Дуккха

Урмат Саламатович Саламатов, 2023

Книга повествует о становлении людей, которые, преодолевая преграды, переживают личные трагедии. Противостоят взглядам общества, моральным устоям и традициям, казалось бы, нерушимым. Искренне веруя, жертвуют самым дорогим – семьей, родными, чтобы правда победила. История расскажет об обстоятельствах, перед лицом которых мальчик становится мужчиной. О том, как ему предстоит сбросить оковы стереотипов и вопреки устоявшейся лжи сразиться за истину.

Глава IV Плоть

Я точно знал, куда мы поедем после — на север. Но прежде нужно было убедить Кандуу, что мальчик мертв и ему не о чем волноваться. Усыпить бдительность, чтобы не оглядываться самим.

Взять Буду́ с собой я не мог, как и приютить у себя. Дома было опасно — соседи. Даже зная, что ему грозит смерть, если кто прослышит, все равно бы разболтали. Думая, куда бы спрятать Буду́, вспомнил о саманном домике деда у подножья горы Мондур.

Дед работал чабаном. Большую часть времени года проводил в горах и спускался в село, только чтобы перезимовать. Тяготы своей профессии переносил с трудом. Часто болел из–за сильных ветров на пастбищах. И, желая сберечь здоровье, решил построить дом. Два года возводил. Один. А когда управился, его уволили. Новый работник, молодой чабан, счел пастбища негодными и нашел другие места, на которых и по сей день пасется скот. Дед же до последнего так и не смог привыкнуть к жизни в селе и каждый год с нетерпением ждал окончания зимы, чтобы вернуться в дом у подножья горы.

Верхом путь из села занимал сутки. Раз в месяц мы с отцом навещали деда. А в один из дней нашли мертвым. Тело, порванное дробью, и записка: «Таджибай». Мы похоронили его в пятнадцати метрах от дома. Я остался охранять пожитки, а отец, одержимый местью, отправился искать убийцу. Через два дня вернулся. Мы заперли дверь, прибили окна гвоздями и больше не приезжали в эти места.

Близился полдень, когда я прочитал молитву над могилой деда и вошел в дом. Там, по середине комнаты стоял Буду́ и смотрел на высохшее, побледневшее пятно от крови на серой простыне.

— Это было давно.

Он обернулся. И спросил:

— Отца?

— Деда.

Нахмурив брови, едва заметно покачал головой. Снова уставился на постель и задумался.

— Не волнуйся, мы здесь не останемся.

— Уедем?

— Когда вернусь.

— Куда?

— Далеко отсюда… Увидишь, там лучше.

Буду́ недоверчиво взглянул на меня и, отвернувшись, уставился в окно.

— Мне надо ехать. Никуда не выходи. Сиди тихо.

Он кивнул.

Я вышел из дома. Сел в машину и отправился к Кандуу. По дороге мысленно проговаривал предстоящий диалог и обдумывал слова, стараясь выбрать наиболее подходящие, чтобы убедить его. Проехав четверть пути, вспомнил про ухо, которое Кандуу потребовал в качестве доказательства смерти мальчика. Остановившись у обочины, уткнулся лбом в рулевое колесо и думал, что делать с его прихотью. Слишком хорошо зная Кандуу, я понимал: без уха он не поверит в смерть Буду́. Не придумав ничего толкового, развернулся и поехал обратно. Лишь приблизившись к дому, кровь подступила, заставляя сердце учащенно биться, и я понял, что у меня нет слов, умеющих уговорить десятилетнего мальчика отдать свое ухо.

Переминаясь, я долго топтал траву, вглядывался в голубое небо, синее море, тер лоб, глаза, хватался за голову в надежде, что нужное решение осенит. Но свет не пролился. Сокрушаясь в измышлениях, задался вопросом: «Даже если согласится, смогу ли я отрезать?». В голове стали, ежеминутно меняясь, возникать картины предстоящего, мерещиться жестокие сцены насилия над мальчиком. Мысли путались, пока все не перемешалось и не усложнилось окончательно.

Не пришлось бы мучиться беспорядочными думами, бесполезно тратить время и силы на поиск ответов, если бы я знал о его мужестве, которое, подобно айсбергу, большей частью было сокрыто от глаз. Но я не знал. И ждал, что он обернется тасманским дьяволом, будет драться до последнего издыхания с целью сохранить ухо. Полагал услышать едкие речи, преисполненные проклятиями в адрес всех, кто причастен. Готовился к жгучим монологам, в которых станет декламировать: «Ни один из сыновей могучего рода Будур никогда не позволял никому ничего отрезать. И я не дам!». А излив слова, заплачет, упадет на колени, взмолится и попросит не разделывать его, не забирать уха. Начнет уговаривать и уповать на важность, необходимость органа. В красках опишет и клятвенно заверит, что не сможет без него жить. А когда увидит нож, будет вопить, убегать и отчаянно сопротивляться, не давая отнять ухо.

