На поводу у сердца

Тори Майрон, 2021

Может ли моя жизнь стать еще хуже? Когда-то я зареклась даже в мыслях не задаваться этим вопросом, ведь мне давным-давно известно – хуже может быть всегда. И один властный мужчина с мистической силой и одержимым желанием заполучить меня полностью подтверждает это суждение, а моя дурная привычка – врать чаще, чем дышать еще и добавляет моей жизни лишних проблем, с которыми совершенно не знаю, как справиться. Да и получится ли справиться вообще – неизвестно. Лишь одно я знаю точно – я не сдамся! Потому что я никогда не сдаюсь… По крайней мере, без боя.Продолжение истории "В ритме сердца"Содержит нецензурную брань.

Глава 6

Николина

Стоит задаться этим вопросом, как неоднократные сигналы моего смартфона на корню уничтожают всю веру в лучший исход. Врубают здравый смысл и быстро заставляют меня отшагнуть от Остина назад, а его — подозрительно нахмуриться.

— Кто это тебя так сильно хочет? — спрашивает он с любопытством, отмечая длинную череду звуков входящих сообщений.

— Не знаю… Скорее всего Эмилия, — прячу сотрясающее всё тело волнение под улыбкой и вчитываюсь в послания того, кто хочет меня крайне неадекватно для одного человека.

Unknown: «Если»

Unknown: «Не желаешь»

Unknown: «Создать»

Unknown: «Проблемы»

Unknown: «И своим близким тоже»

Unknown: «Не забывай»

Unknown: «Кому»

Unknown: «Ты принадлежишь, Лина».

От страха, близко граничащего с удушливой паникой, меня прошибает до леденящего пота. Какая же я всё-таки наивная и глупая. О чём я вообще думаю? На что надеюсь? От этого шторма мне ничто не поможет укрыться. Адам не только меня уничтожит, но и всех в моём окружении, кто попытается мне помочь.

В состоянии аффекта я начинаю беспокойно озираться по сторонам, но кроме влюблённой парочки и группы катающихся на скейтбордах подростков больше никого подозрительного не замечаю.

Чёрт бы побрал Адама! Он что, приставил ко мне невидимку? Как такое возможно, что я ни разу его даже мельком не замечала? Где он? Кто он? Как он всё видит и слышит? А может, их несколько? Ужас! С каждым днём это начинает напрягать меня всё больше — спокойствия я уже давно лишилась, но скоро лишусь ещё и ума.

— Что такое, Ники? Кого ты так выискиваешь? — тревожный тон Остина отрывает меня от поисков долбанного шпиона, а теплая рука на моём лице слегка притупляет панику, что тут же накатывает по новой, когда айфон опять начинает звенеть в моих руках.

Unknown: «Не забывай и то, что я не буду предупреждать дважды».

Дочитываю сообщение и шустро отрываю от себя ладонь Остина, который теперь выглядит вконец обеспокоенным моим странным поведением.

— Да что с тобой такое?! Кто и что тебе написал, раз ты так занервничала? — он порывается вытянуть из моей руки смартфон, но к счастью, я успеваю закинуть его обратно в сумку.

— Ничего. Со мной всё нормально. Просто показалось, что кое-кого увидела.

— Кого?

— Не важно.

— А написал кто?

— Тоже не важно.

— Это ещё как понять?

— Что?

— У тебя появились от меня секреты? — его вопрос бьёт наотмашь.

Если бы только знал, Остин, если бы только знал.

— Какие секреты, Остин? Конечно, нет, — иронично усмехаюсь.

— Нет, говоришь? Тогда покажи телефон.

— Чего?

— Покажи, кто тебе написал.

— Ты прикалываешься? — вскидываю брови в удивлении, стараясь унять дрожь в коленях.

— Давай показывай, — повторяет он помрачневшим голосом и выставляет руку вперёд, всем своим видом доказывая, что он не шутит.

— Не буду, Остин. С каких это пор мы лазим по чужим телефонам? — от страха непроизвольно отодвигаю сумку подальше от него.

