Волшебник и лесная Фея

Ульвия Мустафина, 2021

Если вывернуть наизнанку реально произошедшие события и представить их абстрактной стороной вышивки, то вот вам и "Волшебник и лесная Фея". В чем-то надуманная, в чем-то не очень, сказка. О принятии себя. О том, что никто не идеален и имеет право на ошибку. И о том, на сколько это сложно, на сколько это стоит того, на сколько это освобождает – прямой и честный взгляд на свои далеко не самые светлые стороны и проявления. Не самоизбегание, не самоподавление, но самонаблюдение. С отдаванием себе отчета в своих поступках. Готовностью нести за них ответ. И с возвращением таким образом самому себе права быть попросту счастливым. Балансируя на стыке миров, в чем-то противостоящих, в чем-то дополняющих друг-друга. В одних из которых все же перевешивает страх, а в других любовь.

Часть II. Несколько приятных воспоминаний

Глава I. В том месте,

где пространство не ведает горизонтов

(каждый волшебник когда-то был ребенком)

В том месте, где пространство не ведает горизонтов, в условиях полной невидимости, от мороза невольно потрескивала сама тишина.

Завернутая в бархат лепестков небесного колокольчика, Фея вглядывалась в молочную даль, где еще вчера были видны заснеженные вершины, возвышающиеся над застывшим сиянием высокогорных страстей.

Теперь же все соприкоснулось с первозданностью белого всерастворяющего ничего. И только отдельные снежинки, выделяясь на фоне отшлифованных добрыми ладонями перил, в сказочном рисунке сиюминутного танца возникали из ниоткуда и неслышно опускались в никуда. Вдоль скального обрыва, замершей громадиной водопада, срывающегося во глубины вселенской памяти.

Полная корзина зимних сказок стояла рядом, предвещая уютные вечера перед сном в окружении маленьких жителей ее мира. И, значит, сейчас было самое время похлопать в ладоши. Чтобы ничем не примечательное на вид облако, одно из многих, но тем не менее именно оно ледяными ступеньками развернулось к ее ногам.

Помахав Царству Зимних Сказок, Фея поспешно взобралась ввысь, подбирая мягкие лепестки богато одаренного метелью платья, и скрылась в веселом снежном потоке.

* * *

Тем временем день от небесно-голубого до насыщенно-сливового постепенно впадал в раскинувшееся, насколько хватало дыхания, умиротворение. То замирающее в величии горных вершин. То оживающее в вечернем шепоте перетекающей листвы. И в неуверенном еще сиянии первых звездочек она скрылась в густой гостеприимности Вечнозеленого Дуба, парящего на драгоценном куске полотна, расшитого тюльпанами во всем многообразии их оттенков от самого нежного до самого смелого.

— Э-хе-хеххххх, — тихо выдохнула Фея, бережно поглаживая мягкие волосы и мирный сон самого маленького проказника мира УиВ, мира Удивления и Волшебства. — Малыш сегодня опять палил из конфетницы по звездным медвежатам. Притворялся, что защищается от духов сумрака. А мог бы помочь им в приготовлениях к празднику. Или хотя бы не мешать, — со вздохом сказала она Оберегу, наблюдая в фонарное окно за тем, что сегодня успело произойти в их мире.

Оберег тоже вздохнул, но, ничего не сказав, просто улыбнулся в ответ и, положив голову на ее колени, погрузился в благодатное течение ночи.

Все будет хорошо, — эхом отозвалась в ее сердце его улыбка. — Все уже хорошо.

И действительно. Ему было хорошо с ней. Ей было хорошо с ним. Она служила для него вдохновением. А он для нее — исполнением. Партнеры, рука об руку помогающие друг другу в этом увлекательном путешествии с его неожиданными поворотами и захватывающими дух виражами.

Живая картина на стене отображала одну из их ранних встреч:

с ночными прогулками по берегу Тихого озера, вдоль которого самым душистым образом замерла жизнь всевозможных трав и цветов, скрывая в себе хрупкость сна благословляющих ее диковинных созданий;

с купаниями вдоль лунного пути в единении с теплым дыханием озера и немногословностью пряной июльской ночи;

с наблюдением за звездами и планетами с вершин исполинских сосен, таивших в своих соках историю солнечных и лунных миров;

с переживанием последних красок угасающего заката, тающим светом ознаменовывавшего смену их прежних миров новым. Потому что смерти нет. Потому что форма прекрасна и уважаема, но не является конечной. Потому что есть что-то большее, что в эту форму заключено. И это что-то бессмертно. Потому что, завершаясь в одном месте, мы тут же начинаемся в другом. И продолжаем, продолжаем совершенствоваться. И в жизни Феи и Оберега вырисовывался новый поворот, сменяющийся то бурлящим течением, то покоем прозрачных вод.

