1000 не одна боль

Ульяна Соболева, 2018

Я – собственность бедуинского шейха. Нет, это не фантастика, это наше время и моя страшная реальность. Безмолвная невольница, у которой отобрали даже имя. Зверю все равно, что чувствует его вещь. Он не умеет любить, он умеет дарить только боль. (Современная версия Аш. Пепел ада) Внимание! В книге все события, персонажи и обычаи выдуманы, утрированы и приукрашены автором. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Мне казалось, что я вся занемела. Как будто под действием сильнейшей анестезии. Я не испытывала боли, я, скорее, заморозилась вся с головы до пят, стала каменной.

И ощущение — будто я грязная, испачканная, вывалянная в грязи. И опять это чувство, которое вызывает панику — отсутствие желания жить. Разочарование от того, что я живая, и даже злость на себя за это вместе со страхом смерти. Я боялась открыть глаза, не зная, кого я перед ними увижу и какие страдания меня ждут снова. Я приподняла веки и тут же зажмурилась. Узнала потолок. Пока он брал меня, я запомнила каждую черточку на нем.

— Открывай глаза, не бойся. Его здесь нет. Никого нет, кроме старой Джабиры.

Я узнала голос ведьмы сразу, его хрипловатую певучую скрипучесть не спутать ни с кем. Старческий и в то же время такое впечатление, что его старят нарочно. Смотреть на нее не хотелось. Пока мои глаза закрыты, я все еще где-то в своем сне. Но стоит мне их открыть, и я снова попаду в кошмар с хрустом песка на зубах. Все еще саднило между ног и болели бедра и ноги вверху. Их словно сильно потянуло. Я не удивилась присутствию Джабиры. Он обещал ее привести. Нужно починить свою вещь, чтоб она и дальше работала и приносила пользу ее хозяину. Помимо промежности болело так же в груди, сильно болело, и сердце дергалось от жуткой мысли, что зверь вернется, чтобы сделать это со мной снова.

— Я осмотрела тебя. Разрывов нет. Ты в полном порядке. А боль после первого сношения с мужчиной естественна для девственницы, тем более у тебя очень узкие бедра и узкий вход в твое естество. Но наши мышцы эластичны, мы умеем растягиваться, и тот дискомфорт, что ты испытываешь сейчас, скорее, от потертостей из-за твоей сухости и не готовности принять своего Господина. В следующий раз будет лучше, а если не будет — увлажни себя слюной или жиром.

— Не будет! — истерически закричала и вскочила. — Я не позволю! Руки на себя наложу, он не прикоснется ко мне!

— Ну и дура.

Ведьма помешивала какой-то отвар в стеклянной банке палкой и периодически принюхивалась к нему.

— Умереть можно всегда и в любой момент. Самоубийцы просто тупые трусы. А ты сильная, ты умеешь бороться. Да и зачем тебе борьба? Он помешан на тебе. Ты можешь вертеть им, как пожелаешь, если будешь умной. Используй свои чары. Если он полюбит тебя, ты можешь стать его женой, родить ему наследников. У Кадира пока что нет преемника, ни один из сыновей не обрюхатил своих жен и любовниц.

— Я домой хочу. Я не хочу быть ни кем этому зверю. Я его ненавижу, я желаю ему смерти!

Ведьма расхохоталась и еще раз принюхалась к склянке, потом взяла в руки другую банку и вылила их содержимое в третью.

— Ты даже не представляешь, насколько близко ходят друг от друга ненависть и любовь. Они держатся за руки, потому что сестры родные.

— Я представляю себе только ненависть.

— И это ярчайшая из эмоций.

Я отвернулась от нее и больше не смотрела на старуху. Она говорила странные и непонятные мне вещи. Нет, я больше не боялась. Что еще он может сделать со мной? Убить? Я и так почти убита. Изнасиловать? Я уже знаю, что это такое, и меня не испугать. Я в аду, и меня пытают каждый день. Мне уже нечего бояться.

— Красивая женщина и глупая. Ты ведь можешь получить все, что пожелаешь. Мужчиной так легко управлять, когда в его чреслах все каменеет при мыслях об одной единственной женщине.

Ее слова напоминали мне статью какого-нибудь психолога из женского журнала. Они лишь раздражали и злили. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня программировали или лечили мне душу. Пусть просто уйдет и оставит в покое. Я хочу полежать в одиночестве.