Все обдумав, с трудом убедил себя в неизбежности отсечения органа и заключил: «Иного выхода нет!». С горечью осознал: гуманных способов принудительного отсечения человеческой, детской плоти не существует. И боялся, что потребуется применить силу. Разумеется, я не допускал мыслей о драке на кулаках с десятилетним мальчиком, но произойти могло всякое. Все–таки ухо! Особенно страшился в борьбе — не сомневался, что она завяжется — нечаянно полоснуть ребенка по горлу, лишить глаза или, того хуже, убить. Поэтому на случай наступления крайности придумал было, как себя повести.

В детстве мы с ребятами, играясь, обхватывали руками шею и душили друг друга до кратковременной потери сознания. Я хорошо помнил технику приема и решил усыпить, если придется действовать против его воли. Уже обездвиженного беспрепятственно лишить уха, а после снова привести в чувства. Но, вспомнив об обстоятельствах, прекративших наши игры, отказался от идеи. Произошел несчастный случай. Один из нас заснул навсегда. Ему было восемь.

Трагические воспоминания породили тревогу, и я почти сошел с ума в попытках превозмочь себя. Оттого обратился к Богу, взмолился с просьбой, чтобы он не позволил худшему случиться, и, скрепя сердце, вошел в дом.

Буду́, поджав ноги к груди, лежал с открытыми глазами в комнате деда и застывшим взглядом смотрел, казалось, сквозь стены. Деревянный пол предательски заскрипел. Увидев меня, он поднялся.

— Мне нужно… — не смог сказать, глядя на него, поэтому прошел к окну, — твое ухо.

— Ухо?!

— Да. Иначе он не поверит, что ты мертв.

— Ах да! Помню. Он говорил… Ну, надо, так надо, — спокойно бросил он, будто отдает волосок с груди. Беспечно подошел ко мне, посмотрел в глаза, молча повернул голову и вытянул левое ухо.

Из представлений о возможном поведении мальчика этот исход был непредвиденным, неожиданным. Я растерялся от удивления. Стоял в ступоре, не зная, как приступить к воплощению замысла.

Не припоминаю, как достал нож, но помню, что несколькими пальцами левой руки взялся за ухо, оттянул и резким движением отсек плоть. Он вскрикнул и подпрыгнул от боли. Схватившись за рану, стал метаться по комнате, пока не присел на корточки в углу. Кровь стекала по рукам и капала на пол. Я побежал в машину за аптечкой, которую никогда прежде не открывал, сетуя на себя за то, что не подумал и не приготовил все заранее. Возблагодарил Бога за измятую приплюснутую упаковку бинта. Я знал, что упаковка из двухслойной пленки обеспечивает стерильность бинта, даже если утопить ее в грязи. Стряхнул пыль, осторожно открыл и вернулся в дом с бинтом.

Он сидел, опершись спиной о стену, руки висели и при малейшем движении оставляли на полу иероглифы на языке крови. Глаза его в слезах бегали в надежде найти обезболивающее. Рот открылся, помогая легким вобрать больше воздуха. Левая часть белой рубашки от плеча до груди окрасилась в багровый от набежавшей крови. Опустившись на колени, я стал перебинтовывать. Получалось плохо. Пришлось обмотать голову, закрыв повязкой левый глаз, иначе бинт соскальзывал, оголяя рану и причиняя новую боль. Губы его тряслись. Он хотел что–то сказать, но дотерпел, пока я закончу.

Перевязав рану, положил мальчика на кровать. Тот, стараясь не шевелить головой, попросил воды. Я принес полный стакан и наказал ему лечь на правый бок. Он смочил рот, с усилием повернулся и задрожал всем телом. «Расслабься!.. Расслабься и… и постарайся заснуть» — неуместно подсказал я.

Буду́ лежал с закрытыми глазами, но не спал, когда я оставил его и отправился в путь. Подъезжая к дому Кандуу, спросил себя: «Если в роду Будур все такие, как этот мальчик, то почему я никогда прежде не слышал о них?».

В правом кармане пиджака лежала скомканная газета «Жаркын келечек3», в которую было завернуто ухо.