Восемь. Знак бесконечности

Ульяна Соболева, 2015

Кэтрин Логинов, детский психолог из семьи русских эмигрантов, не может смириться с собственной ошибкой, допущенной в лечении юной пациентки. В ходе расследования Кэтрин знакомится с загадочным итальянцем-миллионером и понимает, что именно о нём писала в дневнике Анита. Данте Лукас Марини – сексуальный, развращенный до мозга костей дьявол, склонный к садизму. Он играет с Кэтрин в изощренную игру по его странным, непонятным правилам. Содержит нецензурную брань.

Глава 6

Алекс смял пальцами пластиковый стакан и сунул в пакет для мусора, закурил, снова всматриваясь в её окна — темно, жалюзи закрыты. Хотя, он бы не пропустил, несколько часов здесь торчит, с того момента как позвонил в колледж и узнал, что Кэтрин задержалась на работе допоздна. Последнее время он словно вернулся на работу патрульным, патрулировать её окна.

Тихо потрескивала рация, иногда он слышал короткие сообщения. Дождь моросил по лобовому стеклу, и дворники размазывали капли, равномерно и монотонно поскрипывая резиной.

Увидел её мгновенно, даже отреагировал раньше, чем понял, что это Кэт идёт в светлом жакете, с зонтиком и портфелем под рукой. Скорее всего, зашла в супермаркет. Алекс даже знал, что она купила — пакет молока, бисквитные печенья и кофе с сигаретами. Заславский вышел из машины и пошёл ей на встречу, приподнимая воротник куртки и щелчком отбрасывая окурок на мокрый асфальт. Кэтрин не видела его, она явно о чем–то задумалась, шла медленно, несколько раз остановилась и что–то рассматривала в руке. Алекс даже знал, что сейчас она забавно хмурит брови, как всегда, когда о чём–то напряжённо размышляет.

— Катя! — позвал по–русски.

Она подняла голову, и он резко выдохнул, когда увидел на её лице лёгкое недоумение и даже раздражение, которое она тут же спрятала за фальшивой улыбкой. Дьявол её дери, когда–то она улыбалась ему искренне, бросалась на шею и целовала в губы, обволакивая его запахом шампуня и карамельного блеска для губ. Какого хера всё изменилось? Что он сделал такого, чтобы она с ним вот так? Вот именно, что ничего не сделал. НИЧЕГО, чтобы удержать её и доказать, насколько любил.

— Привет, Алекс, — поправила прядь светлых волос за ухо и посмотрела на него, слегка нахмурив тонкие брови. Всегда поражался, насколько она красивая, иногда Алексу казалось, что Кэт не настоящая, а фарфоровая, такая хрупкая, что едва коснувшись можно сломать. На её щеке блестели капли дождя, и ему невыносимо захотелось их вытереть большим пальцем. Сунул руки в карман и сжал их там в кулаки.

— Я звонил тебе вчера целый вечер и оставил сообщение. Ты слушала?

— Нет, — она отвела взгляд, и Алекс почувствовал приступ ярости, который тут же перешёл в саднящую неприятную боль разочарования, — мне кажется, мы уже давно всё обсудили. Прости, я сегодня сильно устала и хочу домой.

— Я по делу, Кэт, — прищурился, когда увидел на её лице облегчение, — поднимемся к тебе?

— Нет, давай поговорим здесь.

— Как скажешь, может в машине тогда?

Алекс с трудом сдерживался, чтобы не схватить Кэт за плечи не тряхнуть хорошенько. Можно подумать, если она пригласит его в дом, он станет её домогаться.

— Давай в машине, — согласилась Кэт и сунула что–то в карман жакета. Алекс открыл дверцу полицейского авто перед ней и Кэтрин грациозно села на переднее сидение. Он судорожно сглотнул, увидев её тонкие лодыжки, затянутые в чёрный капрон,обошёл вокруг машины и сел рядом. Слегка приоткрыл окна, впуская свежий воздух.

— Я насчёт Аниты, Кэт. Пару вопросов.

Удивлённо посмотрела, слегка приподняв одну бровь.

— Аниты?

— Да. Она же была твоей пациенткой, верно?

— Верно. Я думала, полиция больше не интересуется этим делом.

Алекс смотрел на женщину, с которой прожил вместе больше трёх лет, и ему казалось, что он совершенно её не знал. Особенно сейчас, когда её зелёные глаза лихорадочно блестели, и она старалась на него не смотреть. Кэтрин хочет побыстрее от него избавиться, скорее всего она даже слушает его краем уха, а думает о чем–то другом… или о ком–то. Хотя, если бы был другой, то Заславский бы уже знал об этом.

— Да, дело почти закрыто. Ты уже наверняка слышала о втором самоубийстве, о Вере Бероевой?

Кэт повернула голову и наконец–то Алекс увидел в её глазах искру интереса.