— Пора начинать привыкать к своей реальности. Я приготовила для тебя отвар, который поможет регенерации твоего тела, а потом ты поешь бульон с лепешкой. Тебе нужны силы.

Я ее не слушала, закрыла глаза и просто не обращала внимание. Не хочу есть, не хочу набираться сил. Сдохнуть хочу.

— А яд у тебя есть? Я бы нашла, чем тебе заплатить. Достань для меня яду.

— Ты ничего не поняла? Он знает все. Рано или поздно меня не просто казнят за это — меня схоронят, как проклятую, и моей душе никогда не будет покоя.

Суеверия и первобытное варварство. Я словно в другом веке или в самом жутком и дурном сне. Меня собирались казнить. В этом мире, наверное, могут и повесить, и четвертовать, а ожидание смерти хуже самой смерти.

— На вот. Выпей. Станет намного легче.

Протянула мне склянку с темно-коричневой вязкой жидкостью.

— Зажмурься и залпом. Тошнить не должно, я добавила туда противорвотное. Приходи в себя. Аднан собирается ехать в Каир и взять тебя с собой.

Я обхватила плечи руками, меня колотило, как в ознобе, паника нарастала где-то в глубине. Я начинала задыхаться.

— Невыносимая дура. Посмотри на меня… Это не насилие, девочка. Это грубый секс, жесткий, без подготовки. Ты не знаешь, что такое насилие, и тебе никогда не узнать… Джабира знает. Джабира каждую ночь видит это во сне. После насилия и от тела, и от души остаются одни лохмотья. Аднан мог отдать тебя на потеху своим людям, они порвали бы все твои отверстия, включая ноздри и даже самые маленькие дырочки на твоем теле. Ты знать не знаешь, что такое озверевшие и дорвавшиеся до плоти голодные звери. Они бы имели тебя везде, куда можно отыметь… после такого даже я спасать не умею. Только помочь и облегчить страдания смертью, если несчастная сама не умирает от кровотечений и болевого шока.

По мере того как она говорила, меня тошнило и ком подкатывал к горлу.

— Пусть меня казнят… я не буду пить твои зелья. Я хочу умереть.

По щекам потекли слезы, и засаднило в горле и в груди. Чтобы чувствовать боль, не обязательно быть разодранной физически. Я хотела с ним по-другому, я хотела дарить ему себя, а вместо этого меня использовали и потрепали мне душу.

Ведьма куда-то вышла, а я закрыла глаза и отвернула голову в сторону. Не хочу ничего. Нет больше стремлений, испарились мечты и перехотелось домой. Такая грязная я не могу туда заявиться. Я свернулась клубком и поежилась от вечерней прохлады. Или это внутри меня настолько холодно, что даже вдохнуть больно?

Дверь внезапно открылась, и я не знаю, как ощутила ЕГО присутствие, оно вдруг впилось в мозг клещами, заставило подскочить и забиться в угол, лихорадочно осматриваясь в поисках оружия. Нет, не против него, а против себя. Чтоб не позволить даже приблизиться. Аднан закрыл собой весь проем и бросал на пол длинную черную тень. Посмотрел мне в глаза, потом осмотрелся по сторонам и снова мне в глаза.

Взгляд бедуина был непроницаем, зеленые радужки словно светились, но в них не блестел пожар ненависти и презрения. Он сделал шаг ко мне, и я вскочила с ложа, обхватив себя руками, чувствуя, как от страха подгибаются колени.

— Джабира сказала, ты отказалась от лекарств и от еды. Сказала, ты умереть решила.

— Верно сказала! — попятилась еще дальше назад, ближе к свечам. Если приблизится, я подожгу на себе одежду и обгорю так, чтоб стать уродливой, а если повезет, может, и сгорю насмерть.

— Так вот, ты сейчас выпьешь зелье, а потом съешь свой ужин, и не приведи Аллах, ты оставишь хотя бы глоток или ложку.

— А что будет? Казнишь? Изнасилуешь? Отдашь своим людям на растерзание? Зачем мне лечиться, чтоб ты снова мучил меня и прикасался ко мне своими ненавистными руками? Лучше сдохнуть!

Схватила свечу.

— Не приближайся ко мне.

