Точки. Современный рассказ

Сборник, 2013

Сборник «Точки» представляет рассказы учеников А. В. Воронцова, известного русского прозаика и публициста. Андрей Венедиктович Воронцов родился в 1961 году. Автор 9 книг прозы, многочисленных критических и публицистических статей. Секретарь Правления Союза писателей России. Работал в журналах «Октябрь», «Наш современник», шеф-редактором, обозревателем «Литературной газеты», главным редактором издательства «Алгоритм». В настоящее время – заместитель главного редактора журнала «Москва» и руководитель мастерской прозы на Высших литературных курсах при Литературном институте имени А. М. Горького. Награжден юбилейной медалью «К 100-летию М. А. Шолохова», лауреат Булгаковской (2004) и Кожиновской (2009) премий. В оформлении обложки использована работа Дмитрия Плавинского “Цветок жизни”. За предоставленную электронную копию работы благодарим Игоря Цуканова.

Дмитрий Шостак

1984–2012

Окончил Российский государственный геологоразведочный университет (специальность — геммология), с 2010 г. по 2012 г. — слушатель Высших литературных курсов при Литературном институте им. А. М. Горького. Автор стихов, прозы. Публикации в сети, в интернет-журналах. Увлекался экстремальными видами спорта.

Второй

И в этот раз все началось как обычно. Александр Петрович Иваньков проснулся глубоко за полночь и никак не мог понять кто он. Ему казалось, что в нем находится два человека. Первый — тот, кто уснул накануне, у него есть взрослая дочь, жена, прожитая жизнь и небольшие проблемы со здоровьем; и второй, который сейчас лежит в его постели и думает об этом. Первый не догадывается о существовании второго, а второй знает о первом все.

Покрутившись немного, Александр Петрович встал и в темноте прошел на кухню. Личность второго проявлялась в нем, как фотография, обретая контрастность и полутени. Память из другой жизни раскрывалась теперь перед Александром Петровичем. Он вспомнил, как сидел около часа на табурете в темноте, уставившись в угол комнаты. Смотрел до тех пор, пока стена, плинтус и фиалка на подоконнике не замерли в статичную картину. Ему чудилось, будто он сидит в зрительном зале и никак не может оторвать взгляд от экрана, на котором показывают кусок кухни Иванькова, а вокруг зрители шумят и галдят, но он не может повернуть к ним голову.

В другой раз внимание второго привлекли аккуратно сложенные отбивные, которые приготовила жена. Ради игры он начал представлять, как в средние века переполненные предрассудками кухарки травили своих господ, воображая себя ведьмами, добавляя странные приправы или даже подавая человечину. Тошнота подступила к горлу, и невозможно было вдохнуть. Отбивные теперь наводили страх, сковывали на себе все мысли. Их поблескивающий жир не казался теперь свиным, слишком он был нежен и бел. Какой же жуткий ритуал придумала жена, для того что ввергнуть его в безумие. Второй понимал абсурдность и нелепость этого наваждения, и что даже в темные века такого быть не могло, но ужас был слишком реален, чтобы быть неправдой.

— Ты ходишь во сне, — сказала утром жена. — Я нашла отбивные в урне.

— Странно, ничего не помню.

Иногда второй не проявлял себя целыми месяцами, а то и годами. И, появившись, удивлялся, как изменилась жизнь первого. Если в прошлый раз в памяти молодого Саши Иванькова были только мечты о своей будущей жене, то в следующее пробуждение второй обнаруживал ее спящей рядом. Кудрявые волосы на подушке, гладкая кожа и приятный запах крема, она так и не узнала, что изменила мужу.

Потом второй удивлялся, почему в комнате неестественно тихо. «Дочка не просыпается», — отвечала память Иванькова. Этот ребенок рос очень быстро, так же быстро, как менялось отражение в трюмо. Саша становился Александром Петровичем, лысоватым и всегда уставшим человеком.

Второй был отстраненным свидетелем изменений, происходящих в Иванькове. Тот перестал узнавать в жене женщину, с которой в молодости ездил летом в деревню. Это была не та, которую вез на раме велосипеда к речке. Та плела венки из полевых трав, а эта громко дышит, когда ест.

