Король Генрих IV
«Время написания и первого появления в печати обеих частей „Генриха IV“ определяется довольно точно: так как они по содержанию представляют прямое продолжение „Ричарда II“, то a priori вероятно, что они возникли непосредственно после этой драмы, которая была напечатана впервые в 1597 г. без имени автора. Заканчивая „Ричарда II“, поэт уже задумал „Генриха IV“: это видно из разговора только что коронованного Генриха с молодым Перси в первой из названных драм (V, 3), разговора, показывающего, что фантазия поэта уже была занята разработкой типа его любимого героя, принца Уэльского, впоследствии Генриха V. Та же хронологическая связь доказывается, наконец, и имеющимися в нашем распоряжении внешними фактами, относящимися к истории занимающих нас драм. Мы знаем, что первая часть Генриха IV появилась в печати уже в 1598 г. без имени автора, которое было прибавлено лишь ко второму изданию 1599 г.; вторая же часть, возникшая не позже 1599 г., напечатана впервые лишь в 1600 г. Попытка более точного хронологического приурочения, сделанная Кольером (Collier, 1835), желавшим доказать, что работа над второй частью была закончена еще до 25 февраля 1598 г., основана на недоразумении. Впрочем, более точная датировка в данном случае и не важна; гораздо важнее факт, что как „Ричард II“, так и обе части „Генриха IV“ далеко не первые драматические „хроники“ Шекспира. Все три части „Генриха VI“, a также „Ричард III“ написаны лет на 6–7 раньше (т. е. около 1592–1593 г.), хотя по изображенным в них событиям они следуют за ними, обнимая время от 1422 до 1485 гг. Между ними и нашими драмами лежат, по-видимому, еще „Бесплодные усилия любви“, „Два Веронца“, „Ромео и Джульетта“, „Сон в Иванову ночь“ и, вероятно, „Король Джон“…»
Оглавление
- Король Генрих IV
- Часть I
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Король Генрих IV предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Часть I
Рамка, составленная из гербов действующих лиц И-ой части «Генриха IV» (из изд. Найта)
Король Генрих IV.
Генрих, принц Уэльский; Джон, принц Ланкастерский — сыновья короля.
Граф Вестморлэнд.
Сэр Вальтер Блент.
Томас Перси, граф Ворчестер.
Генрих Перси, граф Нортомберлэнд.
Генрих Перси, по прозвищу Готспурь, его сын.
Эдмунд Мортимер, граф Марч.
Скруп, архиепископ Иоркский.
Арчибальд, граф Дуглас.
Овен Глендовер.
Сэр Ричард Вернон.
Сэр Джон Фальстаф.
Сэр Микаэль, друг архиепископа Иоркского.
Пойнс.
Гэдсгиль.
Пето.
Бардольф.
Лэди Перси, жена Готспура, сестра Мортимера.
Лэди Мортимер, дочь Глендовера и жена Мортимера.
Мистрисс Квикли, хозяйка таверны в Истчипе.
Лорды, офицеры, шериф, старший трактирный слуга, младший трактирный слуга, мальчики, извощики, путешественники, свита.
Действие происходит в Англии.
Действие первое
Лондон. Комната во дворце.
Входят король Генрих, Вестморлэнд, сэр Вальтер Блент и другие.
Король Генрих.
Истомлены, в заботах побледнев,{1}
Мы все-ж нашли, что вспуганному миру
Пора вздохнуть, чтоб вскоре прозвучали
Прерывистые клики новых войн,
Которые в странах начнутся дальних.
Пусть жадный прах земли родной отныне
Не обагряет больше уст в крови
Своих детей{2}. Пусть острый меч войны
её полей не бороздит глубоко,
Пусть тяжкие копыта вражьей рати
её цветов не топчут. Те бойцы,
Что, обратив друг к другу взор враждебный,
Как метеоры в бурных небесах,
Родные все по духу и по крови,
Еще недавно сталкивались в шуме
Гражданских сечь и внутренних усобиц, —
Пускай согласно, стройными рядами
Одним отныне шествуют путем,
Родным, друзьям, знакомым не на встречу.
Клинок войны, как нож, что плохо спрятан
В ножны, пускай хозяина не ранит.
Итак, друзья, туда, где гроб Христа, —
Под сенью же Его креста честного
Призванье и обет влекут нас биться, —
Хотим подвигнуть рать из англичан.
Еще в утробе матери их руки
Сложились, чтоб язычников прогнать
С земли святой, к которой прикасались
Стопы благословенные Того,
Кто ради нас, четырнадцать столетий
Тому назад{3}, был пригвожден к кресту.
Но эти мысли мы уж год лелеем, —
Излишне повторять, что их свершим.
Не с тем сошлись мы. Но хотим услышать
От вас, кузен любезный Вестморлэнд,
Как наш совет решил вчерашней ночью,
Чтоб дело, дорогое нам, ускорить.
Вестморлэнд.
Вопрос об ускореньи, государь,
Был обсуждаем горячо, расходов
Утверждены различные статьи,
Как вдруг, уж поздней ночью, из Валлиса
С недобрыми гонец вестями прибыл.
Вот худшая: отважный Мортимер,
Ведя на бой мужей из Герфордшейра
С неистовым Глендовером сражаться,
Попался в руки грубые валлийца.
До тысячи изрублено солдат,
И трупы их столь скотски поруганью
Со стороны валлийских жен подверглись,
Увечьям столь бесстыдным, что нельзя
О том поведать слово, не краснея.
Король Генрих.
И кажется, что весть об этой битве
Заботы о Святой земле прервала?
Вестморлэнд.
Да, добрый государь, в связи с другими.
Еще тревожней весть и злополучней
К нам с севера пришла и так гласит:
Сошлися в день Воздвиженья креста
Под Гольмедоном младший Гарри Перси,
Блестящий Готспур, с доблестным шотландцем,
Прославленным и храбрым Арчибальдом,
И завязался тяжкий бой кровавый.
Об этом заключают по пальбе
Орудий их и признакам другим.
Гонец же сам, принесший нам известье,
Вскочил в разгар сраженья на коня
И ничего не знает об исходе.
Король Генрих.
Вот дорогой и деятельный друг,
Сэр Вальтер Блент. Он только что с коня
На землю спрыгнул и еще покрыт
Весь брызгами разнообразных почв
Меж Гольмедоном и жилищем нашим.
Отрадна весть его: разбит граф Дуглас.
Он видел на равнине гольмедонской
Рядами легших в собственной крови
Шотландцев храбрых десять тысяч, двадцать
Двух рыцарей. А в плен Готспуром взяты
Мордэк, граф Файфский, старший сын Дугласа{4},
Разбитого им тут же, также графы
Атоль и Муррей, Ангус и Ментейт.
Ужели не почетная добыча,
Не славная награда? Что, кузен?
Вестморлэнд.
Да, принц бы мог такой победой хвастать.
Король Генрих.
Вот ты меня поверг в печаль, а вместе
И согрешить заставил тем, что к лорду
Нортомберлэнду зависть возбудил, —
К отцу такого доблестного сына,
Чье имя на устах всегда у славы,
Кто, возносясь, как ствол стройнейший в роще,
Стал баловнем и гордостью судьбы.
Меж тем как я, свидетель славы чуждой,
Взираю, как бесславье и распутство
Чело пятнают Гарри моего.
О, еслиб верить, что, скитаясь ночью,
Еще в пеленках фея подменила
Малюток наших{5}, моему названье
Дав Перси, а его — Плантагенета.
Тогда-бы мне его достался Гарри,
А мой — ему. Но прочь такие мысли.
Что скажете, кузен, вы о подобном
Высокомерьи Готспура? Всех пленных,
Им взятых в битве, хочет удержать
В свою он пользу, мне же слово шлет,
Что только графа Файфского мне выдаст.
Вестморлэнд.
Подучен дядей Ворчестером он,
К вам всячески враждебным. Оттого
Топорщится и гребень молодой
Подъемлет против вашего он сана.
Король Генрих.
Но я к нему послал, зовя к ответу.
Итак, на срок откажемся от наших
Священных сборов в Иерусалим.
Совет мы держим в будущую среду
В Виндзоре. Так оповестите лордов,
А сами возвращайтесь к нам скорей.
Сказать и сделать многое осталось,
К чему не должно в гневе приступить.
Вестморлэнд.
Я все исполню, государь.
(Уходит).
Там же. Другая комната во дворце.
Входят Генрих, принц Уэльский, и Фальстаф.
Фальстаф. Послушай, Галь, какое теперь время дня, братец?
Принц Генрих. У тебя мозги так заплыли жиром от питья старого хереса, расстегивания жилета после ужина, и дрыханья по скамейкам после обеда, что ты разучился спрашивать о том, что в самом деле хочешь знать. На кой черт тебе справляться о времени дня? Другое дело, если-бы часы были бокалами хереса, минуты каплунами, маятники языками сводень и циферблаты вывесками публичных домов{6}, а само солнце на небе красивой, горячей девкой в огненно-красном шелке, — а то я не вижу причины, зачем бы тебе спрашивать о времени дня.
Фальстаф. Печальную ты правду сказал, Галь. Мы, обиратели кошельков, живем по луне и семизвездию, а не по Фебу, этому «прекрасному странствующему рыцарю»{7}. И я прошу тебя, голубчик, когда будешь королем, — да сохранит Господь твою милость, — я хотел сказать твое величество, потому что милости тебе не будет.
Принц Генрих. Как, совсем не будет?
Фальстаф. Верно говорю, не будет — даже на молитву перед завтраком из яиц и масла{8}.
Принц Генрих. Ну, так что-ж ты хотел сказать? Валяй без околичностей.
Фальстаф. Так вот, голубчик, когда ты будешь королем, пусть нас, рыцарей ночи, не зовут дневными грабителями; пусть мы считаемся лесничими Дианы, кавалерами ночного мрака, любимцами луны; пусть говорят, что мы люди правые, потому, что нами, как и морем, правит наша благородная и целомудренная повелительница — луна, под покровительством которой мы грабим.
