Аттила

Феликс Дан, 1888

Феликс Дан (1834–1912) – немецкий юрист, историк и поэт, родился в семье известного актера. С 1872 г. стал профессором немецкого и государственного права и философии в Кенигсберге, а в 1888 г. перешел в Бреславль. В 1854 г. Дан издал юридическую монографию; затем выступил как поэт, автор множества исторических стихов и поэм. Им написан также ряд комедий, драм и оперных либретто. В своих больших исторических трудах Дан предстает одним из тех чрезвычайно полезных исследователей, которые не прокладывают новых путей, но искусно подводят итоги всему сделанному. Как поэт, он мастер поэтического слога и проводник здравых идей, не возвышающийся, впрочем, над уровнем большинства других поэтов. Его исторические романы показывают серьезное изучение описываемой эпохи, читаются легко и увлекательно, а работы в области юриспруденции отличаются прекрасным методом и редкой ясностью изложения. В данном издании публикуется роман «Аттила», действие которого происходит в V в. новой эры, когда вождь племени гуннов Аттила вторгся в Италию и пошел на Рим, намереваясь сровнять его с землей. На фоне подлинных исторических событий показана непримиримая борьба, в которой происходило становление одних наций и исчезновение других.

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2008

© ООО «РИЦ Литература», 2008

I

Душная летняя ночь покрывала мраком Дунай. Могучая река привольно разлилась на необозримом пространстве и лениво катила к востоку свои обильные воды. У низменных топких берегов ее течение замедлялось бесчисленными зелеными островками. На одном из таких густо усеянных высоким тростником островков росли две узловатые, столетние ивы. Медленно ползли по небу мрачные тучи, подгоняемые влажным и теплым ветром с юга. Временами на далеком востоке вспыхивали трепетные зарницы. И еще грознее надвигалась теплая, беззвучная ночь, неся в себе что-то зловещее, непостижимое…

С тихим журчанием и плеском катились дунайские волны, замедляя свой бег у маленького островка с двумя ивами. Широкий к западу и заостренный к востоку, он представлял собой почти треугольник, казавшийся пустынным и безжизненным. Но внезапно из зарослей тростника с резким криком вылетела крупная птица, хлопая тяжелыми крыльями. Она медленно полетела над островком, собираясь опуститься на одну из старых ив, как вдруг метнулась в сторону, словно испугавшись чего-то. Не найдя себе пристанища и пронзительно крича, птица полетела прочь, на восток — к устью Дуная, и вскоре скрылась из вида.

Между тем, раздался тихий шорох, а заросли ивняка закачались. Человеческая фигура, неподвижно лежавшая до сих пор на сырой земле, выпрямилась.

— Наконец-то! — шепотом произнес юношеский голос. — Это они!

Другой мужчина, прятавшийся вместе с ним, дернул его за руку и прошептал:

— Тише, Даггар. Быть может, цаплю спугнули шпионы!

С северного берега Дуная к острову плыла легкая лодка. Она казалась черной полоской и скользила по блестящей глади реки как тень. Челнок несся вперед с быстротой стрелы, четыре весла ритмично опускались в воду и неслышно взлетали вверх. Наконец, ловкий поворот руля — и лодка врезалась широкой кормой в густой тростник. Треск сухих камышей был единственным звуком, нарушившим ночную тишину.

Двое гребцов выпрыгнули на берег и втащили лодку подальше на твердую землю. Двое ожидавших вышли из своей засады. Все четверо, не говоря ни слова, обменялись крепкими рукопожатиями, потом пошли в глубь островка. У подножия старых ив была сделана остановка.

Так предложил старший из двоих, прибывших ранее. Он снял шлем, откинул назад волнистые седые кудри и заговорил с тяжелым вздохом:

— Как ночные грабители, затевающие злодейство, собрались мы сюда глухою ночью!

— А между тем речь пойдет о самом благородном деле, — воскликнул юноша, крепко сжимая копье, — об освобождении!

— Но смерть витает над нашими головами! — наставительно прошептал младший из приехавших, придерживая ладонью длинную темную бороду, которую трепал ветер.

— Смерть всегда носится над людьми, граф Гервальт, — возразил его спутник твердым и уверенным голосом.

— Умное слово, король Ардарих! — воскликнул юноша.

— Только род смерти не одинаков, — прибавил седовласый старик.

— Конечно, король Визигаст, — подхватил Гервальт. — У меня кровь стынет в жилах, когда я подумаю о тех пытках, которые нас ждут, если «Он» проведает о нашем тайном совете, — граф содрогнулся.