Второй стоял у окна, смотрел, как сквозь метель просвечивали оранжевые пятна фонарей, и само окно походило на «белый шум» телевизора, будто кто-то забыл выключить его после окончания всех передач. А память первого рассказывала, что он находит утешение только в своей бухгалтерской работе, где все четко выстроено и полностью подчиняется Иванькову.

Хорошо, что бухгалтерией можно заниматься и после выхода на пенсию, иначе первый совсем перестал бы чувствовать уверенность. Взрослая дочь освободила его от тягостных телефонных разговоров и приездов. Жена ушла прошлой весной, как странно. В ее-то возрасте. Если раньше первый ждал весну, чтобы побродить по раскисшей дороге в парке, где из остатков снега торчит трава позапрошлого квартала, то теперь Александру Петровичу было, в общем-то, все равно. Его жизнь заполняли только цифры.

«Как тускло, — думал второй, — а моя жизнь, короткая череда глупых ночей. Вот уж точно — «жизнь — повесть глупца», только без шума и ярости».

Заключительная фаза зимы, весь снег сдуло, остался только лед, везде лед, прозрачный, матовый, гладкий и в буграх. Лед на деревьях, на ступенях, на машинах. Как будто весь мир превратился в пластмассовую имитацию себя. Ветер несет пенополистироловый снег над поверхностью. Все ненастоящее, как и жизнь второго, которого надо освободить.

Все знают, что лунатики иногда путают окна с дверьми, но не все знают почему.

Автобус

Автобус закрыл двери и тронулся к следующей остановке. У водителя не оказалось сдачи с крупной купюры, и я, перешагнув через турникет, направился в глубь салона. В этот ночной час пассажиров было немного: парень с девушкой в темных одеждах, оба с подведенными глазами, мужчина с рюкзаком, что-то пишущий в большой тетради, и девочка, сидящая закинув ноги на соседнее кресло. Лицо она укутала шарфом, а шапку натянула практически на глаза. Из-под шапки выбивались светлые волосы. Пройдя в середину салона, я встал за креслом, в котором сидел мужчина с тетрадью. По его резким движениям, грязному воротнику и одержимостью, с которой он царапал ручкой в тетради, было понятно, что он находился в высшей степени возбуждения, может быть, даже на грани помешательства. Я заглянул в эту тетрадь. Она была разделена на три части. В первой находились цепочки формул, во второй какие-то рисунки, а в третьей, самой большой, шло описание. Его ручка выводила мелкий, но аккуратный почерк, правда, слабо читаемый из-за плохого освещения. Я разобрал только: «…структура времени вовсе не однородна, в разных зонах она имеет разную плотность. Человек — как биологическое существо, обитает во времени только определенной для него плотности. Именно это и определяет его движение в материи. Он подобен рыбе, что, пересекая океан, движется в подводном течении комфортной ей температуры. Но это совсем не значит, что человек не может нырнуть…» Мужчина ощутил мой взгляд, с негодованием посмотрел на меня и пересел на другое место. Автобус продолжал двигаться по сонной Москве. Скрежет ручки усилился, и тогда уже я ощутил чужой взгляд, неприродно зеленые глаза смотрели на меня из щелки между шарфом и шапкой. Почему-то я смутился и отвернулся. На секунду показалось, что все объединены каким-то тайным сговором и украдкой следят друг за другом.

— Есть! — воскликнул мужчина с тетрадью, и в тот же миг свет в салоне стал более тусклым, а шум работающего двигателя перестал слышиться совсем. Я повернул голову в сторону мужчины и удивился вязкости этого движения. Будто весь автобус заполнили каким-то застывшим желе. В то же время сквозь закрытые двери в салон вплыло странное существо, похожее на морского окуня, но с человеческими руками и ногами. Такими же медленными движениями оно приблизилось к мужчине и стало засовывать его себе в рот. От этой медлительности мне стало тошно, а мужчина был крайне удивлен, он даже выронил ручку. Когда существо поглотило его, то так же, неспеша, уплыло прочь.

Яркость света восстановилась, мотор заработал, автобус тронулся дальше.

На полу догорала упавшая ручка, распространяя по салону неприятный запах.

— Зря он про рыбу написал, — подумал я и вышел на следующей остановке, чтобы избавиться от этого надоедливого запаха.

Точки

Окно выходило на замусоренную, пыльную улицу, одну из тех, каких так много в этом городе. Подобные районы оставляют легко узнаваемый отпечаток на своих обитателях. В здешней паутине переулков следует ходить осторожно, следует опасаться за свои вещи и здоровье.