Принц Генрих. Хорошо сказано, и совершенно верно, потому что у нас, служителей луны, счастье имеет свой прилив и отлив, как море. Нами, как и морем, управляет луна. И вот пример: в понедельник ночью золото приливает после отважного грабежа, а во вторник утром отливает после беспутного кутежа. Добыто оно грозным окликом «отдавай»; пропито с криками «подавай». То счастье убывает ниже первой ступени лестницы, a то, гляди, и приливает до верхнего края виселицы.
Фальстаф. Верно, братец, ей Богу. А неправда ли, моя трактирщица объядение?
Принц Генрих. Сладка, как мед, старый хвастун. А не правда ли, буйволовая куртка очень прочная штука{9}?
Фальстаф. Ну тебя, сумасшедший. Что это за остроты и шутки? какое мне, черт возьми, дело до буйволовой куртки?
Принц Генрих. А на кой дьявол мне трактирщица?
Фальстаф. Ты ведь ее не раз звал, чтобы сводить счеты.
Принц Генрих. Разве я когда-нибудь требовал, чтобы ты уплатил свою часть?
Фальстаф. Нет, отдаю тебе справедливость, ты всегда там за все платил.
Принц Генрих. И там, и везде, пока у меня были деньги; а когда не хватало, я пускал в ход мой кредит.
Фальстаф. Да, и так им пользовался, что из этого следовало, что ты наследник{10}. Но прошу тебя, голубчик, скажи мне, неужели в Англии будут еще виселицы, когда ты станешь королем, неужели ржавые цепи дедушки Закона{11} будут, как и теперь, сковывать храбрецов? Пожалуйста, когда будешь королем, не вешай ни одного вора.
Принц Генрих. Нет, это будешь делать ты.
Фальстаф. Я? Чудесно. Клянусь Богом, я буду славным судьей.
Принц Генрих. Вот ты уже и неверно рассудил: я хотел сказать, что тебе будет предоставлено вешать воров, и что ты сделаешься таким образом отличным палачом.
Фальстаф. Хорошо, брат, хорошо; это мне так же по душе, как служба при дворе, уверяю тебя.
Принц Генрих. Тебя прельщает плата?
Фальстаф. Да, меня прельщает платье — a y палача запас его не малый{12}. Черт возьми, и я сегодня печален, как старый кот, или медведь на цепи.
Принц Генрих. Или как старый лев? или лютня влюбленного?
Фальстаф. Да, или как сопение линкольнширской волынки.
Принц Генрих. Можно еще сказать, как заяц, или как мрачный Мурский ров{13}.
Фальстаф. Ты любишь самые неприятные сравнения; право, ты самый несравненный, самый негодный и самый милый молодой принц на свете. Но, пожалуйста, Галь, не искушай меня более суетными благами. Хотел бы я знать, где нам с тобой купить доброе имя. Меня недавно на улице один старый член Совета бранил за вас, сэр; но я не слушал его; а он говорил очень умно; я не обращал на него внимания — а он говорил очень мудро, и притом на улице.
Принц Генрих. Так оно всегда бывает — ведь сказано, что мудрость кричит на улице, и никто ее не слушает.
Фальстаф. Какая у тебя нечестивая страсть к текстам; право, ты можешь совратить и святого. Ты прямо таки загубил мою душу, Галь, — да простит тебя Бог. До моего знакомства с тобой, Галь, я был невинен; а теперь я, говоря по правде, немногим лучше самого большего нечестивца. Мне необходимо изменить свой образ жизни и я изменю его, клянусь честью; пусть меня назовут мерзавцем, если не изменю; я не хочу погубить душу ни из-за какого королевского сына во всем мире.
Принц Генрих. Где бы нам завтра стащить кошелек с деньгами, Джэк?
Фальстаф. Где хочешь, братец, я буду заодно с тобой; назови меня подлецом и наплюй мне в глаза, если я отрекусь от тебя.
Принц Генрих. Хорошо же ты каешься — от молитв к грабежу.
(Вдали показывается Пойнс).
Фальстаф. Что же делать, Галь, таково мое призвание: не грешно следовать своему призванию. Ба, Пойнс! — Теперь мы узнаем, выследил ли Гэдсгиль что-нибудь. Да, еслибы спасение людей зависело от их добродетелей, в аду не нашлось-бы достаточно жаркого места для него. Он величайший плут из всех, когда либо останавливавших на дороге честных людей криком: стой!
Принц Генрих. Здравствуй, Нед.
Пойнс. Здравствуй, милый Галь. Ну, что поделывает синьор Раскаяние? Как поживает сэр Джон Сладкий Херес?{14} Джек, как ты столковался с дьяволом относительно твоей души, которую ты ему продал в последнюю Страстную пятницу за рюмку мадеры и кусок холодного каплуна?
Принц Генрих. Сэр Джон сдержит слово: черт не будет обманут. Сэр Джон никогда не нарушал верности пословицам, а пословица говорит, что черт всегда получит свое.
Пойнс. Так ты погубишь свою душу тем, что сдержишь слово черту.
Принц Генрих. А иначе он погубит свою душу тем, что обманет черта.
Пойнс. Слушайте же, братцы мои: завтра утром, в четыре часа, нужно быть в Гэдсгиле{15}. Там проедут богомольцы в Кентербэри, с богатыми дарами, и купцы, едущие в Лондон с набитыми кошельками. Я приготовил для всех вас маски, а лошади у вас самих есть. Гэдсгиль ночует сегодня в Рочестере. На завтра ужин заказан в Истчипе{16} — вся эта затея так же безопасна, как сон после обеда. Если вы отправитесь со мной, я вам набью кошельки кронами; если нет — оставайтесь дома, и желаю вам быть повешенными.
Фальстаф. Помни, Эдуард: если я замешкаюсь дома и не пойду с вами, я вас повешу за то, что вы пошли.
Пойнс. Неужели, мясная туша?
Фальстаф. Галь, а ты с нами?
Принц Генрих. Чтобы я стал грабителем? Чтобы я воровал? Клянусь честью, ни за что.
Фальстаф. Где же твоя честность, твое мужество и чувство дружбы? Не знаю, есть ли в тебе королевская кровь, если ты не можешь добыть десяти шиллингов королевского чекана{17}.
Принц Генрих. Ну хорошо, буду сумасбродом раз в жизни.
Фальстаф. Вот это хорошо сказано.
Принц Генрих. Нет, будь что будет, я остаюсь дома.
Фальстаф. Клянусь честью, если так, то я сделаюсь государственным изменником, когда ты вступишь на престол.
Принц Генрих. Как хочешь.
Пойнс. Сэр Джон, прошу тебя, оставь меня наедине с принцем: я ему приведу такие доводы в пользу нашего предприятия, что он согласится участвовать в нем.
Фальстаф. Хорошо. Да ниспошлет на тебя Господь дар убеждения, а ему откроет слух, чтобы твои слова подействовали на него, и он мог поверить, что истинный принц может ради забавы сделаться поддельным вором; в наше печальное время нужно чем-нибудь поднять дух. Прощайте: вы найдете меня в Истчипе.
Принц Генрих. Прощай, запоздалая весна. Прощай, бабье лето.
(Фальстаф уходит).
Пойнс. Послушай, милый дорогой Галь, поезжай с нами завтра: я придумал шутку и один не могу выполнить ее. Фальстаф, Бардольф, Пето и Гэдсгиль ограбят тех людей{18}, которых мы уже высмотрели: нас с тобой при этом не будет; а когда они захватят добычу, то я даю голову на отсечение, что мы отнимем ее у них.
Принц Генрих. Но как же мы отделимся от них?
Пойнс. Мы выедем или раньше, или позже, назначим место встречи, куда, конечно, можем не явиться; они решат сделать нападение без нас, и как только покончат с делом, мы бросимся на них.
Принц Генрих. Да, но они наверное узнают нас по нашим лошадям, по платью и по всяким другим приметам.
Пойнс. Ничуть. Наших лошадей они не увидят, потому что я привяжу их в лесу; маски мы переменим, как только уедем от них, и я нарочно заготовил клеенчатые плащи, под которыми не видно будет нашего знакомого им платья.
Принц Генрих. Да, но я боюсь, что нам их не одолеть.
Пойнс. Двое из них самые настоящие трусы, и сейчас же покажут нам спины; что касается до третьего, то я готов никогда больше не носить оружия, если он будет противиться дольше чем следует. Вся потеха будет заключаться в невообразимом вранье этого жирного плута, когда мы встретимся за ужином. Он будет рассказывать, что дрался один против по крайней мере тридцати, будет говорить об опасностях, которым подвергался, о нанесенных и парированных ударах и в изобличении его и будет состоять потеха.
Принц Генрих. Хорошо, я согласен; приготовь все нужное, и мы встретимся завтра вечером в Истчипе; там я ужинаю. Прощай.
Пойнс. До свиданья, принц. (Уходит).
Принц Генрих.
Я всех вас знаю, но хочу на время
Потворствовать затеям вашим праздным,
И в этом стану солнцу подражать.
Оно злотворным тучам позволяет
От мира закрывать свою красу,
Чтоб после, становясь самим собою,
Прорвавши дым уродливых туманов,
Который задушить его грозил,
К себе тем больше вызвать удивленья,
Чем дольше мир его лишен был света.
Будь целый год из праздников составлен,
Досуг бы так же скучен был, как труд.
Но тем желанны праздники, что редки,
Случайная же радость всех сильней.
Так, от разгульной жизни отрешившись
И уплатив, чего не обещал,
Тем выше буду всеми я поставлен,
Чем больше всех надежды обману.
Как блещущий металл на темном фоне,
Мое перерождение затмит
Своим сияньем прежние ошибки
И взоры блеском привлечет сильней,
Чем если-б мишура его не оттеняла.
С искусством подведу своим ошибкам счет
И вдруг их искуплю, когда никто не ждет.
(Уходит).
Другая комната во дворце.
Входят король Генрих, Нортомберлэнд, Ворчестер, Готспур, сэр Вальтер Блент и другие.
Король Генрих.
Умеренной, холодной чересчур,
Вскипеть от оскорблений неспособной
Была доныне кровь моя. И видя
Меня таким, вы топчете ногами
Мое терпенье. Знайте-ж, что решив
Самим собою стать, — могучим, страшным, —
Я изменю свой нрав. Он был к вам нежен,
Как юный пух, и ласков, как елей,
И право потерял на уваженье,
Что только к гордым гордые питают.