— Ведь не всеведущ же он? — насмешливо спросил юноша.

— Аттила не Вотан^[1], — подтвердил король Ардарих.

— Однако приступим к нашему разговору, — напомнил Гервальт, плотнее закутываясь в плащ. — Вскоре ветер принесет проливной дождь, укроемся под ивами!

Все четверо шагнули под зеленый шатер развесистых ветвей.

— Начинай ты, король ругов, — сказал граф, — и не медли: горе нам, если утренняя заря не застанет нас в безопасном месте. «Его» всадники и шпионы рыщут повсюду. С моей стороны было безумием, что я позволил уговорить себя и явился на свидание. Только глубокое почтение к тебе, король Визигаст, другу моего отца, и признательность к тебе, король Ардарих, учившему меня двадцать зим назад владеть мечом, заставили Гервальта подвергнуться столь смертельному риску. Я хочу отговорить вас от несчастной затеи во что бы то ни стало. Когда мы пробирались сегодня по темным волнам Дуная, осторожно и тихо, точно тени умерших, а не живые люди, мне так и казалось, что мы спешим в преисподнюю.

— Туда попадают лишь трусы, которые боятся смерти от меча! — вскипел юноша, встряхнув короткими темно-русыми волосами.

Человек с темной бородой ударил кулаком по своему тяжелому мечу в кожаном чехле.

— Начинай, друг Визигаст, — примирительно промолвил король Ардарих, прислонившись к стволу дерева и прижав поперек груди копье, чтобы сдержать им полы плаща, которые трепал усиливающийся ветер. — А ты, молодой Даггар, умерь свой пыл. Я видел графа аллеманов в сражении на Марне, мы бились плечо к плечу, и могу тебе засвидетельствовать, что только самые бесстрашные герои смогли выдержать тот свирепый натиск врага.

— Что я хотел вам сказать — вы хорошо знаете сами, — начал седовласый король ругов. — Иго диких гуннов становится невыносимым. Когда наконец оно падет?

— Когда его сломят боги, — заметил Гервальт.

— Или мы! — воскликнул Даггар.

Король Ардарих задумчиво смотрел перед собой и молчал.

— Разве с нашей неволей можно примириться? — спросил Визигаст. — Граф Гервальт, ты — храбрый и гордый муж, как и весь твой отважный народ. Неужели мне повторять тебе то, что ты прекрасно знаешь, что ты выстрадал, как и все мы? Гунн господствует где хочет. Ни Рим, ни Византия не смеют вступить в борьбу с этим ужасом всех стран! И к тому же он называется братом страшного вандала Гейзериха, наводящего трепет на все моря. Все народы покорены им, начиная от ворот Византии на юге до Янтарных островов Полночного моря. И как правит он ими? По своей прихоти. Иногда на него найдет каприз великодушия, но только каприз, а потом опять начинаются неслыханные жестокости: казни, истязания, пытки, позор порабощенных. Ни один король не может быть спокоен за свой высокий сан, ни один крестьянин — за свой трудовой хлеб, ни одна девушка — за свое целомудрие перед произволом и сластолюбием гунна. Но неумолимее всех порабощенных им племен притесняет он нашу расу — людей со светлыми волосами и голубыми глазами, потомков жителей Асгарда^[2]. Ему хочется полного позора и унижения германцев.

— Исключая меня и моих гепидов, — спокойно возразил король Ардарих, немного выпрямляясь.

— Конечно! — с досадой вмешался Даггар. — Тебя и амалунга Валамера, остгота, он не обижает. Аттила называет вас своим мечом и дротиком. Вы у него в почете. Но какой ценой и за какую заслугу?!

— За нашу верность, молодой королевич!

— Верность? Разве это лучшая слава? Не то мне внушали с детства во дворце короля скиров! Мой слепой отец, король Дагомут, напевал мне под арфу, пока я не заучил наизусть:

Слушай покорно:

Лучшая слава,

Высшая честь —

Это геройство.

— И тебе пошли впрок наставления отца, юный Даггар, нечего сказать! Ты хорошо усвоил от него и геройство, и игру на арфе. Лучшим певцом и музыкантом называют тебя в наших странах как мужчины, так и девушки. Храбрым бойцом показал ты себя — к моей величайшей радости — в битвах с византийцами и славянами. Научись же теперь еще одному — от старого человека не стыдно выслушать наставление, Даггар, — всякое геройство возвышается верностью.

