Отшельник

Томас Рюдаль, 2014

Восемнадцать лет назад Эрхард круто изменил свою жизнь: оставил жену и детей в родной Дании и уехал на один из Канарских островов. Он поселился в бедной пастушьей хижине вдали от людей, за что местные жители прозвали его Отшельником, работал таксистом и настройщиком фортепиано, страдал от одиночества и собственной неполноценности. Однажды в брошенной на пляже машине был обнаружен мертвый младенец. Эта страшная находка и последовавшие за ней новые преступления так потрясли Эрхарда, что он решил найти виновных в содеянном любой ценой. С этой минуты жизнь для него обрела смысл, он забыл о своих проблемах, почти не ел и не спал, его не остановила даже угроза быть уничтоженным. Отшельник упорно шел к цели…

Шлюха

14-21 января

Глава 21

В субботу он включил радио, как только встал. Поменял настройку с канала «Радио Муча» на «Радио Фуэртевентура». В ожидании новостей осторожно вынул палец из стакана, в котором тот пролежал всю ночь. Судя по всему, процесс разложения приостановился. Эрхард снова попытался снять кольцо. Но оно по-прежнему сидело туго. Он положил палец в пакет, а пакет сунул в карман.

Вчерашнее посещение полицейского управления совершенно обессилило его — и, конечно, разозлило. Он злился не из-за разговора с Берналем, а из-за того, что никак не мог выбросить из головы фото младенца в коробке, слова Берналя о том, что дело «пока» не закрыто, намеки на «кого-то из местных», что бы это ни значило.

Он поехал в Алапаку, где выпил утренний кофе. Аристид, рыбак, который нечасто заходит в это кафе, о чем-то беседовал с группой финских туристов, заказавших завтрак. Эрхард принял душ и сел на камень, полюбоваться видом на порт. Он слушал, как рыбаки спорят о том, кому где можно рыбачить, размахивая руками, показывая в сторону моря, на какие-то буйки, подпрыгивающие на воде.

Эрхард залил кофе в кружку и поехал на север. Медленно покружил по Корралехо, свернул на проселочную дорогу и, наконец, направился в Котильо.

В такое время дня пассажиров очень мало. Он подобрал молодого человека возле лагеря серферов «Дюны», парень взволнованно махал руками, подзывая такси. Багажа при нем не было, но ему нужно в Пуэрто, к парому, до восьми часов. Эрхард вдавил в пол педаль газа старого «мерседеса». Молодой человек снова и снова рассказывал о девушке, с которой он только что распрощался; он доверительно сообщил, что она «не такая, как все». Разумеется, в конце поездки оказалось, что денег у него нет. Деньги остались на пароме, сказал он, — наверное, врал. Эрхард понимал: если он сейчас отпустит парня, никаких денег не увидит.

— Дайте мне свою визитку, а я вам — свою, — предложил молодой человек, протягивая Эрхарду карточку. — Я вышлю вам деньги.

Но Эрхард не взял карточку. Уже почти восемь часов. Ему все равно; он велел парню убираться, чтобы тот успел на паром. Парень мгновенно выбрался из такси и понесся к причалу. На полпути он обернулся и помахал Эрхарду рукой.

Утренняя неудача напомнила Эрхарду о том, что нужно спрашивать у таких вот пассажиров о кредитке до того, как везти их. Особенно у влюбленных парней, которые опаздывают на паром.

Повернув на запад, он прикрутил звук на рации, чтобы не слышать болтовни девушек-диспетчеров. Те, как обычно, кокетничали с водителями. Они обсуждали, кто в прошлом месяце получил больше заказов или у кого самая горячая жена. Таксисты всегда жалуются, что получили нагоняй от босса, потому что не представили документы в должном виде и не наездили нужное количество часов в месяц. Жаловались на сменщиков, которые не чистят как следует салон после ночи. Злились на нахалов, которые встают перед ними в очереди в аэропорту. Девушки-диспетчеры подшучивали над таксистами. Лусия дразнит водителей, попавших в немилость. За четырнадцать лет работы таксистом Эрхарду никто ни разу не делал замечаний: ни начальство, ни автомеханики. Он работал добросовестно и аккуратно. Каждый день тратил пятнадцать минут, сводя баланс. 30 процентов от его заработков идут таксомоторному парку «Такси Вентура», 25 процентов — на налоги и 25 процентов Аннет, последние 20 процентов он оставляет себе. В хорошие дни этого вполне достаточно, в плохие дни ему едва хватает на еду. Но именно поэтому ему нравится такая работа. Все по справедливости. На самом деле все, кроме его доли, остается «Такси Вентуре»: таксопарк платит за него налоги, а раз в месяц бухгалтерия переводит деньги на счет Аннет в Национальном банке Дании. Машину он содержит в чистоте. Первое время он даже пытался как-то оживить обстановку в диспетчерской, предложив прибить там книжную полку и устроить комнату отдыха, где водители могли бы выпить кофе или чаю. Но его усилия пропали даром.

— Погоди, пока сам не выбьешься в начальство, — посоветовал Баруки, включив воду. Он моет руки несколько раз — сначала без мыла, потом с мылом и, наконец, споласкивает их до локтей перед тем, как вытереться салфетками. Такую процедуру он проделывает пять или шесть раз за одну встречу. Баруки вполне приветлив и любит кондиционеры. Такси он водил всего несколько месяцев, а потом стал судовладельцем и руководил своим делом почти десять лет, до 2004 года, когда стал директором таксомоторного парка «Такси Вентура». Он замечательно умеет составлять графики.

Эрхард включает радио и ждет двенадцатичасового выпуска новостей, но там не говорят ничего интересного.

Он заехал на заправку, где вымыл машину. Потом сполоснул после желтой пены, вытер кузов насухо ветошью и отполировал воском, который купил у кого-то из водителей. Так он поступал нечасто. На острове, где всегда ветрено и пыльно, мыть и полировать машину совершенно бесполезно.

Пока сохнул воск, он дочитал последнюю главу из новой книги Алмуса Амейды, подающего надежды испанского автора детективов. Он сидел в тени на скамейке рядом с заправкой. Оттуда видны утесы и скалы на пляже. Он видел, как восточный ветер поднимает фонтанчики песка. Ветер выметал остров, словно огромная метла.

На плоской площадке между скалами всегда припарковано несколько машин. В основном сюда приезжают серферы и нудисты. И еще туристы, которые не выходят из машин, боясь зыбучих песков. Эрхард заметил семью, которая сидела напротив него в «сеате», скорее всего взятом напрокат. Кайтеров здесь нет. Они предпочитают Плайя-Куальпа. Но если вглядеться в просвет между скалами, можно увидеть на пляже несколько коричневых туш, словно поросших мхом. Они развалились в надувных креслах. Обычно рядом с ними стоит пиво или маленькие бутылочки белого вина. Фуэртевентура — остров опьянения. Он не похож на Ибицу, Майорку или Крит — там буйствует молодежь, для которой выпивка часто служит прелюдией секса. Здесь пьют потише. Если не считать нескольких шумных дискотек и баров, где коктейли смешивают по вдохновению, сотни людей тихо переползают из одной забегаловки в другую. Спиртное стоит дешево, погода хорошая, а делать совершенно нечего.

Почему бы и нет?

Первые семь месяцев жизни на острове Эрхард и сам когда-то сидел между скал, мучаясь от сексуальной неудовлетворенности. Кожа у него загорела и задубела. С утра до ночи он лежал за скалой, стыдясь постоянной эрекции; его отдых перебивался лишь короткими прогулками к воде. По ночам он спал под уступом чуть дальше к северу. Бывало, он разжигал костер и ел медуз или пойманную им рыбу. В основном он перебивался остатками от семейных пикников, горбушками хлеба или кусками колбасы. Если его особенно донимал голод, он шел в супермаркет и покупал консервы. Из дому он взял с собой немного денег. У него была коробка из-под нардов, в которой лежали несколько купюр в тысячу евро. Но тратить запасы ему не хотелось. Долгое время ему вообще казалось, что он не имеет права их тратить. Долгое время он хотел только одного: чтобы его оставили в покое. Он не улыбался. Не получал удовольствия ни от чего, даже от солнца и звезд. Он тихо, бесстрастно лежал на спине и смотрел в небо. Но в конце оказалось, что это трудно. В конце концов маленькие удовольствия сами его нашли.

Журчание ручейков воды, которые просачиваются между скалами во время отлива. Теплый хлеб из печи. Однажды утром в метре от него на песок села крупная птица с рыбиной в клюве; с рыбы капала вода. Птица моргала своими огромными, похожими на пуговицы глазами. Иногда у него появлялась компания. Правда, это началось позже, через несколько месяцев. Местные жители считали его эрмитаньо — отшельником, который живет в скалах. В основном они просто глазели на него, издали наблюдая, как он куда-то карабкается. Другие подходили к его костру, предлагали еду, о чем-то расспрашивали. Но он не отвечал. В первые семь месяцев он не произнес ни слова. Даже когда на него напали двое с битами и избили до потери сознания, бросив на солнце, как черепаху без панциря.

Как говорится, все, что нас не убивает, делает сильнее.

Эрхард припарковал машину и перешел дорогу к площадке на вершине крутого склона, заваленного обломками скал. Он заметил, что его левый ботинок порвался. В дыре между подошвой и верхом ботинка был виден носок. Как давно он в последний раз покупал себе обувь? Ему не хотелось никуда идти. При одной мысли о том, что придется что-то мерить, он сразу откладывал поход в магазин. Может быть, удастся починить ботинок с помощью клея или клейкой ленты.

Та машина должна была стоять здесь, на самом краю обрыва.

Он бродил вверх и вниз по склону. На первый взгляд казалось, что здесь только мягкий песок, но на самом деле под тонким слоем песка лежат камни. Ходить трудно. Внезапно он оказался по щиколотку в воде; полоса пляжа скрылась под водой. Прилив отчетливо ощущался на всем острове, но из-за того, что здесь плоское песчаное дно, он кажется сильнее. Часто бывало: девушки, загорая на берегу, задремывали или семья устроила пикник и расслабилась, как вдруг на них накатывала огромная волна и сносила все на своем пути.

Эрхард старался представить, как та машина скатилась вниз по склону. Ее столкнули? С какой целью это сделали? Хотели, чтобы машина утонула в море? Или ее должно было унести отливом, чтобы она исчезла? Зачем еще понадобилось сталкивать ее вниз? Иногда какие-то юнцы катаются по пляжу на вездеходах. Может, машину столкнули по ошибке? Но куда девалась мать ребенка?

Может быть, Рауль прав. По его мнению, угонщик просто решил позабавиться. Но Рауль не знал, что на заднем сиденье машины лежал ребенок. Из-за этого все стало гораздо хуже.

Эрхард смотрел на океан.

Если кто-то захочет здесь утопиться, только и нужно пройти сто метров к песчаной отмели. Там такое сильное подводное течение, что труп унесет в океан и только дня через два выбросит куда-нибудь на Лансароте. Он слышал о таком от коллег, которые обсуждают Лос-Трес-Папас — Трех Пап, местных мафиозных заправил. Они в основном занимаются отмыванием денег, кражами, азартными играми и проституцией. Время от времени они расправляются с кем-то из своих приспешников. Разлагающиеся, раздутые трупы выбрасывает на берег соседнего острова Лансароте. Поговаривают даже, что кое в чем подобном замешан Рауль, но Эрхард никогда не видел и не слышал ничего, что дало бы ему повод подозревать своего молодого друга. Конечно, Рауля не назовешь примерным мальчиком, но он не преступник. Местные слишком много болтают. Даже об Эрхарде. Говорят, что он увозил пассажиров на север острова, на Вальеброн, убивал и хоронил под двухметровым слоем камней. В незапамятные времена там нашли несколько трупов под скалами, на которых были вырезаны три человечка с ножками-спичками.

Если именно мать сидела за рулем, когда машина скатилась вниз по склону, скорее всего, она была вне себя от горя и потрясения. Ее ребенок уже умер или умирал в коробке на заднем сиденье, она в отчаянии. Может быть, она утопилась, потому что ей больше ничего не оставалось. Однако по-прежнему непонятно, откуда вообще взялась машина без номерных знаков. И почему на ней не осталось никаких следов? Мать в отчаянии не станет стирать свои отпечатки. Кроме того, замученная женщина наверняка попыталась бы как-то объяснить свой дикий поступок, оправдаться. Обидеть ребенка — самый непростительный грех почти во всех мировых религиях и культурах. Даже в католичестве, где все построено на прощении, причинение вреда ребенку — из тех грехов, которые прощают наименее охотно. К тому же местной уроженке не удалось бы убить ребенка и покончить с собой, оставшись незамеченной… Слишком многое тут не сходится. Эрхард понимал, что прибрежная полоса по-прежнему хранит свои тайны. Машина оказалась здесь не случайно.