Ворчестер.
Наш дом, о государь, не заслужил
Чтоб на него поднялся бич величья,
Величья, что своими же руками
Мы сделали столь пышным.
Нортомберлэнд.
Лорд мой добрый…
Король Генрих.
Прочь, Ворчестер, отсюда, ибо вижу
В твоих глазах угрозу и мятеж.
Сэр! Слишком дерзко ваше обращенье.
Величье королевское не терпит
Угрюмой тучи на лице слуги.
Даем вам разрешенье нас покинуть.
Коль ваш совет иль помощь будут нужны,
Вас призовем. (Ворчестер уходит).
(К Нортомберлэнду). Вы говорить хотели?
Нортомберлэнд.
Да, государь. Отказ тех выдать пленных,
Потребованных именем же вашим,
Которых Гарри взял под Гольмедоном,
Не так был, говорит он, сделан резко,
Как вашему величеству сказали.
Лишь только зависть или заблужденье
Виновны в том проступке, — не мой сын.
Готспур.
Я в пленных, государь, не отказал вам.
Но, помнится, по окончаньи битвы,
Когда, томимый жаждой от волненья
И напряженья крайнего, усталый,
С трудом дыша, на меч я опирался,
Какой-то подошел тут лорд опрятный,
Щеголеватый, свежий, как жених.
Сверкал недавно бритый подбородок,
И был похож на жниво в праздник жатвы.
Как продавец нарядов надушенный,
Коробочку с душистым порошком
Большим и указательным перстами
Держал он, часто к носу поднося
И отнимая прочь. И нос во гневе
Сопел, когда коробка приближалась,
А сам он улыбался и болтал.
Когда-ж солдаты трупы проносили,
Он их бранил невежами за то,
Что смеют проходить с нечистой ношей
Меж ветром и его высокородьем.
Он в женственных и праздничных словах
Мне предлагал вопросы, между прочим
Для вашего величества просил
Мной взятых пленных. И терзаем болью
Холодных ран{19} и этим попугаем,
От ярости терпенье потеряв,
Небрежно я ответил, что — не помню:
Что он получит пленных или нет.
Но я был близок к исступленью, видя
Его столь чистым, пахнущим столь сладко,
Болтающим, как фрейлина, о пушках,
О барабанах, ранах (сжалься, Боже!).
Он сообщил, что нет верней лекарства,
Чем спармацет при внутренних ушибах,
Потом он стал жалеть, — и вправду жаль, —
Зачем из безобидных недр земли
Выкапывают мерзкую селитру,
Сгубившую немало статных парней
Столь гнусно. А не будь презренных пушек,
Он, может быть, пошел бы сам в солдаты.
На этот вздор бессвязный, государь,
Я, как сказал, уклончиво ответил.
И вас молю, не дайте вы рассказу
Его, как обвиненью, проскользнуть
Меж вашим саном и моей любовью.
Блент.
О, добрый государь мой, если дело
Все обсудить, то сказанное Гарри
В таком-то месте и в такое время
Лицу такому, с прочим донесеньем
Должно по справедливости считаться
Умершим и уж больше не воскреснут
Ему во вред или в помеху, лишь-бы
От прежних слов он ныне отказался.
Король Генрих.
Однако, он согласен выдать пленных
Лишь только с оговоркой да с условьем,
Чтоб выкуп мы немедленно внесли
Из наших средств за шурина его,
За Мортимера глупого{20}, кто предал
Умышленно, — клянуся в том душой, —
Солдат, которых сам он вел сражаться
С кудесником, с проклятым Глендовером, —
На чьей, как слышно, дочери недавно
Граф Марч женился. Неужель должны мы
Опустошить казну, чтобы вернуть
Предателя? Чтоб выкупить измену?
За труса хлопотать, кто сам себя
Сгубил, отдавшись в плен? Нет, пусть исчахнет
Он на горах бесплодных. Человека
Того во веки другом не сочту я,
Язык чей повернется попросить,
Чтоб я хоть пенни внес за Мортимера
Крамольника.
Готспур.
Крамольник Мортимер!
Коль он теперь не с вами, государь,
Случайности войны тому виною.
Об этой правде языком единым
Свидетельствуют раны все его,
Подобно ртам зияющие раны,
Полученные в доблестном бою
Там на красивых берегах Северна,
Осокою поросших, где друг с другом
В единоборстве чуть не целый час
Он простоял, ударами меняясь
С великим Глендовером. Трижды оба,
С взаимного согласья, отдыхали,
Из быстрых струй Северна трижды пили.
И, устрашась их взоров кровожадных,
Поток бежал меж камышей дрожащих
Под обагренной кровью тех бойцов
Нависший берег. Подлое коварство
Свои дела не наряжает в раны
Смертельные. Так много их принять
Не мог бы благородный Мортимер
Умышленно. Пускай же не клеймят
Изменником его.
Король Генрих.
Ты лжешь, о Перси,
Лжешь на него. Он никогда не бился
С Глендовером. Я говорю тебе:
Он дьявола не с большею охотой
Наедине противником бы встретил,
Чем Овена Глендовера. Стыдись.
Но знайте: впредь прошу о Мортимере
Не говорить. Скорей пришлите пленных,
Иль я вам так напомню о себе,
Что будет вам не по-сердцу. Милорд
Нортомберлэнд, теперь мы отпускаем
Вас вместе с сыном. Пленных нам пришлите,
Не то o них услышите.
(Уходят король Генрих, Блент и свита).
Готспур.
И если-б
Сам черт ревущий требовать их стал, —
Не выдам их! Пойду за королем
И так скажу, чтоб сердце облегчить,
Хотя-б пришлось мне жизнью поплатиться.
Нортомберлэнд.
Что? Желчью опьянен? Постой. Ваш дядя
Идет.
Готспур.
Не говорить о Мортимере?
Нет, черт возьми, я буду говорить.
И пусть моей душе грозит погибель,
Коль с ним не стану вместе. За него
Я жилы все готов свои открыть
И дорогую кровь за каплей каплю
Пролить в песок, лишь только-б Мортимера,
Затоптанного в грязь, мне вознести
На ту же высоту, где блещет этот
Забывчивый король, неблагодарный,
Зловредный, как отрава, Болингброк.
Нортомберлэнд (к Ворчестеру).
Брат! Обезумел из-за короля
Племянник ваш.
Ворчестер.
Кто по моем уходе
Раздул в нем это пламя?
Готспур.
Он не в шутку
Желает получить моих всех пленных.
Когда же я потребовал опять,
Чтоб выкуплен был брат моей жены,
Вдруг по щекам его разлилась бледность,
И на меня взглянул он взором смерти,
Дрожал, услышав имя Мортимера.
Ворчестер.
Я не виню его. Не Мортимера ль
Ричард покойный объявил ближайшим
По крови?
Нортомберлэнд.
Да, я слышал объявленье.
То было в дни, когда король несчастный, —
Прости нам, Боже, все пред ним вины, —
С войною на Ирландию пошел,
Его-ж назад заставили вернуться,
Чтобы с престола свергнуть и убить.
Ворчестер.
И в этой смерти нас, покрыв бесчестьем,
Винят уста широкия молвы.
Готспур.
Постойте. Вправду ль брата моего
Эдмунда Мортимера объявил
Король Ричард наследником престола?
Нортомберлэнд.
Его. Я слышал сам.
Готспур.
Ну, если так,
Могу-ли короля винить за то,
Что пожелал кузену он исчахнуть
Средь гор бесплодных? Но неужто-ж вы,
На этого забывчивого мужа
Надевшие венец, чтоб за него
Самим покрыться гнусным подозреньем
В подкупленном убийстве, — о, неужто-ж
Вы на себя проклятья навлечете
Лишь в качестве пособников его,
Второстепенных, низменных орудий, —
Веревок, лестницы иль палача?
Простите, что я так спускаюсь низко,
Чтоб указать на ваше положенье
И роль при этом хитром короле.
О, стыд! Ужели скажут в наши дни
И в летопись внесут для дней грядущих,
Что люди рода вашего и сана
Себя связали с делом непристойным
(Как вы, прости вам Бог, и поступили),
Исторгнув розу нежную — Ричарда,
И посадив терновник — Болингброка?
Ужель — к стыду тягчайшему — прибавят,
Что вас презрел, прогнал, отринул прочь
Тот, для кого вы этот стыд прияли?
Но нет. Еще не поздно вам вернуть
Утраченную честь и вновь подняться
Во мненьи добром света. Отомстите
За все пренебреженье, за обиды
Вы этому спесивцу королю,
Кто день и ночь о том лишь помышляет,
Как бы за все услуги вам воздать
Кровавою расплатой вашей смерти.
Еще скажу…
Ворчестер.
Молчи, кузен. Ни слова.
Раскрыть пора таинственную книгу
Пред быстрым взором гнева твоего
И об опасном деле и глубоком
Тебе прочесть, — рискованном и трудном,
Как переход через поток гремящий
По древку шаткому копья.
Готспур.
А если
В поток свалился, — то покойной ночи!
Тонуть иль плыть. Когда опасность мчится
С восхода на закат, ей честь дорогу
Пересекает с севера на юг.
Пусть сцепятся! Волнует кровь сильнее
На льва охота, чем гоньба за зайцем.
Нортомберлэнд.
Одна лишь мысль о подвиге опасном
Его за грань терпенья унесла.
Готспур.
Не трудно-б подскочить, — клянусь в том небом, —
Чтоб светлый образ чести с бледноликой
Сорвать луны, не трудно бы нырнуть
В пучину глубочайшую, где лот
Еще не трогал дна, чтобы за кудри
Извлечь на берег тонущую честь,
Лишь только-б тот, кто спас ее, был вправе
Присвоить без соперников себе
Все почести её. Но половинный
С товарищем дележ я презираю.
Ворчестер.
Он целый мир здесь образов увидел,
Но то, что должен видеть, проглядел.
Кузен добрейший, миг один вниманья.
Готспур.
