Машина различий

Уильям Гибсон, 1990

Шедевр альтернативной истории, краеугольный камень субкультуры стимпанка («парового панка»), единственный пример полновесного сотворчества двух жанровых революционеров, которым тесны рамки любого жанра. «Машина различий» – это широкомасштабная, полифоничная панорама мира, в котором одновременно с промышленной революцией произошла революция информационная, так что компьютер явился на век раньше положенного. Мира, в котором Чарльз Бэббидж построил свою разностную машину, а власть у аристократии перехватили лорды-радикалы во главе с Байроном. Мира, в котором палеонтологи-катастрофисты ожесточенно спорят с униформистами, возглавляемая Карлом Марксом коммуна взяла власть в Нью-Йорке, вычислительные мощности измеряются суммарной длиной зацепления медных шестеренок, Лондону грозит экологическая катастрофа, а бунтовщики-луддиты предоставляют конспирологам богатую пищу для размышлений…

Итерация третья

Плащ и кинжал

Представьте себе Эдварда Мэллори, поднимающегося по центральной лестнице Дворца палеонтологии, лестнице воистину великолепной. Массивные, черного дерева перила покоятся на кованой решетке с орнаментом из древних папоротников, китайских гинкго и цикад.

Заметим далее, что следом за ним шагает краснолицый носильщик с дюжиной глянцевых свертков — плодом длительного, методичного обхода лондонских магазинов. Навстречу Мэллори спускается лорд Оуэн, личность весьма корпулентная, с перманентно брюзгливой миной на лице и столь же перманентно слезящимися глазами. Глаза выдающегося анатома пресмыкающихся похожи на устриц, думает Мэллори. На устриц, изъятых из раковин и приготовленных к расчленению. Мэллори приподнимает шляпу. Оуэн в ответ бормочет нечто неразборчивое, что можно принять за приветствие.

Сворачивая на первую лестничную площадку, Мэллори замечает группу студентов, расположившуюся у открытого окна; студенты мирно беседуют, а тем временем над гипсовыми чудищами, украшающими сад камней дворца, опускаются сумерки.

Вечерний бриз колышет длинные льняные занавески.

Мэллори повернулся перед зеркалом платяного шкафа — правым боком, левым, потом опять правым. Расстегнув сюртук, он засунул руки в карманы брюк, чтобы лучше был виден жилет с узором из крохотных синих и белых квадратиков. «Клетка Ады» — называли такой рисунок портные, поскольку создала его сама Леди, запрограммировав станок Жаккарда так, чтобы он ткал чистейшую алгебру. Жилет — это главный штрих, подумалось Мэллори, хотя к нему чего-то еще не хватает, возможно — трости. Щелкнув крышкой серебряного портсигара, он предложил господину в зеркале дорогую сигару. Прекрасный жест, но невозможно же таскать с собой серебряный портсигар, как дамскую муфту; это уже будет полный моветон.

От переговорной трубы, чей раструб выступал из стены в непосредственном соседстве с дверью, донесся резкий металлический стук. Мэллори пересек комнату и откинул медную, покрытую с оборота резиной заслонку.

— Мэллори слушает! — крикнул он, наклонившись.

— К вам посетитель, доктор Мэллори, — прозвучал призрачный, бестелесный голос дежурного. — Послать вам его карточку?

— Да, пожалуйста!

Мэллори, не привыкший обращаться с решеткой пневматического устройства, завозился с позолоченной задвижкой. Черный гуттаперчевый цилиндр снарядом вылетел из трубы, пересек по параболе комнату и врезался в стенку. Подобрав его, Мэллори равнодушно отметил, что оклеенная обоями стена покрыта десятками вмятин. Открутив крышку цилиндра, он вытряхнул его содержимое. «Мистер Лоренс Олифант, — гласила надпись на роскошной кремовой карточке. — Журналист и литератор». Адрес на Пикадилли и телеграфный номер. Журналист довольно видный, если судить по карточке. Да и фамилия вроде бы знакомая. Не пишет ли этот Олифант в «Блэквудз»? На обороте карточки портрет светловолосого, начинающего лысеть джентльмена. Большие спаниельи глаза, ироничная полуулыбка, чахлая, реденькая бородка. Из-за бородки и залысин узкий череп мистера Олифанта казался длинным, как у игуанодона.

Мэллори сунул карточку в блокнот и оглядел комнату. Кровать была завалена мелким хламом, всегда сопутствующим покупкам: квитанции, обертки и упаковочная бумага, коробки из-под перчаток, обувные распорки.

— Будьте любезны, скажите мистеру Олифанту, что я встречусь с ним в холле.

Быстро заполнив карманы новых брюк, он вышел из комнаты, запер дверь и зашагал по коридору — вдоль стен, сложенных из грубых, сплошь в ямах и выбоинах, известняковых плит, перемежающихся пилястрами из черного мрамора. Воистину драгоценные плиты — известняк, миллионы лет хранивший в себе окаменелые останки прошлой жизни. Новые туфли неприятно поскрипывали.