Перед ним как будто двадцать кусочков головоломки, которые непонятно, как соединять. Главное, он не знает, сколько их всего, этих кусочков, — двадцать один или, может быть, тысяча.

В супермаркете он видел примерно такую коробку, как та, в которой лежал ребенок. Ну, может, не точно такую же, а просто коричневую картонную коробку, сколотую скобками на дне вдоль узкой щели между клапанами. Он выкладывал из коробки пакеты с рисом и переворачивал ее вверх дном.

Глядя на коробку, он живо представил себе крошечного мальчика — скорчившегося, истощенного, одинокого. Его тельце бьется о стенки. Крошечный мальчик с огромными глазами… А еще он видит руки, которые либо опускают ребенка в коробку, либо хотят его вытащить. Руки, которые толкают его вниз, в темноту, или в последний раз качают его. Эрхард не понимал, отчего он злится, отчего при мыслях о ребенке внутри у него все становится угольно-черным, почему он просто не может все отпустить. Возможно, на земном шаре тысячи картонных коробок с маленькими детьми внутри; несомненно, ими можно заполнить целый склад. Ничего страшнее он в жизни не видел. Он убежден, что не мать и не отец положили младенца в коробку и бросили умирать.

Он отодвинул коробку в сторону и купил консервированного тунца.

По пути домой он то и дело поглядывал на палец, приклеенный к левой кисти, которая лежит на руле. Он похож уже не на палец, а на сухую острую колбаску. Выглядит он ужасно и никого не введет в заблуждение. Даже его самого. Конечно нет. Конечно, никто не подумает, что у него десять пальцев, как у всех. Он всегда замечает пассажиров в париках. Только самые наивные из них верят, что со стороны ничего не заметно. Остальные сразу понимают, что у них не свои волосы. Их головы похожи на бесцветные метлы. И все-таки люди в париках на что-то надеются. Притворяются… Может, послать палец Берналю? Анонимно. С дружеским приветом. Или лучше похоронить его? Может, выкинуть его в окошко по пути?

Но он нашел пластиковый контейнер для продуктов с крышкой на вакуумных присосках, положил палец в маленький прозрачный пакетик, а пакетик — в контейнер. Потом он снял с полки несколько книг, поставил контейнер к стене, а затем вернул книги на место. Запомнил, где у него тайник: за «Бинарио» Алмуса Амейды и «Жертвы на третье» Фрэнка Койота. Отступил на несколько шагов: полка тесно уставлена книгами и не видно то, что за ними спрятано. Потом он достал консервы и стал есть тунца прямо из банки, сидя на краю стула и слушая козлов.

Глава 22

Утром в понедельник он должен был настраивать рояль у новой клиентки.

Иногда, благодаря своим постоянным клиентам, он получал новых, но чаще владельцы фортепиано узнавали о нем от кого-нибудь из коллег-таксистов. Если разговор в поездке касался этой темы, водители рекомендовали Отшельника, хотя многим казалось странным, что он не только водит такси, но и настраивает инструменты. Незадолго до Рождества Альваро, владелец оливковой рощи, который сел за баранку в прошлом году, после того как обанкротился, сказал Эрхарду, что подвозил одну пассажирку, которая просила настройщика позвонить ей. Она живет в «Парке Оландес»; у нее «Стейнвей», который много лет не настраивали.

— Почему вы так долго не звонили? — возмутилась владелица «Стейнвея», когда Эрхард вспомнил о ней в канун Рождества, полупьяный и не способный работать.

Разговор прошел ужасно, так же как и начался. Клиентка три раза просила его назначить цену, только подумать хорошенько.

— У нас очень дорогой рояль, и с ним не случилось ничего серьезного, — добавила она.

Эрхард еще не встречал клиентов, которые бы так ожесточенно торговались. Наконец они сошлись на сорока шести евро — обычно он брал вдвое больше.

— Приезжайте точно как мы договорились, — велела она напоследок. — Не тратьте напрасно мое время.

И вот он приехал, остановился перед домом клиентки и взглянул на часы. Он, конечно, опоздал. Но в машине работало «Радио Фуэртевентуры»; выпуск новостей только начался. Самая главная новость — сдвинулись с мертвой точки переговоры о зарплатах в новом казино.

— Более пятидесяти служащих сейчас…

Пока он слушал, открылась дверь дома. Какая-то женщина внимательно посмотрела на Эрхарда. Это была хорошенькая блондинка в белом костюме в стиле сафари, в туфлях на высоких каблуках. Она помахала рукой, словно подавая ему знак, что он может войти. Эрхард сделал вид, что не замечает ее. Диктор перешел к новостям ЕС: Европейский союз старается помочь экономике Испании, поддерживая государственные банки, в том числе Сан банк, крупнейший на Фуэртевентуре.

— Многие клиенты в январе испугались, потому что…

Женщина подошла к машине какой-то расслабленной походкой. Когда она подошла ближе, Эрхард заметил, что ее губы покрыты блеском телесного цвета и что кожа на скулах неестественно натянута. Вид у нее был весьма неприветливый. Эрхард опустил стекло.

И тут диктор говорит о том, что он боялся услышать.

— Двадцатисемилетняя жительница Пуэрто-дель-Росарио призналась в том, что на прошлой неделе бросила ребенка на пляже возле Котильо, где…

— Сеньор настройщик!

— …в машине. Когда машину нашли, ребенок уже умер.

— Сеньор!

— …она активно сотрудничает с полицией и раскрывает подробности своего тяжкого преступления. Сотрудники полиции убеждены, что сама мать…

Женщина наклонилась к открытому окошку.

— Я прождала вас весь день…

— Да тихо вы! — оборвал ее Эрхард, увеличивая громкость. — Я должен это услышать.

— …не взяли под стражу. Как ожидается, приговор по делу будет вынесен…

Блондинка так повысила голос, что стало не слышно диктора:

— Никогда в жизни я не сталкивалась с таким ужасным отношением к делу! Мы с вами кое о чем договорились! Я просила вас приехать вовремя.

Выпуск новостей окончился. О деле рассказали именно так, как и предсказывал Берналь. И как боялся Эрхард. Мир быстро забыл об ужасном событии.

Он покосился на женщину, которая мрачно смотрела на него, словно ожидая, что он вот-вот выскочит из машины. Вся его нервная система стремилась подчиниться ее властному взгляду, но он все же удержался.

— Я заплачу вам двадцать евро и ни центом больше! Более того, вы должны настроить мне рояль бесплатно, если дорожите своей репутацией!

Эрхард завел мотор.

— Стойте, куда вы? Вы не имеете права уезжать! Я прождала весь день! — Женщина была так возмущена, что казалось, вот-вот лопнет от гнева.

— Есть более важные вещи, чем ваш «Стейнвей», — заявил Эрхард, разворачиваясь и возвращаясь во «Дворец».

* * *

При виде его Берналь удивился.

— Отшельник! — воскликнул он.

— Вот, значит, что вы имели в виду, когда говорили о «ком-то из местных»?

— Успокойтесь. О чем вы? — Берналь завел Эрхарда за стеллаж с папками и коробками, в которых лежали электрические шнуры.

— Черт побери, это не расследование, а…

— Ну что? Что?

— Мы с вами оба прекрасно понимаем, что преступление совершила не она!

— Почему?

— Три-четыре дня назад у вас ничего не было, и вы злились. А теперь дело закрыто и завязано красивым бантиком?

— Все идет быстро, как только появляется зацепка.

— Да ладно! На машине нет номерных знаков, а на одометре всего пятьдесят километров! Какая на хрен жительница Пуэрто?

— Отшельник, выбирайте выражения!

— Неужели у вас совсем нет чести?

Берналь перешел на шепот:

— Я же говорил, нам не разрешают оставлять такие дела нераскрытыми! Такие дела плохо сказываются на нашей репутации. Мы не имеем права этого допустить. А тут еще казино и все остальное.

— Казино?! А казино тут при чем?

— Выбирайтесь из своей пещеры, приятель! Турпоток падает. Если решат, что у нас плохо, и казино построят на Лансароте, целая куча местных жителей останется без работы.

— И что? Значит, вы обвинили во всем случайную женщину ради того, чтобы казино построили у нас?

— Разумеется, нет. Мы раскрыли грязное дело, у которого не могло быть счастливого конца.

— А как же девушка?

— Она не девушка, она женщина, и она прекрасно понимает, что делает.

— Тогда зачем она так поступила?

— Какое это имеет значение, раз она призналась?

Может быть, и никакого. Может быть, дело только в нем, в Эрхарде. Что он вообще понимает в таких делах? Вероятно, редко бывает так, чтобы все кусочки головоломки совпали.

— Откуда была газета? — неожиданно спросил Эрхард.

Берналь с досадой ответил:

— Мне жаль, что я втянул вас. Тяжелое дело, и для меня тоже. Но теперь все кончено. Забудьте. Мы с ней обо всем договорились. Там был ее ребенок.

— Договорились?!

— Говорите тише. Да, договорились. Дело закрыто.

— Разве вы действуете не так же, как Дюпон и Дюпон, парочка вездесущих детективов из «Тинтина»? «Договорились»… Берналь, что вы наделали?

— Я выполнял свою работу. Черт побери, вы понятия не имеете, что это такое! — Берналь терял терпение. — Нераскрытые дела не нужны никому, и всем плевать, что раскрыть их невозможно. Начальство приказало, чтобы дело закрыли.

— Но она-то зачем согласилась? Почему позволила втянуть себя?

— Ее простимулировали, — ответил Берналь, и Эрхард догадался, что тут не обошлось без денег. — Так бывает, если нечего терять.

— Сам не понимаю, какие чувства испытываю к этой дуре. И жалко ее, и хочется убить… Ее посадят?

— Сначала, конечно, ее будут судить, но мы позаботимся о том, чтобы все сошло гладко, ведь суд тоже заинтересованная сторона. Она получит все, что ей нужно. Больше, чем она сейчас зарабатывает своим ужасным ремеслом.

— Иными словами, она шлюха? Вы купили шлюху? Какую-нибудь отупевшую наркоманку? Да ведь пройдет несколько дней, и она…

— Разве не вы называли себя Сеньор Против Правил?

Эрхард был знаком со многими местными проститутками. На острове их примерно двадцать-тридцать; они обслуживают туристов и немногочисленных здешних богачей. Он без труда представил, как одна из них охотно согласилась сыграть роль матери, убившей собственного ребенка. Он живо увидел перед собой ее дрожащие руки. Подумать только, ей даже не придется ни с кем трахаться! Нужно лишь подтвердить: да, она действительно родила ребенка, от которого потом избавилась. Эрхард по привычке попытался нащупать в кармане палец, но тут же вспомнил, что пальца у него при себе больше нет. Он нечасто злился, но сейчас гнев охватил его с такой силой, что у него запылали уши.

Берналь в растерянности отступил:

— Не смотрите на меня так! Я — единственный, кто пытался раскрыть дело. Поверьте мне. Я в самом деле думал, что вы можете мне помочь. Последняя попытка, так сказать. Мы надеялись, что газета наведет нас на след, но мы зашли в тупик!

— Но, может быть, самое важное то, что ребенка завернули именно в датскую газету? Вы должны были тщательно проверить все зацепки, которые у вас были.

— Что, по-вашему, означает газета? Может быть, отец ребенка — датчанин? Или его мать останавливалась в отеле, в котором получают датские газеты? К нам приезжает много туристов из Дании… Ни черта это не значит! Это просто обрывки газеты. Через несколько дней дело спишут в архив.

В помещении повисла напряженная тишина. Берналь выключает свет.

— Я еду домой, — сказал Эрхард.

— Спасибо вам за помощь. Еще раз спасибо.

Если бы Берналь произнес что-то язвительное, он бы только усугубил оскорбление, но, похоже, Берналь просто в последний раз попытался быть дружелюбным.

Они шли по управлению бок о бок, вышли из «Дворца», направились на парковку.

— Я думал, для всех сотрудников полиции дело чести найти того, кто обидел ребенка! Я думал, ваши коллеги ночи не спят, прочесывают всю округу частым гребнем!