Прошу пощады.
Ворчестер.
Взятых вами в плен
Шотландцев благородных…
Готспур.
Всех оставлю.
Ни одного шотландца, — Бог свидетель, —
Ему не видеть. Если-б от шотландцев
Зависело души его спасенье,
Он все-ж их не получит. При себе
Оставлю всех, клянусь своей рукой.
Ворчестер.
Вы вновь помчались, слов моих не слыша.
Тех пленных удержите при себе.
Готспур.
И удержу. То решено. Сказал он,
Что выкупить не хочет Мортимера,
Мне имя Мортимера запретил
Произносить. Приду-ж к нему, как спит он,
И закричу над ухом: Мортимер!
Скворца я научу твердить одно
Лишь слово: Мортимер! и королю
В дар поднесу, да бередит в нем злобу.
Ворчестер.
Одно, кузен, лишь выслушайте слово.
Готспур.
Торжественно отныне отрекаюсь
От всех стремлений, кроме одного:
Злить вечно Болингброка и щипать.
И этот безобразник принц Уэльский
Отравлен был бы мною в кружке эля,
Но, кажется, отец его не любит
И будет рад, коль с ним беда случится.
Ворчестер.
Прощай, племянник. Я вернусь к беседе,
Когда ты будешь слушать расположен.
Нортомберлэнд.
Зачем ты, как ужаленный осой,
Иль как безумец буйный, иль как баба,
Свой слух к своей лишь речи приковал?
Готспур.
Мне, видите-ли, каждый раз, как слышу
О гнусном интригане Болингброке,
Сдается, будто розгой иль крапивой
Избит я иль искусан муравьями.
Во дни Ричарда, — как зовут то место? —
Чума там поселись, — то в Глостершире,
Где дядя жил его, безумный герцог
Иоркский, — там я в первый раз колени
Согнул пред этим королем улыбок,
Пред этим Болингброком, в день, как вы
Вернулись вместе с ним из Равенспорта.
Нортомберлэнд.
То в замке Беркли.
Готспур.
Совершенно верно.
Каких лишь слов засахаренных, нежных
Мне не поднес сей льстивый пес борзой.
«Когда, мол, счастье юное мое
Взрастет с годами» и «кузен любезный»
И «милый Гарри Перси». Черт побрал-бы
Обманщиков таких{21} — прости мне, Боже!
Я кончил. Говорите, добрый дядя.
Ворчестер.
Коль нет, мы подождем.
Готспур.
Я кончил вправду.
Ворчестер.
Итак, вернусь к шотландцам вашим пленным.
Без выкупа всех тотчас отпустите,
Чтоб сын Дугласа, вашим став орудьем,
Набрать войска в Шотландии помог вам.
Есть много оснований полагать —
Я изложу их письменно — что дело
Удастся нам легко. (К Нортомберлэнду).
А вы, милорд,
Пока ваш сын Шотландией займется,
Вы тайно попытайтесь вкрасться в душу
К прелату благородному, к тому
Архиепископу, кого все любят.
Готспур.
К Иоркскому, не правда ль?{22}
Ворчестер.
Да, к нему.
Он гнев таит за брата своего,
Казненного в Бристоле лорда Скрупа.
Я это говорю не в виде мненья
О том, что лишь возможно. Все, я знаю,
Обдумано, условлено подробно,
Предвидено и мановенья ждет
Лишь случая, чтобы на свет родиться.
Готспур.
Я чую дело. Жизнью клянусь,
Оно удастся.
Нортомберлэнд.
Дичи не подняв,
Уже спускаешь свору.
Готспур.
Заговор,
Я вижу, неудачным быть не может,
Когда войска Шотландии и Иорка
Пристанут к Мортимеру.
Ворчестер.
Так и будет.
Готспур.
По истине, затеяно отлично.
Ворчестер.
Причины не пустые заставляют
Теперь спешить. Чтоб головы снести нам,
Должно восстанье голову поднять.
Как мы себя спокойно ни держали-б,
Король все-ж будет помнить, что у нас
В долгу он и считать, что мы считаем
Себя не получившими уплаты,
Пока не улучит он час, чтоб с нами
Все счеты свесть. Уже он, примечайте,
Стал отвращать от нас приветный взор.
Готспур.
Да, верно, верно, только месть за нами.
Ворчестер.
Кузен, прощайте. Не стремитесь дальше
Границ, что я вам в письмах укажу.
Когда созреет время, — ждать недолго, —
К Глендоверу украдкой проберусь
И к лорду Мортимеру. Там устрою,
Чтоб вы с Дугласом и войсками всеми
Сошлись благополучно. И тогда
В свои возьмем окрепшие мы руки
То счастье, что теперь так держим слабо.
Нортомберлэнд.
Прощайте, брат. Надеюсь на успех.
Готспур.
Прощайте, дядя. Играм нашим бранным
Земля пусть вторит стоном непрестанным.
(Уходят).
Действие второе
Рочестер. Двор гостиницы.
Входит извощик с фонарем в руках.
1-ый извощик. Ого! Я дам себя повесить, если теперь не четыре часа. Медведица уже стоит над новой трубой, а наша лошадь еще не навьючена. Эй, конюх!
Конюх (за сценой). Иду, иду.
1-ый извощик. Пожалуйста, Том, поправь седло у лошади и подложи под луку пакли, a то она, бедная, ужасно как натерла себе загривок.
(Входит второй извощик).
2-ой извощик. Горох и бобы здесь совсем подмоченные, чтоб их черт побрал, и того и гляди у бедной скотины черви заведутся: все в этом доме пошло вверх дном со смерти конюха Робина.
1-ый извощик. Бедняга! Он загрустил с тех пор, как вздорожал овес. Это свело его в могилу.
2-ой извощик. Ни в одном доме на всем лондонском тракте нет такого количества блох: я от них весь в пятнах, что твой линь.
1-ый извощик. Что твой линь! Клянусь обедней, ни одного короля в христианском мире нельзя было бы старательнее искусать, чем меня сегодня после первых петухов.
2-ой извощик. Ну да, нам не поставили горшка, и пришлось облегчаться в камин, а от мочи блохи плодятся, как гольцы.
1-ый извощик. Эй, конюх, иди сюда, висельник, иди сюда!
2-ой извощик. Мне нужно доставить окорок ветчины и два тюка инбиря в самый Чэринг Кросс{23}.
1-ый извощик. Проклятие! Мои индюшки совсем околели с голода в корзине. Эй, конюх! Напади на тебя чума! Что, у тебя глаз нет во лбу? Оглох ты, что-ли? Будь я подлец, если разбить тебе башку не такое же хорошее дело, как выпить. Иди сюда, висельник! Где твоя совесть?
(Входит Гэдсгиль).
Гэдсгиль. Здравствуйте, братцы. Который час?
1-ый извощик. Кажется, два часа.
Гэдсгиль. Одолжи мне пожалуйста свой фонарь, мне нужно в конюшню — на мерина взглянуть.
1-ый извощик. Эй, полегче. Я знаю штуки похитрее, которые двух таких стоят.
Гэдсгиль (другому извощику). Так одолжи мне хоть ты.
2-ой извощик. Черта с два. Одолжить тебе фонарь… как бы не так! я раньше погляжу, как тебя повесят.
Гэдсгиль. Скажи, к какому часу думаешь поспеть в Лондон?
2-ой извощик. Достаточно рано, чтобы лечь спать еще при свече, ручаюсь тебе. Идем, сосед Мукс, пора будить господ. Они хотят ехать в компании — ведь у них много поклажи. (Извощики уходят).
Гэдсгиль. Эй, кто там? Человек!
Слуга (за сценой). Я тут как тут — как сказал вор.
Гэдсгиль. Или как сказал трактирный слуга — это одно и тоже. Разницы между ним и тобой не больше, чем между подстрекателем и исполнителем: ты показываешь нам, как надо грабить.
(Входит слуга).
Слуга. С добрым утром, мистер Гэдсгиль. Все, что я вам вчера вечером сказал, подтверждается: один из путешественников богатый кентский землевладелец; он везет с собой триста марок золотом. Я сам слышал, как он вчера за ужином говорил об этом одному из попутчиков. А тот нечто вроде сборщика податей — у него тоже много поклажи — но что он везет, неизвестно. Они уже встали и потребовали себе яиц и масла — сейчас двинутся в путь.
Гэдсгиль. Не миновать им встречи с прислужниками Старого Ника{24} — даю тебе голову на отсечение.
Слуга. Не надо мне твоей головы, побереги ее для палача, ведь я знаю, ты верный слуга Старого Ника — насколько может быть верным плут и мошенник.
Гэдсгиль. Что ты мне мелешь про палача? Если меня повесят, то потребуется пара крепких виселиц. Ведь со мной в компании должны будут вздернуть и старика сэра Джона, а он, как тебе известно, не заморыш. Да что говорить! Заодно с нами такие троянцы, о каких тебе и не снилось; они ради развлечения оказывают честь нашему ремеслу своим участием, и поэтому, если бы нас накрыли, они все уладят, заботясь о собственной шкуре. Мои союзники не какие-нибудь проходимцы, не бродяги, которые выходят с дубинами грабить на шесть пенсов, не сумасбродные красноносые пьянчуги, а люди знатные и степенные, бургомистры и богачи; люди, которые умеют постоять за себя, больше дерутся, чем говорят, больше говорят, чем пьют, больше пьют, чем молятся. Нет, вру — они постоянно молятся своей святой заступнице — чужой мошне; или вернее не молятся ей, а заставляют ее самое взмолиться{25}, обирая ее; они помыкают ею, они на ней выезжают и топчут ее, как старые сапоги.
Слуга. Как? чужая мошна их сапоги? а выдержат ли эти сапоги грязь, в которой они топчутся?
Гэдсгиль. Выдержат. Правосудие их смазывает. Мы грабим с полной безопасностью — как за каменной стеной. При нас такое зелье — папоротниковый цвет{26}, и мы ходим невидимками.
Слуга. Ну, а я полагаю, что если вас не видно, то этим вы больше обязаны ночной темноте, чем папоротникову цвету.