Я ухожу за горизонт

с тобою, без тебя ли, вместе.

И танец о любви плывет

по волнам изумрудных песен.

Оранжевая сердцу даль

перетекающим потоком

сменяет желтый. Не печалью

наполнен этот вечер, — Богом…

Закат уходит на покой,

волной лаская наши мысли.

Я бы не выбрала другого

всеокончанья дня. В молитве

смеется детство. Я его

сквозь бури все же сохранила,

и с легким сердцем отпустила

по волнам бегать… хорошо.

Колыбель ночи неторопливо плыла вдоль лунной дорожки на картине под мерцающие звуки ее голоса. Когда же мелодия окончательно стихла, Фея, еще раз проведя ладонью по местами непослушным волосам Малыша, поцеловала его в светлый лобик и бережно вернула неисправимого проказника в уют его очаровательного, как и он сам, домика, пропитанного запахом еловых шишек, из которых и был построен.

* * *

Следующее утро в мире УиВ было особенным, долгожданным, пропитанным ароматом выпечки, — а особенно ни с чем несравнимым запахом вишни. М-м-м. Ох уж эти вишневые пироги… — и предвкушением праздника. Праздника первого дня некалендарного лета, так же известного в этих краях как Сияние Желтых Лепестков.

В этом мире к приходу каждого времени года относились с непередаваемым вдохновением. Потому что искренне верили в то, что выход из водоворота рождений и смертей более вероятен не в отчаянной погоне за целью, но в полноте празднования самого процесса. И они праздновали.

И пышущую загаром и жизнью Лето, удивительным образом сочетающую в себе непосредственное озорство ребенка и утонченную грациозность юной красоты, здесь приветствовали самым солнцепропитанным и солнцедарующим образом.

Хрупкость нот зарождающегося рассвета желтыми, в это утро, лепестками касалась всех и каждого. И каждый отвечал ей хрустальным звоном маленького колокольчика. Что говорило о единстве и взаимной неотъемлемости в зарождении общей уникальной симфонии. Симфонии утра. Симфонии жизни. Симфонии любви…

…плавно перетекшей в дружное застолье, к которому каждый принес что-нибудь вкусненькое. Оберег, например, по традиции напек наивкуснейших «бабушкиных» — потому что от души — блинов. А Фея, не без помощи конопатых тушканчиков, то и дело сменявшихся рыжебрюхими зайцехвостами, гостившими из соседнего мира, подготовила к ним новые разнообразные начинки и закуски.

— За первый день лета! — раздалось над бескрайней в сиянии желтых лепестков поляной.

— За первый день лета! — отозвалось отовсюду, и начался пир.

И только маленький мальчик с неожиданной для этих мест тенью безынтересности на лице, дожевав первый и, впрочем, возможно, последний для него на сегодня блин, постоянно отвлекаясь на то, что рисовал его неспокойный ум, и, наконец, вспомнив об отнятой у него накануне конфетнице, по привычке механически пробормотал: «Мне скучно…»

И эти слова, растворившись в море улыбок и веселья, донеслись неуютной прохладой до слуха самого маленького медвежонка, тут же подлетевшего к мальчику на воздушном Пузырьке. Полупрозрачный слоненок с кучей разноцветных конфет в уже сытом животике, пощекотав за ухом заплутавшего в своих воображаемых рисунках Малыша, забросил его на свою упругую спину, и они помчались исследовать волшебный мир с высоты то птичьего, то комариного полета.

Решив позволить им это небольшое путешествие, Оберег и Фея, переглянувшись, не стали их останавливать.

