Легенды о проклятых 2. Непрощенная + Бонус

Ульяна Соболева, 2016

Гласит вторая легенда о том, что скрестят мечи владыки мира сего из-за женщины с волосами цвета смерти. Содрогнется вера и польется кровь багровыми реками. Ниада-отступница, проклятая родом своим, гонимая, сгорит в огне ненависти и презрения. Никем непрощенная. И гибель теперь сеет всем Безликий убийца. Все чаще в облике зверя появляется. Нет ему покоя. Когда тени ступят на землю, призовут они к Повелителю всех тварей нечистых, слуг его верных, дабы приносили ему в дары души грешные: и женщин, и детей, и молодых, и старых. Но не все головы готовы склонить перед злом первобытным. И если зло против зла восстанет, что есть добро тогда? В оформлении обложки использована фотография Ironika с сайта shutterstock. Номер лицензии 1284074629

Глава третья. Дали. Лори

Я хлебала бульон, отрывая куски мяса зубами и запивая дамасом.

Поглядывала, как пленная дергает связанными руками и смотрит на меня украдкой. Забавная. Давно не видела аристократок. Уже и забыть успела, как сама носила такие платья, как мне укладывали волосы, и как пахла душистым мылом из ягод и трав. Картинки из прошлой жизни…Мне уже казалось, ее и не было. Да и к черту её! Не про меня это было.

А девчонка не бесхребетная овца. Вроде и боится, но огрызается и не подпускает к себе никого. Мужики на нее слюной изошлись. Никогда таких не видали. Для них она как само божество. Даже вот такая, в рваном платье, испачканном кровью ее людей и с растрепанными каштановыми волосами. Красивая. Той красотой, к которой никто из этих простолюдинов не привык, а некоторые и не видели никогда. Меня эта красота и завораживала, и бесила. Словно в глаза мне тыкала тем, чего я лишилась. Не зависть, нет. Я давно срослась с доспехами и оружием, а именно воспоминания и осознание, что вот эта сука — Одова будущая жена. Значит, такое же отродье, как и все лассарские псины.

Девчонка судорожно сглотнула, когда я откусила мясо и усмехнулась, у нее громко заурчало в животе. Запах жареной курицы кого угодно сведет с ума, а они с утра ничего не ели.

Молчит. Есть не просит. Вообще ничего не просит. Гордая. Велиария как никак…Боится до паники, но держит себя в руках. Взгляды на меня настороженно-презрительные бросает и дергает связанными руками.

Я тоже была такой вот настороженной, верила во что-то… когда. Впрочем, меня не пощадили, да и кормить не собирались, как и многих из тех, кто умер с голода в тесных, набитых рабами клетках. Так что это не плен здесь, а сказка, девочка.

Резко встала с табурета, и она тут же быстро отползла назад.

Я наклонилась к ней, поигрывая перед фарфоровым, бледным личиком острым кинжалом, глядя, как она вздрогнула. Одним взмахом распорола веревки на ее запястьях.

— Голодная? На…поешь.

Поставила ей на колени миску с бульоном и мясом. Не оборачиваясь, вернулась к столу, вонзила кинжал в хлеб и, отрезав кусок, бросила рядом с ней на ковер.

— Носом не верти. Другого нет и не будет.

***

Я прикрыла глаза, сдерживая тошноту, подкатывавшую к горлу каждый раз при взгляде на эту женщину. Мне казалось, что это я откусываю куски от сочного мяса, я его глотаю, но вместо насыщения ощущаю только злость и бессилие. Я не чувствую его вкуса, лишь запах, манящий, изысканный. О, Иллин, как давно я не ела мясо! Как давно я не пробовала что-то, хотя бы отдаленно похожее на еду, которой наслаждались эти простолюдины здесь. В голодное время узнаешь цену даже черствому хлебу. Дас Туарнам наглядно показали, что такое нищета, и научили ценить любую пищу.