Гэдсгиль. Дай мне руку. Ты получишь свою долю в добыче, клянусь тебе, как честный человек.
Слуга. Нет, поклянись лучше, как мошенник и вор.
Гэдсгиль. Да ну тебя. Homo — общее название для всех людей. Вели конюху вывести моего мерина из конюшни. Прощай, грязный плут.
Дорога близ Гэдсгиля.
Входят принц Генрих и Пойнс; Бардольф и Пето вдали.
Пойнс. Скорее, спрячемся! Я увел лошадь Фальстафа, и его коробит от злости, как новый бархат.
Принц Генрих. Спрячемся.
(Входит Фальстаф).
Фальстаф. Пойнс, Пойнс, чтоб тебя на виселицу вздернули! Пойнс!
Принц Генрих. Молчи, ожиревшие почки. Что это ты за шум поднял?
Фальстаф. Где Пойнс, Галь?
Принц Генрих. Он поднялся туда на пригорок — пойду приведу его.
(Делает вид, что ищет Пойнса).
Фальстаф. Чистое проклятие отправляться грабить в компании такого вора. Негодяй увел мою лошадь и черт его знает, где привязал ее. Сделай я еще пешком четыре меряных фута — и я испустил бы дух. Право, я еще могу умереть порядочным человеком, если меня не повесят за убийство этого бездельника. Я ежечасно отрекаюсь от сообщничества с ним вот уже двадцать два года, и точно заколдованный не отстаю от него. Пусть меня повесят, если этот негодяй не приворожил меня к себе каким-нибудь зельем. Иначе быть не может — мне дали приворотного зелья. Пойнс! Галь! Чума на вас обоих. Бардольф! Пето! Пусть я умру с голода, если я хоть раз еще пойду на грабеж. Будь я презреннейшим холопом, когда либо жевавшим пищу, если не лучше стать опять честным человеком и уйти от этих негодяев. Восемь ярдов по неровной почве для меня то же самое, что для других пройти семьдесят верст и эти бессердечные подлецы это хорошо знают. Проклятие, когда воры нечестно поступают друг с другом. (Слышен свист). Фью-ю! Чума вас всех срази! Приведите мне мою лошадь, бездельники. Лошадь мне, висельники!
Принц Генрих. Замолчи, жирное брюхо. Ложись на землю. Приложи ухо к земле и прислушайся, не едут ли путники.
Фальстаф. А есть у тебя рычаги, чтобы потом поднять меня? Черт побери! Я еще раз не потащу так далеко свое тело за все деньги в казне твоего отца. Затем это вы, негодяи, так меня подвели?
Принц Генрих. Врешь, никто тебя не подводил — нет у тебя ни подводы, ни лошади{27}.
Фальстаф. Прошу тебя, добрый принц Галь, помоги мне найти мою лошадь, милый сын нашего короля.
Принц Генрих. Убирайся, бездельник! Что я тебе конюх дался?
Фальстаф. Так иди повесься на своей собственной подвязке, которая тебе дана, как наследнику престола. Если меня накроют, вы за это поплатитесь. Если про вас не сочинят песни на самые гнусные мотивы, пусть я отравлюсь стаканом хереса. Когда шутка так далеко заходит, да еще пешком, я ее терпеть не могу.
(Входит Гэдсгиль).
Гэдсгиль. Стой.
Фальстаф. Я и так стою, хотя против желания.
Пойнс. А, это наш разведчик. Узнаю его по голосу.
(Входит Бардольф).
Бардольф. Что слышно?
Гэдсгиль. Становитесь на места, надевайте маски. С горы везут королевские деньги в королевскую казну.
Фальстаф. Врешь, плут, их везут в королевский кабак.
Гэдсгиль. Их хватит на то, чтобы всех нас вывести в люди.
Фальстаф. Вернее привести к виселице.
Принц Генрих. Вы четверо нападете на них на узкой тропинке; Нед Пойнс и я будем стоять внизу. Если они улизнут от вас, то попадутся прямо нам в руки.
Пето. Сколько их?
Гэдсгиль. Восемь или десять человек.
Фальстаф. Черт возьми, а не ограбят ли они нас?
Принц Генрих. Что, струсил, сэр Джон Толстое Пузо?
Фальстаф. Я, конечно, не такой сухарь, как твой дед, Джон Гант{28}, но я не трус, Галь.
Принц Генрих. Это видно будет на деле.
Пойнс. Эй, Джэк, твоя лошадь стоит за забором, когда она тебе понадобится, ты ее там найдешь. Прощай, и держись крепко.
Фальстаф. Теперь уж я не могу приколотить его, хотя бы мне грозила виселица.
Принц Генрих (тихо Пойнсу). Где же наши плащи, Нед?
Пойнс. Здесь поблизости. Спрячемся.
(Уходят принц Генрих и Пойнс).
Фальстаф. А теперь, кому счастье улыбнется, тот добычу и возьмет. Все по местам.
(Входят путешественники).
1-ый путешественник. Идем, сосед. Мальчик спустится с нашими лошадьми с горы, а мы пройдемся пешком, чтобы размять ноги.
Воры. Стой!
Путешественники. Господи Иисусе!
Фальстаф. Бейте, валите их; перережьте бездельникам горло. А, ублюдки гусениц, упитанные ветчиной, мерзавцы! Они ненавидят нас, молодеж. Валите их на землю, общипайте их.
Путешественники. Мы погибли, разорены в конец — мы и наши семьи.
Фальстаф. Повесить бы вас, толстопузых негодяев. Разорены? Нет, жирные скряги, жаль, что не все ваше добро с вами. Шевелитесь, окорока, шевелитесь! И нам, молодым людям, жить надо, негодяи. Может быть, вы к тому же присяжные судьи, — так мы же вас рассудим.
(Уходят Фальстаф и другие, уводя с собой путешественников).
(Входят принц Генрих и Пойнс).
Принц Генрих. Грабители связали честных людей. А если бы мы с тобой могли теперь обобрать воров и весело отправиться в Лондон, было бы о чем толковать целую неделю, над чем хохотать целый месяц и что запомнить, как хорошую шутку, навсегда.
Пойнс. Спрячемся, я слышу их шаги.
(Возвращаются воры).
Фальстаф. Идем, голубчики. Давайте делить добычу, а потом на лошадей, пока не занялся день. Если принц и Пойнс не два величайших труса — то нет справедливости на свете. Пойнс этот не храбрее дикой утки.
Принц Генрих. Деньги давайте!
(Бросается на них).
Пойнс. Негодяи!
(В то время как они занялись дележом, принц и Пойнс кидаются на них. Все они бегут, и Фальстаф, после двух-трех ударов, тоже убегает, бросая добычу).
Принц Генрих.
Легко досталось. Живо на коней.
Воришки разбежались, перетрусив
Так сильно, что не смеют повстречаться,
Подозревая стражника друг в друге.
Вперед, мой добрый Нед. Теперь Фальстаф
Бежит, потея до смерти, и землю
Сухую утучняет вдоль дороги.
Не будь он так смешон, он был бы жалок.
Пойнс.
Как громко негодяй ревел!
Варкворт. Комната в замке.
Входит Готспур, читая письмо.
— «Что касается меня, милорд, то из любви, которую питаю к вашему дому, я был бы счастлив, если бы мог примкнуть к вам». Он был бы счастлив — так почему же его нет здесь? Из любви, которую он питает к нашему дому — он однако доказывает своим письмом, что его собственный сарай ему дороже нашего дома. Посмотрим, что он пишет дальше. «Ваше предприятие очень опасное»; конечно, опасное: опасно также простудиться, спать, пить; но я могу вас уверить, милорд дурак, что среди этой крапивы, которую называют опасностью, мы сорвем цветок, называемый безопасностью. «Предприятие, которое вы затеяли, опасно; друзья, которых вы называете, ненадежны; время неподходящее, и весь ваш заговор слишком легковесен для борьбы с таким сильным неприятелем». Так вы думаете? А я вам на это скажу, что вы пустоголовый трус и что вы лжете. Что за дурак! Клянусь Господом, наш заговор не хуже всякого другого. Наши друзья верны и надежны; хороший заговор, хорошие друзья и очень надежные; великолепный заговор, очень хорошие друзья. Что за холодный, как лед, негодяй! Архиепископ Иоркский одобряет и заговор, и весь ход дела. Черт побери! Если бы он мне теперь попался, я бы пришиб его веером его жены. Разве в этом предприятии не участвуют мой отец, мой дядя и я? Лорд Эдмунд Мортимер, архиепископ Иоркский и Оуэн Глендовер? Да еще и Дуглас? Разве не получил я от всех письма, с условием встретиться со всеми войсками девятого числа следующего месяца, и разве некоторые из них уже не выступили в поход? Что за язычник! Нечестивец! Окажется еще, что в своей искренней трусости и ограниченности он отправится к королю и откроет ему все наши замыслы. О, я готов надавать себе пощечин за то, что предложил такому молокососу участие в столь почетном предприятии. Черт с ним! Пусть расскажет королю. Мы готовы. Я отправлюсь сегодня в ночь.
Входит лэди Перси.
Здравствуй, Кэт!{29} я должен покинуть вас через два часа.
Лэди Перси.
Зачем, супруг мой добрый, ты всегда
Уединенья ищешь? За какую
Вину отлучена я две недели
От ложа Гарри моего? Скажи,
Мой милый, отчего ты отвратился
От пищи, смеха, золотого сна?
Зачем глаза ты в землю опускаешь
И вздрагиваешь часто, оставаясь
Один? Что молодую кровь согнало
Со щек твоих? Зачем мое блаженство
И право на тебя ты уступил
Угрюмым думам и проклятой грусти?
Твой чуткий сон я часто сторожила
И слышала, как ты шептал о битвах
Железных, правил скачущим конем,
Кого-то ободрял: «смелее в битву»,
О вылазках твердил и отступленьях,
О рвах, о частоколах, о палатках,
O брустверах, окопах пограничных,
О базилисках, пушках, кулевринах,
Солдатах мертвых, выкупленных пленных
И всех других подробностях войны.
Твой дух во сне так поглощен был битвой,
Так возбужден, что у тебя на лбу
Пот бисером стоял, как пузырьки
На только что встревоженном потоке.