— А с каких это пор ты мне что-то показывать боишься?

— Ничего я не боюсь!

— Тогда покажи, и закончим дискуссию.

— Нет. Я не буду ничего показывать.

— Значит, скрывать тебе всё-таки есть что?

— Нет, нечего, но я не собираюсь тебе показывать свои переписки. Не слышал об уважении к чужой личной жизни? — произношу я, и Остин резко меняется в лице.

— Личной жизни? Так у тебя кто-то появился? — его откровенное удивление задевает меня до глубины души.

— А что? Ты считаешь, на меня никто посмотреть не может как на женщину? — выплёвываю я, не скрывая обиды.

— Нет, Ники… Нет… Я так не считаю… Просто… — он ненадолго замолкает, будто не может подобрать нужных слов.

— Что просто? То, что ты привык смотреть на меня как на сестру, не значит, что другим мужчинам я не могу понравиться иначе, — воинственно скрещиваю руки на груди, хотя, по правде говоря, хочется выть белугой от досады.

— Так, значит, другой мужчина есть?

— И опять это удивление, — недовольно фыркаю я.

— Николина!

— Что?

— Отвечай!

— Может, и есть.

— Может или есть? — цедит сквозь зубы Остин.

Теперь он ещё и злиться на меня вздумал?

— Это не твоё дело, но да, есть! — бросаю я до того, как успеваю подумать.

Господи, Николь, да что с тобой такое? Тебя хлебом не корми, дай солгать, что ли?

— Не моё дело? — на выдохе изумляется он. Венка на его лбу начинает пульсировать от злости. — Это ещё как моё! Кто он?! Откуда вообще взялся?! Я его знаю?!

— Почему ты на меня кричишь? — неслабо торопею я.

— Я не кричу! — кричит он. — Давай отвечай, Николь!

— Я ни на что не собираюсь отвечать! Ты чего так взъелся, Рид? Ну появились у меня отношения с кем-то, и что?

— Отношения?!

Ох, чувствую, с каждой новой абсолютно бессмысленной ложью я распаляю его ещё сильнее.

— Так у вас что, всё серьёзно? И как давно? Кто это? Почему мне не сказала?

— Это что ещё за допрос такой? Разве я должна тебя посвящать в такое?

— Конечно, должна!

— С чего это вдруг?

— Потому что… — выкрикнув, он обрывает себя и сжимает кулаки до хруста. Несколько раз глубоко вдыхает и лишь затем продолжает: — Потому что я должен с ним познакомиться.

— Познакомиться? Ты сейчас шутишь?

Я правда надеюсь, что он шутит, потому что иначе где я опять окажусь?.. Правильно: в жопе.

— Какие шутки, бля*ь? Я хочу узнать, кто к тебе клинья подбивает!

Я хмурюсь от его наезда. Заметив это, Остин поясняет:

— Ну… это… чтобы убедиться, что он нормальный парень.

— Ещё чего придумал?! Напомни-ка мне, пожалуйста, Остин, ты хоть раз приводил ко мне на проверку своих девушек перед тем, как трахнуть? — каждое слово отдаётся колкой болью между рёбер.

— Это другое, — заявляет он, подбрасывая дров в костёр моего негодования.

— Другое? И в чём разница?

— В том, что ты девочка и я не хочу, чтобы какой-то козёл к тебе прикасался… точнее, чтобы смел тебя обижать, — нервно объясняет он, в который раз убивая меня своей излишней братской заботой.

Её из него, по ходу, никогда не искоренить. Как же я её терпеть не могу! Прямо-таки ненавижу-у-у!

— Да не девочка я, Остин! Я давно не маленькая девочка, которая не может за себя постоять! И это лишь твоя проблема, что ты всё никак не хочешь этого понять!

— О-о-о! Это я как раз таки прекрасно понял, — он окидывает беглым взглядом мой новый внешний вид. — Ты это для него так вырядилась?

— Ни для кого я не выряжалась!

— А к чему тогда эти изменения?