Мистер Олифант, неожиданно длиннорукий и длинноногий, одетый аккуратно, но слишком уж роскошно, ждал, привалившись спиной к конторке дежурного. Локти на мраморной стойке, нога закинута за ногу, такая себе расхлюстанная поза, такой себе праздношатающийся джентльмен. Мэллори, повидавший более чем достаточно грошовых репортеров, горевших желанием накропать очередную восторженную статью о великом левиафане, ощутил легкий приступ беспокойства. Этот парень явно не прост, у него большие возможности и связи.

Худая долгопалая кисть журналиста оказалась на удивление сильной.

— Я здесь по делам Географического общества, — объявил Олифант достаточно громко, чтобы быть услышанным группой бездельничающих в холле ученых. — Комитет по исследованиям, понимаете? И вот я подумал: а нельзя ли проконсультироваться у вас по одному вопросу, доктор Мэллори?

— К вашим услугам, — ответил Мэллори.

Королевское географическое общество великолепно финансировалось, а его всемогущий Комитет по исследованиям ведал распределением географических грантов.

— Не могли бы мы поговорить наедине, сэр?

— Разумеется.

Мэллори последовал за журналистом в гостиную дворца, где Олифант отыскал укромный уголок, полускрытый лакированной китайской ширмой. Откинув полы сюртука, Мэллори сел на стул, Олифант же примостился на краешке красной шелковой банкетки, спиной к стене, и окинул взглядом гостиную, явно проверяя, нет ли поблизости лишних ушей.

— Похоже, вы неплохо знакомы с дворцом, — заметил Мэллори. — Захо́дите сюда по делам комитета?

— Не часто, но как-то я беседовал в этом салоне с одним из ваших коллег, профессором Фрэнсисом Радвиком.

— Ах да, Радвик. Бедняга.

Мэллори был несколько уязвлен, но отнюдь не удивлен. Радвик поддерживал массу деловых знакомств, что очень помогало при выбивании грантов из самых разнообразных источников.

Олифант печально кивнул:

— Я не ученый, доктор Мэллори, я только пишу путевые очерки. Безделушки, не более, хотя некоторые из них и были встречены публикой довольно благожелательно.

— Понимаю, — сказал Мэллори, убежденный, что раскусил сущность этого малого: богатый бездельник, дилетант. Вполне возможно, что у его семьи хорошие связи. По большей части такие ретивые пустозвоны совершенно бесполезны для науки.

— В Географическом, доктор Мэллори, — начал Олифант, — идут сейчас ожесточенные споры относительно предмета исследований. Вы, вероятно, знакомы с этой полемикой?

— Я был за границей, — ответил Мэллори, — и не в курсе многих новостей.

— Без сомнения, вас занимала собственная научная полемика, — понимающе улыбнулся Олифант. — Катастрофа против единообразия. Радвик не раз высказывался по этому вопросу. И весьма, скажу я вам, горячо.

— Сложная проблема, — пробормотал Мэллори. — Более чем запутанная.

— Лично мне доводы Радвика кажутся довольно шаткими, — небрежно бросил Олифант — к приятному удивлению Мэллори; почтительное внимание, светившееся в глазах журналиста, также приятно щекотало самолюбие не избалованного поклонниками ученого. — Позвольте мне подробнее разъяснить цель моего визита. У нас в Географическом некоторые полагают, что много разумнее было бы не лезть в Африку на поиски истоков Нила, а обратиться к изучению истоков нашего собственного общества. Почему мы должны ограничивать исследования физической географией, когда существует столько проблем географии политической и даже моральной, проблем не только не разрешенных, но даже плохо еще сформулированных?

— Весьма любопытно, — кивнул Мэллори, совершенно не понимая, к чему клонит его собеседник.

— Как выдающийся исследователь, — продолжил Олифант, — что бы вы ответили на предложение такого примерно рода… — Он словно разглядывал некую пылинку, повисшую где-то на полпути между ним самим и собеседником. — Предположим, сэр, что требуется исследовать не бескрайние просторы Вайоминга, а некий определенный уголок нашего Лондона…

Мэллори тупо кивнул. А в своем ли он уме, этот Олифант?

— Не следует ли нам, сэр, — в голосе журналиста появилась дрожь с трудом сдерживаемого энтузиазма, — провести абсолютно объективные, чисто статистические исследования? Не следует ли нам изучить общество с невиданной прежде точностью и подробностью? Выводя тем самым новые принципы — из бесчисленных актов взаимодействия людей; из самых потаенных перемещений денег; из бурного течения прохожих и экипажей по улицам… Предметы, которые мы неопределенно относим по ведомству полиции, здравоохранения, общественных служб — но подвергнутые тщательнейшему рассмотрению острым, ничего не упускающим глазом ученого!

Взгляд Олифанта пылал неподдельным энтузиазмом, ясно показывая, что вся его недавняя вялая расслабленность была напускной.