Ухмыльнулся, и мне стало не по себе от его красоты варварской и проклятой экзотики. Я глазом моргнуть не успела, как он выхватил у меня свечу и потушил огонь голыми пальцами, а потом зажал меня рукой за горло сзади и поднес ко рту склянку с зельем.

— Ты выпьешь, или я — не я.

Сдавил мне скулы с такой силой, что я невольно открыла рот, и в горло потекла какая-то вязкая горечь. Попыталась вырваться, но рука Аднана так сдавила мне ребра, что я не смогла и вдохнуть. Когда сделала последний глоток, араб отшвырнул меня от себя, и я свалилась мешком на матрасы, задыхаясь, кашляя и размазывая слезы. С ненавистью посмотрела в глаза ибн Кадиру.

Казалось, он сжигал меня взглядом на расстоянии, брови сошлись на переносице, и неожиданно для самой себя я заплакала от бессилия, от мерзкого осознания своей ничтожной слабости.

— Еще одна подобная выходка, и я сам сожгу тебя живьем. Если Джабира скажет мне снова, что ты не ешь, я затолкаю в тебя еду насильно.

Он ушел, а я тряслась от рыданий, свернувшись на полу, обхватив себя руками. Ненавижу. Как же я его ненавижу. Я бы смотрела, как он горит и корчится от боли. Не услышала, как ведьма вернулась в хижину.

— Слезы полезные, они как раз исцеляют душу и сердце. Кто не умеет плакать — тот не умеет любить. Ты не умрешь. Аднан не даст. Ты дорога ему.

В тот момент до меня еще не доходил весь смысл этих слов. Я была слишком надломлена, испуганна, несчастна.

— Ты не представляешь, насколько он в твоей власти. Будь умной, Альшита. Ты все можешь обернуть в выгоду для себя.

— Мне не нужна выгода… я домой хочу. К маме хочу.

— Начни жить в этом мире, а не цепляться за свой, в который ты уже никогда не вернешься.

— Пусть он меня отпустит домой. Я все что угодно сделаю для него, но пусть отпустит.

Она тяжело вздохнула.

— Не отпустит он тебя. Долго не отпустит, а может, и вечно. Запала ты ему в самое сердце, а оттуда не отпускают.

В этот момент с улицы донесся дикий крик, плач. Я встрепенулась, зажала уши руками. Я больше не могла слышать крики боли. Я устала, меня это сводило с ума.

— Что там происходит? — закричала я. Джабира приоткрыла дверь и несколько секунд смотрела наружу, а потом закрыла дверь и повернулась ко мне:

— Ничего особенного. Маленькую Амину собираются наказать за какой-то проступок. Кажется, ее будут прилюдно бить палками.

О божееее, у меня зашлось сердце. Это из-за меня. За то, что еду мне носила. Только не Амина. Нет!

Я выскочила на улицу, оттолкнув Джабиру в сторону, и застыла на несколько секунд, не веря своим глазам. Женщины обступили Амину плотным кругом и толкали девочку в его центр, не давая ей сбежать.

— Воровка. Украла воду и хлеб для чужой!

— Предательница!

— Воровка!

Я не верила своим глазам — около десятка взрослых женщин собрались бить палками беззащитную маленькую девочку? Мне кажется или это происходит на самом деле? Но мне не казалось, они действительно размахивали палками и пугали малышку, гоняя ее по кругу.

— Ты как смела лепешку украсть? Как смела потом в глаза своей тети смотреть?

— Маленькая дрянь подружилась с русской шармутой! Хочешь стать такой, как она, да? Еду для нее воруешь?

— Она не виновата. Она кормила меня. Она хорошая, хорошая. Пожалуйста, Гульшат, я не воровала!

— Наказать ее! Воровала. Я видела, как унесла хлеб! Бейте ее, так, чтоб навсегда запомнила, ломайте ей кости. Мой сын все равно на ней не женится, ему запретили… ломайте!

Я вдруг вспомнила, как молила Аднана вступиться за сироту, не позволять сыну ее тетки трогать и лапать девочку. Наверное, ему запретили, вот и гнобят несчастного ребенка. Они словно по команде кинулись на Амину, а я бросилась к ним, схватила одну из бедуинок за шиворот, отшвыривая в сторону.

— Не сметь бить ребенка! Вы что — нелюди?! Вы же женщины! Матери!

— Ты смотри, русская шармута вылезла из норы!

Я толкнула Амину себе за спину, закрывая ее собой.

