Прощание с райским садом

Федор Федорович Метлицкий (2024)

Они прожили много лет на даче — садовом участке, где прошло детство их единственного ребенка. Но случилась беда. И они оставляют сад навсегда. Начинается новая эпоха. Она откроет такое, чего не ожидал никто.

2

Это было в первые счастливые годы семьи.

Горюнов работал тогда в министерстве — мрачном темно-сером «сталинском» здании с прямоугольными высокими колоннами у входа, куда после окончания университета его"по блату"пристроила теща, бывшая там когда-то начальником отдела, суровая коммунистка с густыми черными бровями, плакавшая после смерти Сталина. Туда невозможно было пройти без пропуска со страшным крабом герба, и трудно даже через бюро пропусков.

Министерство было притягательно, потому что здесь была возможность выехать за границу, где можно быстро обогатиться тем, чего трудно «достать», — дубленку, джинсы, машину. Поэтому его наводнили по оставшимся связям изгнанные после чисток чекисты, работники тюрем и лагерей, всякого рода бывшие начальники расформированных министерств. Наверно потому, что министр был из высокопоставленных чекистов.

Особенно много их было в Управлении по контролю товаров, с филиалами по всей стране и за границей. Они работали экспертами в регионах, а также ездили за рубеж для проверок партий продаваемых нам товаров на месте.

Странно, что тогда существовала такая работа, ведь качество было понятием условным, политическим, и определялось сверху.

____

Отдел контроля качества находился в подвале, в длинной комнате под высоченными круглыми сводами. Эксперты проверяли во всех районах страны качество партий различных товаров, производящихся в Советском Союзе и за границей. Здесь был особый канцелярский дух новой власти, уже устоявшейся и привычной.

Вдоль стен — два ряда столов сотрудников. Татьяна Прохоровна, начальник отдела, сидящая впереди, как бы во главе столов, крупная женщина с ярко накрашенными губами и по-девичьи веселая, отчитывала эксперта:

— Так нельзя, Пантелей Власович! Я, как юрист, говорю: надо иметь мужество признать ошибки… Мы защищаем с вами неправильную экспертизу. Повторная экспертиза подорвет наш авторитет.

Она встречала Горюнова как сыночка.

— Какой ты худенький!

И, опекая, причитала.

— Что ты у меня бледненький такой?

Кадровик и секретарь партбюро Злобин, громыхая дверцами металлического несгораемого шкафа, добродушно приговаривал:

— У Венюши слишком юное лицо, хотя окончил институт. На нем ничего плохого не отражается.

Он тоже опекает Веню.

— Я его тяну. Старики говорят, молод еще, мало работает. Ишь, за него тут, а он бездельник. Ленив ты, Веня, ох, ленив! Я говорю шефу — первый пункт у нас тут Венюша не выполняет: «Никогда не опаздывай, когда приглашают!» Остальное всегда выполняет, особенно когда выпить приглашают. И не читай за столом… Эх, ты, это же для тебя лучше — за границу легче поехать. Если бы ты был экспертом по качеству, хоть завтра бы тебя оформил…

— Я знаю больше, чем вы думаете, — подыгрывая, ворчал тот. — Премии-то мне вы, вы не дали. За то, что не веду общественную работу. А у меня большая нагрузка, я главный редактор стенгазеты.

— Мм… Да ты… в рабочее время ее выполняешь.

— Как все.

— Вот-вот. Да еще личными делами занимаешься. Кстати, будешь моим заместителем по комсомолу?

Да, в раба превратит. К такому — лучше подальше, затыркает.

Сзади Вени — стол Ларисы, она насмешлива. С горделиво поднятой головой говорила, схватив руками плечи:

— Я страшная трусиха! Кошмары снятся. Хотя в детстве не хотела быть девчонкой, до 15 лет стриглась наголо. Мне подруги доверяют все тайны, я такая — не выдам.

— Брось, — робко отвечал он. — Тебя самую боятся.

Вначале она нравилась. Но та вглядывалась в него.

— В тебе, между прочим, есть что-то лисье, в нижней половине лица. А выше — хорошее лицо.

— Неправда, — засмеялась Прохоровна. — У него и моего сына затылки одинаковые, виноватые.

Лариса разоблачала:

— Раньше ты казался интереснее, но уважения было меньше. Почему? Натянут, напряжен с людьми. Ну, поговоришь с тобой, ты мне любопытен, узнать человека хотелось. А отойдешь, и с облегчением. Я равнодушна к тебе, нет желания видеться. Впрочем, не люблю, когда привыкаю к людям. Чувствую себя хорошо, сама собой, когда люди новые.

Они были разной крови — она презирала его, якобы, за похотливый взгляд на нее, и тот оскорбленно презирал ее. Она не понимала, почему он так неуклюже, что ли, разговаривает."Мой Борис толково говорит, и очень округленно, плавно".

Сидящая сзади у двери Лида при первой встрече показалась злой.

— Ты, наверно, порядочный.

Он подтвердил.

— Все вы, мужья… Трудно с вами женщине. Такая природа, что ли?

— Мы разные — сказал он.

— Да, конечно, вы разные.

Она худая, еще привлекательная, с интеллигентной внешностью, закрывая шарфом вялую шею, вполголоса передавала ему сокровенное, когда обычно никого не было рядом (Веня был ее доверенным лицом):

— Да, жизнь… Ждешь, ждешь, а счастья нет. Вышла замуж, так, не по любви. Развелась.

Она вздыхает.

— Развелись давно, он женился. И все ко мне приходит. Не могу, говорит, от тебя отвыкнуть. Я ему: «Подонок, не нужен ты мне, чего ходишь?»

