Проценты счастья и граммы радости

Тоня Третьякова, 2023

Это история о том, как семья с тремя детьми, котом и приходящей свекровью справлялась с внезапно нахлынувшей катастрофой. Когда трехлетняя Дана попала в реанимацию с диагнозом «диабетическая кома».Я начала писать эту книгу, потому что пройдя через кошмар реанимаций и сумасшедший дом личной адаптации, поняла – с пугающим диагнозом жизнь не закончилась, мир по-прежнему может быть смешным, уютным и добрым к тебе.

Глава 1

Я всегда боялась инвалидов. Казалось, задержи на них взгляд дольше обычного, и тебя втянет туда — в болезнь, в мир страшной сказки, полной чудовищ, запретов и отчаянной надежды на чудо.

Вот и сегодня, засмотревшись в окно на интересные — насквозь прошнурованные — задние карманы джинсов, я резко отвернулась. Джинсы были надеты на мужчину, чья походка явно выдавала в нем человека, страдающего полиомиелитом.

— Мам, на что ты смотришь? — спрашивает дочь.

— На шнурочки, — честно отвечаю я. Не говорить же, что пялюсь на чужую попу?

Вообще, к попам я неравнодушна: всегда отмечаю их наличие или отсутствие. Мой муж, профессор литературы, тоже. Собственно, я и замуж-то вышла во многом благодаря этой части тела. Хотя Леша бормотал что-то про общность интересов и мои прекрасные глаза, но я-то знаю, что моя пятая точка сыграла в этом событии не последнюю роль.

Наша старшая дочка, девятилетняя Майя, может похвастаться отменной стройностью. Зато младшая, Данюша, пошла в меня по части попы. Ей всего три, но уже понятно, что «неизлечимой женской болезнью плоскопопием» она страдать не будет. Отсутствием аппетита тоже.

— Завтра будут выбирать старосту класса, — ковыряется в тарелке Майка. — Может быть, я буду старостой…

— Нет! Нет! — вскрикивает младшая.

Ложка летит на пол.

— Данюша, почему ты так протестуешь?

— Не хочу, чтобы Майя была старой.

Старшая закатывает глаза, я умиленно шмыгаю носом и облизываю поднятую ложку:

— Ты ж мой сладкий персик! Любишь сестру.

— Мам, какая любовь? — возмущается черная голова. — Я не хочу, чтобы у меня была тупая сестра. Она просто не знает, что такое староста.

— Вот и объясни ей, — предлагаю я.

— А можно мне еще водички? — спрашивает довольная рыжая макушка.

— Ты ж только что два стакана выпила.

— Не давать ей воды, — влезает в разговор Леша. — Она вчера всю постель зассала. Мне пришлось менять. Не давать!

Персик начинает рыдать. В комнате откликается месячный Женька.

— Ой, да делайте, что хотите, — машу руками я, удирая к сыну.

Дипломатичная Майка за моей спиной предлагает отлить два глоточка в маленькую чашечку. Наперевес с сыном возвращаюсь обратно. Если у вас в гостях свекровь, то внезапное исчезновение может быть приравнено к заговору.

— Чувствуешь, что сын — это другое? — спрашивает Клавдия Анатольевна, тиская маленькую пятку.

Она подразумевает «ты любишь его больше?» И ведь, казалось бы, преподаватель вуза, должна понимать, что есть вопросы, на которые не существует ответа. Если бы я ее спросила, кто лучше: Пушкин или Толстой? Небось своим студентам таких каверзных задач не задает. Хмыкаю, делая вид, что пытаюсь перехватить малыша поудобнее. Хотя куда уж удобнее: в месячном возрасте дети напоминают аккуратные батончики и весят совсем немного, так что держать их на руках — одно удовольствие.

— Неужели и с третьим ребенком не прочувствуешь, что высшее счастье женщины — заниматься детьми? — удивляется Клавдия Анатольевна. — Ладно девочки. Но ведь теперь у тебя есть сын.

С размаху тыкаю в кнопку чайника, свекровь любит очень горячий чай. Практически переходящий в кипяток. «От вас даже чайник кипятком писает», — хочу сказать я, но вспоминаю, что с некоторых пор являюсь почтенной матерью троих детей. Делаю глубокий вдох.