Лампочка горела в пластмассовом абажуре. Скрипучий стол был застелен прожженной клеенкой, а над старым холодильником менял картинки плоский телевизор. Снаружи было пасмурно и ветрено.

За столом сидели два повзрослевших одноклассника. Саша — худой, сгорбленный, с разоблачающими его глазами. И Костя — высокий, полноватый, короткостриженный.

— У тебя тут мало что изменилось, — сказал Саша, и его глаза показали тоску.

— Кое-что все-таки изменилось, — ответил Костя, поглядывая на новый телевизор. — А ты как, все ищешь запасной выход?

— Типа того, давай еще выпьем.

Коньяк кончался, но разговор так и не клеился.

— Так вот, про нимфеток, — начал Костя. — К соседям на лето приезжала племянница. Я ее плохо помню, но теперь она подросла и ничего себе. У нее совсем небольшая грудь, белая-белая кожа и очень тонкая шея, прямо вижу, как руки ложатся. Ты, кстати, не пробовал удушение? Очень рекомендую. Ровно до той грани, пока она не начнет подозревать, что это не игра. У них такие лица тогда. Вообще все эти штуки очень будоражат. У меня есть целая система. Самое главное — все делать поэтапно. От простого к сложному, от невинных забав к самой жести. Постепенно у них стирается граница между нормой и патологией, и можно эксплуатировать по полной.

Пока Костя говорил, глаза Саши выдавали в нем последовательно раздражение, страдание, стыд и снова раздражение.

— Чего ты краснеешь, расскажешь лучше что-нибудь новое про свои осознанные сны, куда ты там еще проник?

— Ты иронизируешь, а я много думал и понял кое-что.

Костя усмехнулся:

— Я вот замутил с Гариком новый проект. У него сейчас два СТО для «бомжей», а мы хотим лечь под дилера. Под их вывеской открываем салон и официальный сервис, все красиво, девочки, блузочки. А ковыряются работяги Гарика. Я — финансовым директором. Плюс еще пару полусерых схем. Там же и подержанные тачки толкать будем. Из-за бугра битые сюда — чик! У Гарика их трали-вали-пассатижи, и ценник, как у «слегка б/у». Вот это, блядь, нормальная работа, а не твои астралы!

— Ты припомнил «астралы», да, этот опыт закончился не вполне удачно. Но он не был лишним, он тоже был необходим, как этап постижения, который в итоге привел меня к нынешнему пониманию.

Костя заржал.

— Твой поиск всегда приведет тебя в тупик, потому что того, что ты ищешь, — нет!

— Хорошая формулировка, если бы не твой контекст. С прошлой встречи прошел год, в течение которого я решил, что зря так категорично отрицаю некоторые твои техники. Гипноз, например, очень может помочь. Приблизить тебя к первоисточнику, если ты позволишь, конечно.

— Валяй, обещаю, что не буду тебя поправлять.

— Итак, смотри внимательно на стакан и просто слушай меня.

Каждый из нас замечал, что мы редко генерируем собственные мысли, чаще всего мы жонглируем чужими мнениями и понятиями. А если взять концепцию «мира сотворенного», то и наша физическая жизнь есть продукт чужой мысли, мысли Творца.

— Не ново, дальше.

— Бог-создатель, после завершения своего творения самоустранился. А мы продолжаем жить. Почему? Потому что другая сущность наделяет нас жизнью. Назовем ее Буддой. Слышал выражение «мир существует только в сознании Будды». Именно сознание Будды вселяет в созданный мир жизнь.

Вот хрустальный стакан, принято считать, что он изготовлен на фабрике безымянным рабочим, но на самом деле стакан только что возник в голове Будды. Смотри внимательно на игру света в хрустале, дотронься и ощути маленький скол, здесь, сбоку. Все это существует только одно мгновенье, и в следующее, когда Будда перестанет о нем думать, стакан исчезнет.

Постарайся сейчас представить все, что ты видел, знаешь о мире и о себе самом, все, что ты называешь «я» и «не-я»; представь все это чем-то одним, очень простым и понятным.

Костя, ты очень близко. Чувствуешь, изменилось?

И два последних откровения для тебя.

Будда на самом деле

Читатель,

а мы всего лишь точки

типогра

фской

кра

ск

и

.