Веревки стягивают запястье, натирая кожу, нужно отвлечься на эту боль, чтобы не думать о голоде. О том, как раздирает он горло, заставляя глотать слюну и ненавидеть женщину за столом, бросающую насмешливые взгляды в мою сторону.

Она не просто главная у них, все эти мужчины боятся ее. Боятся панически, до абсурдной дрожи. Их страх витает в воздухе, вызывая желание узнать, кто же эта Далия, так они называли ее. Женщина в мужской одежде и с мужскими повадками, с хриплым голосом и слишком циничной для девушки улыбкой. Мы всегда боимся того, чего не понимаем, и я её боялась. Не знала, чего ожидать.

Едва не вскрикнула, когда она повела кинжалом перед самым лицом, только плотнее стиснула зубы и посмотрела прямо ей в глаза. А в них ветра гуляют тёмные, страшные, подобные тем, что с легкостью поднимают деревья в воздух, разрушают дома и храмы. Такие ветра, как говорил наш астрель, предвестники самого Саанана.

Разрезала веревки, и от облегчения у меня невольно брызнули слезы из глаз. Растираю запястья, мысленно кляня себя саму за эту слабость. Возвращаясь с охоты, Лу всегда говорил о том, что нельзя показывать зверю свой страх. Можно выказать ему уважение. Можно отступить назад, сложить лук и стрелы. Но никогда не показать ему, что ты его боишься. И сейчас у меня было ощущение, что рядом со мной такой же зверь, хищник, которому нельзя ни в коем случае позволить увидеть свою слабость.

— Голодная? На…поешь.

— Носом не верти. Другого нет и не будет.

Знала бы она, что для меня эта миска сродни золотой чаше на алтаре в храме Иллина. Руки задрожали от желания впиться, подобно ей, зубами в источающий божественный аромат кусок мяса. Пока она не кинула на пол хлеб. Словно собаке. Я сцепила пальцы вместе и вскинула голову, она наблюдает за мной с какой-то странной усмешкой, уверенная, что я не откажусь от еды.

— Я хочу знать, почему меня похитили? С какой целью?

***

Я рассматривала ее глаза. Интересные. Светло-карие и блестят то ли от слез, то ли лихорадит ее от голода. Грудь бешено вздымается, и порванный рукав плечо обнажил. Округлое, матовое, нежное. Невольно в вырез посмотрела и почувствовала прилив возбуждения. Грудь у нее маленькая, но полная, корсетом приподнята. Если дернуть материю вниз…Я перевела взгляд на ее руки. Пальцы тонкие стиснула и на еду старается не смотреть, а я ее голод в глазах вижу. Знаю, как они сверкают, когда не ел довольно долго, когда тело свои правила диктует, загрызая и гордость, и силу воли. Мне это чувство знакомо. Только я уже давно свободная, я делаю то, что хочу, а она ещё в своем велиарском мирке живет с запретами, этикетом…честью. Бесполезное слово в отношении лассаров.

Я ногу на табурет поставила, отпивая из фляги ещё один глоток дамаса. В голове слегка затуманилось, разморило меня после гонки и холода. Устали мы за эти дни.

— Знаешь, что обычно делают с пленными? Слышала? Папа или брат рассказывали тебе, зачем берут женщин в плен?

Подбросила кинжал и поймала за лезвие. Мне нравилось, что она боится. Пусть боится. Маленькая сучка, невеста Ода Первого. Интересно, он ее уже пользовал или берег для первой брачной ночи? Может, нарушить свои правила и испортить ее до того, как ему продам? Пусть прочувствует, каково это…когда любимого человека раздирают на части, а ты ничего не можешь сделать. Могла б — я б всю его семью у него на глазах вырезала. Впрочем, все ещё впереди.

***

По спине страх мурашками пополз, заставив поежиться и стиснуть пальцы сильнее. Потому что, да, я догадывалась. В нашем замке жила одна служанка, побывавшая в плену…И самым страшным было не то, что с ней сделали там, а то, как встретили дома. К собакам и то относились лучше.

