Камень в моей руке

Ульяна Бисерова

В недалеком будущем дети появляются из пробирки, с идеальным набором генов. Для тринадцатилетнего Криса Фогеля, которому не так повезло, направление в клинику – единственный шанс не остаться «второсортным», забыв про мечты о космосе. Но в Шварцвальде происходят странные вещи: клиника напоминает исправительную колонию, юные пациенты бесследно исчезают. Ходят слухи, что их похищает призрак Стеклянной Баронессы. Хватит ли Крису решимости разгадать тайны, которые хранят мрачные подземелья замка?

Глава V

Потому что жить — это хорошо. Даже когда получаешь удары. Лишь бы иметь возможность бить в ответ…

Аркадий и Борис Стругацкие. «Гадкие лебеди»

И вот наконец наступило двадцать первое мая, день моего рождения. Утром мама осторожно отворила дверь и заглянула в мою комнату. Увидев, что я все еще валяюсь в кровати, сонно щурясь от ярких лучей солнца, она улыбнулась и протянула футляр, обтянутый серой замшей. Там лежали очки. Совершенно не похожие на мои допотопные «стеклышки». Эти были просто офигенные, с графичным космическим дизайном и линзами, которые усиливали природную яркость цвета. Я тут же нацепил их на нос и проморгался — ощущение, что кто-то смахнул пыль с экрана, все краски обрели невероятную яркость.

— Крууть! — искренне восхитился я.

— Удобно? — спросила мама.

— Да, только немного давит дужка за правым ухом, а так — идеально.

— Ну, будь аккуратнее, хрупкая вещь, — мама еще раз окинула меня внимательным взглядом и взъерошила волосы. — Пойдем, Грейси уже напекла именинных кексов!

— Мам, можно попросить об одной вещи? — спросил я за завтраком. — Только пообещай, что не откажешь.

— Крис, это запрещенный прием, — ответила она, бегло просматривая новостную ленту в планшете.

— Нет, пообещай.

— Давай так: я постараюсь учесть твое пожелание. Выкладывай!

— Я хочу познакомить тебя с моими новыми друзьями. Можно пригласить их в гости?

— Отличная идея. Это ребята с потока?

— Э-э-э, нет, не совсем. Это… девочка.

— О-о, — протянула мама, на мгновение подняв глаза от экрана. — И как же ее зовут?

— Хайди. У нее еще есть младшая сестра, Анника.. Только… она не совсем обычная. Точнее, абсолютно необычная. Она забавная и очень смышленая, и прекрасно рисует. Вот, смотри, — я достал из кармана аккуратно свернутый рисунок.

— Крис, родной, я с удовольствием познакомлюсь с твоими новыми друзьями, — улыбнулась она, даже не взглянув на рисунок.

— Здорово, я так рад, мам! Уверен, ты будешь в полном восторге! У нее отличное чувство юмора и такой заразительный смех… и синдром Дауна. Тебе налить еще кофе?

— Нет, спасибо. У нее… что?!

— Синдром Дауна. Твой кофе совсем остыл.

— Причем тут кофе! Крис, ты в своем уме? Ты вообще в курсе, что за укрывательство больных категории «F» грозят огромные неприятности? Как ты вообще мог познакомиться с ней, где?

— Да это случайно вышло… Мам, я тоже думал сначала, что она… ну, того. А она замечательная! Как солнечный зайчик. Если ты узнаешь ее поближе…

— Нет. Исключено.

— Как глупо… С чего я решил, что после того, как мне исполнится тринадцать, мое слово будет иметь хоть какой-то вес?

— О-ох, только давай без театральных сцен, — закатила глаза мама. — Я кручусь, как белка в колесе, и уже с ног сбилась, устраивая этот дурацкий праздник, и никакой благодарности! Что ж, сынок, спасибо за чудесное утро! — и мама выскочила из кухни, оставив в чашке недопитый кофе.

— С днем рождения! Уже распаковал подарки?! — Хайди широко улыбалась с экранчика майджета. Первый раз вижу, чтобы кто-то так искренне радовался за другого человека. Веснушки на ее лице сияли, как солнечные брызги. Впрочем, увидев мое кислое лицо, она тут же сбавила обороты.

