Жажда

Трейси Вульф, 2020

Мой мир изменился, когда я прибыла в элитную школу Кэтмир, скрытую ото всех среди снегов Аляски. Вот она я, простая девушка, месяц назад трагически потерявшая родителей. Кэтмир – это враждебное место, полное древних тайн, и теперь это мой дом. Новеньких здесь не любят. Особенно агрессивно ведет себя Джексон Вега, глава загадочного Ордена и самый популярный парень школы. Но что-то тянет меня к нему, что-то необъяснимое. Может, он поможет мне понять, как жить дальше, или… погубит?

Глава 16

Иногда, только держа своих врагов близко, можно избежать гипотермии. Вот черт!

Я дала себе слово, что, увидев Джексона в следующий раз, не стану спасаться бегством, как напуганный кролик, но сейчас определенно не лучшее время для того, чтобы толочься рядом. Ведь все в облике этих двоих так и кричит, что они говорят о чем-то очень серьезном. И, что еще важнее, о чем-то сугубо личном.

Они подались друг к другу, но их тела не соприкасаются.

Их плечи напряжены.

И каждый из них всецело поглощен тем, что говорит другой.

Мне хотелось бы оказаться к ним поближе, хотелось бы услышать, о чем идет речь, хотя это совершенно не мое дело. Очевидно одно — если у людей такой напряженный и сердитый вид, как у этих двоих, у них определенно есть какая-то проблема, и я бы погрешила против истины, если бы сказала, что не хочу знать, в чем она состоит.

Не понимаю, почему это кажется мне таким важным — возможно, потому, что в их ссоре чувствуется какая-то интимность, от которой у меня начинает болеть живот. Что нелепо, ведь Джексон едва мне знаком. К тому же во время двух из наших четырех встреч он прошел мимо меня так, будто я вообще не существую.

Это уже само по себе недвусмысленный намек на то, что он не желает иметь со мной никаких дел.

Вот только я все время вспоминаю выражение его лица, когда он отогнал от меня Марка и Куинна в ту первую ночь. И то, как расширились его зрачки, когда он дотронулся до моего лица и вытер каплю крови с моих губ.

Когда его тело касалось моего, все мое естество замирало, ожидая возможности возродиться, ожить.

Тогда у меня не было такого чувства, будто мы с ним чужие.

Наверное, именно поэтому я и продолжаю наблюдать за ним и Лией, вопреки голосу рассудка.

Теперь они ругаются так ожесточенно, что я могу слышать их возбужденные, громкие голоса, хотя от меня до них далеко. Я не могу расслышать их слов, но мне это и не нужно — мне и так понятно, насколько они оба взбешены.

И тут Лия замахивается и бьет Джексона ладонью по той щеке, которую пересекает шрам, бьет с такой силой, что его голова дергается назад. Он не дает ей сдачи, собственно, он не делает ничего, пока ее рука не приближается к его лицу опять.

На сей раз он перехватывает ее запястье и крепко сжимает его, а она пытается вырвать руку. Теперь она вопит во все горло — звучащие в ее воплях ярость и душевная боль пронзают меня, и на глазах моих выступают слезы.

Я хорошо знаю эти звуки. Знаю порождающую их боль и ярость, из-за которой их бывает невозможно сдержать. Они исходят из самых глубин твоей души и рвут ее в клочья.

Я инстинктивно делаю шаг в сторону Лии, меня тянет к ней и эта ее боль, и чувствующийся в их перепалке надрыв. Но тут ветер усиливается, и они оба вдруг поворачиваются, воззряются на меня, и от стеклянного взгляда их темных глаз меня пробирает дрожь. Они глядят на меня так, словно они хищники, а я добыча, и им не терпится вонзить в меня клыки.