— Да, она так же училась в нашем колледже, но она не была моей пациенткой. А при чем здесь Анита?

Алекс закурил ещё одну сигарету, он не знал говорить ли ему сейчас об этом Кэтрин, о своих сомнениях. Раньше они часто обсуждали вместе те дела, которые он вёл и иногда мнение Кэт ему очень помогало. Возможно, эта привычка до сих пор осталась.

— Вера порезала вены итальянским стилетом, Кэт. Эти два самоубийства очень похожи.

На секунду Алекс увидел, как румянец отхлынул от её щёк и Кэт медленно забрала у него сигарету, затянулась сама, так же медленно вернула ему обратно. Бросил взгляд на её тонкие пальцы и заметил, что она сняла кольцо, которое он подарил ей на последнюю годовщину. Ещё один удар под дых.

— Ты думаешь…они были как–то связаны между собой? — спросила она и на бледном лице появилась тень беспокойства. Алекс мог поклясться, что он видит гораздо меньше эмоций, чем Кэтрин испытывает на самом деле.

— Не знаю. Я у тебя хотел спросить. Упоминала ли Анита о чем–то таком, что могло бы их связать? Например, о дружбе с кем–то похожим на Веру? Что–то странное. Особые увлечения, сайты, игры онлайн, знакомства?

— Алекс, Анита и так была странной, очень странной. Всё что она упоминала и говорила выходит за привычные рамки нашего с тобой понимания.

Он задумался, глядя как капли стекают по стеклу. Слишком всё просто и в то же время запутанно до невыносимости. У них есть подсказка — два одинаковых, словно скопированных самоубийства, и в тот же момент ничего такого, за что можно зацепиться. Так не бывает.

— Алекс…что происходит? Ты ведь не просто так спрашиваешь? Тебя что–то настораживает, да?

— Да. Я пока не совсем понимаю, что именно, Кэт, но мне кажется… всё неправильно. Всё, что мы видим, неправильно. Я вторые сутки думаю об этом. Скажи, Кэт, эти порезы на её руках, они были и раньше. Ты их видела?

— Да, — Кэтрин достала сигарету из пачки, и Алекс чиркнул зажигалкой, давая ей подкурить, — видела. Она говорила, что ей их наносит кто–то другой.

Алекс быстро посмотрел на Кэт.

— Что значит, кто–то другой? Кто? — внутри тут же вспыхнул фанатичный интерес, предвкушение.

— Она считала, что некий любовник приходит к ней по ночам и режет её итальянским стилетом. Но это не так, Алекс, она наносила их сама. Намеренно не задевая вену, такие лёгкие царапины, скорее, чтобы оставить следы, чем причинить себе вред. Я бы не удивилась, если бы узнала, что она их выкладывала в интернет…фото этих порезов.

Заславский сунул руку за пазуху и достал снимки мёртвых девушек, выбрал тот, где крупным планом было снято порезанное запястье Аниты.

— Посмотри.

Кэтрин взяла снимок, и её рука дрогнула, Алекс увидел, как она судорожно глотнула. Из–за бледности веснушки на сливочных скулах стали чуть ярче.

— Это совсем другой порез, — наконец–то услышал он её севший голос, — совсем другой.

— Ты, как её психолог, считаешь, она могла нанести его себе сама?

Кэтрин вскинула голову, несколько секунд смотрела Алексу в глаза.

— Я вообще не считала, что Ани может себя убить. Да, она была подвержена депрессиям, но она хотела жить, а эти… эти порезы нанёс человек, который не просто хотел уйти из жизни, а хотел сделать это очень быстро. Алекс…

Ему показалось, что в глазах Кэтрин блеснули слезы.

— Неужели я не поняла этого, когда говорила с ней? Неужели я не почувствовала этой опасности? Но как? Все тесты, беседы…я…

Алекс забрал снимок и спрятал в пакет, потом привлёк Кэтрин к себе, но она высвободилась из его объятий очень быстро, даже грубо.

— Мне пора.

— Катя, — позвал по–русски и увидел снова… мать её, как она напряглась.

— Не начинай, — подняла обе руки вверх, — не нужно, не сейчас.

— А когда? — вырвалось у него, — Когда, Кать? Я как идиот жду уже четыре месяца, когда да?

Кэт полоснула его яростным взглядом, можно подумать, что его вопрос подействовал на неё, как красная тряпка.

— Алекс, никогда. Об этом я тоже уже говорила. Всё, я ухожу. Если будут ещё вопросы, вызывай к себе повесткой.

Резко распахнула дверцу и вышла из машины. Алекс увидел на сиденьи чёрный картонный прямоугольник, схватил его и выскочил за ней.

— Кэт!

Она ускорила шаги, не оборачиваясь.