— Ни к чему. Просто захотелось.

— Просто захотелось, значит, — криво ухмыляется Остин, ни капли мне не веря. — А мне просто хочется узнать твоего хахаля. Познакомь нас.

— Нет.

— Ещё как да.

— Нет, Остин, не буду, — твёрдо стою на своём.

Ведь нет, мать его, никого хахаля. Нет! И кто меня за язык опять дёрнул ляпнуть это?

— Значит, ты с ним больше не увидишься! — отрезает он, скрещивая руки на груди.

— Ты совсем обалдел, Рид? — возмущаюсь я, чуть ли не раскрывая рот от удивления.

Да, видеться не с кем, но его заявление жутко выводит меня из себя.

— Это ты обалдела! Я же о тебе забочусь в первую очередь, а ты, как всегда, споришь и упираешься. Если не хочешь нас знакомить, значит, имею смелость предположить, что с парнем что-то не так.

— Да всё с ним так, Остин.

— Тогда почему ты отказываешься представить ему меня?

— Ну потому что… — бурчу я, не зная, что придумать.

— Это не причина.

— Потому что не хочу… пока.

— А когда захочешь?

— Не знаю. Но пока не хочу. Когда будет что-то серьёзное, ты узнаешь первым, а сейчас мы лишь на стадии знакомства, — вполне правдоподобно проговариваю я, но Остин не унимается, морально давя на меня пристальным взором.

— Вот и отлично. Вы знакомитесь, и меня заодно с ним познакомь.

— Нет! — раздражение во мне достигает передела.

— Николь!

— Остин!

— Я не успокоюсь, пока не узнаю его!

— Что именно ты хочешь знать? Он не из местных бандитов Энглвуда, не связан с криминалом, на жизнь зарабатывает честным трудом, родом из обычной семьи, на несколько лет старше меня. Этой информации хватит, чтобы отстать от меня со своей чрезмерной опекой?

— Нет! Я должен проверить его лично, чтобы быть уверенным, что он достоин тебя.

— Достоин меня? Ты что, решил врубить режим строгого отца? Господи, уши мои бы это не слышали!

— Вот и не слушай, а я хочу проверить его основательно.

— Да что ты собираешься в нём основательно проверять? Длину члена измерять, что ли, будешь?! Так с этим я сама могу на отлично справиться! — в сердцах выплёвываю я и мигом замолкаю, наблюдая, как у Остина отвисает рот, а правое веко начинает подрагивать.

От шока? От гнева? От неверия, что это произнесла его «маленькая Никс»? А может, от всего вместе? Не знаю, но пока он одним лишь только взглядом пробивает в моём лице дыру, я успеваю уже тысячу раз пожалеть, что умею разговаривать.

— Так ты с ним уже… — не узнаю его звенящий злостью голос.

Мне становится совсем не по себе, и я решаю признаться:

— Нет! Нет, Остин! Успокойся! — склоняю от стыда голову вниз. — Пусть и это тоже тебя никоим образом не касается, но нет… У меня ничего ни с кем не было, так что отменяй свой взрыв ядерной электростанции. Это я, не подумав, ляпнула.

— А может, не подумав, сказала правду?

— Мне тебе что, справку медицинскую представить, папочка? — ехидно отвечаю я, с трудом выдерживая его свирепый взгляд.

Мы вновь замолкаем в напряжении на энное количество секунд — это, похоже, уже начинает быть нашим новым обычаем. Только на сей раз давящую на виски тишину нарушает Остин:

— Я не понимаю, в чём проблема, Ники? Я ещё с прошлой нашей встречи чувствую, что ты что-то скрываешь от меня. Или теперь уже лучше говорить «кого-то»? И я в самом деле не нахожу причин, почему ты это делаешь. Разве я когда-то от тебя хоть одну свою девушку скрывал? — его размеренно суровый голос пробирает до костей чувством вины и сожаления.

— Нет, не скрывал, — с щемящим ощущением в груди признаю я.

Ты никогда мне не врал, Остин, а я это делаю постоянно. И как остановиться — не знаю.