Я говорю себе, что нервничаю без причин, но все равно испытываю странное чувство, когда машу им рукой. Вчера мне казалось, что мы с Лией можем подружиться — особенно после того, как она пригласила меня заходить к ней, чтобы вместе делать маникюр и педикюр, — но очевидно, что в том, что происходит сейчас между Джексоном и ею, нет ни капли дружеских чувств. И хорошо, думаю я, ведь мне совсем не хочется встревать в ссору двух человек, между которыми явно что-то было. Но я также не хочу оставлять их наедине друг с другом, раз уж Лия распалилась настолько, что ударила своего собеседника, а он, защищаясь, схватил ее за руку.

Я не знаю, что предпринять, и просто смущенно смотрю на них, а они — на меня.

Когда Джексон отпускает запястье Лии и делает пару шагов в мою сторону, на меня вдруг накатывает такой же панический страх, как вчера, на вечеринке. И та странная завороженность, которая с самого начала всякий раз нападала на меня при встрече с ним. Не знаю, что в нем есть такого, но всякий раз, когда я вижу его, меня начинает тянуть к нему, хотя я не в силах понять почему.

Он приближается ко мне, и мое сердце начинает неистово биться.

Однако я не отступаю. Один раз я уже бежала от Джексона, но больше не стану.

Но тут Лия вдруг хватает его и тянет назад. Опасные огоньки в ее глазах гаснут (правда, в его глазах они остаются), и она радостно машет мне рукой:

— Привет, Грейс! Давай к нам.

Ну нет, благодарю покорно. Ни за что. Ведь все мои инстинкты кричат мне, чтобы я бежала отсюда со всех ног, хотя я не знаю почему.

И вместо того чтобы идти к ним, я опять машу ей рукой и кричу:

— Вообще-то мне надо вернуться в комнату, пока Мэйси не начала разыскивать меня опять. Я просто хотела немного исследовать кампус, прежде чем завтра у меня возобновится учеба. Хорошего дня!

Последнее пожелание — это явный перебор, ведь оба они взбешены, но, нервничая, я всегда либо теряю дар речи, либо начинаю нести всякую чушь, так что сейчас у меня получилось не так уж и плохо. Во всяком случае, именно так говорю я себе, когда поворачиваюсь и иду прочь — так быстро, как только могу.

Каждый шаг требует от меня выдержки, ведь мне приходится заставлять себя не оглядываться через плечо, не проверять, смотрит ли на меня Джексон или нет. Ощущение мурашек на затылке говорит мне, что сейчас он глядит мне вслед, но я пытаюсь не обращать на это внимания.

Как и на странное чувство, которое возникает у меня всякий раз, когда я вижу его. Я уверяю себя, что это пустяки, что это ничего не значит. Что я ни за что не влюблюсь в парня, в котором столько заморочек.

Но мне все равно ужасно хочется оглянуться — до того момента, когда Джексон вдруг не оказывается рядом со мной. В его глазах светится интерес, а волосы развеваются на ветру.

— Зачем тебе так спешить? — спрашивает он, преградив мне путь и пятясь, так что я вынуждена замедлить шаг, чтобы не врезаться в него.

— Да так. — Я опускаю взгляд, чтобы не смотреть ему в глаза. — Мне холодно, я замерзла.

— Так каков твой ответ? «Да так»? — Он останавливается, вынудив меня сделать то же самое, затем, одним пальцем подняв мой подбородок, все-таки заставляет меня взглянуть ему в глаза. И улыбается кривой улыбкой, от которой у меня замирает сердце, — собственно, именно поэтому я так и старалась не смотреть на него. Особенно после того, как только что наблюдала такую бешеную ссору между ним и Лией. — Или хочешь сказать, что ты правда дико замерзла?

Если приглядеться, можно все еще различить след ее ладони на его прочерченной шрамом щеке. Это бесит меня, хотя и не должно бы, если учесть, что я едва знаю этого парня. А потому я делаю шаг в сторону и говорю:

— Я замерзла. Так что извини, но мне нужно идти.