За полтора месяца жизни с сыном этот вопрос мне задали уже раз восемь. И все случайно встреченные на остановке знакомые верят, что я сразу, не отходя от урны, начну выкладывать им сокровенные тайны сердца. Ха! Так и тянет сказать: мечтаю сдать двух детей в детдом и оставить только одного. Угадайте, кого?

Приходится скрывать страшную правду: никакой тайны нет, я тупо люблю всех детей одинаково сильно. Делаю страшные глаза и многозначительно шевелю бровями. Каждый расшифровывает это по-своему.

— Всегда знала, что один ребенок лучше, — соглашается моя школьная учительница, у которой уже есть правнук в Америке. — Любишь его больше всех — и всё. Вот как я свою Дарину. Не представляю, как бы я могла любить кого-то еще!

— Муж очень нечестно относится к детям, — признаётся одноклассница Катя. — Глафире всё-всё покупает. А на Колю ругается.

— С Ромочкой нам вместе хорошо, а Егор уже всё, отрезанный ломоть. Да мне всегда без него лучше было, — рассказывает соседка по подъезду. — Он и пить начал в последнее время, сошелся с какой-то шалашовкой.

Почему в жизни получается такая несправедливость, что одних любят больше, а других меньше? Хотя эти другие, кого меньше, нисколько не хуже. И если кто-то начал пить, так попробуйте не начать, когда вы из тех, кого меньше. Неужели я со временем тоже должна выбрать самых и не самых любимых?

«А Клавдии-то Анатольевне каково? — вдруг осеняет меня. — Пришла такая я и увела ее маленького милого Женечку, то есть Лешеньку. Короче, ребенка. А она еще в гости ходит, помогает. Чай пьет. Кремень, а не женщина!»

Достаю из холодильника банку с заветным сливово-апельсиновым вареньем.

— Кушайте-кушайте, вы с работы, устали, — нежно воркую я, придерживая Женьку, который пытается прослюнить мой халат насквозь. — Мы тоже пойдем немного подкрепиться.

Устраиваюсь в спальне. Сын приноравливается и с умиротворенным чмоканьем приникает к груди. Длинные ресницы топорщатся маленькими противотанковыми ежами. Чувствую, что отрубаюсь. Из дремотного состояния вырывает боль: кто-то вонзает иголки мне в бедро.

— Ой! — с подозрением вглядываюсь в туго запеленатого сына. Но он, во-первых, спит. Во-вторых, никак не мог дотянуться до моей коленки. В-третьих, откуда бы ему взять иголки?

Покрывало рядом шевелится, и из-под него вылезает когтистая лапа.

— А-а-а! Вот он, гад, — шепотом ору я. — Леша! Клавдия Анатольевна! Заберите животное! Он меня когтит! Отнимает у Женьки еду! Помогите!

В спальню заглядывает Майя.

— Бабушка уже ушла, давай возьму, — неразборчиво предлагает она, пережевывая что-то очень большое и шоколадное.

Убегающие шоколадные слюни вытираются руками, руки — штанами.

Майка в последнее время стала ужасной неряхой. Она отказывается чистить зубы, аргументируя тем, что молочные зубы всё равно выпадут, зачем стараться. После этого Леша на любые препирательства по поводу чистоты стал отвечать одинаково:

— Я не буду мыть уши!

— Правильно. Это молочные уши, они отпадут.

— У меня не грязные руки!

— Это молочные руки, они отпадут.

Игнорирую шоколадные слюни и спрашиваю:

— Май, а ты с Даной поиграла? Книжку почитала?

— Да она не играет, — отвечает на самый безопасный вопрос Майя. — Лежит, и всё.

— Почему лежит? Заболела? Опять съела что-то не то? Я же говорила — только яблоки!

Несусь в детскую.

— Доча, ты как? Что-то болит?

— Нет.

Муж:

— Да она просто устала, набегалась. Пусть отдохнет. Что ты к ней пристала? У нас сокращения, а ты дурью маешься.

Идем на кухню.

— Какие сокращения?

— Я ж тебе объясняю. Каждый должен получить по ставке. Ставок пять. Нас семеро. Двоих уволят.

— Да ладно!

Я, конечно, слышала об этом раз сто: кризис, сокращения, увольнения и пр. Но одно дело — общая экономическая ситуация. Если в нашей стране не привыкнуть от этого отстраняться, очень скоро можно попасть в отделение неврозов. А то и что похуже. Совсем другое дело — твоя семья, с которой ничего не может случиться. Ведь она же твоя!