— Тогда почему это делаешь ты?

— Я тоже ничего не скрываю, просто хочу немного подождать, вот и всё. Я же знаю тебя, как никого другого: ты со своим стремлением уберечь меня от всего мира попрёшь на бедного парня с расспросами, как бронированный танк, а я не вижу смысла подвергать человека подобному, пока в этом нет необходимости. Я познакомлю вас, если наше с ним общение перерастёт в нечто большее, — исподлобья смотрю на него, про себя умоляя, чтобы он, наконец, отставил в сторону эту нелепую, сотканную изо лжи тему.

— Ладно, чёрт с тобой, не хочешь — не знакомь!

И мои молитвы таки были услышаны — он сдаётся. Однако радуюсь я его отступлению недолго, потому как Остин возвращается к другому неблагоприятному разговору, что вечно доводит нас до ссор.

— В любом случае возможности превращать ваше общение в нечто большее у тебя не будет. Ты должна подумать о своём будущем и начать придумывать танец для поступления в «Натиду».

— Остин… — заведомо готовясь к новому спору, устало запрокидываю голову назад.

— Нет! Ничего не хочу больше слышать про твою маму! Всё это полнейший бред, который прочно засел в твоей голове ещё с детства. Но тебе пора от него избавляться. Причём уже давно пора.

— Ты в самом деле сейчас назвал мою маму бредом и сказал, что мне надо от неё избавиться?

— Да, именно это я и сказал! Ты не ослышалась. И если потребуется — повторю ещё сотни раз, пока до тебя наконец не дойдёт, что тебе нужно оставить этих алкашей одних и валить из Энглвуда, — крайне ожесточённо выдаёт он.

— Остин, прекрати! Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.

— Можешь и сделаешь!

— Нет! Не сделаю! Как, по-твоему, я смогу спокойно жить, зная, что она здесь одна медленно уничтожает себя.

— Я не понимаю, как ты можешь жить рядом с ней и каждый день смотреть, как она это делает. Как же ты не поймёшь, что Юна никогда не захочет выбраться из всего этого дерьма? Её в нём всё устраивает! Она лишь тебя ежедневно затягивает всё глубже и глубже.

— Не говори так, я всё ещё надеюсь, что она захочет измениться. И я должна быть рядом, когда это случится.

— Ники, да сколько можно всю эту бредятину нести?! Что у тебя в голове творится? Ты же по жизни не наивная овечка, верящая в волшебные сказки, но почему-то, когда дело касается твоей мамы, ты превращаешься в безмозглую идиотку, что годами позволяет сидеть у себя на шее. Нравится, когда используют и вытирают об тебя ноги? Нравится быть дойной коровой, которую никогда даже не благодарят за все её труды? Этого ты хочешь в своей жизни?

— Остин… зачем ты так? — одними губами шепчу я, глядя на его разгневанное лицо с изумлением.

Честно, сколько помню наши перепалки, подобного он мне ещё никогда не говорил.

— Как так? Жестоко? Ты это имеешь в виду? Так по-другому ты не понимаешь! Сколько раз я уже пытался достучаться до тебя по-хорошему? Сколько?!

— Много, Остин, много! Настолько, что мог бы уже наконец принять моё решение и прекратить трепать себе нервы, — бормочу я и тут же подпрыгиваю на месте от его гневного возгласа:

— Да чёрта с два я это приму!

Не успеваю ничего понять, как Остин подлетает ко мне, опускает руки на мои плечи и начинает трясти с такой силой, словно жаждет вбить в мою голову каждое слово.

— Это не решение, а просто бестолковое, никому не нужное самопожертвование. И всё ради чего? Ради кого, Ники? Ради женщины, которая, кроме бутылки и своего альфонса, никого не видит? Ради той, кому плевать на свою родную дочь? Ради той, что никогда за всё наше детство не пришла ни на одно родительское собрание и не посетила ни одного твоего представления? Юна же даже смотреть никогда не хотела на то, какое чудо ты сотворяешь в танце!