— На тебе столько всего надето, — замечает он, тем самым подтвердив, что я выгляжу так же несуразно, как чувствую себя, и снова преграждает мне путь. — Ты уверена, что замерзла и что это не отговорка?

— Мне нет нужды искать отговорки. — Однако именно это я и делаю — ищу отговорки и пытаюсь убежать от того, что я только что наблюдала. И от всех тех чувств, которые он будит во мне, хотя на самом деле мне хочется одного — обнять его крепко-крепко и не отпускать. Это нелепое чувство, нелепая мысль, но от этого слова не становятся менее реальными.

Он склоняет голову набок, вскидывает одну бровь — и мое сердце начинает биться еще чаще.

— Да ну? В самом деле?

Вот тут-то мне и следует опять начать двигаться вперед. Следует сделать что угодно, лишь бы это не выглядело так, будто я вешаюсь ему на шею. Но я не сдвигаюсь с места.

Не потому, что Джексон преграждает мне путь, хотя именно это он и делает, а потому, что все мое естество неудержимо влечет к нему. В том числе и к исходящей от него опасности. Особенно к опасности, хотя прежде я была не из тех девушек, которые рискуют просто ради острых ощущений.

Возможно, поэтому-то, вместо того чтобы обойти его и побежать к замку, что было бы правильно, я смотрю ему прямо в глаза и говорю:

— Да, в самом деле. Потому что я тебе не подчиняюсь.

Он смеется. И это самый наглый и надменный смех, который мне когда-либо приходилось слышать.

— Мне подчиняются все… в конечном итоге.

О боже! Какой козел!

Я картинно закатываю глаза, обхожу его сбоку и иду по дорожке, выпрямив спину и ускоряя шаг, — по идее, это должно показать ему, что я не желаю, чтобы он шел за мной. Потому что, когда он говорит такие вещи, мне становится неважно, что меня влечет к этому парню. Зачем тратить время на человека, который возомнил, что своим существованием он всех осчастливил?

Однако, похоже, Джексон умеет понимать язык тела не так хорошо, как я полагала, или же ему просто-напросто пополам. Как бы то ни было, он не отваливает, как ожидала я, а идет рядом со мной, не отставая, как бы быстро я ни заставляла себя идти.

Это достает и само по себе, а тут еще и эта мерзкая самодовольная ухмылка, которой он даже не пытается скрыть. И взгляд искоса, за которым следуют слова:

— Близко общаясь с Флинтом Монтгомери, ты слишком высовываешься. Лезешь на рожон.

Я игнорирую его и иду дальше, просто иду дальше.

Не дождавшись моего ответа, он продолжает:

— Дружба с дра… — Он вдруг осекается и прочищает горло. — Дружба с таким малым, как Флинт, это…

— Что? — набрасываюсь на него я, вне себя от злости. — Дружба с Флинтом — это что? О чем ты?

— Это все равно что намалевать у себя на спине мишень, — отвечает он, немного ошарашенный моим гневом. — Близко общаясь с Флинтом, ты не сможешь оставаться в тени.

— Да ну? А что же тогда могло бы означать близкое общение с тобой?

Его лицо утрачивает всякое выражение, и какое-то время я думаю, что он не станет отвечать. Но в конце концов он говорит:

— Это была бы полнейшая, совершеннейшая глупость.

Это не тот ответ, которого я ожидала, особенно от такого высокомерного и вредного типа, как он. Но его откровенность и прямота обезоруживают меня, и, хотя до этого мне казалось, что тут нечего говорить, я отвечаю:

— И все же ты здесь.

— Да. — Его темные задумчивые глаза всматриваются в мое лицо. — Я здесь.

Между нами повисает молчание — тяжелое, опасное, полное скрытых смыслов и напряженное, словно натянутый под цирковым куполом канат.

Мне надо уйти.

Ему надо уйти.

Но мы оба застыли и не сдвигаемся с места. И, быть может, я сейчас даже не дышу.