— Кэт! — хотел отдать визитку, но так и не отдал. Почему-то сунул обратно в карман.

Рваный бордовый знак бесконечности переплетался с именем: Данте Лукас Марини.

— Баааай! Все! Не иди за мной!

Вернувшись в машину Алекс яростно ударил руками по рулю, ещё раз и ещё. Чееерт! Твою мать, а!? Но почему? Почему вот так?! Он же бл***ь скучает по ней, он…Твою мать!

Алекс яростно ударил руками по рулю, ещё раз и ещё. Чееерт! Твою мать, а! Но почему? Почему вот так? Он же, бл***ь, скучает по ней, он…Твою мать!

Долго смотрел ей вслед, пока светлый силуэт не скрылся за дверьми подъезда. Имя с визитки крутилось в голове, пульсировало назойливо и монотонно. Он его слышал, несомненно слышал. Две секунды и его фотографическая идеальная память копа с многолетним стажем тут же выдала информацию. Алекс повернул ключ в зажигании, и машина с рёвом сорвалась с места. Данте Лукас Марини упоминался совсем недавно в связи арестом Аниты Серовой за попытку незаконного проникновение в поместье итальянского бизнесмена.

***

Каждая глубокая затяжка слегка першила в горле и обволакивала лёгкие терпким привкусом горечи.

Данте смотрел, как красиво отливает алебастром женское тело на черных шёлковых простынях. Ему нравилось сочетание чёрного, красного и белого. Иногда только чёрного и белого. У него была слабость к молочной коже, именно сливочно–молочной. Не светлой, как мел или розовой. Такой цвет кожи бывает только у европеек, чаще всего у русских, украинок.

Посмотрел на женщину в черно–бордовых кружевах и снова затянулся сигаретой, глядя на неё сверху вниз, полностью одетый, в элегантную тёмную рубашку с распахнутым воротом и брюки с безупречными «стрелками», расставив длинные ноги, сложив руки за спиной и слегка прищурившись. Красные блики освещали его смуглое лицо без единой эмоции.

Она красивая. В его постель редко попадают те, кто не достойны украшать глянцевые модные журналы. Данте любит только самое лучшее. Ее тонкие лодыжки в чёрном капроне плавно переходят в сильные икры, стройные бедра. Она то сводит, то разводит ноги, открывая его взгляду тонкое кружево, под которым просвечивает её влажная плоть. Данте ещё не прикасался, но он был уверен, что не просто влажная, а мокрая. Её тело подрагивает, он видит, как женщина нетерпеливо закусывает алые губы, как вертит головой, пытаясь избавится от повязки на глазах, грудь судорожно вздымается и опускается и Данте знает, как болезненно напряжены её соски в ожидании прикосновений.

Медленно затягивается сигаретой и выпускает дым в полумраке гостиничного номера, окутанного красным тусклым освещением. Он наклоняется, проводит рукой по женской ноге, подбираясь к бедру, надавливает на живот, скользит по рёбрам, но так и не доходит до груди. Слышит вздох разочарования.

Женщина молчит, она и будет молчать, пока он не разрешит ей заговорить, а он не разрешит, потому что ему не нужна её болтовня. Ему больше нравится смотреть на возбуждённое до предела, изнывающее, наэлектризованное тело, на тонкие кисти рук, в которые впивается туго затянутая верёвка, на жилку, пульсирующую сбоку под скулой, на пальцы рук, которые то сжимаются, то разжимаются в ожидании. Он знает, как сильно она хочет его прикосновений, боли и наслаждения, которые он может ей подарить, но сегодня она этого не получит. Скорее всего, не только сегодня, а уже никогда. Это их последняя встреча, и она об этом знает, последняя, потому что его больше не возбуждают ни её покорность, ни её запах, ни её крики наслаждения и вопли боли, даже слезы, которые прямо сейчас текут по щёкам, а раньше он любил их слизывать. Его возбуждал солено–горький вкус её страданий, но ведь с губ срывались стоны удовольствия. Ему нравилось это сочетание, впрочем, как и ей… да и далеко не только ей. Хотя, Данте мог играть с ними в любую игру, если ему самому этого хотелось.

В этот вечер он испытывал удовольствие иного рода, от её эмоций. Ей больно, потому что она не сможет без его прикосновений, а ему на это плевать. Завтра, когда они встретятся в обычной обстановке, она опустит взгляд, покорно ожидая новой встречи, а он даже не заметит этого, потому что ему уже не интересно.

Оргии, извращения, наркота, бешеный секс всё осточертело. Он пресытился до такой степени, что больше уже ничего не будоражило, каждая игра заканчивалась предсказуемо просто, каждая женщина в его постели была похожа на предыдущую. Все на одно лицо.