— Вы, дуры взрослые, ребенка палками бить вздумали? Трусливые вороны! Только подойдите, я вам глаза выцарапаю. Не верите? Я могу. Я ненормальная, ясно?

Ходят вокруг меня кругами и не решаются кинуться. Боятся, сволочи. Вот и бойтесь, ведьмы злобные.

— Как вы можете девочку бить? Накажите, проучите, оставьте без вкусного, сладкого, но бить? Вы что — палачи?

— Слышь ты, учить нас вздумала? Тебя мало били, иначе не выросла б из тебя шармута. Подстилка Асадовская. Тьфу.

Гульшат плюнула в мою сторону.

— Бейте обеих!

Некоторые женщины переглянулись.

— Аднан велел не трогать.

— Не нам велел, а солдатам. Нам никто ничего не велел. Бейте их обеих, иначе она у нас и детей, и мужей уведет. А маленькая дрянь ей пособничает. Предала нас ради чужестранки. Обе предательницы и твари!

Гульшат замахнулась первая и ударила меня по плечу. Я бросилась к ней, выдергивая палку из рук и отшвыривая в сторону.

— Не лезь ко мне! Я тебя голыми руками разорву!

Но она все равно накинулась на меня, хватая за волосы.

— Бейте ее! Бейте!

За ней следом кинулись другие, а я поняла, что против толпы ничего сделать не смогу, Амину к себе прижала и на песок бросилась, собой закрывая. Удары сыпались на плечи и на голову один за другим, а я губы закусила, представляя себе, что это сестренка моя, что это ее бить хотели. Мою маленькую Верочку. Амина бьется подо мной, плачет, кричит, а я молчу, только дергаюсь, когда палки на спину и плечи опускаются, голову рукой пытаясь закрыть.

— Что здесь происходит? Ах вы ж твари! Вы что — с ума посходили? А ну разошлись, курицы! Вы что натворили?!

Голос Рифата пробивался сквозь крики женщин, ругательства и плач Амины. Удары еще опустились на спину и на руку и тут же прекратились, когда в воздухе засвистел хлыст и кто-то из женщин истошно закричал.

— Как смели тронуть? Приказ мой нарушить? Кто затеял? Кто такой наглый и смелый, что решил без шкуры остаться?

Я вздрогнула от голоса, который тут же узнала, и по телу прошла дрожь ненависти.

— Это Гульшат. Она все затеяла! Онаааа!

— Как смела ослушаться меня, а, Гульшат? Как смела?

— Одна — воровка, а другая — дрянь Асадовская! А у тебя глаза пеленой похоти затянуло! Ничего из-за своей шарм…

Охнула, а мне захотелось уши руками закрыть, чтоб свист плети не слышать.

— Всех десятерых в яму. Завтра с утра пусть их мужчины каждой всыпят по десять плетей. А если откажутся — и их ждет та же участь и изгнание из деревни.

Чьи-то руки тронули мои плечи, и я, всхлипнув от боли, повела ими, чтоб не трогал, но меня тут же подняли с песка на руки.

— Дура ненормальная! — процедил сквозь зубы по-русски и понес в сторону хижины.

— Аминаааа…, — закричала я.

— Сдалась она тебе, девчонка эта? Рифат, головой за ребёнка отвечаешь, накорми и приведешь ко мне. Если, и правда, воровала, пальцы ей отрежем.

— Неееет! — я закричала и вцепилась ему в шею ногтями. — Мне отрежь! Она же маленькая совсем! Что вы за звери?

— Прекрати истерику! Она должна понимать, что воровать нельзя!

— Понимать это без пальцев? В вашем мире, где женщина руками зарабатывает на хлеб, и мужчина ни в чем не помогает ей по дому?

Он молча нес меня в хижину, а у меня от страха закружилась голова. Стало жутко, что он меня снова швырнет на матрас и возьмет насильно. Я молила бога, чтоб внутри оказалась Джабира, но ее там не было. Она словно испарилась. Потом я привыкну. Старая ведьма делала это постоянно — испарялась без предупреждения и иногда в самый нужный момент. Аднан положил меня на матрас, и я тут же попыталась отползти назад, но вместо движений только дернулась и тут же застонала. Боль расползлась по всему телу, но по спине и плечам так сильно, что мне захотелось закричать.

— Где Джабира?

— Не знаю.