— В теории, — неуверенно начал Мэллори, — такой подход представляется весьма перспективным, но я сильно сомневаюсь, чтобы научные общества могли обеспечить машинное время, необходимое для столь обширного и амбициозного проекта. Как вспомнишь, сколько пришлось мне воевать, чтобы провести элементарную оценку напряжений в обнаруженных мною костях… На машинное время огромный спрос. Да и с чего бы это Географическое общество взялось за такое дело? С какой такой стати станут они разбрасываться деньгами, необходимыми для экспедиционной работы? Уж скорее прямой запрос в парламент…

— Правительству не хватает фантазии, интеллектуальной смелости, да и просто трезвой объективности. Ну а если бы вам предложили машины полиции, а не того же Кембриджского института? Как бы вы к этому отнеслись?

— Вычислительные машины полиции? — поразился Мэллори. Идея показалась ему совершенно невероятной. — Ну зачем им делиться с кем-то своими машинами?

— Ночью их машины почти бездействуют, — улыбнулся Олифант.

— Бездействуют? — переспросил Мэллори. — Вот это уже крайне интересно. Но если эти машины поставить на службу науке, мистер Олифант, легко ожидать, что другие, более неотложные проекты быстро съедят все свободное машинное время. Без мощной поддержки предложение вроде вашего просто не сможет пробиться к началу очереди.

— Но в принципе вы согласны? — не отставал Олифант. — Вас смущает только техническая сторона дела или что-нибудь еще? Были бы доступны ресурсы, а основную идею вы считаете интересной?

— Прежде чем активно поддержать такой проект, я должен ознакомиться с подробным рабочим планом. Кроме того, я сильно сомневаюсь, что мое слово будет иметь какой-то вес в Географическом обществе. Вы же знаете, что я не являюсь его членом.

— Вы преуменьшаете свою растущую славу, — возразил Олифант. — Избрание Эдварда Мэллори, открывателя сухопутного левиафана, пройдет в Географическом на ура.

Мэллори потерял дар речи.

— Вот, скажем, Радвик, — небрежно заметил Олифант. — После этой истории с птеродактилем он сразу стал действительным членом.

Мэллори неуверенно откашлялся.

— Я думаю, что сто́ит…

— Я почел бы за честь, если бы вы позволили мне заняться этим делом лично, — сказал Олифант. — Все пройдет без сучка без задоринки, уж это я вам обещаю.

Уверенный тон Олифанта не оставлял места сомнениям. Мэллори склонил голову перед неизбежным. Этот журналистик не оставил ему места для маневра, тем более что членством в богатом и могущественном Географическом обществе никак не стоило пренебрегать. Новая ступенька профессиональной карьеры. Он уже видел новую аббревиатуру, приписанную к своему имени: Мэллори, Ч. К. О., Ч. К. Г. О.

— Это вы оказываете мне честь, сэр, — сказал Мэллори, — только слишком уж много из-за меня хлопот.

— Я питаю глубочайший интерес к палеонтологии, сэр.

— Удивлен, что подобный интерес проявляет автор путевых заметок.

Олифант сложил длинные пальцы домиком и поднес их к тщательно выбритой верхней губе.

— Доктор Мэллори, я обнаружил, что «журналист» — удобное расплывчатое обозначение, позволяющее заниматься любыми, пусть даже крайне необычными исследованиями. По натуре своей я человек широких, хоть и прискорбно поверхностных интересов. — Он патетически развел руками. — Я прилагаю все свои силы, чтобы служить истинным ученым, притом что собственное мое положение во внутренних кругах великого Географического кажется мне не очень заслуженным, да я к нему никогда и не стремился. Внезапная слава может иметь самые неожиданные последствия.

— Должен сознаться, что я не знаком с вашими сочинениями, — смутился Мэллори. — Я был на другом континенте и основательно запустил чтение. Надо понимать, ваши книги имели большой успех.

— Да при чем тут книги? — удивился Олифант. — Я участвовал в этой истории с токийской миссией. В Японии. В конце прошлого года.

— Кошмарный эпизод в нашем посольстве, так, кажется? Кого-то там вроде ранили? Я тогда был в Америке…

Олифант помедлил, потом согнул левую руку и оттянул безупречный манжет. Чуть повыше кисти, на внешней ее стороне, краснел длинный узкий, затянутый сморщенной кожей шрам. Ножевой порез. Хуже того — удар саблей, прямо по сухожилиям. Только тут Мэллори заметил, что два пальца на левой руке Олифанта скрючены и не двигаются.

— Так это были вы! Лоренс Олифант, герой токийской миссии! Вот теперь все встало на место. — Мэллори погладил бороду. — Напрасно на вашей карточке нет этого, тогда бы я сразу вас вспомнил.

Олифант опустил рукав, вид у него был несколько смущенный.

— Шрам от японского меча — довольно необычное удостоверение личности…

— Теперь я вижу, сэр, что ваши интересы действительно разнообразны.

Конец ознакомительного фрагмента.