Говорят, что Иллин сотворил людей по подобию своему. В таком случае, какой был смысл молиться тому, кто вместо того, чтобы помочь человеку выйти из грязи, предпочитает окунать его всё глубже в нее?

Тут же одёрнула себя, главное — не опустить глаза, несмотря на то, что очень сложно сидеть вот так перед ней, под ее насмешливым взглядом, на холодном полу, чувствуя, как пробирает дрожь от голода.

— В таком случае, вам сильно не повезло взять в плен всего двух.

***

Я смотрела, как она пренебрежительно глянула на кусок хлеба, и внутри поднималась волна ярости. В две секунды преодолела расстояние между нами и за шкирку подняла со шкур:

— Да что ты знаешь о плене? Что ты вообще можешь знать о том, насколько нам сейчас повезло? У многих в плену твоего проклятого жениха не то что хлеба не было, а воду из грязных луж хлебали и молились на небо, чтоб дождь полил.

***

О, она могла бы мне не рассказывать о моем женихе…Знала бы она, что он был проклят так же и мной. Бессердечное чудовище в обличье человека, которого ненавидели практически все, а остальные трусливо боялись. Хотя разве не я сама согласилась на его унизительное предложение стать женой, точно так же трусливо испугавшись за себя и своих родных? И разве можно оправдать торговлю собственным достоинством даже с целью накормить сотни людей?

Но той, что с такой яростью сейчас удерживала меня, необязательно было знать это. Я вскинула голову вверх, глядя в сузившиеся глаза:

— Позиция слабых — истово молиться кому-то там на небесах, вместо того, чтобы взять в руки свою судьбу

***

Я смотрела в карие глаза велеарии и чувствовала, как по телу проходят разряды неудержимой ярости. Вспышками картины из прошлого, и свист хлыста в ушах и звук раздираемой одежды, вопли…дикие вопли, которые снятся по ночам. Мои вопли. Какого Саанана я церемонюсь с этой лассарской тварью, которая с пренебрежением смотрит на наш хлеб? Каждое зерно стоило чьей — то жизни и чьей-то крови.

— У тебя есть выбор. Единственный выбор на данный момент и от него зависит, в каком состоянии тебя получит твой будущий супруг.

Я толкнула ее на колени и за затылок ткнула лицом к хлебу.

— Ешь! Давай! С пола! Нам этот хлеб кровью доставался, не то что твоему папочке и жениху. Ешь! И, может быть, ты сегодня не узнаешь, что означает позиция сильных и слабых… в этом месте.

***

О, Иллин, за какие грехи ты позволяешь мне так страдать и унижаться? Какие мои мысли показались тебе недостойными в моей беззаботной прежней жизни, что ты решил наказать меня таким жестоким способом? Я уже сомневаюсь, что ты вообще существуешь…Я перестаю верить, с каждым днём все больше и больше склоняясь к мысли, что только Саанан и правит в этом проклятом мире лжи и предательств. Всхлипнула от неожиданности, упав коленями на ковер, пока она сжимала сильными пальцами мою шею. Я схватила дрожащей ладонью хлеб и поднесла ко рту, невольно глубоко вдохнув его запах. Вспомнилось, как недавно кухарка испекла булку и траурным тоном объявила, что это были последние остатки муки, а, значит, хлеба мы не попробуем до лучших времен. Ослабевшая от голода она его уронила на пол, подавая на стол. Всплеснула руками и жалобно заплакала, присев на корточки перед ним. Тогда отец молча встал, поднял с пола, положил на стол и с невозмутимым видом начал резать его на тонкие куски. Видит Иллин, тогда нам казалось, мы не ели ничего вкуснее этого грязного хлеба. Но сейчас…сейчас подчиниться ей означало унизиться снова. А я слишком устала от собственного унижения, хотя и понимала умом, что Далия права. Что мне следует поесть, чтобы суметь дождаться своего освобождения.