— Ты что нос повесил? Разве можно грустить в свой день рождения? Это преступление. Я донесу на тебя в инспекцию по делам несовершеннолетних.

Я улыбнулся, хотя на душе было паршиво.

— У меня предложение: погода чудесная, может, прогуляемся в парке? И даже прятаться не придется: с формальной точки зрения тебе ведь уже тринадцать, вполне сойдешь за взрослого сопровождающего!

— Точно! — и как это мне самому в голову не пришло? Теперь я могу спокойно выходить из дома, не опасаясь, что меня загребут в инспекцию.

— Тогда встречаемся в два?

Грейси хлопотала на кухне. Мама заказала к праздничному столу изысканные деликатесы в ресторане, но те, кто хоть раз бывал в гостях, умоляли, чтобы Грейси испекла легендарные кексы с брусничным джемом и пирог с ревенем. Я вертелся под ногами и совал нос в каждую кастрюльку до тех пор, пока она не выпроводила меня из кухни.

— Грейси, я чуток прогуляюсь по городу. Теперь можно на совершенно законных основаниях! И, пожалуй, мне понадобится корзинка для пикника.

— Хорошо, — кивнула она. — Не забудь, что на семь часов запланирована вечеринка.

С Хайди и Анникой мы встретились у восточных ворот парка.

— Ну что, расположимся на той самой лужайке, где ты спас мистера Монти от ужасного колючего кустарника?

— У меня есть идея получше! — я крепко взял Аннику за руку и зашагал по Каштановой аллее. — Нагрянем в гости к старику Келлеру!

— Нет! — Хайди вцепилась в другую руку Анники. — Мама строго-настрого запретила.

— Так, я именинник или кто? Могу я хоть один день в году делать все, что хочется?

— Крис, я обещала, что не переступлю порог его дома… — покачала головой Хайди.

— Ну, и не переступай. Устроим пикник в саду!

Поняв, что спорить бесполезно, Хайди вздохнула, и мы с Анникой наперегонки побежали к дому мастера.

— Давай сыграем в веселую игру: ты прячешься, а я считаю до ста, а потом иду искать, — предложил я, когда мы вбежали в старый сад.

Анника тут же бросилась в душистые заросли акации. На самом деле я просто пытался выгадать хоть пару минут, чтобы предупредить старика. Мало ли что он выкинет, неожиданно увидев на своем крыльце Аннику. Я не мог забыть, как окаменело его лицо, когда я спросил, знает ли он Хайди и ее маленькую сестру, живущих по соседству.

Я толкнул дверь (Келлер никогда не запирал ее на замок) и прошел в гостиную. Там царил полумрак.

— Мастер, — тихо позвал я, озираясь по сторонам.

Темный силуэт у стола вздрогнул, как разбуженная птица.

— Кто тут? — сиплым голосом спросил коуч.

— Это я, Крис, мастер, — отозвался я.

— Разве у нас было назначено занятие? — раздраженно спросил он, быстро пряча что-то в карман.

— Нет, мастер, просто сегодня мой день рождения, и я подумал… А давайте жалюзи поднимем?! Или еще лучше — выйдем в сад. Ну, в смысле, я выкачу кресло…

— Прости, но сегодня у меня совершенно нет настроения для прогулок, разговоров или чего бы то ни было.

— Вы просто засиделись в душной темной комнате. Там, в саду, сияет солнце, и птицы поют, и ветер, и цветы…

— Сколько тебе исполнилось, мой мальчик?

— Тринадцать.

— Совсем взрослый. Прости, я не приготовил подарка.

— В таком случае вам придется хотя бы исполнить мое желание. Немедленно стряхнуть упадническое настроение и спуститься в сад. Я хочу вас кое с кем познакомить.

Я выкатил кресло на шаткое крыльцо, и старик зажмурился от яркого света. Я заметил, что он сильно осунулся, и вокруг рта, как круглые скобки, залегли глубокие морщины.

