Камень в моей руке

Ульяна Бисерова

В недалеком будущем дети появляются из пробирки, с идеальным набором генов. Для тринадцатилетнего Криса Фогеля, которому не так повезло, направление в клинику – единственный шанс не остаться «второсортным», забыв про мечты о космосе. Но в Шварцвальде происходят странные вещи: клиника напоминает исправительную колонию, юные пациенты бесследно исчезают. Ходят слухи, что их похищает призрак Стеклянной Баронессы. Хватит ли Крису решимости разгадать тайны, которые хранят мрачные подземелья замка?

Глава IV

Я живу, вижу и не понимаю, я живу в мире, который кто-то придумал, не затруднившись объяснить его мне, а, может быть, и себе. Тоска по пониманию. Вот чем я болен — тоской по пониманию.

Аркадий и Борис Стругацкие. «Улитка на склоне»

Весь следующий месяц я был просто паинькой: до ряби в глазах разбирал сольфеджио, дышал ингаляциями с горькими травами, зубрил неправильные глаголы и даже не шатался ночами по Луне. Все равно Роба услали в клинику, а без него это стало совсем не так интересно. Обидно, что мы с ним даже попрощаться не успели. Он не выходил на связь несколько дней, а затем прислал короткое сообщение, что, дескать, сейчас проходит комплексную диагностику на ультра-современной аппаратуре и чувствует себя настоящим космонавтом перед полетом. В медицинском центре строгий карантин, даже ближайшим родственникам навещать запрещено. Свой майджет ему пришлось сдать, чтобы звонки и разговоры не нарушали покой пациентов.

Ну что ж, как выяснилось, не так уж страшно в клинике на самом деле, как мы тут напридумывали. Хоть одна хорошая новость! Интересно, удалось ли ему незаметно пронести в палату кораблик или он пылится сейчас где-нибудь на темном складе?

Все эти дни в мыслях я постоянно возвращался на Каштановую аллею. Вспоминал разговор с Келлером и его наполненный музыкой и запахом цветущих деревьев дом, но чаще — пухлую теплую ладонь Анники, доверчивый взгляд ее круглых, как пуговицы, глаз. И то, как напряглась спина Хайди, когда малышка спросила, приду ли я в гости. «Конечно!», — пообещал я, лишь бы только она выпустила мою руку. Но нет смысла обманывать себя — я на самом деле хотел увидеть их вновь. Вот только как улизнуть из дома? Еще одна внезапная «поломка» Грейси выглядела бы крайне подозрительно. Еще, чего доброго, мама решит отправить ее в утиль. Она давно уже поговаривает, что пора отправить Грейси на пенсию и завести хаусхэлпера седьмого поколения, но я, если начистоту, чертовски привязан к старушке. Она живет с нами, сколько я себя помню. И пусть кто-то сочтет меня ненормальным, для меня она гораздо больше, чем базовая модель GRS-243 с голосовым управлением. Она — Грейси, наша Грейси, и этим все сказано.

И вот в один из дней, когда я в задумчивости помешивал чай в чашке — сахар я давно уже по настоянию мамы класть перестал, но привычка осталась — Грейси вдруг сказала:

— Что произошло?

Я даже вздрогнул от неожиданности.

— Ты это о чем?

— В последнее время ты часто погружен в свои мысли и печален. Есть повод для беспокойства?

И я рассказал ей, как встретил в парке Аннику и ее старшую сестру. Грейси слушала, не перебивая и не задавая лишних вопросов — так уж она устроена.

— Зря я ей пообещал, что приду в гости. Она ждет, наверное. У нее такие глаза… Она вообще всему верит. А я ее обманул, получается…

— У Лори сегодня съемка, она вернется домой не раньше восьми. Так что в запасе есть три часа пятнадцать минут. Адрес помнишь?

— Конечно! — я вскочил, все еще не веря в удачу.

— Хорошо, что блинов с утра напекла. В гости с пустыми руками ходить не принято. Десять минут на сборы.

Я стоял у порога уже через четыре и терпеливо ждал еще семь минут, пока Грейси составит подробнейший маршрут с указанием всех будок, из которых можно вызвать блюстителей правопорядка, оформит электронный билет на метро и на три раза перетрясет содержимое моего рюкзака, проверяя, взял ли я ингалятор и перцовый баллончик от уличных хулиганов. Главное — не перепутать.

Странное дело — чем ближе был дом Хайди, тем сильнее мучили меня сомнения. Ну, кто меня там ждет? Слабоумный ребенок? Да она уже через час, наверное, забыла, как меня зовут! А ее заносчивая сестрица только нос презрительно сморщит. И зачем только я потащился через весь город?! А тут еще Грейси со своими дурацкими блинами! Усилием воли подавив растущее желание развернуться и припустить со всех ног, я подошел к дому Хайди. Не успел подняться по шаткому крыльцу и нажать кнопку звонка, как дверь распахнулась, и меня сбил с ног ураган в красном платьице.

— Ли-и-и-ис! — верещала Анника, стискивая меня в объятьях. — Ли-и-ис плишел!

На пороге уже стояла, лучезарно улыбаясь, ее мама, а из-за ее плеча выглядывала Хайди.

— Крис, как замечательно, что ты пришел! Анника каждый день о тебе вспоминала, все уши нам прожужжала!