— Поверьте, я засиживался допоздна. С тех самых пор, как мы его нашли. Мы перевернули каждый чертов камень на этом острове. Иногда бывают поганые дела, и это одно из них. Помимо всего прочего, у каждого из нас есть семьи, личная жизнь… Думаете, мне самому не стало страшно, когда мы нашли этого несчастного младенца? Но мы не имеем права принимать дело слишком близко к сердцу всякий раз, как умирает ребенок. По крайней мере, теперь дело будет закрыто.

— Когда вы передаете его Армандо?

— Слушания в конце недели. В пятницу утром.

Они пожали друг другу руки. Хуже всего то, что Эрхард, в общем, хорошо относился к Берналю.

— Пока, Дюпон! — сказал он.

Эрхард выехал из города и направился на север. Вставил в магнитолу кассету, полились звуки джазовой композиции «Стелла в звездном свете» Колтрейна. В боковое зеркало он видел, как из рваных облаков появляется самолет. Из-за солнечных лучей казалось, будто его крылья в огне.

Глава 23

Он просто ездил по округе, не подбирая пассажиров и не отвечая диспетчеру. Слушал радио, и всякий раз, как проходил этот сюжет — с каждым разом все короче и в немного измененной версии, — он слышал вместо голоса диктора голос Берналя: «Такие дела плохо сказываются на нашей репутации».

Полчаса он стоял у нового казино. Перед тем как начать стройку, на этом месте взорвали скалы и залили площадку бетоном. Пока удалось возвести только один этаж. Весь город мечтает о будущем казино. Весь остров! В самом начале все просто радовались тому, что на острове появятся новые рабочие места. Но постепенно аппетиты росли, и в казино начали видеть средство спасения для всего Корралехо, всего острова, всего архипелага. Казино — средство поддержания стабильности, роста благосостояния и счастья. По словам Альфонсо Суареса, главы нового казино, это постройка-мечта, новое живое сердце Корралехо. Эрхард был настроен скептически. Строительство казино обсуждали с 1999 года. Из бюджета уже истратили более 30 миллионов евро — никто не знает на что.

Никого не было видно. Он поудобнее развалился на сиденье, готовясь вздремнуть, но всякий раз, как заговаривал диктор, в голове вихрем кружились мысли. Когда снова начался выпуск новостей, он доложил диспетчеру, что на остаток дня берет выходной, и выключил знак «Свободен».

Домой он не поехал.

Вместо этого свернул на дорогу, которая ведет через промышленный район Пуэрто-дель-Росарио, с павильонами, похожими на сараи, и через квартал Селос, где все кажется закрытым, но на самом деле не закрыто. Он миновал дорогие особняки «Спорт Фуэрте» и направился в долину Гисгей. Здешний клуб свингеров был местной достопримечательностью. Когда он увидел знакомых ночных бабочек, остановил машину и предложил подвезти их бесплатно. Многие в ответ просто посмеялись над ним. Но Анхелина, Мишель и Бетани, которых он и раньше часто куда-нибудь подвозил, попросили доставить их в центр города или в Корралехо.

Он спросил, не арестовали ли кого-нибудь из них недавно. Не бросила ли какая-нибудь из девушек работу или, может быть, уехала в отпуск? Нет, ни о чем таком они не слышали. Они ничего такого не заметили. Анхелина назвала нескольких, кого она некоторое время не видела, но они, скорее всего, просто поехали домой или в Барселону — или заболели, так она считает. И двадцатисемилетних среди них вроде бы нет.

Он не спросил напрямую, но Бетани, как ни странно, заметила связь: она слышала, что на пляже нашли ребенка. Люди совсем спятили, сказала она. Эрхард не ответил.

Печально. Все девицы живут примерно одинаково, но разобщенно, работают в одиночку, рыщут по острову в поисках клиентов. Они словно артистки небольшого передвижного театра, где ставят самый древний спектакль на свете, у которого никогда не бывает счастливого конца. Сидящие в машине ночные бабочки были похожи на девочек-подростков в маминых платьях. Он вспомнил, как наряжались Метте и Лене. У старшей косметика размазалась по лицу, бледные тонкие ноги торчали из-под материнской нижней юбки… Он не хотел сейчас вспоминать о них. Тем более в такой связи. Особенно в такой связи.

В третий раз он проезжал по Гисгею; весь городок состоит из заброшенной фермы, большого дома и бывшего супермаркета, переделанного в клуб свингеров. Вдруг он заметил новое лицо. Она явно наркоманка, проститутка и в таком жалком состоянии, что Эрхарду не хотелось сажать ее к себе в такси. И все же он притормозил у обочины и дождался, пока девица склонится к открытому окошку. Приняв его за клиента, она наградила его ужасной улыбкой и подалась к нему отработанным жестом, демонстрируя груди в рваном розовом лифчике.

— Я не клиент, но могу подвезти тебя в Пуэрто. Наверное, там дела пойдут поживее.

Он ожидал, что она начнет возражать. Ночные бабочки знают: нельзя доверять всем, кто предлагает их подвезти. Но у этой девицы глаза совершенно пустые. Она послушно, как робот, забралась на пассажирское сиденье.

Ее совершенно бессмысленно было о чем-либо спрашивать. Всю дорогу она провела в полусне. Эрхард отвез ее в Селос и решил высадить на углу у ресторана, где собираются проститутки, чтобы выкурить сигаретку и посплетничать о клиентах. Снова передали выпуск новостей. На сей раз сюжет оказался еще короче. Эрхард догадывался: в следующий раз о мальчике, найденном на пляже, не скажут ничего. Он повернул на проспект Хуана-Карлоса, самую большую и оживленную улицу в районе Селос. Нашел клуб «Ла Коста», днем похожий на обычный ресторан со столиками на тротуаре. Подъехав к нужному месту, он остановил машину и осторожно толкнул свою пассажирку в бок:

— Сеньорита, вам пора выходить!

Она посмотрела по сторонам:

— Я не хочу выходить, хочу в Гисгей!

— Мы там уже были. Вы хотели поехать в центр, помните?

Девица бросила на Эрхарда раздраженный взгляд.

— Сегодня я больше не могу.

— Вам есть куда пойти?

— В Гисгей. У меня там койка.

На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Нос красный, воспаленный — нюхает, наверное, всякую дрянь. Блузка без рукавов, похожие на щупальца кальмара белые плечи обгорели, кожа облезает. Вид у нее был потрепанный. Она из тех, кому не повезло.

— Я отвезу вас назад, — предложил он.

— Эй! — воскликнула она, видимо намереваясь обругать его, но вместо этого развалилась на сиденье и стала рыться в сумке в поисках сигареты. Хотя курить в машине Эрхард не позволял, он ничего не сказал, а лишь опустил все стекла. Его пассажирка прикурила сигарету с фильтром и глубоко затянулась.

— Чего тебе надо? Минет?

— Нет, — ответил он.

Она вяло курила, стряхивая пепел так, что хлопья полетели по салону.

— Где это мы?

— Вы направляетесь в Гисгей. Я вас везу, я вам помогаю.

Она снова заснула с зажженной сигаретой между пальцами.

Эрхард осторожно взял из ее пальцев сигарету и выкинул в окошко. Поездка занимает десять или одиннадцать минут, если ехать по прямой. Но он нарочно поехал кружным путем, чтобы дать своей пассажирке выспаться. Она спала беспокойно, но ее дыхание делалось все глубже, и вскоре она совсем обмякла. Когда они достигли Гисгея, он ненадолго забыл о ней, вылез из машины, потянулся, перешел дорогу. Клуб свингеров по-прежнему напоминал супермаркет с большими витринами и длинной, ярко освещенной неоновой вывеской. Но окна замазали красной краской, и на вывеске теперь написано: «Мир удовольствий». Найти вход непросто. Эрхард часто возит сюда пассажиров, но ни разу не обращал внимания, куда они идут. Такие заведения не в его вкусе. Для него здесь слишком деловая и безличная обстановка. Здесь надо бродить в толпе людей, которые гораздо моложе, спортивнее и возбужденнее. Секс не обязательно то же самое, что и любовь, но куда приятнее, когда тебе не приходится участвовать в чем-то вроде рыбного аукциона.

Он вернулся к машине.

— Гисгей! — сказал он девушке. — Конечная остановка. Гисгей! — Ему стало смешно.

Она вылезла из машины и, не открывая глаз, нащупала сумку и сигареты.

— Спасибо! Ты ангел, настоящий ангел!

Она под таким кайфом, что произносит слова чисто механически. Однако голосок у нее приятный; она что-то задела в душе Эрхарда. Его пассажирка, спотыкаясь, пошла по улице; он следовал за ней.

— Езжай-ка ты домой, таксист. Я в порядке!

Он молча посмотрел на нее и решил рискнуть.

— Ты не слышала, чтобы кого-нибудь из вас недавно арестовали из-за ребенка?

— А что, разве нам нельзя иметь детей? — Она поморщилась, как будто пыталась рассмеяться, но с ее губ не слетело ни звука.

— Ты знаешь, кто она?

— Ее не арестовали, ей дали взятку в тысячу евро.

Девушка повернула за угол. Эрхард шел за ней.

— Кто? Кто она?

— Только потому, что ты такой милый, — сказала она.

Эрхард размышлял, не дать ли девице сто евро. Не только для того, чтобы развязать ей язык, но и чтобы помочь. И может быть, произвести на нее впечатление.

— Ее зовут Алина, Алинасита. Настоящая стерва. — Она помахала ему двумя пальцами, потянула на себя дверную ручку, которую Эрхард не заметил, и скрылась в здании.

Глава 24

Домой Эрхард вернулся уже в сумерках. Он посмотрел на телефонный аппарат в углу. Ничто не указывало на то, что ему кто-то звонил. Он бросил одежду в корзину для грязного белья. Ему нравилось стирать по понедельникам. Оставшись в трусах и майке, он приготовил ужин — гуляш из ягненка — и, выйдя на порог, стал есть. Может, выпить пива у Гусмана на тропе Алехандро? Его магазинчик выглядит так, словно вот-вот обанкротится; впрочем, так он выглядит уже много лет. Потом Эрхард вспомнил, что дома есть бутылка красного вина, налил себе в пивную кружку и выпил одним глотком, как будто вино способно было утолить его жажду.

Стемнело.

Он согрел воду, постирал одежду и развесил на веревке, протянувшейся от дома к высокому флагштоку. Темнота давила на него. Он побрился. Хотя после бритья он выглядел каким-то слишком правильным — настоящий старик с совершенно гладким лицом, — он все же повторял процедуру несколько раз в месяц. Погладил рубашку, попытался разыскать хорошие брюки. К сожалению, две самые любимые пары еще сохли на веревке. Он примерил несколько старых брюк, но одни были коротки, другие в пятнах масла. В конце концов он надел шорты. Другим таксистам не нравится, когда он носит шорты. Шорты — для туристов. Но Эрхарду все равно. Он будет носить что хочет, черт побери! Иногда даже розовую рубашку. Он пил красное вино под музыку Монка Хиггинса. Достал палец с полки и приложил к впадине на кисти. Палец похож на живой, только если прищуриться. Эрхард осторожно вернул палец в пластиковый контейнер, поставил его на полку, закрыл книгами. Допив вино, он сел в машину и поспешил в центр, пока его не развезло. И хотя обычно одной бутылки ему хватает, пока он ничего не чувствовал.

Машину он оставил во дворе рядом с «Прачечной самообслуживания Оли», куда никто не ходит по ночам. Вокруг типичный городской шум, который он любит. Какофония музыки — то громче, то тише; кто-то вдруг крикнул, вдруг завыла сирена, потом все замерло, как будто механизм захлебнулся маслом. Он направился к бару «Гринбей-джаз», зашел во внутренний дворик. Группа, которая сегодня выступает, уже на сцене, настраивает инструменты. Он приехал в самое лучшее время. От асинхронных звуков духовых и ударных инструментов у него мурашки по коже, он любит эти пробные звуки, похожие на первые слова ребенка. Взяв свой бокал с пивом, Эрхард ушел в дальний угол бара.

Пятнадцать лет назад здесь был эксклюзивный джазовый клуб с дорогими напитками, которые разносили официанты. Клуб привлекал туристов, местные сюда не заходили. Потом у заведения сменился владелец. Новый хозяин оставил живую музыку, но снизил цены и привлек местных жителей. Здесь по-прежнему поддерживают репутацию утонченного и несколько экзотического заведения «не для всех», хотя его завсегдатаи — в основном обанкротившиеся директора, туристы со старыми путеводителями и проститутки, которые изображают чьих-нибудь подружек.