Аннике явно надоело ждать, пока я отыщу ее в кустах акации, и она мелкими перебежками продвигалась в сторону покрывала с разными вкусностями, которое Хайди расстелила на траве. Увидев нас, она поднялась и отряхнула колени. Я с диким воем бросился к кустам, схватил верещащую от восторга Аннику и закинул ее на плечо.

— Полюбуйтесь, мастер, какого жирного кролика поймал я к обеду! Из него выйдет наваристый суп, что скажете?

— Пожалуй, — сказал мастер, — принеси-ка с кухни самый длинный нож.

Анника завизжала от восторга и бросилась к сестре.

— Не бойся, зайчонок, я не дам тебя в обиду, — улыбнулась та.

Вместе мы снесли коляску в сад и закатили настоящий пир. Я уминал сэндвичи с ветчиной и сыром, заедая эклерами со сливочным кремом, шоколадными кексами и солеными крекерами, посыпанными острой паприкой. Чистое безумие! Мы смеялись над всякой ерундой, даже скулы сводило — так хохотали. А что такого смешного было — хоть убей, не вспомню. А потом я валялся в траве, глядя как в небе медленно плывут пушистые комки ваты, и изредка поглядывал на Хайди, которая плела венок из одуванчиков, тихо напевая что-то. Анника, набегавшись до изнеможения, забралась на колени к Келлеру, который взялся рассказывать ей старую сказку про хитрого лиса и простака-крестьянина, да так и заснула, привалившись к его плечу. И старик битый час просидел с деревянной спиной, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить ее. Так что зря я переживал, что он обидит малышку. Честно говоря, к тому времени я сам уже перестал замечать что-то необычное в ее лице или поведении. Время промчалось незаметно, и домой пришлось лететь на всех парусах.

Хотя веселье меня ожидало то еще: втиснуться в отутюженную белоснежную рубашку с жестким воротничком, весь вечер вежливо улыбаться гостям, не лезть во взрослые разговоры и пытаться сдержать зевоту. Ну, и ладно, лишь бы в перерыве между горячими закусками и кофе не попросили сыграть «какую-нибудь красивую мелодию» под шелест вялых аплодисментов и перешептываний о моей болезни.

Большинство приглашенных на праздник были коллегами мамы со студии. Особенно мы дружны с Рольфом — коренастым бородачом, которого за его медлительность все звали не иначе, как «Камера, мотор!». На свою беду, он по уши втрескался в мамину ассистентку Вики. Она настоящая красотка, голубоглазая блондинка с пухлыми губками. Стоит ей войти в комнату, как все мужчины махом расплываются в глупой улыбке и теряют нить разговора, так что бедолага Рольф просто изводится от ревности. Они часто заходят в гости. Мне нравится сидеть в гостиной и слушать, как они обсуждают с мамой прошедший съемочный день или громкую кинопремьеру, спорят, подтрунивают друг над другом. Так что, хотя на вечеринке и не было никого из моих друзей, я был бы вполне счастлив, если бы ежеминутно не натыкался взглядом на тех, кому на празднике точно было не место. Чего стоил один только мамин шеф, Генрих Шульман, с его неизменным калифорнийским загаром, фаянсовой улыбкой и плоскими остротами! Я еще подумал, что в последнее время он что-то зачастил.

Я знал, что они с Кимберли на дух не переносят друг друга, поэтому когда я увидел, что эти двое тихо переговариваются о чем-то у вазы с пуншем, то решил, что самое время освежить бокал.

— Генрих, что скрывать, я далеко не всегда относилась к тебе с должным уважением. Но сегодня я вынуждена принести извинения, — я готов биться о заклад, что тетка беззастенчиво флиртовала, пуская в ход самые убийственные приемчики. — Избавив ее наконец от этой обузы, ты проявишь истинное великодушие и душевное благородство.

Шульман пялился на нее, как кот на сметану. Вот так новости! Заядлые недруги рассыпаются в любезностях друг перед другом. Впрочем, стоило мне приблизиться, как они разом смолкли, обменявшись многозначительными взглядами.