И странное являлось на лице
Волненье, как у тех, кто вдруг дыханье
В поспешности великой затаил
Что эти все приметы знаменуют?
Супруг мой трудным делом озабочен.
Я знать хочу, иль он меня не любит.
Готспур.
Эй, кто там? (Входит слуга).
Что, ушел с пакетом Вильям?
Слуга.
Так точно, с час тому назад.
Готспур.
А Бутлер
Привел-ли от шерифа лошадей?
Слуга.
Одну, милорд, он только что привел.
Готспур.
Какую? Чалой масти? Корноушку?
Слуга.
Ее, милорд.
Готспур.
(Слуга уходит).
Лэди Перси.
О, выслушай, супруг мой!
Готспур.
Что, супруга?
Лэди Перси.
Как от меня уедешь ты?
Готспур.
Верхом,
Дружок, верхом.
Лэди Перси.
Ты — глупая мартышка.
Хорек таким причудам не подвержен,
Как ты. Без шуток, Гарри. Знать хочу я
Твои дела, я так хочу. Боюсь,
Что брат мой Мортимер, восстановляя
Свои права, твоей просил поддержки
В том предприятьи. Если-ж ты пойдешь…
Готспур.
Так далеко пешком? Устану, друг мой.
Лэди Перси.
Ну, полно, полно, попугай мой. Прямо
Ответь на мой вопрос. Без шуток, Гарри,
Сломаю твой мизинец, если правды
Не скажешь мне.
Готспур.
Прочь, баловница, прочь.
Любовь? Я не люблю. Мне до тебя
Нет дела, Кэт. Играть не время в куклы
Иль губные устраивать турниры.
Носов разбитых нужно нам побольше,
Дырявых черепов{30}. Вот нынче наша
Ходячая монета. Эй, коня!
Что ты сказала, Кэт? Что нужно?
Лэди Перси.
Так ты меня не любишь? Вправду, нет?
Ну, хорошо. Но если ты не любишь,
И я любить не стану. Так не любишь?
Скажи хоть: это шутка или правда?
Готспур.
Идем, коль хочешь видеть, как поеду.
Чуть на коня вскочу, я поклянусь,
Что я тебя люблю и беспредельно.
Но слушай, Кэт. Отныне не должна
Ты спрашивать, куда я отправляюсь
Или зачем. Спешу, куда мне нужно.
А в заключенье, дорогая Кэт:
Я вечером сегодня вас покину.
Я знаю, ты умна, но не умнее
Супруги Гарри Перси, — постоянна,
Но все же женщина, а что до тайн,
Нет лэди боле скрытной. Оттого-то
Охотно верю, что не передашь
Всего того, чего еще не знаешь.
Так велико, о дорогая Кэт,
Мое к тебе доверье.
Лэди Перси.
Неужели
Так велико?
Готспур.
Не больше, ни на дюйм.
Но слушай, Кэт. Куда теперь я еду,
Поедешь ты. Сегодня я, ты — завтра.
Довольна ты?
Лэди Перси.
Довольна поневоле.
(Уходят).
Истчип. Комната в таверне «Кабанья голова».
Входят принц Генрих и Пойнс.
Принц Генрих. Нед, прошу тебя, выйди из этой грязной комнаты, и посмейся вместе со мной.
Пойнс. Где ты был, Галь?
Принц Генрих. С тремя или четырьмя болванами, среди трех или четырех дюжин бочек. Я спустился на самую низшую ступень плебейства. Да, голубчик, я побратался со всеми трактирными мальчишками, и могу их всех назвать тебе по именам — Том, Дик и Фрэнсис. Они клянутся спасением своей души, что хотя я еще только принц Уэльский, но уже король по учтивости, и открыто говорят мне, что я не спесивец, как Фальстаф, а настоящий коринфянин{31} — весельчак добрый малый (клянусь Богом, так они меня называют) — и что когда я буду английским королем, то все истчипские молодцы будут готовы служить мне. Напиваться значит по ихнему «нарумяниться», а если хочешь во время питья перевести дух, они кричат: «живей, живей, осуши до дна!» Словом, в какие-нибудь четверть часа я сделал такие успехи, что всю жизнь могу пить с любым медником, говоря с ним на его языке. Уверяю тебя, Нед, ты потерял случай отличиться, не побывав со мной в этом деле. Но, сладкий друг мой Нед, — а чтобы еще больше подсластить твое имя, даю тебе этот кусок сахару на пени, его только что сунул мне в руку один из трактирных мальчишек, который во всю свою жизнь не говорил других слов по английски, как: «восемь шиллингов, шесть пенсов» и «милости просим!», всегда добавляя тонким голосом: «сейчас, сейчас, сэр! Бутылку сладкого вина в комнату с полумесяцем»{32} или что-нибудь в этом роде. Так послушай, Нед, чтобы скоротать время до прихода Фальстафа, пойди ты в соседнюю комнату, а я буду спрашивать мальчишку, зачем он мне дал сахар; ты же поминутно кричи «Фрэнсис!», так чтобы он не мог отвечать мне ничего другого, кроме словечка «сейчас». Ступай, и я тебе покажу, как это устроить.
Пойнс. Фрэнсис!
Принц Генрих. Вот так, отлично!
Пойнс. Фрэнсис! (Уходит).
Входит Фрэнсис.
Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!.. Ступай вниз в комнату Гранатового яблока, Ральф.
Принц Генрих. Ступай сюда, Фрэнсис.
Фрэнсис. Милорд.
Принц Генрих. Долго-ли еще тебе служить здесь, Фрэнсис?
Фрэнсис. Да, еще пять лет осталось, столько же как…
Пойнс (за сценой). Фрэнсис!
Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!
Принц Генрих. Пять лет! Долгонько же тебе еще придется греметь посудой, черт возьми! Но скажи, Фрэнсис, хватило бы у тебя храбрости разыграть труса относительно твоего контракта с хозяином и показать ему пятки, удрав отсюда?
Фрэнсис. О, Господи, сэр! Я готов поклясться на всех библиях в Англии, что у меня хватит смелости…
Пойнс (за сценой). Фрэнсис!
Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр!
Принц Генрих. Сколько тебе лет, Фрэнсис?
Фрэнсис. Дайте подумать — в Михайлов день мне исполнится…
Пойнс (за сценой). Фрэнсис!
Фрэнсис. Сейчас, сэр! Пожалуйста, милорд, подождите, я сейчас вернусь.
Принц Генрих. Нет, скажи мне еще, Фрэнсис — сахару, который ты мне дал, было на один пенс, неправда ли?{33}
Фрэнсис. Ах, сэр, я хотел бы получить за него два пенса.
Принц Генрих. Я тебе дам за него тысячу фунтов: попроси их у меня, когда захочешь, и ты получишь их.
Пойнс (за сценой). Фрэнсис!
Фрэнсис. Сейчас, сейчас!
Принц Генрих. Сейчас, Фрэнсис? Нет… Но если хочешь завтра, Фрэнсис, или в четверг, или же, Фрэнсис, когда хочешь. Но, Фрэнсис…
Фрэнсис. Милорд?
Принц Генрих. Согласишься ли ты ограбить этого человека в кожаной куртке{34} с хрустальными пуговицами, со стриженой головой, с агатовым перстнем на пальце, в темных шерстяных чулках с подвязками, с вкрадчивым голосом и испанской сумкой…
Фрэнсис. О ком это вы говорите, сэр?
Принц Генрих. Ну, да я вижу, что тебе пристало только пить сладкое вино. Смотри, Фрэнсис, чтобы твоя белая куртка не запачкалась. В Берберии, сэр, этого бы не случилось.
Фрэнсис. Чего не случилось бы, сэр?
Пойнс (за сценой). Фрэнсис!
Принц Генрих. Да иди же, бездельник. Не слышишь ты что-ли, что тебя зовут? (Они начинают оба звать его. Фрэнсис стоит растерянный и не знает, куда идти).
(Входит старший трактирный слуга).
Слуга. Что это такое? Ты тут стоишь и не слышишь, что-ли, что тебя зовут? Поди туда к гостям. (Фрэнсис уходит). Милорд, старый сэр Джон с полдюжиной других господ стоят у ворот. Прикажете их впустить?
Принц Генрих. Пусть они немного подождут, а потом впусти.
(Уходит слуга).
Пойнс!
(Входит Пойнс).
Пойнс. Сейчас, сейчас, сэр!
Принц Генрих. Послушай, Фальстаф и остальные воры у дверей. Ну что ж, выйдет потеха?
Пойнс. Еще бы, Галь, нам будет весело, как сверчкам. Ловко однако ты одурачил мальчишку. Что же будет дальше?
Принц Генрих. Я теперь готов на все шалости, которые когда-либо проделывались со времен старика Адама до этой юной полуночи. (Входит Фрэнсис с вином). Который час, Фрэнсис?
Фрэнсис. Сейчас, сейчас, сэр! (Уходит).
Принц Генрих. И этот мальчишка, который знает меньше слов чем попугай, рожден от женщины! Все его занятие исчерпывается беганием по лестницам вверх и вниз, а все его красноречие итогом трактирного счета. — Да, а я все-таки еще не в таком настроении, как Перси Готспур; он убивает каких-нибудь шесть или семь дюжин шотландцев перед завтраком, умывает руки и говорит жене: — «Надоела мне эта спокойная жизнь, мне нужна работа». — «О, милый Гарри», спрашивает она, «сколько человек ты убил сегодня?» — «Напоите моего чалаго», говорит он и отвечает через час: «Штук четырнадцать, пустяки, пустяки!» Пожалуйста, позови Фальстафа. Я буду играть Перси, а эта жирная туша — лэди Мортимер, супругу его. «Rivo!» как восклицают пьяницы{35}. Позови же этот окорок, позови кусок сала!
Входят Фальстаф, Гэдсгиль, Бардольф и Пето.
Пойнс. Здравствуй, Джэк. Где ты был?
Фальстаф. Чума на всех трусов, говорю я, чума и проклятие, говорю я, и прибавляю «аминь». — Эй, малый, дай мне стакан хереса. — Чем вести дольше такую жизнь, я лучше готов вязать чулки, штопать их и чинить пятки. Чума на всех трусов! Дай же мне стакан хереса, бездельник. — Неужели на земле нет более добродетели? (Пьет).