На белом диване на террасе сидели две женщины; у барной стойки трое мужчин. Еще рано, всего десять вечера. Эрхард помнит лица всех своих пассажиров. Наверное, с ним что-то не так. Он возил стольких людей, что их лица должны были слиться в одно. И все же он помнит их всех. Одну женщину с дивана он подвозил полгода назад, когда она проколола шину и волновалась, потому что должна была успеть на свадьбу сестры. Вторую — однажды, очень давно, бросили на пустыре на окраине Корралехо; она несколько раз повторила, что они разминулись с подругой, в чем Эрхард сильно сомневался. Он ехал в центр, а она стояла на улице и размахивала букетом цветов… Это было года четыре назад.

Мужчины — местные. Он узнал их, хотя и не помнил, как их зовут и где они работают. Эрхард несколько раз подвозил их домой — опасных, обаятельных пьяниц, которые приходят сюда как можно раньше, чтобы пить красное вино. Они изображают бизнесменов, которые назначили здесь деловую встречу. Сидеть дома им не хочется, а в «Лусе», самом дешевом заведении города, они чувствуют себя не в своей тарелке. Не нравится им и в «Желтом петухе», где собираются сборщики мусора, специалисты по сносу зданий, водители грузовиков, каменщики и таксисты. Завсегдатаи по очереди угощают друг друга дешевым спиртным и историями «с материка». Здесь же можно тихо сидеть на белых барных табуретах; трое мужчин то и дело оглядываются на входную дверь всякий раз, как слышат новые голоса.

Музыканты положили инструменты и подсели к стойке — ждать. Их трудно назвать группой в полном смысле слова. Это четверо худых мальчишек в черных джинсах в обтяжку, шляпах и митенках. Один заказал пиво на всех, и они стали пить прямо из пузатых бутылок. Эрхард никогда не играл в оркестре или в группе, хотя ему очень хотелось. Как, должно быть, приятно вместе разъезжать в старой машине, настраивать инструменты, курить и с нетерпением ждать начала выступления. Разогрев и, наконец, джем-сейшен — насколько тебя хватит. А потом — пиво, анекдоты, и наплевать на весь мир; приятно хвалить друг друга за то, что публика даже не замечает.

На уроки фортепиано Эрхарда водил отец. Учитель фортепиано в Тострупе носил рубашки с закатанными рукавами. Его звали Мариус Тённесен. Его методика преподавания заключалась в том, что он сидел в плюшевом кресле и хмыкал, когда ученики пытались играть по нотам. Он не делал замечаний и не показывал, как играть, только курил самокрутки, довольный, почти радостный. На двадцатый раз отец Эрхарда решил поприсутствовать на занятии и понял, что уроки не приносят тех результатов, на которые он рассчитывал; он считал, что педагогу следует пожестче наказывать Эрхарда, если тот фальшивит. В конце концов он подскочил к сыну и заорал:

— Прекрати гладить эти чертовы клавиши!

После этого отец набросился на Тённесена, велел ему проснуться, найти ремень или еще что-нибудь и научить мальчишку играть как следует, потому что из него не получится пианиста, если он будет играть в ковбоев и индейцев. После того дня отец Эрхарда перестал платить за уроки музыки. На следующей неделе, когда Эрхард пришел без денег, Тённесен заявил, что даст ему один последний урок, и все.

В каком-то смысле тот урок стал для Эрхарда первым. Он понял, что лучше играет, когда злится. Он вдруг заиграл так энергично, что Тённесен встал с кресла, подошел к нему и стоял рядом, глядя на пальцы Эрхарда. Тогда их еще было десять…

— Боже мой, мальчик, — взволнованно сказал Тённесен, — какой ты сердитый за фортепиано!

Эрхард молотил по клавишам. Когда урок закончился, он выбился из сил и стоял на пороге, разбитый и потный, а Тённесен что-то искал в своем кабинете. Эрхард уже собрался уходить, когда учитель его окликнул:

— Вот, возьми. — Он дал ему альбом Saxophone Colossus Сонни Роллинза 1956 года. На обложке, рядом с яркой лампой, сидел Роллинз за своим саксофоном.

— Умеешь играть «Ты не знаешь, что такое любовь»? — спросил Эрхард одного тощего парнишку у стойки.

Мальчишки обернулся. Эрхард решил, что они знают эту вещь.

— Мы джаз не исполняем, — ответил парнишка.

— Разве здесь не джаз-клуб? Когда это в джаз-клубе играли что-нибудь, кроме джаза?

Мальчишка сказал, что они исполняют нью-фанк.

— Попробую угадать, — не отставал Эрхард. — На три четверти, две бас-гитары.

— Молодежи нравится.

— Похоже на то, — согласился Эрхард, оглядываясь по сторонам.

— Здесь мы только репетируем. Наш последний ролик на «Ютьюбе» набрал больше миллиона трехсот тысяч просмотров! Через месяц мы выступаем в Мадриде.

— Долгий путь, мою юный друг. — Эрхард посмотрел на дырявые джинсы мальчишки. — Музыку не обманешь.

— Как скажете, магистр Йода^[2], — засмеялся солист, впрочем довольно дружелюбно. — Попробую угадать: вы — очередной местный непризнанный гений?

— Неужели так заметно?

— На бизнесмена вы не похожи.

— Ты тоже, — усмехнулся Эрхард.

— Я молодой и безответственный, понимаете?

— Да, я еще помню, как это было здорово.

— Что у вас с рукой?

Эрхард покосился на свою левую руку.

— Старая рана.

— Разве у вас нет детей или внуков, к которым надо возвращаться?

— Я еще не дошел до этой стадии.

— Значит, по вечерам сидите здесь и жалуетесь на судьбу?

— Я слушаю музыку, если только вы не собираетесь весь вечер вместо выступления пить в подсобке!

— А, ну да, ну да.

Эрхард отвернулся и продолжил пить пиво. Разговаривать с молодыми бывает неприятно. На середине разговора он почувствовал, что пропасть между поколениями слишком широка, извилиста и обрывиста. Новых посетителей нет, что необычно. Может быть, сегодня по телику показывают футбольный матч. Обычно к половине двенадцатого в баре полно народу. Эрхард размышлял, не поехать ли домой, пока он еще в силах. Может, он напрасно тратит здесь время. Да придет ли она сюда вообще? Приходит ли она сюда в такие вечера, как этот?

Красное вино наконец подействовало, но не так, как он ожидал. Он не чувствовал приподнятости. День был долгим, слишком долгим.

Он смотрел на тощие ноги одного из музыкантов, которые были похожи на кронштейны для занавесок, обтянутые черной джинсовой тканью. Наверное, они живут в маленькой квартирке в центре Пуэрто-дель-Росарио, или, может быть, здесь, в Корралехо. Скорее всего, курят гашиш, закидываются колесами — или как это теперь называется. Трахаются друг с другом и с подружками друг друга и дважды в месяц ссорятся из-за квартплаты. Тот, что в кепке, отличается от остальных. Может быть, он с материка, из Мадрида или Валенсии. В нем есть что-то от студента, он не такой, как его товарищи. Он уникален. Местные называют Фуэртевентуру «островом дураков». Отсюда до приличного университета нужно плыть три дня или лететь пять часов. Так что, когда встречаешь молодого человека, способного к рефлексии, на него невольно обращаешь внимание. Во всяком случае, Эрхард их отличал. По правде говоря, он и сам мог бы похвастать не одним дипломом, если бы не бросил учебу. Жизнь научила его узнавать интеллектуала по внешнему виду. В профиль у парня огромный нос. Он нависает над губами и широкой аркой тянется вверх, до самых глаз. Он напоминает греческую статую, высеченную в камне.

* * *

Группа поднялась и вернулась на сцену. Когда они проходили мимо него, один что-то сказал, но так быстро и так тихо, что до Эрхарда не сразу дошел смысл его слов:

— Интересуешься мальчиками?

Он хотел обернуться и посмотреть, кто задал вопрос, но успел взять себя в руки. Он знал по опыту: не все голоса звучат на самом деле. В последнее время на острове совершалось все больше преступлений на почве ненависти. Местные жители избивают туристов-гомосексуалистов. Подкарауливают их на отмелях, где между дюнами совокупляются немцы и англичане — легкая добыча для парочки юнцов с ножом.

Наконец бар заполнился народом. Молодые парочки держатся за руки. Большие группы людей входят в бар смеясь, сбрасывая напряжение, которое Эрхард ощущал последние десять минут. Музыканты на сцене разошлись и играли все лучше, но он на них не смотрел.

Допив пиво, он вышел. Многие, взяв напитки, как и Эрхард, направились во внутренний дворик. Алину он нашел на диване у стены; она листала журнал с портретами знаменитых актеров. Выражение ее лица было на удивление сосредоточенное, словно она читала что-то серьезное. Она густо напудрена, ее торчащие грудки казались почти девичьими. Однако Эрхард заподозрил, что этому способствует бюстгальтер с поролоновыми прокладками.

Он несколько раз возил ее сюда. Кроме того, он возил ее в роскошные особняки. И забирал оттуда рано утром, после того как она выскальзывала за ворота виллы, держа в руке босоножки на высоченных шпильках. В последний раз он видел ее год назад, тогда Алина стояла на коленях и обрабатывала член губернатора Канарских островов. Рауль пригласил его на вечеринку на яхте, которая стояла на якоре у острова Лобос, он знал элиту острова, зато Эрхард был знаком со всеми проститутками. На Алину и губернатора он наткнулся в крошечной кладовке, когда искал камбуз; в это время Рауль на палубе обыгрывал губернаторского телохранителя в покер.

Алина совсем не красавица. Она порочна, как бывают порочны деревенские девушки. Кроме того, есть что-то неприятное в ее губах и щеках: они провисают, как будто когда-то ей делали операцию по поводу неправильного прикуса. Конечно, она отличается от других «ночных бабочек», с которыми он разговаривал. Она другая, более зрелая. Приехала в бар нарядная. Алина напоминала Эрхарду какую-то знаменитость восьмидесятых, только он не мог сказать какую. Поверх платья на ней свободная золотистая блуза с разрезами, на ногах кремовые сандалии. Эрхард не очень разбирается в моде, особенно в дамской, но сразу понял, что Алина — дорогая проститутка. Когда Эрхард сел напротив, она бросила на него быстрый оценивающий взгляд, определяя его сексуальные предпочтения и финансовое состояние.

— Нет, спасибо, — отреагировала она.

— Я здесь не по этому вопросу, — усмехнулся он.

— Если хочешь чего-то от меня, оставь заявку на моем сайте. Сегодня я занята.

— Я пришел, чтобы поговорить о мальчике, — сказал Эрхард, понижая голос.

— О мальчике? — переспросила Алина. Выглядела она так, словно наглоталась транквилизаторов.

— Да. О маленьком мальчике, которого ты уморила голодом и бросила в картонной коробке.

Она резко выпрямилась и посмотрела на него в упор:

— Адвокат запретил мне обсуждать моего сына.

Умница! Она внимательно слушала. «Моего сына»… В голосе слышалось возмущение. Может, она и не под кайфом вовсе…

— Сколько тебе заплатили? Я слышал, в полиции тебе дали тысячу евро.

— Конечно нет! — прошипела женщина. — Столько я зарабатываю в хорошую субботу в декабре. Полицейских денег мне не нужно.

— Тогда зачем ты согласилась? — Он закрыл ее журнал, чтобы она смотрела на него.

— Это мой сын.

— Хватит. Я не журналист.

— Ты таксист. Я тебя помню.

— За тысячу евро я бы тоже согласился стать матерью мальчика.

— Нет, потому что его мать — я.

Ей удалось ответить так убежденно, что Эрхарда вдруг охватило сомнение. Но Алина не похожа на охваченную горем мать.

Она похожа на счастливую вдову, которая наслаждается свободным вечером. Она похожа на «подозреваемую из местных», как назвал ее Берналь.

— Раз уж я сумел тебя вычислить, журналисты и подавно вычислят. Когда они узнают, что ты солгала, что полиция… — он понизил голос, — что полиция платит тебе, чтобы ты признала себя матерью, тебе придется нелегко.

— Это все для виду, — сказала она, потягивая коктейль через соломинку — у нее в бокале было что-то зеленое, вроде мохито с огурцом.

Эрхард был растерян. Он ожидал, что Алина будет сожалеть о своем поступке, может быть, сломается. Но она, похоже, совсем не переживает.