Налив себе полный стакан, я нарочито шумно отхлебнул и, заметив, как Кимберли скривилась, поискал взглядом укромное местечко, где никто не будет приставать с идиотскими расспросами об успеваемости и будущей профессии. Мама разговаривала с парой коллег, имен которых я не знал. Перехватив мой взгляд, она лукаво улыбнулась и покачала головой, указывая взглядом на бокал с пуншем в моей руке. Притворившись, что совершенно не уловил ее намека, я одарил ее простодушной улыбкой. И по-быстрому продрейфовал к Рольфу — вот уж кто никогда со мной не сюсюкается, как с маленьким. Правда, его и Вики осаждал какой-то хлыщ в сером наглухо застегнутом костюме. Видимо, разговор шел о не самых приятных вещах — Рольф вымученно улыбался и смотрел больше в свой стакан, чем на собеседника. Я подошел ближе и прислушался.

— Э-э-э-э, как, простите, называется ваша организация, я не расслышала? — уточнила Вики.

— «Успокоенные сердца». А вы, как я полагаю, из армии фанатичных противников эвтаназии? — обратился он к Рольфу.

— Вовсе нет. Хотя, признаюсь, я голосовал против закона о генетической чистоте, — нехотя признался тот.

— А вот я категорически против! — встряла Вики. Но незнакомец в сером пропустил ее слова мимо ушей, не сводя глаз с Рольфа. Вики, не привыкшая к такому обращению, обиженно надула губки.

— Вот как? А позвольте поинтересоваться, из каких соображений? — продолжал допытываться незнакомец у Рольфа.

— Не слишком подходящая тема для светской беседы, разве нет? — поежился здоровяк. — Но раз уж вы настаиваете… Я считаю, что это как минимум негуманно.

— Гуманность?! Раз уж речь зашла об этом аспекте, я задам еще один вопрос: доводилось ли вам когда-нибудь бывать в хосписе для раковых больных? Нет? Так я и предполагал. Потому что, хоть раз увидев их перекошенные от крика лица, скрюченные судорогой изможденные тела, вы бы признали, что скорая и безболезненная смерть — это безусловное благо. Акт высшей гуманности.

— Но люди всегда страдали от болезней, во все времена… И, как мне кажется, забота врачей — использовать все свои знания и опыт для того, чтобы излечить пациента, а не побыстрее спровадить его на тот свет.

— В том-то и загвоздка! Блестящие научные открытия в области медицины последних лет и привели к тому, что от тех же онкологических заболеваний люди страдают гораздо сильнее, чем в прошлом. Прежде человек был обречен покинуть бренный мир, когда болезнь была еще только в зародыше. А сейчас, благодаря лекарствам, оттягивающим неизбежный конец, его пораженное метастазами тело подвергается таким чудовищным пыткам болью, по сравнению с которыми средневековые представления о геене огненной кажутся детскими страшилками, — казалось, человек в сером костюме получает извращенное удовольствие, словно отколупывает корочку только что зажившей ссадины. — Так что, несмотря на то, что некоторым эвтаназия по-прежнему представляется антигуманной, самыми ярыми сторонниками «легкой смерти» выступают именно сами больные, бесконечно уставшие от бессмысленных мучений.

— Но ведь… бывает же так, что изобретают лекарство от болезней, которые раньше считались смертельно опасными?

— Да, наука не стоит на месте. Но каждый человек вправе сам решать, готов ли он ждать хотя бы еще день.

— А что, если это просто минутная слабость, жест отчаяния? И потом, ведь далеко не всем оставлено право самостоятельно решать свою судьбу?

— Да-да! Что вы на это скажете?! — взвилась Вики. — Или, по-вашему, принудительная эвтаназия детей — тоже акт гуманизма?

— Безусловно, — невозмутимо процедил незнакомец в сером. — Ведь речь идет о жизненно неполноценных детях с тяжелыми генетическими отклонениями. По закону каждый гражданин конфедерации наделен правом произвести на свет лишь одного-единственного ребенка. И кого бы выбрали вы? Умного, здорового ребенка, который будет радовать вас своими успехами и достижениями, или слюнявого имбицила, который нуждается в посторонней помощи даже для отправления естественной нужды?

— Это не вопрос выбора, — пролепетала Вики. — Как можно отказаться от своего ребенка?