Годы, проведённые в Аргентине, изменили его, именно там он превратился в неуправляемого, кровожадного ублюдка. Он упивался властью, возможностями, деньгами, шлюхами и кокаином. Соскочить оказалось не просто, а он и не собирался соскакивать. Быть безжалостным монстром гораздо лучше, чем валяться в канаве с ножом в спине или чувствовать, как плоть живьём пожирают черви под слоем земли, где тебя закопали более успешные конкуренты.

Для Данте давно перестали существовать моральные принципы. Плевать, кто встал на пути: друзья, враги, знакомые — всех в жернова и в порошок, если мешают ему лично. Его боялись до суеверной дрожи и липкого пота. Он прекрасно знал об этом и получал удовольствие сродни сексуальному удовлетворению. После смерти отца он возглавил бизнес и уже через месяц никто не смел посмотреть ему в глаза, чтобы при этом не почувствовать тошнотворные спазмы ужаса или позывы к трусливому мочеиспусканию.

Еще несколько минут смотрел на женщину, потом достал из–за пояса стилет и провёл кончиком лезвия по её шее. Спускаясь всё ниже, царапая стоящий торчком сосок, слыша её жалобный стон, полный мольбы о продолжении. Потом резко разрезал веревку.

— Трахни себя сама.

Прошептал ей на ухо и вышел из номера, когда хлопнула дверь он услышал сдавленные рыдания, он знал, что она сделает так, как он сказал, будет размазывать слезы по лицу и ласкать себя дрожащими пальцами,думая о нём. Она будет делать это не только сегодня, а ещё долгое время после того, как он забудет, как её зовут. Кстати, а как её и правда зовут?

Ступая по коридору, по направлению к лифту он достал сотовый и набрал чей–то номер.

— Ну что? Узнал? Значит, плохо ищешь. Я хочу знать о ней всё. Как ты сказал? Сбрось мне её номер.

Нажал на кнопку вызова лифта и вошёл в кабинку, когда он спустился в холл отеля, сотовый пикнул смской. Данте вышел на улицу и направил пульт сигнализации на свой BugattiVeyron, удерживая смартфон между ухом и плечом.

— Ола ола, крошка, не ожидала, да? Так когда начнём играть в грязные игры? — усмехнулся, усаживаясь за руль и включая музыку, прикуривая сигарету, — для начала я приглашу тебя в «Доминос».

***

Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, закрыла глаза. Несколько секунд постояла и, сняв жакет, скинула туфли, поставила раскрытый зонтик в прихожей, пошла в кабинет, взяла в руки тетрадь и села в кресло. Несколько минут я листала страницы. Искала. Сама не знаю, что. Точнее, нечто, что уже беспокоило изнутри, но я всё ещё не могла определить, что именно. Пока не остановилась на пятнадцатой странице.

«Я хотела подарить ему всё, что он попросит, а он не просил, просто брал. Требовательно, властно. Я хотела покоряться ему, я могла часами стоять на коленях и ждать, пока он разрешит мне поднять голову и посмотреть на него. Просто посмотреть. На него можно любоваться бесконечно. Да, я хотела подарить ему бесконечность во всем. Я могла бы бесконечно любить его, позволять делать с собой, что угодно, лишь бы знать, что ему хорошо.

Бесконечность…как бы я хотела стать для него бесконечностью, только знала, что этого никогда не будет и что я скоротечна в его жизни как вспышка молнии. Если бы он попросил меня умереть, я бы умерла для него. Это страшно…так зависеть. Жутко терять себя саму, растворяясь в мужчине, для которого ты просто игра… когда–нибудь эта игра меня убьет. Я знаю. Может, в этом и будет моя бесконечность? Вчера я выполнила его просьбу, и этот знак принадлежности нарисован на моём теле».

Несколько минут я смотрела на эту запись, датированную июлем месяцем этого года, захлопнула дневник, открыла ноутбук.

« — Ведь всё имеет конец, а я хочу, чтобы длилось бесконечно.

— Что именно не должно заканчиваться для тебя, Вера?

— То, что составляет смысл жизни».

Я бросилась к сотовому, полистала список контактов и набрала номер Юлии.

— Добрый вечер, простите, если поздно.

На том конце провода мне не особо были рады, и проклятое чувство вины снова сковырнуло мозг.

— Я не задержу вас надолго. В последние дни Анита делала себе татуировку, что-нибудь, какой-то знак, символ, рисунок на коже? Сделала? И что это за знак?

Я снова посмотрела на визитку и шумно выдохнула, услышав ответ Юлии Серовой.

— Спасибо… Нет, просто поинтересовалась. Мы можем снова встретиться? Я могу к вам приехать? Да, я понимаю. Может завтра, после обеда? Спасибо, я обязательно вам перезвоню перед приездом.

Я заварила себе крепкий кофе и снова уселась перед ноутбуком. Только ближе к полуночи внезапно вспомнила, что Ли мне так и не позвонила.