— Тебе заплатили больше чем тысяча евро! — догадался он. — Гораздо больше!

— Как скажешь, богач! — Она вынула соломинку изо рта и ухмыльнулась. — Не все же трахаться с такими стариками, как ты.

Эрхард сделал вид, что не слышал.

— Из-за тебя полиция положит дело на полку. Это неправильно.

— Мальчик умер. Родителям на него плевать, ты понял? Кстати, они, скорее всего, тоже умерли. Так мне сказали в полиции.

— Они просто хотят закрыть дело, пусть преступник и не найден.

— Ну да, и что? Слушай, таксист, мне запретили об этом распространяться. Обсуждать тут нечего. Ты портишь мне вечер. — Она раскрыла журнал и стала читать.

— Вечер? Если ты играешь роль матери, тогда тебе лучше вложить в игру больше души.

У него руки чесались влепить ей пощечину.

Он вернулся в бар, заказал пиво и выпил его одним глотком: пена и жидкость потекли по шее в ворот рубашки. Музыка стала живее, кое-кто из молодежи пошел танцевать. Похоже, музыкантам это нравится, но, по правде говоря, бар — не слишком подходящее место для танцев. Смотреть на них было невыносимо, только молодежь способна на такое притворство. Они терлись друг о друга. Девица в мини-юбке прижималась лобком к заметной выпуклости на ярких шортах своего парня. Их намерения были совершенно недвусмысленны. В их ужимках не было никакой романтики, никакого очарования — сплошное притворство… Брр!

Тупая, мерзкая, жадная сука! Результат многих поколений межродственных браков и разврата. После почти тридцати лет Эрхард признал и свой вклад в такое положение вещей. Бессовестные бюрократы и эгоисты-граждане… Еще не поздно. У него еще есть время подпортить полицейские сводки. Он может разоблачить Алину и некомпетентность полицейских. Ему плевать на Берналя и на их почти дружбу. Если суперинтендент полиции нравов не желает искать родителей мальчика или того, кто повинен в его гибели, пусть платит за свою лень!

Он то и дело косился на Алину. Через окно он видел, как она заказывает шампанское и продолжает читать журнал. Изображает благородную сеньору! И все время у нее на губах играла самодовольная улыбка, как будто она вот-вот засмеется. К ней подошло несколько мужчин, но она их всех прогнала. Ее поведение удивило Эрхарда. Он думал, что она работает, но, может быть, она пришла сюда в свой выходной, который не закончится тем, что какая-нибудь жирная свинья будет тискать ее девичьи грудки. После того как у нее появился новый неожиданный источник дохода, она могла позволить себе отдых. Но он не мог ей этого позволить.

Когда закончился концерт, произошло нечто неожиданное. Пока два парня с дурацкими косичками собирали инструменты, остальные плюхнулись на диваны и закурили самокрутки — наверное, с марихуаной. Какие-то девицы уселись к ним на колени. Эрхард толком не видел, кто они, но потом заметил, как Алина склонилась к солисту. Тот задрал на ней платье, чтобы взглянуть, какие на ней трусики. Больше всего Эрхарда поражало не само действие, а скорость, с какой все происходило. Никаких разговоров, ухаживаний, хотя бы предварительного знакомства — вперед на всех парусах! И хотя из динамиков гремела музыка, в зале была такая интимная обстановка, их голоса словно плыли по воздуху, Эрхарду было слышно все, в том числе и подчеркнуто «городское» произношение Алины, когда она шептала в ухо солисту:

— Хочу отсосать у тебя, мучачо!

Эрхард чуть не упал со стула, но повернулся к барной стойке и допил пиво.

— Не сейчас, не здесь, погоди, — прошептал в ответ солист.

Ах ты, маленький говнюк! Алина не заметила Эрхарда, хотя он сидел метрах в четырех, не дальше, либо притворялась, либо уже забыла о нем. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он не спеша вышел на улицу. Жизнь в городе кипела, несмотря на то что завтра будний день. Мимо проехали трое на мопеде; две девчонки в ярких платьях шли на пляж, болтая по мобильным телефонам.

Не похоже, что из-за нового источника дохода Алина бросит свое ремесло. Вот жадная сука! Она не стоит того, чтобы быть матерью мальчика, пусть и ненастоящей. Она — худший сорт шлюх, из тех, кто мог бы выбрать другую жизнь, но пользуется своим телом, чтобы мстить мужчинам — мужской глупости и простодушию. Она словно говорит: «Видите, что вы со мной сделали? Видите, какой я стала из-за вас?»

При свете уличных фонарей парни с косичками загрузили аппаратуру в фургон, пообещав басисту завезти все домой. Он слышал, как басист сказал:

— Мы остаемся.

Эрхард поскользнулся на длинных пальмовых листьях и едва не упал. Он ждал несколько минут. Наконец те, кого он ждал, вышли из бара. Они выглядели иначе. На сцене они выглядели одухотворенными. Теперь перед ним всего лишь группа хихикающих мальчишек, которые изображают рок-звезд. Они перешли улицу, не глядя на машины, водители вынуждены были резко тормозить, чтобы не сбить их. Они не обратили внимания и на фургон под фонарем, в котором курили два их товарища. Они не заметили Эрхарда, стоящего за пальмой, он не сводил взгляда с Алины, прильнувшей к тощему солисту. На втором музыканте висла совсем девчонка. Она похожа на юную, пожалуй, даже слишком юную Бирте Тав, датскую актрису, которая в семидесятых снималась в мягком порно. Группа идет по короткой дорожке к отелю «Феникс». Через несколько минут туда же за ними вошел Эрхард.

В баре отеля было всего несколько человек. Муж и жена пили белое вино; человек, похожий на коммивояжера, смотрел в ноутбук. Бармен помахал Эрхарду рукой, но он вернулся к стойке администратора, с которым хорошо знаком. Мигель уже в возрасте, он стоит за стойкой, сколько Эрхард себя помнит. Когда водишь такси, невольно знакомишься с персоналом отелей — если, конечно, тебе не все равно. Таксистам полезно водить дружбу с работниками отелей. Благодаря им появляются новые клиенты и щедрые чаевые. С Мигелем приятно было иметь дело. Приветливый, всегда тщательно причесанный, с мягкими руками, которые приветствуют всех, кто заходит. Ходили слухи, что он ухаживает за восьмидесятилетней матерью.

Сначала Эрхард сделал вид, будто просто проходил мимо.

— Как дела, Мигель? Работы много?

— У нас никогда не бывает много работы, сеньор Йоргенсен. Нам всегда хватает времени на наших гостей.

— Вы давно видели Жана Булара?

Это шутка «для своих» об одной островной знаменитости, Булар оказался в колонке светской хроники, потому что танцевал с Пенелопой Крус на террасе пентхауса в отеле.

— Я не обсуждаю гостей отеля, — с легкой улыбкой ответил Мигель.

— Даже если они нарушают закон?

— У нас такие не останавливаются.

— А как насчет тех пяти-шести человек, что зашли несколько минут назад?

— Что случилось, сеньор Йоргенсен? Неужели они забыли расплатиться по счету?

Эрхард посмотрел на Мигеля:

— Да, можно и так сказать.

— Сколько они вам должны? Может, включить сумму в их счет?

— Я сам с ними разберусь. Скорее всего, произошло недоразумение. В каком номере они остановились?

Мигель бросил на Эрхарда осторожный взгляд:

— Только для вас…

— Вы ведь понимаете, кого я имею в виду? Трое молодых людей и две… как бы их получше назвать? Сопровождающие женщины.

— Я видел только двух молодых людей. Они сняли номера сегодня, немного раньше. Говорите, их сопровождали женщины?

Мигель ни мимикой, ни жестами не показал, что понимает: «сопровождающие женщины» — значит «проститутки». Эрхарду не хотелось его смущать.

— Я ненадолго, — заверил он.

— Номера двести двадцать один и двести двадцать три. Под тем номером, где вы останавливались последний раз.

— Спасибо, Мигель. Я сейчас вернусь.

Эрхард повернул за угол и вошел в лифт. Он слишком устал, чтобы подниматься по лестнице.

Их было слышно уже из коридора. Парень гудел как пылесос. Звуки, которые издавала Алина, похожи на волынку, которую пинают ногой, но сомнения не было: это она. Звук нарастал, пока он не остановился перед дверью номера 221. Эрхарду не хотелось натыкаться на других музыкантов, но он знал, что по крайней мере один из них сейчас занят с малышкой, похожей на Бирте Тав. Возможно, с ней там двое. Из 223-го номера не доносилось ни звука. Может быть, они все заснули вповалку, усталые и обкуренные.

Он постучал в дверь три раза. Не слишком настойчиво.

— Убирайтесь! — раздался голос солиста.

— Шампанское, сеньор.

— Убирайтесь!

— От продюсера, который сидел в баре, сеньор, — соврал Эрхард, надеясь, что его слова заинтересуют солиста. Он услышал шорох, потом шаги.

Как только солист приоткрыл дверь, Эрхард ударил по ней со всей силы. Получив дверью по лицу, парень попятился, пытаясь за что-нибудь ухватиться, ничего не нашел, упал на кресло, затем на столик, перевернув картину в раме, которая со звоном упала на пол. Эрхард быстро вошел в номер.

Алина лежала посреди кровати, раздвинув ноги и раскинув руки в стороны. Эрхард отчетливо видел ее выбритый светло-русый лобок, узкую полоску живота и острые грудки. Узнав Эрхарда, она не свернулась клубком, как он ожидал, а спокойно закинула руки за голову и скрестила ноги.

Солист попытался встать, но Эрхард стукнул его о стену, потом о кровать. Из носа у парня пошла кровь. Он не мог говорить. На прикроватной тумбочке стояла открытая бутылка виски. Эрхард посмотрел на этикетку: «Джек Дэниелс», но бутылка не квадратная, как положено. Скорее всего, подделка. Парень сел, прижав ладонь к носу. Эрхард сделал глоток, потом вылил немного виски на лицо парня; тот извивался от боли, но не кричал. Эрхард не мог понять, кто перед ним — мужчина или идиот.

— Какого черта тебе здесь надо, Четырехпалый?

Эрхард стоял тихо, ждал, когда парень поднимет на него налитые кровью глаза.

— Забирай свои вещи и убирайся. Держись от нее подальше. И друзьям передай.

— Что я сделал? Я подумал… мы познакомились в баре, — просипел парень.

— Она самая главная мошенница на острове.

Алина не шелохнулась. Эрхард ожидал, что она как-то отреагирует, но она молча ждала, отчего ему стало не по себе.

— О чем ты? — спросил парень.

— Убирайся отсюда, живо! — Эрхард размышлял, не замахнуться ли бутылкой, чтобы парень понял: он не шутит, но тот быстро собрал с пола одежду и вышел из номера. Его волосатые, тощие ягодицы являли собой жалкое зрелище. Спина была вся в прыщах.

— Ты что задумал? — На губах у Алины играла отвратительная улыбка, словно ей нравилось все происходящее, словно она — популярная шлюха из фильма с Джоном Уэйном. — Сам меня хочешь, старая свинья?

— Я не трахнул бы тебя, даже если бы ты была последней женщиной на острове, мошенница. — Ему хотелось сказать что-нибудь грубое, уязвить ее, чтобы согнать наглую улыбку с ее губ. Но его слова на нее не действовали.

— Еще бы! — ухмыльнулась она.

Ему захотелось врезать ей бутылкой по лбу, а осколки вогнать в ее бездетный живот. Ему хотелось ее убить. Все в ней ему было ненавистно: ее кудряшки, и задорные соски, которые она даже не пыталась прикрыть, и самодовольная улыбка с налетом горечи — Эрхард вдруг понял, что такую улыбку невозможно стереть ни насилием, ни унижением, ни ненавистью, и бессильно смотрел на нее. Он видел Алину в деревне, когда она была девчонкой, сидела в автобусе или на задней парте в школе. Чуть косящая девчонка в цветастом платье. Он видел, какой она была в детстве: она пинала камешки на дороге и гонялась за собачьим хвостом.

— Как ты дошла до такой жизни? — спросил он.

Вопрос ее удивил. Она еще улыбалась, но глаза неуверенно отвела в сторону. Эрхард продолжал:

— Как ты стала такой равнодушной к другим? Ко всему?

— Я не позволю тебе портить мне карьеру, — сказала она и приподнялась, собираясь встать с постели.

— Оставайся на месте, — приказал Эрхард.