* * *

— Быстрее! Быстрее! — кричал мальчик, размахивая большой соломенной шляпой, которую нахлобучил ему на голову вдруг взявшийся из ниоткуда Буруднучонок, предварительно опрыскав веселую компанию апельсиновым соком из водяного пистолета. — Ах так?! — и они еще некоторое время играли в догонялки, мелькая между деревьями, но Буруднучонок был таким юрким и так долго натренировывал летные способности своего вингсьюта, что слоненку было за ним попросту не угнаться. Хотя, признаться, это никого не огорчало. Все взахлеб просто радовались ощущению нахлынувшей на них свободы с сочным тропическим вкусом озорства. — Давай! — крикнул мальчик, и пролетавший над поляной Пузырек вдруг неожиданно развернулся и выдохнул в воздух целый ворох желтых лепестков, которые как нельзя кстати облепили Буруднучонка, оказавшегося в этот момент позади в попытке настигнуть их врасплох с неожиданной стороны. Но не тут-то было! Он еще долго смеялся, махая вслед полетевшим дальше озорникам, откашливаясь и отчихиваясь. А они, недолго думая, булькнулись в неглубокое озеро, коснулись Пузырьковым животом дна и с той же силой вытряхнулись обратно, искупанные, постиранные и через пару стремительных в полете мгновений уже и сухие.

— Слушай, — вдруг спросил Медвежонок у мальчика так, как будто ему в голову пришла гениальная идея, — а ты когда-нибудь пробовал сахарные облака? Они прямо как сахарная вата, только лучше! Нет! Намного лучше!

— ДА?! — заискрился от восторга мальчик. — ХОЧУ! МНОГО! — и они полетели в сторону Вечнозеленого Дуба, в чьих ветках иногда можно было найти редкое и нежнейшее на вкус лакомство.

Дуб этот был, по сути своей, весьма необычным созданием даже для этих краев и занимал особое место в мире и сердцах волшебных жителей.

Вечнозеленый. И не потому, что он был вне смены времен года, а потому, что времена года в его случае сменялись несколько иначе. Почка — в знак того, что скоро на одного волшебника в мире УиВ станет больше, желтеющий — что кто-то познал пустоту и скоро в ней растворится, и ниспадающий — в знак этого самого растворения…

И, видимо, поэтому, завидев его еще издалека, ему с уважением кланялись, позволив себе на некоторое время остановиться и ничего не делать, созерцая величие его неспешного полета и вслушиваясь в таинственные песни его могучих, красивых и сильных ветвей. И еще большей таинственности этим песням придавал камень у его подножия. Большой. Щербатый. С покатыми боками. И со странной надписью: «Я прощаю всех тех, кто так или иначе считает или чувствует, что причинил зло мне. Я прошу прощения у всех тех, кто так или иначе считает или чувствует, что я являюсь причиной зла по отношению к ним. Я прощаю себя».

И никто не помнил, когда и как он здесь появился. Но не исключено, поговаривали, что без ВнеВре тут не обошлось. Мда.

Что же до наших озорников, то они решили, наоборот, ускориться в его присутствии, с наивной целью остаться незамеченными и ускользнуть от нагоняя. Но, огибая все быстрее и быстрее и все выше и выше его могучую крону, слоненок, неожиданно не справившись с управлением, влетел в проплывавшее рядом и так некстати, — хотя, возможно, наоборот, кстати, — зацепившееся за одну из его веток пухлое, самое обыкновенное на вид и совсем не сладкое облачко, и друзья кубарем выкатились на снежную равнину, сверкающую первозданной красотой.

— Где это мы? — настороженно спросил мальчик, отплевываясь от снежинок, по вкусу напоминавших снег из холодильника, в котором самыми жаркими днями попеременно любили отдыхать Жираф и Бегемот, скрываясь от неугомонной стаи зеленых попугайчиков, суетливо носившихся за красными цифрами забытого календаря в мире, известном всем и каждому как Абсурдистан.

Пузырек, тоже недоумевая, отломал, тем не менее, несколько переливающихся на солнце сосулек, и протянул их мальчику и Медвежонку.

Но не успели они и вкуса их толком разобрать, как все вихрем завертелось и закружило друзей метелью, в которой едва ли что-то можно было различить, кроме время от времени будто пронизывающих ее мерцающих молний.

Почувствовав себя частью неуправляемого снежного потока, мальчик потерял всякое ощущение себя и от этого подташнивающего чувства провалился то ли в сон, то ли в пустоту.

* * *

«Мама», — жалобно протянул он, еще не открыв глаза и неуверенно погружая руку в чью-то густую и мягкую шерсть.

Что-то было так близко, что мальчик чувствовал его теплое дыхание на своем лице и поэтому еще некоторое время не решался открыть глаза. Но, как оказалось чуть позже, совершенно напрасно.