— Не говори мне этого, — лепечу я, с каждым пройденным мгновением всё сильнее давясь комком обиды.

Но Остин, по всей видимости, лишь начинает разогреваться и совершенно меня не слышит.

— Ты хочешь жертвовать собой ради женщины, которая забыла о тебе на несколько месяцев в самый тяжёлый момент твоей жизни? Ради женщины, которая лежала и убивалась своим горем, позабыв о дочери? Оставила её тогда, когда как никогда должна была окружать любовью и заботой? Ради той, что скинула на подростка всю свою ответственность — сначала дом, оплату счетов, а в конце ещё и себя с постоянными долгами Филиппа? И ради этой женщины ты собираешься пожертвовать своими мечтами? Ты сказала, Ники, что всё ещё ждёшь, что она изменится? Что в одно прекрасное утро твоя мама проснётся с желанием вернуть всё как было? Так послушай и ты меня! Послушай правду и прими её! Она не изменится! Никогда этот день не настанет! НИ-КОГ-ДА! Прекрати же быть такой наивной дурой, Николина! Твой отец погиб почти тринадцать лет назад. Тринадцать! Не дней! Не недель! А лет! Разве это недостаточный срок, чтобы смириться с тем, что та, кем сейчас является Юна Джеймс, и есть она настоящая? Алкоголичка с многолетним стажем, которой ты совершенно безразлична, — и есть твоя мама, а той женщины, что ты столько лет отчаянно надеешься вернуть — её нет. Нет её, слышишь? Это всего лишь призрак, который ты не можешь отпустить. Но его нужно отпустить, Ники. Иначе рано или поздно призраком станешь ты сама, и тогда уже будет поздно что-либо делать. Прекрати гробить свою молодость ради женщины, которая того не заслуживает! Ей всегда было насрать на тебя, сейчас насрать и всегда будет насрать! Пойми же это наконец!

Никогда он ещё не кричал на меня с таким отчаянием и жаром. Никогда не смотрел столь пронзительно, гневно, остро, словно всё сказанное им хочет ещё и на коже отпечатать шрамами. И пусть взрослая часть меня понимает, что Остин абсолютно прав. Во всём. В каждом злобном слове, что он прокричал мне в лицо. Душа той маленькой, плачущей девочки, что всё ещё таится во мне, неумолимо обливается кровью, сжимаясь от агонизирующих спазмов, пробуждающих во мне демоническую сторону, которая заставляет меня прокричать:

— Может, моей маме на меня и насрать, но по крайней мере она не оставила меня ещё младенцем возле чужой двери, как ненужный кулёк с мусором, а затем не свалила в закат без всяких угрызений совести и переживаний о том, успеет ли бабушка обнаружить подкидыша раньше, чем кто-нибудь из мимо проходящих соседей! — язвительно чеканю я, мгновенно захлёбываясь своим же ядом.

Резко закрываю свой рот ладонями, с ужасом надеясь, что брошенная в порыве злости фраза испарится в воздухе, так и не добравшись до его слуха. Но она добирается, отражаясь на лице горькой гримасой и заставляя его отшатнуться от меня.

Но я не хотела давить на его детскую рану. Даже в мыслях не было задевать его так. Эти слова о мерзком поступке его матери вылетели поневоле. Это получилось случайно, потому что он сделал мне больно, разбередив мою чувствительную зону, которую я никому не позволяю касаться. Но я не хотела этого говорить. Не хотела! О чём сразу же ему и сообщаю, поднимая на него полный сожаления взгляд.

Однако Остин не успевает ничего ответить: трель смартфона вновь прерывает нашу гнетущую паузу, лишь на сей раз звон доносится не из моей сумки, а из его кармана.

— Что опять, Мэгги?! — ответив на вызов, срывается Остин. — Ещё часа не прошло с нашего последнего звонка! Что с тобой сегодня такое?! Я же сказал, что скоро буду, и тогда поговорим! Сколько можно звонить без причины?!