— И это все? — нетерпеливо произнес Даггар.

— Да, — ответил король гепидов.

— Значит, друг Ардарих, — с ударением начал король Визигаст, — у тебя нет больше жалости к твоим единоплеменникам, соседям, друзьям? Ты сказал правду: гепиды и вестготы не терпели до сих пор притеснений, их права не нарушались. Но все мы, остальные? Мои руги, скиры Дагомута, герулы, туркилинги, лонгобарды, квады, маркоманы, тюрингенцы, твои суабы, Гервальт? Разве Аттила не попирает с наслаждением все договоренные права даже тех из них, кто и не думал нарушать ему верность? Вас он чтит, вас он награждает богатыми дарами, делит с вами добычу, хотя бы вы даже и не участвовали в его походах, а что же мы? Нас он разоряет без милосердия. Неужели ты думаешь, что это не сеет между нами зависти и вражды?

— Разумеется, — со вздохом отвечал Ардарих, поглаживая седую бороду. — Это должно возбуждать враждебные чувства.

— Нечестивый гунн нарочно старается довести аллеманов до отчаяния и принудить к восстанию, — продолжил Визигаст.

— Чтобы вернее погубить вас, — закончил его мысль король гепидов и печально кивнул головой.

— Ко всем прочим притеснениям он прибавил еще злую насмешку и позор. Так, от тюрингенцев Аттила потребовал в придачу к ежегодной дани в триста коней, коров и свиней — еще триста девственниц!

— Я убью, убью собственными руками этого осквернителя дев! — громко крикнул неосторожный, пылкий Даггар.

— Никогда не удастся тебе, отчаянная голова, приблизиться к нему даже на длину твоего дротика, — возразил Гервальт, махнув рукою. — Гунны стерегут каждый его шаг и окружают вождя густыми толпами, точно рой пчел — родимый улей.

— Ну а что же храбрые тюрингенцы, — серьезно спросил король Ардарих, — согласились они на требование Аттилы?

— Не знаю, — отозвался Визигаст. — Года два назад на нас повеяло надеждой: угнетенные народы ободрились и вздохнули свободнее, когда там, в Галлии — помнишь, друг Ардарих? — большая река, запруженная трупами павших воинов, не смогла продолжить своего течения и вышла из берегов, вскипая кровавой пеной?

— Помню ли я? — простонал гепид. — Двенадцать тысяч моих подданных сложили там свои головы!

— Тогда ему, всемогущему, пришлось отступить в первый раз.

— Благодаря доблестным вестготам и Аэцию! — воскликнул Даггар.

— А когда вскоре после того, — вмешался Гервальт, — грозного воителя заставил уйти из Италии старец, римский священник^[3], ходивший опираясь на палку, то все порабощенные народы в Вечерней стране ожили и подняли головы в надежде…

–…что пришел конец их испытаниям, и небесный бич сломлен пополам, — договорил Визигаст.

— Тут и там уже вспыхивало пламя свободы! — вставил Даггар.

— Слишком рано! — сурово заметил король гепидов.

— Конечно, преждевременно, — вздохнул Гервальт. — Его погасили потоки крови.

— А теперь, — с негодованием заговорил Визигаст, — Аттила замышляет к весне новые злодеяния. Хотя он всегда умеет искусно скрывать свои планы, — о них можно только догадываться, — но его замыслы должны быть чудовищны, судя по затеянным приготовлениям. Он собирает все свои народы — по крайней мере, несколько сот наций из двух частей света: Европы и Азии, а из третьей — Африки — ему протягивает руку для страшного союза кровожадный вандал.

— Против кого они ополчаются? Хотелось бы знать! Не опять ли против Запада? — спросил Гервальт.

— Или против восточного государства? — прибавил Даггар.

— А не то и против обоих вместе, — заключил Ардарих.

— Против кого бы то ни было, но теперь Аттила будет втрое сильнее, чем три года назад! А кто его противники? Малодушный царь на византийском троне! На Западе — Аэций, опальный полководец императора Валентиниана, которому ежеминутно грозит кинжал наемного убийцы. У вестготов — три, даже четыре брата короля оспаривают корону. Весь мир станет добычей варваров, если Галлия и Испания также подпадут под иго притеснителей. После них придет черед погибнуть Риму и Византии. Вот почему Аттила непременно должен умереть, прежде чем ему удастся выступить в этот последний поход, который обещает завершиться несомненной победой. Если он останется жив, ему покорится вся вселенная. Прав я или нет, друг Ардарих?