— От которого из них? От неизлечимо больного? Или от того, кто мог бы появиться на свет, если бы слабоумный брат не занял его место?

— Так нельзя… Это неправильно!

— Да оставьте же, наконец, ваши выдуманные идеалы и взгляните правде жизни в лицо! Долгие годы ложные гуманистические ценности тормозили развитие общества, вынужденного опекать всех сирых и убогих. Вместо того, чтобы идти вперед, мы все время оглядывались на отстающих. Наша великая нация превратилась в слабых, больных нытиков. Только сильные духом и телом имеют право жить и оставить след на земле!

— А остальных, значит, на свалку? Как ненужный хлам? — не выдержал я.

Лицо Рольфа осветилось радостью.

— А-а-а, вот и виновник торжества! Ну, как настроение, именинник? — он дружески ткнул меня локтем в бок. — Господин Шаллмайер, позвольте представить: тот самый Кристобальд Фогель, за здоровье которого мы сегодня пьем.

— Очень рад, — поджав тонкие губы, процедил незнакомец в сером, раздосадованный тем, что его прервали на полуслове. — У вас, молодой человек, как я погляжу, есть собственное суждение на этот счет?

Рольф выпучил глаза, умоляя меня не ввязываться в спор, но промолчать я уже не мог.

— Я знаю, что предписывает закон о генетической чистоте, господин Шаллмайер. Я сдал этот раздел на «отлично». Но я считаю, что нельзя сбрасывать человека со счетов только потому, что у него не хватает какой-то дурацкой хромосомы! А может, она станет великим художником?!

— Мы говорим сейчас о ком-то конкретном? — под пристальным взглядом Шаллмайера я почувствовал себя так, словно он навел на меня дуло пистолета.

— Нет, разумеется, нет, — заверил я. — Это так, образно выражаясь… Просто обидно, что из-за разграничения по категориям я никогда не стану астронавтом. У меня ведь астма.

Я закашлялся. Шаллмайер побледнел. Ха, этот хлыщ боялся заразиться моей астмой, как если бы это был банальный грипп! Безуспешно борясь с приступом жестокого кашля, я обвис на его рукаве.

— Совершенно забыл, я же собирался переговорить с Шульманом, — пробормотал он, вырываясь из моих судорожно сжатых пальцев.

Стоило ему отойти, как мой внезапный «приступ» тут же прекратился.

— Эй, ты в порядке? — участливо спросила Вики.

— В полном! — ухмыльнулся я.

— Ну-у, парень!.. — восхищенно протянул Рольф. — Молодчина! Я уж думал, от этого стервятника никак не избавиться… Слушай, приятель, а не принесешь мне из холодильника еще пару банок пива?

Влетев на кухню, я увидел, что мистер Шульман, облапив маму, шепчет ей что-то в самое ухо. Заметив меня, она отшатнулась и смущенно поправила прическу.

— Крис, ты что-то искал? — спросила она.

— Мне показалось, что в кухню прошмыгнула крыса, — выпалил я. — Наглая, жирная, омерзительная крыса.

На лице Шульмана выступили красные пятна.

— Крис! Что ты такое говоришь! Мы с мистером Шульманом…, — начала было мама.

«Мы?» Мне вдруг на самом деле резко перестало хватать воздуха.

— Я давно собиралась тебе сказать, но все как-то не было удобного случая… — замялась мама. — Да, я же так и не успела сообщить тебе потрясающую новость! Генрих подключил свои связи и выбил тебе направление в Шварцвальд. Разве не чудесно?!

— Что еще за чертов Шварцвальд?

— Крис, это лучшая клиника в Европе. Там, в горах, такой воздух… Ты забудешь про астму. И сможешь пообщаться со сверстниками, завести новых друзей…

Я смотрел на нее и не мог понять: неужели она всерьез полагает, что я начну прыгать от радости?

— Удачный ход, мистер Шульман. Браво! — наконец, выдавил я.

— Да что с тобой сегодня, Крис! — воскликнула мама. — Генрих, бога ради, извини. Ты же видишь, он не в себе!

Я молча развернулся и поплелся в свою комнату. Праздник кончился.