Наконец Джексон шевелится, хотя напряжение это не разряжает, и делает шаг ко мне. Потом еще, еще, пока между нами не остаются только мои объемистые одежки и тончайший слой воздуха.

По спине у меня бегают мурашки — не от холода, а от того, что Джексон сейчас так близко.

Мое сердце стучит часто и гулко.

Голова идет кругом.

Во рту сухо, как в пустыне.

Состояние остальных частей моего тела не лучше… особенно когда Джексон берет мою руку в перчатке и большим пальцем гладит мою ладонь.

— О чем вы с Флинтом говорили? — спрашивает он, секунду помолчав. — На вечеринке?

— Я не помню, честно. — Это звучит как уход от ответа, но это чистая правда. Когда Джексон прикасается ко мне, я с трудом могу припомнить даже мое собственное имя.

Он не ставит мои слова под сомнение, но уголки его губ приподнимаются в на редкость самодовольной улыбке.

— Вот и хорошо, — шепчет он.

Эта его самодовольная ухмылка почему-то помогает мне успокоиться — наконец-то, — и теперь уже моя очередь задать вопрос:

— А о чем ругались вы с Лией?

Не знаю, чего я ожидала — возможно, что сейчас у него снова сделаются стеклянные глаза или он скажет, что это не мое дело. Но вместо этого Джексон отвечает:

— О моем брате. — И его тон говорит, что он не просит сочувствия и не потерпит его.

Я ожидала не такого ответа, но тут те немногочисленные фрагменты информации, которые у меня есть, складываются в цельную картину, и у меня падает сердце.

— Хадсон… был твоим братом?

Сейчас я впервые вижу в его глазах неподдельное удивление.

— Кто рассказал тебе про Хадсона?

— Лия. Вчера, когда мы с ней пили чай. Она сказала, что… — Я осекаюсь, видя ледяной холод в его глазах.

— Что именно она рассказала тебе? — Он произносит это пугающе тихо.

Я сглатываю и быстро заканчиваю:

— Только одно — что ее бойфренд умер. О тебе она ничего не говорила. Я просто предположила, что ее бойфренд может быть…

— Моим братом? Да, Хадсон был моим братом. — Тон у него сейчас ледяной, полагаю, это нужно ему для того, чтобы не показать мне, какую боль эти слова вызывают в его душе. Но я тоже пережила утрату и уже несколько недель пытаюсь делать то же самое, так что ему меня не обмануть.

— Мне так жаль, — говорю я и беру его за руку. — Я знаю, словами твоему горю не поможешь, но мне правда очень жаль, что ты так страдаешь.

Несколько долгих секунд он молчит и глядит на меня этими своими темными глазами, которые видят так много и показывают так мало. Наконец, когда я начинаю думать, что еще тут можно добавить, он спрашивает:

— Почему ты полагаешь, что я страдаю?

— А разве нет?

Опять долгое молчание. Затем он отвечает:

— Не знаю.

Я качаю головой:

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

Он тоже качает головой, пятится, отступает на пару футов назад. Теперь моя рука сжимает пустоту.

— Мне нужно идти.

— Подожди. — Я знаю, что мне не стоит этого делать, но все равно опять беру его за руку. — Что, ты уйдешь просто так?

Он позволяет мне держать его руку одну секунду, две. Затем поворачивается и идет к пруду таким быстрым шагом, что это больше похоже на бег.

Я даже не пытаюсь догнать его. За последнюю пару дней я уяснила, что, когда Джексон Вега хочет исчезнуть, он исчезает и мне не под силу этому помешать. Так что я поворачиваюсь в другую сторону и иду к замку.

Теперь, когда я точно знаю, куда направляюсь, путь кажется мне куда короче, чем вначале, когда я блуждала по кампусу школы. Но меня не оставляет неприятное чувство — мне чудится, что за мной следят. Что, разумеется, полная чушь — ведь Джексон двинулся в другую сторону, а Лия ушла из беседки сразу после их перепалки.

Конец ознакомительного фрагмента.