— Ты прав, — со вздохом отвечал тот, поднося левую руку ко лбу.

— Нет, ты ошибаешься, король Визигаст! — перебил их обоих суеверный Гервальт. — Твои слова были бы разумны, если бы они относились к обыкновенному смертному, как мы, которого можно одолеть подобно прочим людям. Но «Он» — чудовище, вышедшее из христианского ада! Наши жрецы Циу толкуют между собой, будто бы он родился от нечистого духа и проклятой альруны^[4]. Дротик не колет его, меч не рубит, никакое оружие не ранит. Я убедился в том собственными глазами. Мы стояли рядом на той галльской реке — на Марне — я упал и сотни тысяч бежали или падали под тучей стрел и дротиков, а он стоял прямо. Аттила смеялся! Он дунул — я хорошо видел это! — дунул в свою жидкую бороду клином, и римские стрелы стали отскакивать, точно соломинки, от его одежды из лосиной шкуры. А что он не человек, это лучше всего доказывает его жестокость.

Гервальт умолк, дрожа всем телом и закрыв лицо руками.

— Скоро минет тому тридцать лет, — начал он снова после некоторой паузы, — я был тогда мальчиком, но и до сих пор вижу перед собой ужасное зрелище: как мой престарелый отец, брат и ни в чем не повинная мать, взятые в плен Аттилой во время возмущения, корчились на заостренных кольях и выли в страшных мучениях. А тут же, на самом виду — были замучены до смерти мои четыре сестры, юные девушки, доставшиеся на поругание сначала Аттиле, а потом его конюхам! Меня он швырнул лицом прямо на вздрагивающее в предсмертных судорогах тело отца и прокричал: «Вот как кончают те, кто нарушил верность Аттиле! Мальчик, гляди и помни! С сегодняшнего дня ты научишься быть верным мне!» И я научился… — заключил Гервальт дрожащими губами.

— И я также, — произнес король гепидов. — Хотя урок был другого рода, но, пожалуй, еще чувствительнее… Страх? Он мне незнаком. Я отвык от него на полях сражений. Меня побуждает к повиновению нечто гораздо сильнейшее — честь! Я так же, как и ты, король Визигаст, понял — много лет тому назад, — что иго дикарей стало невыносимым. Я вздумал избавить от него мой народ и вселенную. Все было заранее подготовлено: союз с Византией, тайный договор со многими германскими королями и вождями славян. Я лежал в своей палатке и спал — то было за три дня до назначенного срока восстания, — как вдруг, проснувшись, увидел самого Аттилу, который спокойно сидел возле моего ложа! В ужасе я хотел вскочить, но гунн ласково удержал мою руку, заставив по-прежнему лечь на подушки, и передал мне слово в слово весь наш договор, весь план войны, что был изложен на четырех страницах римского письма. Он сказал все это наизусть, а потом прибавил в заключение: «Твои союзники распяты, все до единого — семнадцать человек. Но тебя я прощаю. Тебе остается твое царство. Я доверяю Ардариху, будь мне верен с этих пор». В тот же день Аттила охотился со мной и моими гепидами в Дунайском лесу. Усталый, он заснул, положив голову мне на колени. Пока он жив, я должен хранить ему верность…

— И целый мир пусть достается гуннам и будет их собственностью навеки! — возразил с отчаянием король ругов.

— Да, пока «Он» жив.

— Если гунны еще раз одержат победу, их господство будет несокрушимо.

— Сыновья Аттилы, — с ударением произнес Ардарих, — не то, что он сам…

— Хорошо! Однако Эллак настоящий богатырь. У него достанет силы одержать новые победы и утвердить свое владычество над теми, кого завоевал отец. Тогда у царства гуннов не останется больше ни одного врага в целой вселенной.

— Тогда — конечно, они будут! — сказал Ардарих.

— Настоящая королевская речь, — нетерпеливо воскликнул Даггар, — но уж чересчур загадочна! Одним словом, мы будем сражаться с гуннами без гепидов и даже против них! Король Визигаст, пошли меня к Валамеру, амалунгу. Я попытаюсь…

— Не спеши напрасно, юный Даггар, — заметил Ардарих.

— Разве он тоже осыпан милостями и… связан по рукам и ногам? — гневно спросил юноша.

— Нет. Но Валамер заключил с Аттилой священный союз и запил его кровью.

— Фу, противная гуннская кровь! — воскликнул королевич.