— Я очень ценю вашу заботу о себе и о моем женихе. Но я действительно не голодна.

Раскрошить руками хлеб, инстинктивно сжимаясь в ожидании ее реакции.

***

Не знаю, что в меня вселилось в этот момент, я просто схватила ее за волосы и выволокла из шатра прямо туда, к костру, где мужики распивали дамас и жарили на огне картофель из запасов этой наглой, высокомерной суки. Раскрошенный хлеб и этот голосок, которым она так саркастически-невинно послала меня к Саанану, сорвали мне все планки. Мне хотелось крови, криков и ее боли. Много боли, чтоб упиться ею, чтоб захлебнуться и перестать видеть в ней себя.

— Эй, что приуныли? Я вам десерт принесла.

Толкнула девчонку в снег, увидела, как округлились глаза моих людей и вытянулись лица. Они знали наши законы — мы не насилуем женщин и детей, мы не обижаем пленных. Я подошла к ней сзади и полоснула по материи кинжалом, а потом сдернула с нее платье до пояса.

— Давайте. По очереди. У вас же никогда не было такой вкусной и красивой сучки? Что смотрите? Оттрахайте эту тварь.

— Дали.

— Не лезь, Бун. Я хочу, чтоб ее отымели. Сейчас и здесь. При мне.

Я обошла девчонку со всех сторон, видя, как зажмурилась, дрожа от холода, как прикрыла грудь руками. Красивая…породистая сучка. Мне хотелось, чтоб она ползала на коленях и умоляла пощадить ее. Сломать эту гордыню, пройтись грязью по белому холсту Ода Первого, испачкать его кровью.

— Как ты там сказала? Удел слабых молиться? Можешь начинать.

Вдали послышался шорох и приглушенный топот копыт. Из-за деревьев показался наш разведчик. Керн!

Наконец-то! Слава Геле! Вернулся. Чтоб его. Я обернулась к оторопевшим мужикам:

— Когда я вернусь, залейте ее тело кровью и спермой. Не щадить, но и не убивать. Приступайте.

Стиснув челюсти, стараясь не думать о девчонке, которая сдавленно закричала, едва я отошла с помощником за шатер. Послышался хохот рыжего Ласа и снова крики. Я не сомневалась, что именно этот начнет первым.

— Рассказывай, что там?! Почему так долго? Я уже думала, убили тебя.

Ударила по плечу и сильно сжала.

— Заметал следы. Лассары повсюду, моя деса. В Лурде мятеж. Маагар Вийяр захватил замок. Дас Туарн обезглавлен.

Это было мгновенно, я ещё не успела осознать всё, что он сказал, как тут же поняла, что я должна это остановить. Меня как молнией поразило. Даже в голове сверкнуло, и волчица во мне оскалилась.

Я развернулась, быстрыми шагами… туда, к шатру.

— Хватит!

Но ослепленные похотью и многодневным голодом по женской ласке мои воины меня уже не слышали. Я дала им волю к насилию, и они не преминули ею воспользоваться. Склонились к девчонке и рвали на ней одежду, рыча, как животные.

Им иммадан! Проклятье! Их уже не остановить. Я метнула нож, и он со свистом вонзился в дерево прямо у головы рыжего, который навис над бешено орущей девчонкой и пытался раздвинуть ей ноги. Лезвие царапнуло ему висок.

— Всё! Отбой! Разошлись!

Он встал с колен, слегка пошатываясь, застегивая ширинку, глядя на меня бешеными глазами. С пьяной ненавистью за то, что помешала.

— Разошлись, я сказала…трахнешь кого-то в первой же деревне, в которую войдем. Обещаю. Остынь. Снегом умойся. Всё! Пошёл отсюда!

Я наклонилась к девчонке, рывком подняла со снега и, сдернув с себя плащ, укутала, как в кокон.

— Отдышись! Эй…Посмотри на меня!

Схватила за скулы, вглядываясь в затуманенные слезами глаза.