— Вы всегда ноете, что уволят, а сами, как обычно, курсы поделите: эта долька для чижа, эта долька для моржа…

— Ректор уже подписал приказ. Зато зарплата вырастет.

— Тебя не уволят? — тревожно спрашиваю я.

— Кто у них тогда будет показатели цитируемости выдавать?

— Асламзян, — предлагаю альтернативный вариант я. Не то чтобы я в курсе индекса Хирша академика, просто поднаторела в дискуссиях с мужем. На любой его вопрос можно пихать Асламзяна — не ошибешься.

— Ты что, думаешь, я хуже Асламзяна?

— В миллион раз лучше. Кроме того, он старый и спит с Песоцкой. А ты без пяти минут «Молодой ученый года».

— Говорят, пенсионеров будут увольнять. Ну, не академиков, конечно. Но вот Кушнарев…

— А мамант как раз пенсионер! — ахаю я. Меня совершенно не устраивает такой вариант развития событий. Если свекровь уволят, то ведь надо будет ей помогать финансово. А у нас и так с деньгами не столь густо, как хотелось бы. И потом, что она будет делать без своего университета? Сидеть на краю чужого гнезда? Ладно, пусть не чужого, пусть нашего. Но ведь она только говорит, что дети самое главное, а сама не допускает мысли поставить зачет автоматом и не ходить на пары.

— Нет, они там совсем с ума посходили. Уволить всех пенсионеров — это ж полкафедры. А рейтинги кто будет делать? Набрали бы студентов побольше, вот и ставки. Ты же говорил, у вас на бюджет конкурс три человека на место!

— План приема спускает министерство, — закатывает глаза муж. — Сколько область может себе позволить, столько она денег и выделяет. Их, знаешь ли, тоже легко понять: нафига им на областные налоги учителей для Москвы готовить?

— Бе-е-е.

Сталкиваемся на пороге детской. Дана стоит на коленях, брезгливо поднимая то одну, то другую руку из лужи рвоты.

— Фу-у-у, — возмущается Леша. — Дана, что опять такое?!

— А сам не видишь? Плохо человеку. Давай, вызывай врача.

— У меня нет телефона.

— В моем мобильном забит. Ты профессор или где? Или хочешь, я звоню, а ты убираешь Blue water.

— Звоню уже. Ни днем, ни ночью от вас покоя нет…

Очень хочется сказать, что те, кому хочется покоя, не должны заводить семью и троих детей. Но, во-первых, психологи говорят, что ссориться в спальне очень вредно для семейной жизни, а мы с Даной уже перебрались в спальню. А во-вторых, мне тоже периодически, раз двадцать в день, хочется покоя. Что ж нам теперь — сдать детей в интернат?

Если бы моя свекровь слышала мои мысли, она точно подсыпала бы мне яду. Куда-нибудь в губную помаду, чтобы не навредить случайно обожаемым сыну и внукам. Она и так считает, что я ужасная мать: не гуляю с детьми, не занимаюсь с ними языками и музыкой. «Как можно быть такой ленивой? Ты же мать!» «Как можно не организовать ребенку три новогодних елки? Ты же мать!» «Как можно отправить ребенка гулять без третьей кофты? Врезать бы такой матери!» Я думаю, что свекровь — это как пятая колонна: делает вид, что своя, а на самом деле ведет антипропаганду и подрывную деятельность. Недаром большевики считали, что самые ужасные противники — меньшевики. Вроде как свои, но в важных вопросах имеют другую точку зрения — неправильную. Потому что правильная — наша. А свекровь — самый посторонний и чужой человек в нашей семье.

Педиатр пришла в последние полчаса перед окончанием приема. Помяла живот, посмотрела горло.

— Рвало? Сколько раз?

— Дважды. А еще она…

— Ротавирус. Все болеют. И каждый дергает по пустяковому поводу, можно подумать, сами не знаете, что делать, когда у ребенка живот болит. Не первый, чай, — осуждающе фыркает врачиха. — Больше пить, вот это и еще то, я написала. Всё, через неделю придете в больницу.

— Но ведь Данюша…

Врачиха уже спешно натягивала в коридоре куртку, бурча «бестолочи, никакой ответственности», и я поняла, что спорить бесполезно. Лучше согреть теплой воды и отправить мужа за регидроном. Ротавирус — это мы уже проходили: противно, но ничего такого страшного.