Внезапно, с тусклым взглядом и опущенной бессильно душой. Он жалел ее.

— Ты что-то скрываешь. Видно, еще не все кончено у вас.

— Да нет. Из-за него настроение такое бывало, что жить не хотелось. Соседи даже послали заявление в милицию. Меня вызвали: муж бьет? Я испугалась, все-таки милиция. «Да нет, бывают ссоры, так что ж такого…». В общем, выручила. У меня характер такой — всех жалко. А вдруг он в тюрьму сядет?

Она пригорюнилась.

— Всю жизнь так. Был один, идем в кино, вдруг кто-то из знакомых навстречу: «Лидка, ты?» И руку на плечо. Он же не знает, что у меня новый. А тот начинает: ты такая сякая… Думала, вот придет счастье — полюблю кого-нибудь, и будет тогда жизнь, а это"пока" — временно. Прожила долгую жизнь, и поняла: и там потеряла, и тут ничего нового не пришло. Хочется встретить человека, который бы понимал… Моя мечта — боготворить кого-то, изумительного, единственного. Все-все могу отдать, всю себя.

— Ну, допустим, мечта осуществилась, — скрыто иронизировал Веня. — А дальше?

— Всю жизнь буду боготворить.

— И все?

В ее глазах непонимание.

Вслух, при всех, она объявляла:

— Верчусь, вот, на общественной работе. Кружки у меня — ужас работы. Я талантлива во многом, но за что взяться, не знаю. Купила краски, буду снова писать. Или петь. Но — не пробьешься. Перешла в эксперты. Нет, не совсем то, о чем мечтала. Да-а, так все…

Прохоровна осаживала ее.

— Болтаешь, а надо действовать. Вон, Лариса — у нее ребенок, а — язык выучила. А Лиля — консультантом стала, так как занималась, работала.

Рядом с Веней через проход стол Лили. Когда они знакомились в первый раз, она спросила: «Вы пьющий?» И зарделась — сморозила. «Как вы догадались?» — спросил он. Она показала книжечку о психологии алкоголика. «А знаете, вы не кажетесь начитанным», — и в краску. У нее манера: говорить правду, тут же пугаясь откровенности, и собеседник теряется.

Она с красными от слез глазами. У ее деда желтуха, а с ним ее ребенок. Что делать, оставить некому. Шеф следит за всеми, чтобы не уходили раньше.

— Тяжело с родителями. Они с дедом — обвиняют меня. Саша похудел — не кормишь. Саша потолстел — что-то нездоровое. Во всем меня обвиняют. Неужели все такие?

Я бегал к шефу просить за нее. Та вслед:

— Шеф каждого вызывает поодиночке, и поручает следить за приходом сотрудников на работу.

Тот встал, и сурово:

— Я сам у Президиума отпрашиваюсь. Это Прохоровна на вас отрицательно влияет.

Позади стола Прохоровны, впереди Вени, стол Лидии Дмитриевны, члена контрольной комиссии партбюро. Коренастая и крепенькая, она доверительно беседовала:

— На всю жизнь предубеждение против грузин. Без очереди лезут, говорят: «Нам сзади женщин стоять нельзя, мы темпераментные».

И вздыхала.

— Встречалась с Семеном Моисеевичем, из канцелярии. Чуть замуж не вышла. Если бы он не был евреем!

— А что так? — спрашивала Прохоровна.

— Они трусы. Предадут. Без души. В концлагере, в Польше, спровоцировали восстание, а сами в сторонке дрожали. А кто был в партизанах Белоруссии? Не они. Они-то у своей кучки золота. Или банкет устроил Хайм, на какие деньги? Ясно, за всю жизнь такие деньги не заработаешь. Все — аш-баш. Я не антисемитка, но такой у них характер.

Ее не любили, но спастись от ее зоркого взгляда в коллективе было невозможно. Как-то Веня спросил Прохоровну:

— Как вы можете с ней разговаривать?

— А что? — удивилась та. — Она жестока, но с ней интересно разговаривать.

Она напомнила виденную Веней следовательницу, которая с удовольствием трепалась с пойманным бандитом и разбойником.

Эксперт Федоренко вмешался, булькающим голосом, от которого хочется прокашляться:

— А арабы — как намаз, так ружья бросают, подходи и бери их. А по воскресеньям офицеры с оружием — домой, к своим четырем женам. Попробуй, заставь остаться в окопах! А вы — дисциплина. Фанатики. Сам Насер молится, его по телевизору показывают, и весь народ молится.

Веня несколько лет ежедневно корпел над изданиями Управления — методиками проведения экспертиз импортных партий грузов, поступающих в разные места империи. Благодаря ловкому перу его заметил сам министр и однажды взял в командировку. Вокруг министра, переведенного сюда из таинственных верхов КГБ, был ореол священного ужаса. Но он так не воспринимал этого сурового дядьку с медальным профилем и стеклянными глазами, вел себя с ним как обычно со всеми начальниками, и даже позволял некую непринужденность.

Тот был удивлен, прочитав составленный им отчет о командировке, похожий на драматическое сочинение, но ему понравилось.

Может быть, Веня чем-то приглянулся ему. Понравилась бойкость пера, умение мыслить нестандартно. И брал его с собой в командировки, после чего тот писал ему отчеты, напоминающие художественную прозу, которую он читал с удивлением, но одобрял.

С тех пор Веня был под пеленой дружелюбия и всепрощения, и видел в сотрудниках милых и доброжелательных друзей. К нему относились странно, с каким-то подобострастием. Может быть, все решили, что он особа, приближенная к императору.