— Также и остгот не восстанет против гуннов, пока жив Аттила.

— Но он может долго прожить, потому что считает себе всего пятьдесят шесть зим, — с досадой произнес Даггар.

— А тем временем мир погибнет, — вздохнул Визигаст.

— Пусть лучше гибнет целый мир, чем моя честь! — спокойно сказал король гепидов, выпрямляясь во весь рост. — Пойдем, Гервальт, нам пора. Я приехал сюда, потому что давно подозревал о замыслах короля Визигаста. Мне хотелось выслушать его и предостеречь во что бы то ни стало, даже рискуя жизнью, только не честью. Старый герой ругов с белыми кудрями! Разве ты можешь надеяться сломить гуннов, если я и Валамер их поддержим? А мы должны это сделать, если ты нападешь на них. Король с седою бородой! Неужели ты до сих пор не постиг первого искусства правителя — умения ждать? Слушай, что я говорю, старый собрат по оружию!

— Нет, нет, нет, ждать нельзя! — крикнул Даггар. — Оставь, король Визигаст, и гепидов и остготов в покое: пускай они проспят лучший победный венок — военную славу! Мы не станем ждать! Ты ведь говорил, что после весны будет поздно. Мы выступим на бой! Неужели нас мало? Твои руги, мои скиры, Визанд, властелин герулов, со своим сильным войском! Благородный лонгобард Ротари со своими приближенными! Благородный маркоман Банчио с родичами! Трое вождей славянских: Дрозух, Милитух и Свентослав! Наконец, не обещал ли сам царь византийский тайно доставить нам через своих послов, отправленных к гуннам, и золото, и серебро, и оружие?..

— Если только он сдержит слово! — перебил Ардарих. — Ты мне нравишься, юный королевич! Звучно ты играешь на арфе, хорошо дерешься и бойко говоришь. Научись еще четвертому, более трудному и более нужному искусству для короля — молчанию. А что, если я передам слышанное от тебя великому хану гуннов?

— Ты этого не сделаешь! — воскликнул юноша, чувствуя, как его волю парализует ужас.

— Я этого не сделаю, потому что поклялся самому себе держать в тайне то, что услышу здесь. Я имею право умолчать об этом, поскольку гибель грозит не ему, а вам. Ты сомневаешься, отважный Даггар? Но верь мне: все, кого ты назвал, и хотя бы их было вдесятеро больше, не в состоянии отщепить ни крупинки от того ярма, которое Аттила наложил на всю землю. Жаль мне твоей пылкой юности, пламенный герой! Жалко твоей седой головы, мой старый друг! Вы погибли, если не послушаете моих предостережений. Обождите! Как, ты не хочешь подать мне руки, Визигаст? Ты раскаешься в том, когда увидишь на деле, что я был прав. Но моя рука, хотя ты и отверг ее сегодня, — останется рукою твоего лучшего друга. Она всегда будет открыто протянута к тебе: запомни это. Пойдем, Гервальт!

И они оба, круто повернувшись, исчезли в темноте. Почти без шума был спущен на воду утлый челнок…

Король ругов, опершись на эфес исполинского меча, задумчиво смотрел вдаль.

— Король Визигаст! — приступил к нему юноша. — Ведь ты не станешь колебаться?

— Нет, — отвечал тот грустным голосом, — я не стану колебаться. Я принял решение. Мы должны отложить дело. Мы погибли, если выступим против притеснителя без поддержки друзей.

— Пусть погибнем! — вспыхнул юноша. — Но мы должны попытаться! Узнай же то, что я скрыл от чужих: мы обязаны действовать, и притом немедленно!

— Почему?

— Потому что… Это нужно ради нее, ради твоей дочери!

— Ильдихо? Что с ней?

— Сын Аттилы увидел ее и…

— Который?

— Эллак. Он приходил в твое жилище, когда ты поехал охотиться в наши владения.

— Кто сказал тебе это? Уж, конечно, не он.

— Она сама…

— А мне — ни слова!

— Она не хочет пугать тебя преждевременно. Ведь ты знаешь ее твердость… Ильдихо надеялась, что все обойдется благополучно. Однако дело вышло иначе. Увидев прекраснейшую из всего германского народа девушку, он захотел обладать ею… И кто может увидеть Ильдихо и не пожелать того же? Эллак упросит отца, вот увидишь… И тогда…

— Ильдихо! Дитя мое!.. Пойдем. Надо спешить. Скорее домой.

