал Максимин, — мы переправились еще через две реки: Тиг и Тифис, и также на выдолбленных лодках и плотах, которые гунны везли с собой на повозках или на нескольких лошадях, связанных вместе.

— По приказу наших провожатых, — продолжал Приск, — разославших повсюду своих быстрых как ветер гонцов, окрестные крестьяне должны были доставлять каравану съестные припасы из отдаленных деревень и степных хуторов. Вместо пшеницы и ржи бедные землепашцы питаются здесь просом, а вино заменяет им питье из меда диких пчел. Есть еще и другой странный пенистый напиток, приготовленный из перебродившего отвара полусгнившего ячменя, который называется у них «камус». Следующая ночь прошла для нас неблагополучно. После утомительного дневного перехода мы расположились на ночлег на берегу небольшого озерка, чтобы иметь под рукой воду для себя и лошадей. Но едва невольники успели разбить шатры, как поднялась страшнейшая гроза с сильным ветром и проливным дождем. Нашу палатку сорвало с места и снесло в озеро со всеми распакованными в ней дорожными принадлежностями. С перепугу мы стали бросаться в разные стороны, спасаясь от бури, пока в кромешной темноте не попали в болото. На наши крики о помощи сбежались соседние жители. А дождь тем временем перестал, так что они смогли зажечь длинные толстые стебли камыша, служившие им вместо факелов, и при таком освещении нас кое-как вытащили из болота. Спасли также и часть багажа, унесенного в озеро. Мы пошли греться в жалкие мазанки поселян.

— Но следующий день вознаградил нас за эти передряги, — добавил Максимин. — Мы достигли поместья вдовы умершего Бледа.

— А кто это такой?

— Брат Аттилы, разделявший с ним трон, но умерший в молодые годы.

— Но вдовы его мы не видели: Аттила запретил ей разговаривать с мужчинами.

— Вероятно, у него есть на то свои причины, — сухо заметил ритор.

— Однако она пригласила нас в один из своих домов, послала нам в изобилии всякой пищи и — по обычаю гуннов — прекрасных рабынь.

— Мы охотно приняли кушанья, с благодарностью отклонили живые дары и послали вдовствующей царице в подарок три серебряные чаши, несколько теплых одеял из красной шерсти, индийский перец, финики, византийское печенье и другие лакомства, до которых так падки все женщины. Потом, пожелав ей благословения свыше, снова пустились в путь. Однажды нам пришлось свернуть с удобной военной дороги, которая была к тому же наикратчайшей, и пробираться окольными путями по степным проселкам. И все потому, что нам приказали очистить дорогу для одного посольства от подвластного Аттиле народа. Кажется, то шли послы германского племени гепидов.

— Да, это одна из больших групп храбрых готов, — пояснил Приск. — Когда же мы стали возражать против такого распоряжения, то гунны, пожимая плечами, ответили нам: «Если ваш император покорится великому Аттиле, то и его посланникам будут оказывать больше чести!» Вот так. Это было неделю тому назад. С тех пор с нами не случилось ничего примечательного.

— А что заставило вас отправиться из Равенны в царство гуннов? — спросил патриций.

— Та же самая горькая необходимость, что и прежде! — отвечал Ромул. — Только она облекается во все новые формы. Жестокий враг знает наши слабости и свою силу и не устает злоупотреблять собственным превосходством, чтобы притеснять нас, изнурять налогами, унижать и мучить.

— Он не упускает ни малейшего повода насолить нам, — прибавил префект.

— На этот раз все дело в двух жалких золотых чашах, ради которых комес и префект Норикума были вынуждены отправиться в эти степи и терпеть всевозможные унижения.

— Один римлянин, по имени Констанций, подданный Аттилы, во время осады Сирмиума гуннами получил от городского епископа золотые церковные сосуды, чтобы выкупить из плена самого епископа и других граждан, если город не устоит против неприятеля. Так и произошло: Сирмиум пал. Однако римлянин нарушил свое обещание: он увез сосуды в Рим и заложил их там богатому меняле Сильвану. После этого, как ни в чем не бывало, Констанций вернулся обратно к Аттиле. Тот, узнав о мошеннической сделке, приказал распять его и теперь требует от нас…

–…выдачи Сильвана, который будто бы присвоил себе или утаил золотые сосуды, принадлежащие к числу добычи, захваченной после разгрома Сирмиума и, следовательно, являющихся собственностью Аттилы.

— Как же мы выдадим совершенно неповинного человека?

— А между тем царь гуннов угрожает нам войной в случае отказа.

— Он мог выступить против вас в поход даже и тогда, если бы ему вдруг не понравился нос вашего императора, — иронично заметил Приск.

— И мы вынуждены умолять варвара, унижаться перед ним, стараясь задобрить его дарами, чтобы он отказался от своего чудовищного требования!

— А так как и наша миссия настолько же унизительна, — с глубоким вздохом произнес Максимин, — то будем терпеливо переносить вместе ожидающий нас позор.

— Да, но иметь сотоварищей в подобном несчастье вовсе не утешительно, вопреки словам поэта.

— Равенна и Византия покрыты одинаковым позором!

— Однако лампа наша догорает… Постараемся заснуть, — посоветовал благоразумный Приск. — Пусть нам приснится былое величие Рима и благодатный сон принесет нам забвение от безотрадной действительности!