Два бесконечно добрых глаза с интересом рассматривали то, что еще недавно было не более чем жалким комком снега. Распластавшись у камина, комок постепенно оттаивал и обретал форму маленького мальчика, случайно оказавшегося в Царстве Зимних Сказок.

— В нашем мире нет ничего случайного, — прозвучало совсем близко, будто в самой голове, и мальчик, оглядевшись, удивленно посмотрел на мерцающее великолепие, в обнимку с которым пролежал ни много ни мало, но один торжественно бесшумный полет снежинки из ниоткуда в никуда.

«Я есть хочу», — потребительски сухо подумал мальчик, воспользовавшись особенностями этого мира. И, не получив никакого ответа, на всякий случай уже вслух повторил свою просьбу, больше походившую на распоряжение.

Большой Звездный М. (Эм), вновь не обратив никакого внимания на слова мальчика, широко зевнул, блеснув хрустальными и на вид острейшими клыками, и, с удовольствием потянувшись, продолжал наблюдать за пламенным танцем под уютное потрескивание с любовью и заботой собранных кем-то дров.

Мальчик тоже на некоторое время замер, растворившись в ощущении тепла, исходящего поначалу от камина, а потом он перевел взгляд на ожившую картину над ним и так и не смог вспомнить ничего столь же прекрасного, как это загадочное мерное перетекание двух будто светящихся изнутри рыб. И в этом перетекании они, казалось, едва касались струн, протянутых от сердца мальчика до космических глубин Вселенной. И музыка, рожденная от этих прикосновений, потихоньку стала заполнять божественным покоем все его существо, пока он снова не споткнулся об урчание в животе и не заворчал:

— Это же мир сказок! Неужели тут возможно умереть от голода?!

— Сказку еще надо заслужить, — послышался в ответ задумчивый мотив мерцающей мудрости, — или, скорее, не мешать ей происходить. А внутри тебя барьеры одни. Лужица добра тут, лужица света там. Но знаешь, Малыш, если сказка в твоем сердце движется без преград, то, проявляясь во внешнем мире, она способна омыть и опоить самые пыльные и безжизненные уголки Вселенной. А если нет… то так в Виирдвудc и оказываются.

— В Виирдвудc?

— Ну да. Т е в том, что по другую сторону реальности от Сумеречного Леса, в одном из миров, которые он связывает и в каждом из которых проявлен. Как место перехода. Из серых миров, как например Город, в светлые. Из светлых миров, как например УиВ в серые. Т е УиВ, как и любой другой светлый мир — это Виирдвудс для Города. Город, как и любой другой серый мир — Виирдвудс для УиВ. И каждый из этих светлых и серых миров друг с другом как две чаши весов. В одном из них любовь все-таки перевешивает. А в другом страх. Так что Лес этот, в общем-то, видимость одна. В которой, в принципе, и погулять можно, и ягод пособирать и грибов там всяких. Но, в основном, это все же место перехода. В каких-то случаях намеренного. А в каких-то неожиданного. Если вдруг ужалило. Ты что, на вечерних беседах совсем не присутствуешь? Там же интересные истории рассказывают вроде бы.

— Ну, я это… Не успеваю обычно. И что мне про Лес-то слушать, если я и так там постоянно играю. Думал я… просто могли бы как-то отдельно меня предупредить, что ли, учитывая, сколько времени я там провожу.

— С детей там спроса нет. Так что играйся пока. Сколько влезет. Это когда подрастешь, игры совсем другие начнутся.

— И что за игры?

— Для кого какие. Но все при этом на тему страха и любви.

Так что ты не пренебрегай, Малыш, тем, с чем в твой мир либо приходят, как и в ему подобные, либо возвращаются. Меньше пенопласта на своем пути переживешь и пережуешь.

— А с чем приходят? — искренне удивился мальчик. Его-то как раз всегда больше Лес интересовал. Сумеречный. Что был по другую сторону реки, высокой стеной омывающей берега того мира, где он частенько гостил.

— С пустыми ладонями, к небу развернутыми, поэтому и счастьем от внешних, так сказать, раздражителей независящим. А ты так и вовсе светлячок по благословению, но это еще не значит, что и тебе через сумрак пройти не придется…

— А как туда обычно попадают?

— В Виирдвудс?

— Ага.

— Кто как. Кто-то намеренно. В тот или иной. Как я уже сказал. И в этом случае хитрость там есть одна. А кто-то случайно. Прогуливаясь, играя, чего-нибудь там собирая…

Конец ознакомительного фрагмента.