Она медлила и наконец наполовину прикрылась простыней.

— Чего ты от меня хочешь?

— Хочу, чтобы ты поняла, какая ты дура… Тупая кошелка, которая решила нажиться на смерти маленького мальчика.

— Тебе-то что за дело? Ты тут ни при чем.

— Нельзя бросить ребенка и выйти сухой из воды.

— Послушай, я никого не бросала. Я просто…

— Я все про тебя знаю.

— Ну и что ты собираешься со мной сделать? Сдать меня в полицию?

Снова эта раздражающая решимость. Как будто ее забавляет роль детоубийцы.

Но она права. Он сам не знает, что с ней делать. Он думал, что ему как-то удастся разбудить в ней совесть, но, потерпев поражение, понятия не имел, как поступить.

— Сколько бы тебе ни дали в полиции, я дам вдвое больше. — Он стрелял наугад, и сам от себя не ожидал такого предложения. Он надеялся, что проститутка в Гисгее неверно все расслышала и что речь идет не о тысяче евро, а о меньшей сумме. Наверное, ему удастся наскрести около двух тысяч.

— В полиции мне ничего не давали, — устало возразила Алина.

— Опять врешь.

Ее упорство изумляло. Почему одни врут как дышат, а другим так трудно солгать, что они предпочли бы уехать за тридевять земель? Другие готовы пожертвовать всем, лишь бы не лгать…

— Я не вру. У полицейских я не взяла ни цента.

— Но…

— Мне не полиция платит.

— О чем ты? — Эрхард вспомнил слова Берналя о том, что женщину «простимулировали». Эрхард не сомневался в том, что Берналь имел в виду деньги.

— Деньги дает кто-то другой. Я не знаю кто. Полицейские миллион раз твердили, что мне платят не они, а какой-то тип из местных, махореро. Он, мол, хочет, чтобы проблему решили как можно быстрее. И перестань так на меня смотреть. Я правду говорю. Так они сказали.

— Сколько? — Эрхард понимал, что сумма, возможно, в десять раз больше тысячи евро.

— Пять тысяч за каждую неделю, что я просижу в тюрьме. И билет на самолет до Мадрида, если мне надоест здесь, на острове.

Он смотрел на нее. Разговорившись, она забыла о том, что надо бы прикрыть грудь. Она с удовольствием поедала разноцветные зефирины, которые достала из сумки, и мирно беседовала с Эрхардом, словно они просто друзья и встретились в баре. Эрхард никак не мог сообразить, кого же она ему напоминает. Она немного смахивала на Беатрис: у нее такие же волосы, только короче, и такой же цвет кожи, и такая же фигура, правда, у Алины короче ноги… Нет, не Беатрис. Она похожа на певицу Ким Уайлд, если бы та десять лет провела на панели. Ким Уайлд в виде пухленькой девчушки, которая обожает мерзкие сладости, наркотики и мохито.

Он сделал большой глоток из горлышка.

— Я куплю тебе билет на самолет. И может быть, дам тысячу евро.

— Ты дурак? — Алина пристально посмотрела на Эрхарда.

— Больше у меня нет.

Честность… Он не ждал, что его слова произведут на нее впечатление.

— Слушай, даже если бы я захотела…

— Скажи, что не хочешь лгать в суде. Скажи, что передумала.

— И что хорошего? Это ни на йоту не поможет. Вместо меня найдут другую, которая заберет мои деньги и выпивку на Пласа-Майор в Мадриде!

Может быть. Но бесконечно это продолжаться не может.

— Значит, после меня ты перекупишь следующую, а потом ту, что будет после нее? На всех тебе не хватит денег!

Эрхард злился, — все сводится к деньгам. Но она права. Денег у него нет. Тысяча для нее, если она в самом деле согласится, да еще придется добавить билет на самолет, он не знает, где найти столько денег. Во всяком случае, быстро.

— Если ты в самом деле хочешь вывести их на чистую воду, почему не обратишься в газету, в «Провинсию»? — Это самая крупная газета на острове.

Эрхард задумался.

— Потому что дело должна расследовать полиция, а не газеты. С ребенком ужасно обошлись. Совершено преступление.

— Его что, задушили? — Алина нахмурилась, вдруг выхватила у Эрхарда бутылку, отпила. Скорее всего, ей не показали снимков и не рассказали, как именно умер ребенок. Она не глядя взяла вину на себя. Тем хуже…

— Нет, уморили голодом. Сволочи…

— Я уже не могу пойти на попятную, — сказала она.

— Что они тебе сказали?

— Все дело в том махореро. Он какая-то важная шишка.

— Они тебе угрожали?

— Нет.

— Он один из «Трех пап»?

— Да не знаю я. Может быть.

— Ты ведь еще не взяла деньги?

Алина оглянулась по сторонам — явно в поисках одежды. Эрхард нигде не видел ее тряпок — черного платья и золотой блузы.

— Ты еще не потратила деньги?

— Я потратила все, что у меня было, — сказала она, поднимая с пола маленькие трусики.

— Сколько? Сколько ты потратила?

— Две тысячи, а может, и больше.

У Эрхарда голова пошла кругом. Он не понимал, как можно за день или два потратить столько денег.

— Что ты купила, черт тебя дери, — машину?

— Остынь, ты не мой дедушка.

— Если ты уже потратила деньги… — Он не договорил.

Все стало гораздо сложнее. Если она уже взяла деньги, дело перешло на другой уровень. Она застегнула бюстгальтер на груди и перевернула его, затем надела бретельки на плечи. В бюстгальтере ее маленькие грудки кажутся большими и соблазнительными. Сразу видно, вещь не дешевая. Не меньше ста евро… такой может и двести стоить. Золотую блузку и платье она наверняка купила в самом дорогом магазине в Корралехо…

— Перестань на меня пялиться. Я не такая тупая, как ты думаешь, — заявила она перед тем, как пойти в туалет.

— Ты должна вернуть деньги. Ты должна…

— О чем ты? Я ничего не верну. Это мои деньги, мне их дали.

Восприимчивость, которую Эрхард заметил в ней секунду назад, испарилась. В ней проснулась деловая женщина. Полицейские правильно подобрали ее. Наивную, но не дуру. Такой можно управлять, но нельзя манипулировать. Она тщеславная, но еще не дошла до точки. Хотя, в общем, несложно догадаться, как дочка фермера, который выращивает оливковые деревья, стала проституткой. Дело не только в том, что она плохо училась в школе и не хотела работать кассиршей в местном супермаркете. Только родители способны так растоптать личность ребенка. Только злой родитель способен сделать девочку настолько холодной и равнодушной, что она готова распродавать себя по кусочкам, и тело, и душу.

— Что, если я… если я заплачу тебе деньги, а ты потом их вернешь? — говорит он. — К завтрашнему утру я раздобуду несколько тысяч. Когда ты идешь в суд? В пятницу?

— Не трудись. Не будет этого. У тебя нет денег.

— Говорю тебе, я верну то, что ты потратила. Только нужно прикинуть как…

— Там гораздо больше, — сказала она. Одетая, она выглядела другой… взрослой. — Ближе к четырем тысячам.

Эрхард ощутил, как силы покидают его. Виски и все остальное, все, что он успел влить в себя за вечер, вдруг ударило ему в голову; он чувствовал себя пьяным и обиженным. Ему хотелось обозвать ее маленькой глупышкой, но он не мог. Таких денег ему не найти.

— Ладно, забудь, — сказал он и повернулся, чтобы уйти.

— Что будешь делать? — спросила она.

— Найду настоящую мать мальчика, — ответил он.

Он вышел в коридор, прошел мимо солиста и еще одного музыканта. Они подслушивали под дверью. Вид у Эрхарда такой, что мальчишки попятились, едва увидев его.

Он понимал, что в таком состоянии лучше не садиться за руль, и все же завел машину. Ехал злой, раздраженный, ни на что не обращая внимания. В днище машины ударяли куски глины и камни. Наконец он попал домой. Он не вошел внутрь, а сидел в машине и заснул еще до того, как заглох мотор.

Глава 25

Спать. Во сне все так просто. Во сне не нужно ни о чем беспокоиться.

Что противоположно сну? Бодрствование?

Бодрствовать слишком сложно. Он погряз в раздражении и горьких мыслях. Не мог думать ни о чем другом. Только о той шлюхе, о ее дорогом бюстгальтере, мальчике в картонной коробке… и о полицейском архиве, куда сваливают нераскрытые дела.

Он ходил туда-сюда, не в силах усидеть на одном месте. Завтрак по вкусу напоминал картон, в доме пыльно, кофе едва теплый. Посмотрев на книги, он вдруг подумал о Солилье и ее магазине подержанных вещей.

Солилье около шестидесяти, она миниатюрная и худенькая, такое впечатление, что из-за вечной занятости ей некогда поесть. Она притворяется веселой, товары в своем магазине раскладывает по системе, понятной только ей самой. Одежда рассортирована по длине молнии, книги — по размеру, а собачьи поводки, москитные сетки и подушки — по содержанию никеля. Где бы вы ни находились в магазине, даже в подвале, всегда слышно, как она бормочет себе под нос, жалуется на тяжелую коробку, на увядший цветок, на то, сколько в магазине покупателей, или на покупателя, который перемерил кучу вещей, но так ничего и не купил. Таких клиентов она не любит, но к тем, которые что-то покупают, как Эрхард, она относится с теплотой и пониманием. Стоит только что-нибудь купить, и вас приглашают посидеть на диване у входа в магазин и поговорить с ней. В области литературы, политики и истории Канарских островов Солилье нет равных. Когда-то она была журналистом, много лет работала на С2, телеканале Канарских островов.

Может быть, газеты или телевидение — последний шанс разыскать родителей мальчика. Во всяком случае, Эрхард надеялся, что дело заинтересует Солилью. Не обязательно история самого младенца, скорее всего, она решит, что всего хуже здесь то, что полиция поспешила закрыть дело, купив обвиняемую. Хотя она больше не работает, у нее наверняка широкие связи. Надо уговорить ее найти какого-нибудь старого коллегу, который напишет репортаж.

Эрхард оделся и поехал в Пуэрто. Припарковался за грузовиком и поднялся по лестнице в магазин. Магазин разместился в особняке, рядом с которым растет громадное дерево. В тени дерева стоят диван и стол, окруженные коробками с книгами и журналами.

Солилья внизу, в подвале раскладывала платки. Она окликнула его по имени, не поднимая головы. Она одна из немногих на острове, кто пытается произнести его имя на датский лад — что ей почти удается. «Эрхарт Юркензен», говорит она почти без пришепетывания.

Она не любит, когда ее надолго отвлекают.

— Мне нужен хороший журналист, — сказал Эрхард. — Человек, способный написать репортаж о коррупции.

— Ха! — ухмыльнулась Солилья и посмотрела на него. — Все способные журналисты вымерли. Что стряслось?

— Полиция купила подозреваемую, та сделала ложное признание.

— И что?

— А то, что дело об убийстве ребенка остается нераскрытым.

— Об убийстве ребенка? Продолжай.

— Может, и не об убийстве. Помните младенца, которого недавно нашли в машине на пляже — возле Котильо?

— Нет, — ответила Солилья.

Она поставила коробку с платками на полку и жестом велела Эрхарду следовать за ней. Они обошли покупателя, который сосредоточенно рылся в коробке с африканскими порножурналами. Солилья — сторонница свободы прессы. Вот почему в ее магазине в числе прочего продается и порнопродукция. Отчасти она любит Эрхарда за то, что он родом из страны, где впервые легализовали порнографию.

— На пляже нашли машину, на заднем сиденье которой стояла картонная коробка с младенцем внутри. Конечно, мальчик был мертв…

— Его убили?

— Нет, скорее всего, он умер от голода. Родители не объявляются.

— И что?

— Полицейские нашли какую-то, простите меня, тупую шлюху и за деньги повесили все на нее.

— Зачем? — спросила Солилья, пока они поднимались по лестнице, — она шла впереди, Эрхард смотрел в спину ее длинного синего платья.

— Хотят поскорее закрыть дело. Говорят, из-за туристов.

Солилья хмыкнула, видимо, она понимает такие доводы.

— И что же вы хотите? Что у вас есть?

— Девица, которой заплатили за то, чтобы она взяла вину на себя.

— Разве она не арестована?

— Нет, пока на свободе — ждет суда. Заседание назначено на пятницу.

— Она будет разговаривать с журналистом?

М-да… В том-то и штука.

— Скорее всего, нет.