Принц Генрих. Видал-ли ты когда-нибудь, как бог солнца (этот сострадательный Титан) целует тарелку с маслом, которое тает от его ласки? Если не видал — то взгляни вот на эту тушу.
Фальстаф. Ах ты, мерзавец! В херес подмешана известь. Да чего и ждать кроме плутовства от мошенников. Но трус еще хуже, чем стакан хереса с примесью извести. Ступай своей дорогой, старый Джек! Умри, когда хочешь. Пусть меня назовут выпотрошенной селедкой, если неправда, что мужество, истинное мужество исчезло с лица земли. Во всей Англии не осталось более трех не повешенных порядочных людей, и один из них разжирел и начинает стариться — да помилует нас Бог! Нет, говорю я, свет стал никуда не годен. Хотел бы я быть ткачем{36} — распевать псалмы и все такое. Чума на всех трусов, повторю я.
Принц Генрих. Что ты так ворчишь, мешок, набитый шерстью?
Фальстаф. И это сын короля! Пусть у меня на лице не останется ни одного волоска, если я не выгоню тебя из твоего королевства деревянной шпагой, и не погоню перед тобой всех твоих подданных, как стадо диких гусей. И ты — принц Уэльский!
Принц Генрих. Это еще что такое, поганый брюхан?
Фальстаф. Разве ты не трус? Отвечай… Да и Пойнс также.
Пойнс. Ах ты, жирное пузо, я тебя заколю, если еще раз назовешь меня трусом.
Фальстаф. Разве я назвал тебя трусом? Будь ты раньше проклят, чем я назову тебя трусом. Но я бы дал тысячу фунтов, чтобы уметь бежать так быстро, как ты. У вас прямые плечи, так вы и не боитесь показать свои спины — но разве это значит быть опорой друзьям? К черту такую опору! Настоящие друзья не показывают тыла, а прямо в глаза смотрят. Дайте мне стакан хереса. Будь я подлец, если у меня хоть капля была во рту.
Принц Генрих. Ах, негодяй — у тебя еще губы не обсохли от последнего стакана.
Фальстаф. Не все ли равно. (Пьет). Проклятие всем трусам! говорю я.
Принц Генрих. В чем дело?
Фальстаф. В чем дело? В том, что вот мы четверо сегодня утром добыли тысячу фунтов.
Принц Генрих. Где ж деньги, Джэк?
Фальстаф. Где? Их у нас отняли. На нас несчастных четырех напало сто.
Принц Генрих. Как, неужели сто?
Фальстаф. Будь я подлец, если я не сражался с целой дюжиной их два часа под ряд. Я спасся каким то чудом. Мой камзол продырявлен в восьми местах, штаны в четырех, щит мой весь изрублен, меч иззубрен как пила: ессе signum. С тех пор как я стал взрослым мужчиной, я лучше не дрался — но все напрасно. Чума на всех трусов! Пусть вот они расскажут: если они что-нибудь прибавят к правде, или убавят из неё — значит они подлецы, исчадия тьмы.
Принц Генрих. Расскажите, господа, как было дело.
Гэдсгиль. Мы, четверо, напали человек на двенадцать.
Фальстаф. Шестнадцать по крайней мере, милорд.
Гэдсгиль. И связали их.
Пето. Нет, нет, мы их не связали.
Фальстаф. Ах ты, бездельник, конечно связали каждого в отдельности: будь я еврей, жид-еврей, если это не так.
Гэдсгиль. Когда мы стали делить добычу, на нас напали еще шесть или семь человек…
Фальстаф. Они развязали первых; а тут подоспели и другие.
Принц Генрих. Как, и вы со всеми бились?
Фальстаф. Со всеми? Я не знаю, что ты называешь всеми; но если я не дрался с пятьюдесятью из них, ты можешь меня назвать пучком редьки. Если на бедного, старого Джэка не напало пятьдесят два или пятьдесят три человека — то я после этого не двуногая тварь.
Принц Генрих. Господи помилуй! Надеюсь, ты никого не убил из них.
Фальстаф. Ну, брат, об этом поздно молиться. Двух я зарубил, с двумя наверное все счеты покончены — с двумя негодяями в клеенчатых плащах. Говорю тебе, Галь — если я солгал, плюнь мне в лицо, назови меня клячей. Ты ведь знаешь мой обычный фехтовальный прием; вот так я стал, так держал шпагу. Четверо негодяев в клеенчатых плащах кинулись на меня…
Принц Генрих. Как четверо? ведь ты только что сказал, что двое?
Фальстаф. Четверо, Галь, я тебе сказал четверо.
Пойнс. Да, да, он сказал четверо.
Фальстаф. Эти четверо выстроились рядом и сразу направили на меня свои шпаги. Я, не долго раздумывая, подставил щит и все семь клинков воткнулись в него.
Принц Генрих. Семь? Ведь их было только-что четверо?
Фальстаф. В клеенчатых плащах?
Пойнс. Да, четверо в клеенчатых плащах.
Фальстаф. Семеро, клянусь рукоятью этой шпаги; будь я бездельник, если это не так.
Принц Генрих. Пожалуйста, не мешай ему, число их скоро еще возростет.
Фальстаф. Ты слушаешь, Галь?
Принц Генрих. Слушаю и отмечаю, Джэк.
Фальстаф. То то же — стоит послушать. Так вот, эти девять человек в клеенчатых плащах, как я тебе сказал…
Принц Генрих. Ну вот, уже двумя больше стало.
Фальстаф. Так как острия их шпаг отломились…
Пойнс. То штаны с них свалились?{37}
Фальстаф. То они стали отступать; но я бросился за ними, и в одно мгновение ока уложил семерых из одиннадцати.
Принц Генрих. Какой ужас! Одиннадцать человек в клеенчатых плащах выросло из двух.
Фальстаф. Но тут черт вмешался в дело — на меня наскочили сзади трое проклятых негодяев в зеленых куртках из кендальского сукна, и стали колотить меня, а было так темно, Галь, что не видать было собственной руки.
Принц Генрих. Эти выдумки похожи на своего родителя — огромные, точно горы, явные, осязательные. Ах, ты грязный обжора, безмозглый чурбан, грязный ком сала, потаскушкино отрод…
Фальстаф. Что с тобой? Ты с ума сошел? Что правда, то правда, ведь!
Принц Генрих. Как ты мог знать, что эти люди были в зеленых куртках из кендальского сукна, если было так темно, что ты не мог видеть своей руки? Объясни нам это. Ну, что ты скажешь?
Пойнс. Объясни, Джек, объясни!
Фальстаф. Как, по принуждению? Нет, если бы меня на дыбу вздернули, или чем угодно пытали, я бы ничего не сказал по принуждению. Давать вам объяснения по принуждению! Если-б у меня было столько же объяснений, сколько бывает ежевики летом, то я бы никому ничего не объяснил по принуждению.
Принц Генрих. Не хочу я больше иметь этого греха на душе: этот налитой кровью трус, этот лежебока, этот ломатель лошадиных хребтов, эта огромная гора мяса…
Фальстаф. Отстань, заморыш, шкурка от угря, сушенный коровий язык, хвост бычачий, треска — о, если бы я мог, не переводя дух, назвать все, на что ты похож — портняжный аршин, пустые ножны, колчан, дрянная шпага!
Принц Генрих. Отдышись немного, а там опять начни; а когда ты устанешь от своих скверных сравнений, выслушай только вот это…
Пойнс. Слушай, Джэк, внимательно.
Принц Генрих. Мы двое видели, как вы напали вчетвером на четверых, связали их и забрали их имущество. Ты только заметь, как простая правда сразу вас обличит. Затем мы вдвоем напали на вас четырех и в одну минуту прогнали вас от добычи, которая теперь у нас; мы можем показать ее — она здесь же в доме. А ты, Фальстаф, быстрехонько и проворно понес свое брюхо, и так ревел, моля о пощаде, так бежал и ревел, как настоящий теленок. Какая подлость иззубрить свою шпагу, и уверять, что это произошло в бою! Что же ты можешь придумать, какую хитрость, какую уловку, чтобы прикрыть свой явный и очевидный позор?
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Король Генрих IV
- Часть I
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Король Генрих IV предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Комментарии
1
В составлении примечаний приняли участие Зин. Венгерова и С. А. Венгеров. Некоторые примечания принадлежат переводчикам.
Истомлены, в заботах побледнев.
Король Генрих говорит о кровавой борьбе с Ричардом II. Это начало I части «Генр. IV» непосредственно примыкает к концу «Ричарда II», так что «Генрих IV» представляет собою прямое продолжение трагедии «Ричард II».
2
Пуст жадный прах земли родной отныне
Не обагряет больше уст в крови
Своих детей.
Образ, заимствованный из Библии (Книга Бытия, гл. IV, ст. 11).
3
Кто ради нас четырнадцать столетий
Тому назад….
События, о которых говорится в драме, относятся к 1402 и 1403 г.
4
Мордэк, граф Файфский, старший сын Дугласа…
Граф Файфский не был, как ошибочно полагает Шекспир, сыном Дугласа; он сын герцога Альбани, шотландского регента. Ошибка произошла от опечатки в хронике Голиншеда, где выпущена запятая после слова «Governor» (регент).
5
О если б верит, что, скитаясь ночью,
Еще в пеленках фея подменила
Малюток наших.
В «Сне в Летнюю ночь» (II, 1) тоже говорится о том, что феи и эльфы по ночам крадут или подменивают младенцев.
6
…и циферблаты вывесками публичных домов. — Притоны разврата имели во времена Шекспира вывески, подобно трактирам.
7
…а не по Фебу, этому «прекрасному странствующему рыцарю». — Фальстаф, вероятно, цитирует стих из какой-нибудь баллады, где героем является рыцарь Феб (Phoebus), и ради шутки отождествляет рыцаря Феба с богом солнца.