Несколько секунд я слышу приглушённый, извиняющийся голосок бабушки, ощущая новую порцию вины.

— Тебе не следовало на неё кричать. Она не виновата, — блею я, когда он сбрасывает вызов.

— Знаю, чёрт побери! Знаю! Просто не сдержался! — ругается Остин, сдавливая пальцами виски.

— Покричи лучше на меня, и станет легче.

— Не буду я на тебя больше кричать, — он прикрывает лицо руками, устало выдыхая.

Я вижу, насколько взвинчено его состояние, но всё равно хочу извиниться ещё раз.

— Остин, прости меня, я не…

— Не надо, Ники. Ты всё верно сказала. Я это заслужил.

— Никто не заслуживает услышать подобное от друга, — протестую я.

Хочу взять его руку и сжать её крепко-крепко, но не могу рисковать, лишний раз дразня Харта.

— Да уж… друга, — с грустью усмехается он. — Я тоже тот ещё друг — наговорил тебе гадостей неимоверных. Если кому и нужно извиняться, так это мне.

— Нет, не нужно, — досадливо поджимаю губы. — На правду ведь не обижаются.

— И тем не менее я тебя обидел… Прости за это, Ники. Твоё счастье — для меня всё, и я не хочу быть причиной твоей грусти. Но чёрт! И ты должна меня понять — не могу я больше терпеть твоих страданий. Не могу. Не хочу я такой жизни для тебя.

— Я понимаю, — бурчу себе под нос, обхватывая себя руками.

— Понимаешь, но, как всегда, не то, что надо, — сокрушённо вздыхает он, запуская руки в свои волосы. — И я не отстану от тебя, пока ты не согласишься уехать отсюда. Так и знай! Но боюсь, если мы продолжим этот разговор сегодня, я наговорю тебе ещё и не такого дерьма. Будет лучше оставить всё до завтра. А сейчас… уже вечер, мы оба устали, я несколько часов провёл в дороге, да и Мэгги ждёт меня не дождётся, поэтому поехали домой, — произносит он, смягчив голос, но глаза по-прежнему сверкают грустью и негодованием.

Я ничего ему больше не отвечаю, лишь молча соглашаюсь и, потупив взгляд в землю, смиренно следую за ним.

Да уж… Не думала я, что наша встреча, вернувшая мне все светлые и положительные эмоции, закончится на столь печальной ноте и мы пойдём к машине в полном безмолвии, варясь каждый в своих мыслях. Точно так же проведём и весь путь до Энглвуда, даже не глядя друг на друга. И лишь подъезжая к дому, тревожный голос Остина вытянет меня из глубоких раздумий.

— Что-то случилось.

Стоит только устремить взгляд в окно, как мои лёгкие опустошаются, а кожу сковывает льдом. Я вижу возле нашего подъезда столпотворение людей рядом с автомобилем скорой помощи.

— Боже! Неужели что-то с мамой? — произношу вслух единственный страх, что порабощает всю мою сущность.

Открываю двери и вылетаю из машины раньше, чем Остин успевает до конца остановиться.

— Ники, подожди!

Слышу его возглас за спиной, но не собираюсь обращать внимания. Я должна узнать, что с мамой всё в порядке. Что это не к ней приехали врачи. Что это не её прикрытое белой простыню тело выносят на носилках из подъезда. Это не её труп повергает всех соседей в онемелый шок. Это не может произойти со мной. Не может! В моей дерьмовой жизни не случится то, чего я пережить однозначно не сумею.

— Да подожди же ты! Я всё узнаю!

Но я не жду, а голос Остина раздаётся от меня всё дальше и тише, как и все остальные голоса людей. Они будто отдаются многократным эхом где-то вдалеке, когда я прорываюсь сквозь толпу соседей и, игнорируя возмущения врачей, срываю простыню с лица покойника.

Мгновенье — и я будто заново рождаюсь. Начинаю дышать. Слышать. Мыслить. Наполняюсь облегчением. Это не мама. Не мамино тело. Не её светлые пряди и помятое лицо. Это не она. Не она! С ней всё в порядке! Она жива!