— Так что же журналисту писать?

— Он может написать статью перед судом, где подробно рассказывается, как полицейские собираются повесить вину на совершенно постороннюю девицу…

— Сейчас у вас есть доказательства, что полицейские хотят повесить преступление на нее?

— Я говорил с полицейским, который ведет дело. Я говорил с девицей.

— Доказательства, мистер Юркензен! У вас есть доказательства? Документы, фотографии? Что-нибудь, чем мог бы воспользоваться журналист.

Эрхард понимал, что она имеет в виду.

— Нет.

— А что говорит сама девушка? Каков ее интерес, как говорится?

— Деньги. Она, простите за выражение, настоящая стерва.

— Ясно. Я знаю нескольких журналистов, которые не совсем безнадежны, но все они скажут вам одно и то же: девушка не станет говорить, а полицейские, скорее всего, будут все отрицать. И как нам подтвердить то, о чем вы просите написать?

— Откуда мне знать? Я потому и хочу привлечь журналиста. Вы умеете раскапывать факты и расследовать такого рода дела.

Солилья улыбнулась, она польщена.

— Учтите, если думаете, что я сама за это возьмусь, вы ошибаетесь.

— Поверьте мне, Солилья, происходит что-то странное. Следователь, который ведет дело, назвал его поганым.

— Сколько ей заплатили?

— В том-то и штука. Она говорит, что ей платит не полиция.

— Не полиция? А кто?

— По ее словам, какой-то махореро. Пять тысяч евро за каждую неделю, что она просидит за решеткой.

— Любопытно. Но раз за признание ей платят не полицейские, они будут все отрицать.

— Вы только послушайте себя! Произошло чудовищное, отвратительное преступление! Дело заслуживает того, чтобы его предали огласке!

Солилья протянула ему книгу:

— Вот, прочтите. Это классика.

Эрхард посмотрел на обложку: пестрая, с черным силуэтом мужчины, который курит трубку. «Пестрая лента и другие рассказы». Он помнит, что читал какие-то из них много лет назад. Он полистал страницы. В свое время он бросил книжку, не дочитав, — как и другие произведения Конан Дойла.

— Может быть, — сказал он.

— Диего Наварес. Сын моего старого друга. Он тоже пошел в журналистику. Работает здесь, в Пуэрто, в редакции газеты «Провинсия». Умеет нестандартно мыслить, умный. Если кто-то возьмется за вашу историю, то только он. Но он еще молодой. Опыта не хватает.

По описанию Диего Наварес понравился Эрхарду. У молодежи более идеалистическое отношение к коррупции.

— Как с ним связаться?

— Я сама свяжусь. Его отец должен мне за услугу.

— Сегодня?

— Боже мой, вы так нервничаете! Никогда не видела вас в таком состоянии.

— Суд назначен на пятницу.

Солилья косится на часы над дверью.

— Я вас позову. Подождите на улице, на диване. Я выйду, когда поговорю с ним.

Он сидел на диване под деревом и читал рассказы о Шерлоке Холмсе, точнее, пытался читать. Рядом с ним растянулся местный кот — Солилья вечно швыряла в него камнями и крышками от бутылок. Кот бил хвостом по книге. Совсем скоро Солилья спустилась по лестнице. Передала ему телефон:

— Сами договаривайтесь о встрече.

* * *

Он едва не забыл про Ааса, но успел в самый последний момент. Высадив его у дома Моники, он обещал вернуться за ним самое позднее в половине пятого вечера. Потом он вернулся в Пуэрто, нашел нужное кафе. И стал ждать. Заказал две кружки бочкового пива — одну для себя, вторую для Диего. Смотрел, как оседает пена.

Диего выглядел слишком молодо. Он был похож на подростка, который носит рубашку, отданную ему кем-то из старших, — во всяком случае, рубашка неглаженая. Диего подошел к столику и сел напротив Эрхарда.

— Итак, матери, которая на самом деле не мать, заплатили, чтобы она взяла вину на себя?

Эрхард огляделся по сторонам, но в кафе никого не было, кроме нескольких молодых людей, которые играли в пинбол за шпалерой искусственных цветов.

— Вижу, вы хорошо подготовились, — сказал он.

— Прочел все то немногое, что было опубликовано до сих пор. Преступление в самом деле чудовищное, но ничего необычного в нем нет. Младенцев то и дело где-то находят. Только в две тысячи десятом на Канарских островах было два похожих случая. Младенцев бросали незрелые девицы, которые боялись разозлить верующих родителей. По-моему, такое можно назвать абортом в третьем триместре беременности.

— Но в данном случае полицейские уговорили изобразить мать постороннюю девицу, проститутку. Состряпали ложь.

— Зачем им это понадобилось? По-моему, такие дела все стремятся как можно скорее раскрыть.

— По-видимому, нет. Вот что самое безумное. Они прекратили следственные действия и нашли человека, который готов взять вину на себя, чтобы дело можно было закрыть.

— Но зачем?

— По словам полицейского, с которым я разговаривал, все из-за казино. Его хотят построить здесь, на Фуэртевентуре, а не на Лансароте. Ну а погибший младенец в коробке способен расстроить чьи-то планы…

— Любопытно. Но как-то неправдоподобно.

— Я лишь повторяю его слова.

— Вы говорите о полицейском, который рассказал и остальное?

— Да. — Эрхард сам понимал, насколько сомнителен его рассказ.

— Как правило, стражам порядка нет дела до того, построят казино или нет. И на туристов им, в общем, наплевать.

— Кажется, у них недавно сменилось руководство, и теперь у нас новый начальник полиции?

— Верно.

— И он уверяет, что хочет покончить с коррупцией в соответствии с указаниями ЕС?

— Да.

— Вот вам и тема для репортажа!

Диего улыбнулся, как показалось Эрхарду, немного надменно.

— Тема неплохая — например, если развивать ее в винном погребке с друзьями. Но для газеты она не годится. В вашей истории почти все неправдоподобно.

— Я ведь только что доказал вам, насколько она правдоподобна.

— А мотив?

— Это вам и предстоит выяснить.

— Знаете, редактор, скорее всего, задаст мне тот же вопрос. И ему понадобятся ответы прежде, чем он позволит мне расследовать дело хотя бы полчаса. Сколько в полиции заплатили той девушке за признание? Вы видели квитанции, расписки или хоть какие-нибудь документы?

— Нет. Но ей платят не полицейские. Ей платит кто-то еще. Какой-то тип с тугим кошельком.

— Ясно. — Диего закатил глаза.

— Что вам ясно?

— Чем дальше, тем хуже. Кто докажет, что ваша шлюха не заработала эти деньги своим, так сказать, основным ремеслом? По-моему, не стоит туда лезть — все может кончиться очень, очень некрасиво.

Эрхард поерзал на стуле. Прилив сил, который он испытывал перед приходом Диего, почти испарился.

— А как же ребенок? Мальчик?

— Горькая правда, — начал Диего, — заключается в том, что ребенок умер. Его не убили; скорее всего, мать-проститутка просто забыла о нем. Грустная и ужасная история, которую никто не захочет читать.

Эрхард вспомнил о машине с пятьюдесятью километрами на одометре.

— Есть еще кое-что, — сказал он. — Машину украли в Амстердаме или еще где-то; и вдруг она оказалась здесь. Очень странно!

Диего допил пиво.

— Понятно. Слушайте, Йоргенсен. Вы мне нравитесь. Но я согласился с вами встретиться только потому, что мой отец работал вместе с Солильей. Я буду следить за ходом дела; может быть, откроется какое-нибудь новое обстоятельство.

— Кое-что новое уже открылось, — заметил Эрхард. — Мать — на самом деле не мать. Что еще там может быть нового?

— Все, о чем вы рассказали, очень любопытно, но мне кажется, что полицейские делают все, что могут.

— Суд состоится в пятницу. Если она признает себя виновной и ее осудят, полицейские в ближайшем будущем не станут заново открывать дело.

— Давайте я схожу на заседание суда. Если я почувствую что-то подозрительное, если ваши слова так или иначе подтвердятся, я с вами свяжусь. Дайте мне ваш телефон.

Эрхард продиктовал ему номер.

— Разве у вас нет мобильника?

— Нет. Если я не подхожу к домашнему телефону, попробуйте разыскать меня через диспетчеров таксомоторной компании «Такси Вентура».

— Передавайте от меня привет сеньоре Солилье. Скажите, что отец часто ее вспоминает. По-моему, он к ней до сих пор неравнодушен. Несмотря ни на что. Спасибо за пиво!

— Передам.

Вот вам и юношеский идеализм!

Эрхард чувствовал себя сердитым старым заговорщиком-теоретиком. Он заказал еще пиво и наблюдал, как темнокожие мальчишки играют в пинбол, аппарат то и дело мелодично позвякивал.

Не зная, чем заняться, он поехал на стоянку на улице Богоматери Кармельской и встал в хвост очереди. Раскрыл книгу, но слова казались ему бессмысленными. Перед самой сиестой диспетчер сказала, что ему кто-то звонил. Он пошел в кафе

«Боланьо», номер которого продиктовал диспетчеру для связи, и ждал, когда его соединят. Неужели журналист все-таки решил перезвонить? Он услышал щелчок переключения.

— У меня проблема, — возник в трубке голос Эммануэля Палабраса. Как всегда, он преувеличивает. Вскоре выясняется, что речь идет всего лишь о его рояле «Фациоли».

— Подождет до завтра, — ответил Эрхард. Рояль Палабраса он настраивал регулярно, каждый второй четверг месяца.

Палабрас не думал, что дело может подождать.

— У меня срочное дело, — сказал Эрхард. — А потом я к вам заеду.

Он зашел за Аасом и повез его назад, в «Дом святой Марисы».

По пути они почти не разговаривали. Эрхард не мог придумать ничего радостного, поэтому при прощании просто сжал плечо мальчика-мужчины.

Он проторчал на стоянке целый час. Потом повез к дюнам радостную молодую парочку. Только в шесть вечера раздражение и гнев начали понемногу отпускать его. Доставив семью туристов в аэропорт, он купил в буфете терминала сэндвич. На вкус сэндвич напоминал кусок картона. Картона со свежими, но совершенно безвкусными местными помидорами. Настоящее бедствие для острова: современные овощеводы стремятся отправлять как можно больше своей продукции на экспорт. Поэтому они выращивают в своих чистеньких теплицах идеально круглые помидоры, лишенные всякого вкуса и запаха. За едой Эрхард читал заголовки в сегодняшних газетах. В «Провинсии» напечатали большой репортаж о владельце самой большой оливковой рощи на острове; он переезжает на материк. Остаток картонного сэндвича он выкинул в мусор и расплатился с девушкой у стойки.

Вернувшись к машине, он увидел под дворником рекламную листовку курорта «Шератон-Бич — гольф и спа». Строительство курорта, начатое еще до финансового кризиса, наконец завершено; теперь курорт может побороться за туристов. На Фуэртевентуре много незаконченных, заброшенных отелей — они стоят памятниками наивным инвесторам и служат огромными ночлежками для живущих на острове бездомных. Отель «Олимп» в Корралехо по ночам светится огнями, там гремит музыка — вся аппаратура работает от генераторов. В недостроенной бетонной коробке устраивают дискотеки громкоголосые молодежные банды. Когда-то власти запрещали такие сборища, но в последнее время предпочитают смотреть на них сквозь пальцы. Куда же еще податься беднягам? Гораздо дороже предоставлять им место. В недостроенном «Олимпе» нет ни заграждений, ни заборов. В январе молодой человек упал с обрыва и разбился. Сирота, приводов не имел. Нанюхался клея, в крови сплошной алкоголь и наркотики. После того случая началась шумная кампания в прессе. Но власти куда больше озабочены бандами, чем опасными стройплощадками, которые уже много лет стоят заброшенные. Эрхард не против самозахвата таких зданий. Он сам побывал в положении бездомного и ночевал в недостроенных отелях. Он пил дешевое вино из бензиновых канистр и смотрел, как девчонки скидывают с себя одежду и бегают голые по тлеющим углям.

Посмотрев на часы, он поехал на север. Не очень его радовала встреча с Палабрасом-старшим, но сегодня он хотел отвлечься. Кроме того, красивый рояль, настоящий шедевр, всегда поднимал ему настроение. Во всяком случае, он надеялся, что и сегодня так будет.