Тяжело дыша, смотрела на него, и мне казалось, что не видела его уже очень давно, он даже успел измениться, словно похудел или осунулся, весь зарос неухоженно. Не так, как всегда, а так, как будто бриться забыл. Смотрит на меня исподлобья, и мне хочется превратиться в маленькую точку и исчезнуть.

— Сними джалабею и ляг на живот.

Нет! Неееет! Только не это. Пожалуйста. Я не готова, у меня еще там не зажило, у меня еще в голове не зажило. Чувствую, как дрожат колени, как внутри все сжалось в комок от ожидания неминуемой адской боли, если снова решит взять силой. Я помнила, как в прошлый раз он вонзался в меня, разрывая мне внутренности, до сих пор ноги вместе сводить больно, и от потертостей саднит там внизу и щиплет. Я зажмурилась, стараясь сдержать вопли ужаса, протеста, не распалять зверя агонией моего страха.

— Пожалуйста, можно не сегодня. В другой раз. Я прошу. В другой.

Он в два шага преодолел расстояние между нами и наклонился ко мне. Жестокие пальцы сжали мой подбородок, и я открыла глаза, вкладывая в свой взгляд все мое презрение и ненависть к нему, вместе с отчаянным ужасом.

— Сними джалабею и ляг на живот. Еще раз повторять не стану. Сам сниму и сам уложу.

Я не посмела перечить, слишком страшно. Слишком свежо в голове то, что он сделал со мной, и все тело дрожит от отчаянного ужаса. Стянула джалабею через голову и, стараясь не смотреть на бедуина, тут же легка на живот, сильно зажмурившись и молясь тихонечко про себя.

— Почему боишься меня сейчас? Я не трогал тебя все эти дни и сейчас не трогаю пока.

Разве сейчас не собрался тронуть? Разве не за этим приказал лечь?

— На меня посмотри, Альшита.

Решилась посмотреть ему в глаза и не поняла своей реакции на них. В этот раз совершенно не поняла. Они не напоминали мне глаза зверя, как в ту ночь. Сейчас они имели невероятно светлый цвет, насыщенный, особенно в сочетании с очень темной кожей и черными волосами. Аднан вдруг взял меня за подбородок, а я вздрогнула, и он убрал руку. Несколько секунд смотрел мне в глаза, и светлые радужки стали на несколько тонов темнее.

— Я не причиню тебе боль, пока ты не вынудишь меня ее причинить. Ты вообще понятия не имеешь о боли и не знаешь, что это такое. Но ты смелая. Ты отчаянная… Зачем влезла? Амину зачем спасать пришла? Они могли насмерть тебя забить, я собирался уезжать из деревни и вернулся лишь для того, чтобы… Неважно, зачем вернулся.

Его брови сошлись на переносице, и он снова коснулся моего лица, скорее, обхватывая пальцами, чем лаская. Я вся внутренне напряглась. Мое дыхание слегка участилось, а жесткие пальцы исследовали мою скулу, прошлись по губам, слегка оттягивая нижнюю вниз.

— На тебя можно смотреть бесконечно, Альшита. Как на дождь, огонь или на снег. Моим глазам нужно видеть твое лицо. Но мне мало просто смотреть на тебя.

— Не надо смотреть. Смотри на кого-то другого.

Вырвалось само, и я зажмурилась снова, словно он мог бы ударить меня. Но вместо этого его пальцы прошлись по моему позвоночнику, потом тронули ссадину на лопатке, и я вскинулась.

— Мне всегда было плевать на чужую боль. А сейчас я готов убить каждого, кто посмел ее тебе причинить.

А себя? Себя ты убить не хочешь? Но его рука касалась слишком нежно и осторожно, и я лишь спустя несколько секунд поняла, что он наносит мне на спину какую-то мазь.

— Ты пока что неизведанные вершины, я не пойму — кто ты и зачем ты здесь. Я так же еще не знаю, что именно это значит для меня. И я не хочу делать тебе больно. Не вынуждай меня, договорились? Не вынуждай становиться с тобой зверем.

Секунда очарования снова перелилась во всплеск паники, когда пальцы сжали затылок.

— Амина останется в моей хижине прислуживать тебе лишь с тем условием, что ты будешь повиноваться мне во всем и есть то, что приготовит Джабира. Ослушаешься — я позволю им спустить с девчонки шкуру.