— Не тронет тебя никто. На! Глотай!

Сунула ей в руки дамас и заставила выпить.

— Вот так. Пошли. Начнем сначала.

Подтолкнула обратно к шатру.

***

Я смотрела на нее и на всех этих огромных, грязных мужчин, с сальными улыбками приближавшихся ко мне. Я слышала их развязные голоса и видела, как загораются неприкрытой похотью пьяные глаза. Холод пробирался всё глубже, уже не под одежду, он проникал под кожу, заставляя съеживаться. Но я не могла унять дрожи не от него, а от страха, охватившего все тело. Отступала назад, качая головой и онемевшими губами умоляя не подходить, пока не уткнулась спиной во что-то и не услышала громкий мужской смех над ухом.

— Попалась, куколка. Такая сладкая. Слаще сахара.

Огромные руки перехватили меня под грудью и начали лихорадочно ощупывать всё тело, сжимая до синяков. Я закричала, пытаясь отбиться от наступавшего спереди громилы с похотливой улыбкой во весь рот, одновременно извиваясь и пытаясь сбросить с себя руки того, кто стоял сзади.

Папочка, помоги мне! Пожалуйста, помоги!

Мне казалось, я кричала это вслух, то вгрызаясь зубами в потные руки насильников, то крича от боли, от пощёчин и щипков. А в голове траурной мелодией один вопрос. Всё тот же, что и в последние месяцы."За что?"Почему всё это происходит со мной? С нами. Мое бесчестие сейчас значило больше, чем смерть. Для Ода Первого, а, значит и для Туарнов.

Я закричала, выгнувшись от дикой боли, когда один из них больно сжал руками мои запястья, выворачивая руки, а второй, грязно ругаясь, пытался раздвинуть мои ноги.

А потом всё резко закончилось. Мне даже кажется, я на мгновение потеряла сознание, так как пришла в себя уже стоящей на ногах и закутанной в какую-то тряпку. Горло обожгло крепким напитком, опалившим внутренности, а предводительница этих нелюдей что-то говорила мне и толкала к своему шатру. Будто издеваясь. Словно игрушку какую-то. Я остановилась, как вкопанная, а потом бросилась на нее и схватила одной рукой за волосы, второй стараясь влепить ей пощёчину.

— Не трогай меня, дрянь, — чувствуя, как накрывает истерикой, — не трогай меня никогда!

***

Ее истерика была такой естественной сейчас, какой-то правильной и вызывающей невольное уважение. Она боялась и в то же время не прогибалась, как трусливая овца, как ее служанка, которая чистила сапоги моим людям и уже легла с одним из них в шатре при других воинах, а завтра ляжет с другим, если этот пошлет куда подальше, и так, пока не найдет постоянного. Здесь все по рукам ходят. Жить хотят, любви и ласки. Не осуждала никогда, но и понять не пыталась.

Я перехватила ее хрупкие руки и глядя в огромные, наполненные слезами глаза, почувствовала, как всё внутри сжимается в тугой узел. Я слышала, что она там кричала…слышала каждое ее слово. Мне казалось, что я отгородилась своей ненавистью и жаждой крови…только потому что девчонка не утратила остатки благородства и не превратилась в ту, в кого превратилась я, и всё же слышала, как она звала на помощь…Я тогда звала маму. Вот так, как и она. Плакала и звала маму…пока ее другие твари у меня на глазах…

Мое живое отражение…ещё не сломанное, но уже поставленное жизнью на колени, преданное и поруганное проклятым ублюдком Вийяром. Я опустила насильно ее руки, продолжая смотреть ей в глаза и сжимать тонкие запястья.

— Нет больше папочки, Лориэль…никого больше нет. Тебя предали так, как предали в свое время меня. Маагар дас Вийяр взял Лурд и казнил твоего отца.