Мне кажется, мой протяжный выдох был слышен даже на другом конце города. Однако облегчение окутывает меня недолго.

Секунда… три… пять… десять…

И все мои мышцы вновь наполняются свинцом, неконтролируемый ужас охватывает каждую клетку мозга, когда я чётко осознаю, что за мёртвый человек лежит перед моими глазами.

Этого не может быть. Не может. Не может…

И, честно, не знаю, сколько бы я так продолжала стоять, оторопело глядя в знакомое лицо, если бы моё сознание вдруг не прорезало острое, как скальпель, предположение о том, что к её смерти может быть причастен Адам.

— Что случилось?! Что с ней случилось? Говорите! Что? — словно в беспамятстве налетаю с вопросами на одного из рядом стоящих работников скорой помощи.

— Успокойтесь, девушка! — он пытается ослабить мою цепкую хватку на своей руке, но у него не получается.

— Скажите мне, что с ней случилось?! — всматриваюсь в упор в хмурую физиономию врача, не собираясь давать ему пройти, пока он не ответит.

— Инфаркт… Женщине удалось самой вызвать скорую, но к моменту нашего приезда, к сожалению, она уже была мертва. Пришлось выламывать двери. Вы её родственница?.. — он говорит что-то ещё и вроде даже начинает задавать вопросы, но я полностью отключаюсь от его слов и во второй раз за последнюю минуту вздыхаю с облегчением.

Адам не виноват. Адам ничего не сделал. Он тиран, эгоист, мистический фрик, но он не убийца. Не убийца. Он не лишит невинного человека жизни из-за ненормальной похоти к женщине, а на моих руках не будет чей-то крови. Конечно, не будет. Как я вообще могла о таком подумать?

Тяжеленный камень вмиг спадает с моего сердца, однако радости и расслабления я не ощущаю. Лишь давно не испытываемое чувство скорби начинает нещадно сдавливать внутри мне все органы и кости.

Вновь повернув голову к умершей женщине, я чувствую, как гортань схватывают безжалостные тиски, нестерпимый жар опаляет всю область груди и шеи. Я даже не замечаю, что продолжаю крепко держаться за руку врача, до тех пор, пока не слышу суровый голос Остина, который лишь сейчас сумел добраться до меня.

— Ники, нельзя же так. Отпусти человека, и тебе нужно отойти от…

И тут мой любимый голос мгновенно угасает. Я ощущаю, как приблизившаяся ко мне сзади фигура резко вздрагивает и сразу же замирает без движения.

Не знаю, где нахожу в себе смелость обернуться к нему, но, сделав это, устремляю взор в побелевшее, как полотно, лицо Остина и разом понимаю — нет в моей жизни никаких тревог, проблем и нерешаемых дел. Нет никого, кого стоит бояться. Нет магии и чувств, с которыми нельзя было бы справиться. Нет ничего, что сравнилось бы с той разрывающей всё нутро болью и страхом, что я считываю с его застылого лица, когда Остин достаёт из кармана телефон, по памяти набирает чей-то номер и, приложив трубку к уху, молчаливо ждёт, пока ему ответят.

— Остин… кому ты звонишь?

Обхватываю его руку дрожащими пальцами, не видя ничего вокруг, кроме его рассеянного взгляда.

— Остин, прошу… ответь… кому ты звонишь? — повторяю я, притрагиваясь ладонью к его щеке, и лишь тогда он обращает своё внимание с бездыханного тела на меня.

— Я звоню Мэгги… Она же мне буквально полчаса назад звонила… Хотела что-то сказать… А я не… Я не выслушал её… — тихо произносит Остин.

Я намертво прижимаюсь головой к его груди и обнимаю так сильно, насколько мне только хватает сил. А затем держу его в своих руках, ни на секунду не отпуская, пока он раз за разом настойчиво звонит, наотрез отказываясь принимать один неподвластный никаким исправлениям факт — Мэгги ему больше никогда не ответит.