Они быстро пошли к восточной оконечности островка, где их ожидал плот, грубо сколоченный из шести толстых бревен. На берегу его удерживал вогнанный в илистый грунт шест. Старик и юноша спустили плот на воду и встали на него. Даггар оттолкнулся шестом от берега, и они понеслись вниз по течению. Королевич, орудуя шестом, торопливо перебегал с одной стороны на другую; Визигаст правил широким веслом. Наконец они причалили к правому южному берегу. Оба они ощущали тревогу и нетерпение.

Между тем на покинутом островке опять воцарилось безмолвие… Так прошло несколько долгих минут. Плескались волны, шелестел тростник, сгибая к воде темно-коричневые, пушистые головки, беззвучно реяли над камышом летучие мыши.

И вдруг — низкорослый ствол вековой ивы, под которой совещались четыре германца, начал странным образом расти: между его ветвей показалась темная фигура. Сначала высунулась увенчанная шлемом голова, затем — коренастый торс, укутанный в плащ. Две руки уцепились за верхушку дерева. Человек зорко осмотрелся во все стороны и, убедившись, что вокруг пустынно и тихо, вытащил ноги из древесного дупла. Спрыгнул на землю. За ним показалась вторая фигура, потом — третья. Все они спустились вниз.

— Ну, вот, разве я солгал, господин? — горячо воскликнул третий, совсем юноша. — Все вышло, как я и говорил.

Человек, к которому обращались, не ответил ни слова. Темнота скрывала его черты, но коренастая, малорослая фигура не отличалась благородством форм.

— Запомни хорошенько имена, Хелхал, — приказал он другому спутнику. — Я тоже не забуду их: Визанд, Ротари, Банчио и трое славянских псов. Пригласи их на наш торжественный трехдневный праздник в честь Дзривилы, богини коней. Это не покажется странным, потому что таков наш обычай. Я должен иметь их в своих руках, всех до одного, со свитой и родичами!

— Господин, ты, значит, доволен? — снова заговорил первый вкрадчивым голосом. — Дай же мне условленную награду. Неужели ты думаешь, что мне было легко нарушить свою верность и выдать с головою молодого, благородного господина? Мне, его щитоносцу? Только безумная жажда обладать той девушкой — без твоей помощи это невозможно — могла побороть мою жалость. Ах, если бы ты знал, как хороша Ильдихо! Ее красоты нельзя описать — она зажигает сердце! У нее роскошное, стройное, белое тело…

— Стройная? Роскошная? И беленькая? Ну, я сам это скоро увижу.

— Когда?

— Разумеется, на твоей свадьбе. Я непременно приду пировать вместе с вами.

— Поспеши! Ты слышал: Эллак прельстился ею… О, как бы я хотел ускорить желанную минуту. Когда же девушка достанется мне? Когда ты дашь мне Ильдихо?

— Когда хорошенько удостоверюсь в твоей верности и умении молчать. Посуди сам: ты предал своего собственного господина в мои руки уж никак не из любви ко мне, потому что я тебе только страшен. Как же мне самому оградиться от твоего предательства?

— О, выбери для этого какое угодно средство, самое сильное, самое верное.

— Самое верное? — в раздумье повторил коренастый, осторожно ощупывая что-то под своим плащом. — Хорошо, будь по-твоему!

В воздухе мгновенно мелькнул длинный, кривой нож и с такой силой вонзился в живот германца, что конец его прошел сквозь ребра.

Щитоносец Даггара без крика свалился замертво.

— Оставь его тут, Хелхал. Вороны позаботятся о нем. Пошли.

— Господин, дай мне одному переплыть на ближайший островок, где мы спрятали лодку. Я приеду за тобой. Вода ледяная, ты должен поберечь себя.

— Молчи. Тому, кто каждую ночь бесчестит германскую девушку, нетрудно два раза кряду переплыть небольшую часть Дуная. По крайней мере, наши труды не пропали даром. Не только одна мелкота, из старых и молодых, попадет ко мне в руки, но я согну и оба гордых дуба: гепида и амалунга. Они должны дать клятву верности и моим сыновьям, как дали мне. Иначе обоим — смерть! Пойдем, Хелхал! Я радуюсь заранее холодному купанию. Приди, высокогрудый Дунай, в мои жадные объятия!

Примечания

1

В о т а н — верховное божество у германцев, правитель вселенной.

2

А с г а р д — рай у древних германцев, жилище богов.

3

Епископ Лев.

4

А л ь р у н а — вещая колдунья.