***

Я не поверила ей. Я смотрела в ее большие синие глаза, из которых исчезли ненависть и ярость, и мне хотелось смеяться. Откуда ей знать? Ещё пару часов назад, когда солнце стояло высоко, она не знала моего имени, а сейчас, в сгущающихся сумерках она смеет мне нести такую весть?

Засмеялась истерически, громко, чувствуя, как снова пробирает дрожь от холода, он забивается под плащ и касается ледяными пальцами моих плеч и спины.

— Ты лжёшь. Мой отец жив…Маагар Дас Вийяр не мог пойти против своего отца.

***

Я сильно сжала ее руки, чувствуя, как и сама холодею внутри. Вот это неверие…это отрицание. Я тоже долго не могла поверить, что выжила только я. Долго не могла поверить, что нас предал тот, кто сидел с нами за одним столом ещё несколько дней назад.

— Мой разведчик вернулся из Лурда. В Талладасе новый велиар — старший сын Ода Первого. Твоего отца обезглавили. Вийяры не всегда держат свое слово.

Тряхнула её за плечи, заставляя смотреть на меня. А мне стали казаться невыносимыми её огромные глаза и слезы, застывшие в них…И каким-то кровавым узором складывались картинки…

— Мою семью он предал точно так же. Идем в шатер, холодно здесь. Давай. Застудишься босиком.

***

Меня втащили в шатёр и оставили там одну оплакивать свое горе. И за это я была благодарна ей сейчас. Той, которая только что едва не позволила растерзать меня. Той, которая сообщила с какой-то долей сочувствия в голосе эту новость. Но мне не нужно было ее сочувствие. Я хотела одного — одиночества, чтобы полностью отдаться этой опустошенности, в которую меня только что окунули. Я не верила ее словам и продолжала тихо всхлипывать, сжимая замерзшими пальцами плечи, впиваясь ногтями в кожу, чтобы унять ту боль, которая сейчас резала будто ножом. Изнутри. Я чувствовала каждое его движение, извивалась от проникновений острого лезвия, продолжая убеждать себя в том, что такого не может быть. Зачем Оду Первому предлагать мне замужество и отправлять дары в Лурд, если он мог с самого начала поступить именно так: захватить город и уничтожить нашу семью? Или сын всё же ослушался своего отца?

Лезвие под кожей всё быстрее наносило удары, заставляя выть от нестерпимой боли и непонимания. Я молилась. Да, я молилась Иллину и всем остальным богам, которых только могли почитать люди, чтобы всё это оказалось страшным сном. Конечно, сном. Сейчас Тила разбудит меня, и мы спустимся к моему отцу. Он улыбнется устало и пригласит меня к скудному обеденному столу. Живой и здоровый. А потом…потом я буду умолять его гнать посланников из Лассара в Преисподнюю, откуда их отправили к нам. Вот только сердце сжимали холодные тиски осознания, что в любом случае нас ждал именно такой исход.

Я не знаю, сколько времени провела наедине с собой. Очнулась только когда предводительница разбойников снова вошла в шатёр и, скрестив руки на груди, встала передо мной, глядя сверху вниз.

— Я уважаю твое право оплакивать свои потери. Но в нашем отряде есть те, кому не повезло ещё больше, чем тебе. И все они, несмотря ни на что, всё ещё хотят жить и мстить. Я предлагаю тебе, Лориэль дас Туарн, остаться с нами и идти на Лассар, отомстить за свой народ и своего отца. Или же убираться отсюда прямо сейчас. Пришло время сделать свой выбор, девочка.

Я горько засмеялась, чувствуя, как продолжают катиться из глаз слёзы, как сжимается желудок от страха, и всё ещё колотит от мысли, что придется выбирать. Да и о каком выборе говорит эта женщина? У меня не осталось ни дома, ни близких. Мне некуда возвращаться, и мне больше не к кому идти.

Встала, чуть пошатываясь от слабости в коленях, схватившись за ее протянутую руку, и посмотрела в уверенное лицо Далии. Увидела по глазам — она знала, что я выберу.

— Я остаюсь с вами.