8
Верно говорю, не будет — даже на молитву перед завтраком из яиц и масла. — В оригинале непереводимая игра слов, основанная на разных значениях слова grace: в смысле королевского титула (God save thy grace), благодати (grace thou wilt have non) и молитвы перед едой (not so much, as will serve to be prologue to an egg and butter).
9
A не правда ли, буйволовая куртка очень прочная штука. — Намек на одежду тюремщиков. В ответ Фальстафу, думающему только о кабаке и разгуле, принц Генрих напоминает ему о тюрьме, ожидающей мошенников. «Прочной» (robe of durance) принц называет буйволовую куртку и потому что она из прочного матерьяла, и потому что durance означает также тюремное заключение.
10
Да, и так им пользовался, что из этого следовало, что ты наследник. — В оригинале непереводимая игра слов: Yea, and so used it, that were it not here apparent, that thou art heir apparent. Here apparent — тут становилось ясным; heir apparent — наследный принц.
11
…ржавые цепи дедушки Закона. — В оригин.: the rusty curb of old father Antick the law. Antick — значит старик и также шут.
12
Принц Генрих. Тебя прельщает плата?
Фальстаф. Да меня прельщает платье — а у палача запас его не малый.
В оригинале: P. Неn. For obtaining of suits Falstaff. Yea, for obtaining of suits, whereof the hangman hath no lean wardrobe.
Suits — прошения, исполнения которых можно легче добиться, служа при дворе и также платья, выбор которых у палача велик, потому что он получает по наследству одежду повешенных. Об этом обычае говорится также в «Кориолане» (Д. 1, сц. 5).
13
Фальстаф. Да, или как сопение линкольнширской волынки.
Принц Генрих. Можно еще сказать: как заяц, или как мрачный Мурский ров.
Линкольншайр был родиной бродячих музыкантов, играющих на волынке. Их можно было встретить на всех народных праздниках. О них упоминается у разных писателей времени Шекспира. Заяц считался меланхоличным по природе животным, о чем часто говорится у старых английских писателей (Дрэйтон называет в «Polybion» зайца «the melancholy hare») «Мурский ров» (Moor Ditch) — часть городского рва, отделявшего старый Лондон (City) от пригородных местностей; примыкая к болотам и наполненный мутной водой, он представлял вероятно грустное зрелище.
14
Как поживает сэр Джон Сладкий Херес? — Пойнс называет Фальстафа «Сладким Хересом» (Sir John Sack-and-Sugar) no названию любимого его напитка. «Сектом» (sack — от франц. vin sec) тогда называли малагу и херес. В XVI и XVII в. принято было подслащать вино сахаром.
15
Завтра утром, в четыре часа, нужно быть в Гэдсгиле. Гэдсгиль — местность по дороге из Кента в Лондон. Там происходили частые грабежи и разбои, вследствии чего место это имело очень дурную славу. Гэдсгилем зовут также уличного грабителя, вместе с которым Фальстаф подкарауливает проезжих.
16
На завтра ужин заказан в Истчипе. — Истчип (Eastcheap) — улица в старом Лондоне (Сити), где действительно существовала таверна «Кабанья Голова» (Boar's Неad Tavern). У принца Генриха был дом в этой местности.
17
Не знаю, есть ли в тебе королевская кров, если ты не можешь добыть десяти шиллингов королевского чекана.
В оригинале:
nor thou cam'st not of the blood royal, if thou darest not stand for ten shillings.
Игра слов, основанная на двойном значении royal u stand. «Royal» — королевской крови, и также монета в 10 шиллингов. «То stand» — иметь курс, стоить (про монету) и «добыть, постоять за что-нибудь». Буквальный перевод шутки Фальстафа был бы: «Ты не настоящий червонец» (подразумевается второе значение: не настоящий принц крови), если не осмеливаешься сойти за десять шиллингов (второй смысл: не осмеливаешься награбить хотя бы на десять шиллингов).
18
Фальстаф, Бардольф, Пето и Гэдсгиль ограбят тех людей. — Вместо имен Бардольфа и Пето (вставленных шекспирологом Теобальдом) в первых изданиях (in 4R и in Folio) стояли два других — Harvey, Rossil. Вероятно Шекспир намеревался сначала так назвать двух товарищей принца, а переменив их имена в дальнейшем течении пьесы, забыл внести поправку в это место рукописи. Некоторые комментаторы полагают, что Harvey и Rossil — фамилии актеров.
20
Из наших средств за шурина его
За Мортимера глупого.
Шекспир, введенный в заблуждение ошибкой в хронике Голлиншеда, смешивает постоянно сэра Эдмонда Мортимера, брата лэди Перси, с Эдмондом Мортимером, графом Марчем. Сэр Эдмонд был младший брать умершего графа Роджера Марча; граф Эдмонд сын последнего. Ему было в то время 10 лет, и он воспитывался, т. е. вернее был в плену у короля Генриха в Виндзоре. Маленький граф был после смерти Ричарда II законным наследником, ведя свое происхождение от третьего сына Эдуарда III, Лионеля, герцога Кларенса (по своей бабушке Филиппе, вышедшей замуж за графа Марча). Отец же Генриха IV, Джон Гант, четвертый сын Эдуарда III. Ланкастеры узурпировали таким образом своим воцарением права представленной Мортимерами старшей линии — и потерпели за это наказание в третьем поколении, когда вспыхнула война Алой и Белой Розы.
21
Черт побрал бы
Обманщиков таких.
В оригинале:
And — «gentle Harry Percy», — and — «Kin! cousin»,
O the devil take such cozeners.
Непереводимое созвучие между: «cousin» — кузен, и to cozen — ублажать, говорить любезности. Первую встречу между Генрихом Болингброком и молодым Пэрси Шекспир изобразил в «Рич. II» (Д. II, сц. 3).
22
к тому
Архиепископу, кого все любят.
Готспур.
К Иоркскому, не правда ль?
Архиепископ Иоркский был брат графа Уильтшэйрского, того, которому Ричард II отдал в аренду государственные доходы. Как приверженец низвергнутого короля, граф был захвачен в Бристоле и казнен.
23
Мне нужно доставит окорок ветчины и два тюка инбиря в самый Чэрит-Кросс. — Ныне центральный пункт Лондона — Чэринг-Кросс еще не был в XVII в. частью Лондона, а лежал по пути между Лондоном и Вестминстером, бывшим тогда тоже еще отдельным городом.
24
Не миновать им встречи с прислужниками старого Ника. — Выражение «Saint Nicholas clercs» или «Knights» часто встречается у современных Шекспиру писателей для обозначения уличных грабителей. Св. Николай считался покровителем странствующих школяров, а затем бродяг вообще. В том же смысле Гэдсгиль употребляет в этой сцене слово «троянцы», которое на народном языке обозначало ловких рубак вообще и разбойников в частности. Говоря о «нашем ремесле» (the profession) Гэдсгиль подразумевает грабительство.
25
Или вернее не молятся ей, а заставляют ее самое взмолиться. — В оригинале (not pray to her, but prey on her) игра слов: to pray — молиться, to prey — делать что-нибудь своей добычей. Игра слов продолжается в следующей фразе: «И топчут ее как старые сапоги». — Как? чужая мошна их сапоги? (make her their boots. — What! The commonwealth their boots?) Boot — означает и добычу, и сапоги. В следующей фразе: «Правосудие их смазывает» (justice has liquored her) liquor означает смазывать сапоги и опьянять, напаивать — намек на управление страной, которое так отуманено крючкотворством судейских, что ему не удается наказывать воров.
26
При нас такое зелье — папоротниковый цвет. — Папоротниковый цвет считался средством сделаться невидимкой, так как его почти нельзя видеть невооруженным глазом.
27
Врешь, никто тебя не подводил — нет у тебя ни подводы, ни лошади. — В оригинале: thou art not colted; thou art uncolted. Игра слов: colted — быть обманутым, одураченным; uncolted — быть лишенным своего жеребца.
28
Я, конечно, не такой сухарь, как твой дед, Джон Гант. — В оригинале (Indeed, I am not John of Gaunt) игра слов: Gaunt — прозвище Иоанна Ланкастерского, и gaunt — худощавый, сухой. Фальстаф смеется над худобой в ответ на насмешки принца Генриха над его толщиной.
29
Здравствуй, Кэт. — Лэди Перси в действительности звали не Катериной, а Элеонорой. Она была дочерью Эдмунда Мортимера, графа Марча, и Филиппы, дочери герцога Лионеля Кларенса, т.-е. правнучкой Эдуарда III.
30
Носов разбитых нужно нам побольше
Дырявых черепов.
В оригинале игра слов. «Cracked crown» означает разбитые черепа и растрескавшиеся монеты, ставшие тем самым негодными, но которые все-таки хотят здесь оставить в обращении.
31
…а настоящий коринфянин — т. е. человек, предающийся разгулу (Коринф славился разнузданными нравами жителей). Такие выражения как «троянцы», «коринфянин» и т. п. вошли в простонародный язык как результат частого посещения театров, где давались пьесы на античные сюжеты.
32
Бутылку сладкого вина в комнату с полумесяцем. — Каждая комната в трактирах того времени носила особое название и имела отдельную эмблему: «комната полумесяца», «гранатового яблока» и т. д.
33
Сахару, который ты мне дал, было на один пенс, неправда ли? — В трактирах того времени подавали к вину сахар, что заставляет сомневаться в хорошем качестве тогдашних вин.
34
Этого человека в кожаной куртке и т. д. — Этим эпитетом и дальнейшими принц определяет хозяина дома, описывая обычный костюм тогдашних лондонских жителей среднего круга.
35
Rivo! как восклицают пьяницы. — Это восклицание часто встречается в описаниях пирушек у современников Шекспира. — Происхождение слова «rivo» не выяснено.
36
Хотел бы я быть ткачем… — Ткачи слыли в Англии времен Шекспира особенно благочестивыми людьми. Это были большей частью кальвинисты, бежавшие в Англию из Фландрии, спасаясь от преследований. Они любили петь гимны, сидя за станком.
37
Так как острия их шпаг отломились…
Пойнс. То штаны с них свалились?
В оригинале: Their points being broken…
Poins. Down fell their hose.
Игра слов: points — острия шпаг и points — застежка панталон.