Всучив ей сверток с блинами, я зашел в дом. Хайди провела меня в маленькую гостиную. Обивка дивана выцвела, а на каминной полке теснились грошовые безделушки. В продавленном кресле сидел дряхлый старик. Он слегка тряс головой, как если бы та была на пружине, и беззвучно шевелил отвислыми губами, словно вел спор с невидимым собеседником и никак не мог согласиться с его доводами.

— Деда! — Анника ловко взобралась ему на колени, обхватила пухлыми ручками за шею и потерлась о заросшую редкой седой щетиной щеку, как котенок, ждущий ласки.

— Дедушка, это Крис, — нарочито громко сказала Хайди. Лицо старикана сохраняло все то же отрешенное выражение.

— Он ведь ни черта не слышит, — отчего-то шепотом сказал я. Ну, и странная же на самом деле семейка! Анника, а теперь еще и дед. Я такой антиквариат только по люмингу видел, в рекламе приюта милосердия.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — с вызовом сказала Хайди. — Но это наш дедушка, а не старая мебель, которую можно выбросить на свалку! И он заслужил право умереть в доме, который построил своими руками, в окружении родных людей.

— Вот еще, ничего я такого не думаю, — мучительно краснея, пробормотал я. — Но ведь ему, и правда, нужен особый уход, лекарства…

— Бога ради, все, что ему нужно — это покой. И миска горячего супа из маминых рук. Это не болезнь, Крис. Это просто старость.

— Быть старым — отвратительно. Чем прозябать вот так долгие годы, мучиться от болезней и немощи, уж лучше самому выбрать подходящий момент и сделать укольчик с успокоительным.

— Ты — набитый опилками дурак, — сказала Хайди и отвернулась. Она достала из кармана джинсов платок и вытерла слезящиеся глаза старика, а потом тихо погладила его по впалой щеке.

Анника, которая ненадолго убегала в соседнюю комнату, протянула мне лист бумаги. Я чуть дар речи не потерял. Это был мой портрет, набросанный парой быстрых, точных линий. Надо сказать, я обладаю редким талантом испортить любую фотографию, и за всю жизнь у меня не накопилось и десятка удачных снимков. А тут — настоящий портрет. Я всматривался в торопливые, почти случайные линии и никак не мог разгадать секрет — как за три взмаха кистью можно так точно все передать?

— У тебя настоящий талант, — с искренним восхищением произнес я, протягивая рисунок Хайди.

— Так и есть. Только не у меня. У Анники. Это она рисовала, — ответила она.

— Шутишь?

— Нисколько. Пойдем, сам все увидишь.

Анника уже и сама тянула меня в соседнюю комнату — видимо, спальню девочек. Все стены были увешаны рисунками. Портреты деда, матери, старшей сестры, самой Анники в ореоле растрепанных волос. Полуоблетевший одуванчик, быстрокрылая стрекоза, понурый силуэт дерева за дождливым окном… Все — схваченное парой точных, стремительных линий, словно освещенное яркой вспышкой.

— Это… просто невероятно, — сказал я. — Но как это вообще возможно? У нее же…

— Синдром Дауна, — насмешливо подсказала Хайди. — И что? Анника, и правда, особенная. Но вовсе не из-за какой-то дурацкой хромосомы. А знаешь почему? Потому что не умеет злиться, завидовать, ненавидеть. Ее переполняет радость жизни. Каждое утро, соскакивая с кровати, она готова обнять весь мир — так она счастлива. Разве это делает ее ущербной?

— Нет. Конечно же, нет, — промямлил я, чувствуя себя полнейшим идиотом.

На лекциях по праву устройство современного общества выглядело абсолютно логичным, выстроенным в соответствии с неопровержимыми законами природы. Надо сказать, человечество заметно наследило на земле: природные ресурсы истощаются. Ну, а война, которая только чудом не разрослась в третью мировую, довершила дело. Поэтому, как пояснил коуч, человечество (хотя речь шла главным образом о тех, кого по старой памяти принято называть европейцами) вынуждено было принять новые правила общественного порядка. Во-первых, закрытые границы и жесткая миграционная политика. Во-вторых, строгий контроль рождаемости. Завести собственного ребенка могут только генетически безупречные — ну, то есть «ашники», но даже им настоятельно рекомендуется «подчистить» нежелательные гены, которые могут неожиданно выстрелить во втором или третьем поколении. Ну, и в-третьих, принудительная эвтаназия — «в случаях, когда существование индивида лишено жизненной ценности». Гуманной выбраковкой людей, страдающих неизлечимыми наследственными заболеваниями, умственно отсталых и закоренелых преступников занимается Международная организация по расовой гигиене (МОРГ). Это в прежние времена преступники в течение многих лет содержались в тюрьмах, получая бесплатное питание и медицинское обслуживание, занимались спортом, читали книги и маялись от безделья. Сегодня тюрьмы упразднены: за мелкое правонарушение придется вкалывать до седьмого пота на общественных работах. А за тяжкие преступления — инъекция «легкой смерти». Благодаря всем этим изменениям уже через три поколения учеными прогнозируется небывалый подъем экономики, бурное развитие науки и технологий. Так, по крайней мере, все это выглядело в теории, в конспективном изложении коуча — и я механически вызубрил это, не задумываясь о судьбе выбракованных. Но встреча с Анникой и Келлером перевернула все с ног на голову.