Глава 26

В конце улицы Дормидеро аллея петлей огибает пальму. Ворота огромной усадьбы Палабраса-старшего находятся в самой дальней точке петли. Почему-то массивные кованые ворота автоматически открываются всякий раз, стоит Эрхарду подъехать. Другим гостям приходится звонить по телефону и ждать у ворот. Но только не Эрхарду. Он въехал на территорию и поставил машину у западного крыла — там обитает прислуга.

Эрхард выбрался из машины и пошел по лужайке. Скорее всего, Эммануэль сидит у входа и спит, уронив голову на живот, как будто у него сломана шея, или возится в своей теплице с кактусами. Он попросил служанку, девушку из племени масаи, колоть палец о различные кактусы, чтобы понять, хорошо политы растения или им нужна вода. Только так и можно все понять, объяснил он. Выйдя из-за живой изгороди, Эрхард увидел, что Эммануэль в самом деле спит на крыльце террасы. Кто-то позвонил в колокольчик, Эммануэль вздрогнул и проснулся, потом досадливо посмотрел на Эрхарда, как будто ждет его уже несколько часов.

— Ночес, — поздоровался он.

Девушка-масаи помогла ему встать, они вошли в дом.

Эрхард последовал за ними. Визиты к Эммануэлю никогда не доставляли ему особой радости, но он — лучший клиент Эрхарда. Кроме того, они давно знакомы: Палабрас-старший единственный регулярно платил Эрхарду за то, что тот настраивал ему рояль каждый третий четверг месяца. Конечно, он сразу приезжал, если Палабрасу казалось, что с роялем что-то не так. За пятнадцать лет Эммануэль лишь дважды попросил его приехать вне графика. Второй раз — сегодня.

Первый раз, когда Эммануэлю понадобились дополнительные услуги, никакая настройка роялю не требовалась; дело было в сыне, который исполнял поп-музыку. Тогда-то Эрхард и познакомился с Раулем. Эрхард осматривал рояль двадцать секунд, прежде чем заметил молодого парня в углу. Эрхард снова осмотрел рояль, взял настроечный ключ, осторожно провел головкой по струнам. Потом объяснил Эммануэлю, что с роялем что-то случилось. Исправить все, конечно, можно, но починка обойдется в целое состояние и займет несколько месяцев. Палабрас, человек крупный и решительный, пристально посмотрел на Эрхарда и вскинул руки вверх. Эрхард мог истолковать его жест только в одном смысле: «Он и так обошелся мне в целое состояние!» С самой первой встречи он ясно дал понять, что очень любит свой «фацци». Это стало ясно с самого начала.

Выходя, Эрхард поманил Рауля за собой. Тогда Рауль был долговязым и неуклюжим подростком.

— Я найду тебе настоящего учителя, — сказал он парню.

Если он хочет играть на «Фациоли», должен играть как следует. На деньги, полученные за ремонт превосходного рояля, он нанял лучшую местную пианистку, учительницу Виви, которая жила в Хорнале. Если Эрхарду было по пути, он сам забирал Рауля и вез его на урок. Рауль стал неплохим пианистом, хотя и не выдающимся. Он так самозабвенно исполнял Гершвина и Бернстайна, как будто вымещал на клавишах свое недовольство… Хотя Эммануэль уже не такой внушительный, каким был раньше, он по-прежнему сила. Даже со спины, когда он перекидывает через плечо одеяло, словно плащ. Он ходит шаркая и дышит с присвистом, словно идет не по собственному особняку к солярию в противоположном крыле, а по болоту.

С помощью архитектора и садовников Палабрас создал дом, лишенный звуков и запахов. Он не похож ни на один другой дом на Канарских островах. Оранжевые глиняные стены, бамбуковые вентиляторы, узорчатые колонны и бесконечные ряды львиных голов, видимо, должны наводить на мысли об Африке — колонизированном и ограбленном континенте, задыхающемся от ожиревших белых.

Во всяком случае, так все виделось Эрхарду. Он не верил в романтическую сказку, которую снова и снова повторял Эммануэль, рассказывая о своей резиденции, о девушках-масаи — которые обитают бог знает в каких условиях — или своей родине — Испании. Испания так далеко, она такая любимая, он тосковал по ней и одновременно проклинал ее. Палабрас часто рассуждал о прежних временах, когда испанцы завоевывали Африку, наслаждались ее природой и простыми радостями жизни.

Они подошли к роялю. Эммануэль сел на табурет и исполнил «Хорал» Абриля, единственную вещь, которую ему хотелось играть, — точнее, единственную вещь, которую он умеет играть. Все остальное для него — только шум, ненужное бремя, недостойное «фацци». Эрхард не специалист по творчеству Абриля, но сразу понял, что Эммануэль играет хорошо, страстно. Разве что слишком быстро. Ми третьей октавы немного фальшивило, но Эрхарда это не беспокоило. Более того, такие мелкие неполадки Эрхарду даже нравились, он предпочитал игнорировать их, потому что они придают роялю индивидуальность. Пальцы Эмануэля оторвались от клавиш, он словно боится разрушить карточный домик. Не произнося ни слова, Палабрас-старший неотрывно смотрел на Эрхарда. Его глаза как будто спрашивали: слышишь это жуткое бренчание? Эрхард сказал: в самом деле, надо подтянуть фа, но с соль бемоль все нормально. Он взял несколько аккордов. Очистил корпус от пыли, протер струны. Эммануэль снова сыграл всю композицию. Эрхард по-прежнему ничего не услышал. Когда Эммануэль начал «Хорал» в третий раз, Эрхард обошел рояль и встал слева от Эммануэля. Теперь до него донеслось тихое шуршание, как будто в лесу по ковру из иголок катится шишка. Но шорох доносился не от рояля, а от самого Эммануэля. Он дышал взволнованно и учащенно. Эрхард увидел его грудь в прорехе между плащом и неровно застегнутой рубашкой. «Хорал» очень возбуждает, Эрхард не сомневался: сейчас у Эммануэля эрекция. Жаль, что нельзя нагнуться и посмотреть. Палабрасу-старшему уже за восемьдесят; он, несомненно, сексуально озабочен, как козел, но не способен трахнуть ни одну из своих служанок-масаи, как бы ему ни хотелось. Но у рояля он, непонятно почему, еще способен возбудиться. Хотя и расплачивается за подъем настроения затрудненным дыханием.

— У вас есть CD-плеер? — спросил Эрхард.

Эммануэль посмотрел на него в замешательстве.

— Конечно нет! В этом доме есть граммофонные пластинки и радио.

Эрхард объяснил: если Палабрас больше не хочет слышать посторонние звуки при исполнении «Хорала», ему нужно будет слушаться его, Эрхарда. И не задавать вопросов. Эммануэль поерзал на табурете. Он не привык никого слушаться; наоборот, другие слушаются его. Наконец он вскинул руку вверх.

— Я вернусь через час и уберу бренчание. А пока позовите девушку, которая за вами ходит, и попросите ее подождать меня на дорожке у дома. Я скоро вернусь.

Эммануэль окинул его взглядом с ног до головы, но ничего не сказал. Эрхард вышел и направился к машине.

Он поехал в центр города. Проезжая улицу Сервера, он поискал взглядом Алину, но, если она еще работает, ее здесь нет. Над улицей навис тяжелый запах — смесь баранины и бензина. Не глуша мотор, он забежал в музыкальный магазин на углу Главной улицы под названием «Птица». Там продают в основном джаз и подборку современной музыки, но в подвале имеется довольно заурядная коллекция классики. К счастью, Хорал Абриля принадлежит к числу самых популярных концертов для фортепиано на Канарских островах. Эрхард даже слышал версию в исполнении Мадридского симфонического оркестра. Кивком он поздоровался с владельцем по имени Антон и сразу спустился по винтовой лестнице в подвал. Нашел две версии Хорала, и одна из них — в исполнении Мадридского симфонического оркестра. Кроме того, он попросил Антона найти в Интернете ноты для Концерта аллегро и распечатать их. Он согласился заплатить по пятьдесят евроцентов за лист. Антон выполнил его просьбу без всякой радости.

— Дурацкий Интернет! — ворчал Антон, стоя за компьютером. Он скоро разорится, потому что сейчас никто уже не хочет платить за музыку. — Как мне конкурировать с гиками всего мира, когда все, что хочешь, можно получить бесплатно?

Эрхард согласился с ним в принципе, хотя и не очень разбирался в том, как устроен Интернет. Закончив с делами в магазине, он проехал еще квартал и купил CD-плеер в магазине «Электрон». У него самого такого плеера нет, зато есть на работе в комнате отдыха. Эрхард отчаянно торговался и сбил цену до тридцати евро. Выйдя из магазина, он задумался. Может, купить креветок в кляре в киоске на углу? Но при виде того, как владелец переворачивает розовых моллюсков газетой, его затошнило. Он вернулся к особняку Палабраса.

Глава 27

Она была похожа на инопланетянку в черной коже: гибкая, красивая и пугающая. Она стояла на дорожке и ждала его, точно как он просил. Эрхард никогда с ней не заговаривал. Никогда не слышал ее голоса. Более того, он даже не знает, умеет ли она говорить. Он объяснил ей, что она должна сделать. Она слушала не мигая. Когда он спросил, понимает ли она, что от нее требуется, она кивнула. Эрхард сомневался, что она поняла. Она не задавала вопросов и не испытывала неуверенности в осуществлении плана Эрхарда.

— Мне сделать это с Мэнни с музыка, — повторила она.

— Правильно, — кивнул Эрхард и подумал: смешно, что самого влиятельного человека на острове называет «Мэнни» девчонка… сколько ей? Лет двадцать?

— Мэнни не может, не получается, его палка слишком мягкий, он злится.

Эрхард покачал головой, показал на плеер и изобразил с помощью указательного пальца, как будет реагировать член Мэнни. В глазах девушки плясали веселые огоньки, но она молчала и потому выглядела еще более устрашающей.

— Пойдем со мной, — сказал он.

Они вошли в дом. Эммануэль сидел на том же месте, где был, когда Эрхард его оставил час назад. Он с несчастным видом смотрел на руки Эрхарда, как будто ожидал увидеть, что он принесет инструменты, а не магазинные пакеты.

— Ну что еще, настройщик?

Эрхард напомнил: Палабрас обещал его слушаться. Эммануэль кивнул. Эрхард взял его за руку и повел в соседнюю комнату, затем посадил на белый кожаный диван — судя по виду, к нему никогда не прикасались.

— Сядьте и слушайте музыку, пока я настраиваю рояль.

Эрхард распаковал плеер, вставил диск и нажал клавишу воспроизведения. Эммануэль дернулся при первых звуках, недоверчиво посмотрел на плеер. Эрхард кивнул девушке. Та подошла к Эммануэлю и задрала платье. На обычно мертвенно-бледном лице Эммануэля — выражение изумления и необычайной мягкости. Эрхард вернулся в музыкальный салон.

Он поставил ноты с Концертом аллегро на пюпитр и раскрыл на первой странице. Он стал громко возиться с роялем: гремел ключом для настройки, но ничего не делал. Рояль необычайно красив — одна из первых моделей F308, выпущенных в мастерской «Фациоли» в 1987 году. Хотя Эрхард никогда не играл на этом рояле ничего, кроме аккордов, он часто мечтал о том, как бы незаметно пробраться в эту комнату, когда Эммануэля нет дома, и поиграть на роскошном инструменте. Звук у него не такой, как у обычных фортепиано: он чистый и незамутненный, лучше, чем у самого лучшего «Стейнвея», который приходилось настраивать Эрхарду. Благодаря кондиционеру рояль находится в идеальных условиях и никогда не подвергается воздействию прямого солнечного света. Нелепо подозревать, что такой рояль способен бренчать! За все годы, что Эрхард посещал этот особняк, он никогда не мог сделать звучание рояля лучше — только хуже. Некоторые клиенты называют его волшебником, потому что он может несколько минут повозиться с ключом настройки — и их игра делается лучше, чем когда бы то ни было. Они ожидают, что он придет с современным оборудованием. А он просто слушал, а потом делал так, что их рояль звучал как живое, дышащее создание, а не робот. Штука в том, чтобы сделать каждый тон идеально чистым, но идеально неидеальным. Такое обращение помогает подчеркнуть характер рояля, его индивидуальность, звучание, отличное от других. Это известно каждому настройщику роялей, хотя ни один из них не поделится своими секретами с клиентами. Включите математику — и забудьте о математике. Каждый клиент хочет получить оптимальный результат, каждый просит хорошо сбалансированный инструмент, хотя на самом деле они хотят другого.

Музыка достигла драматического интермеццо, а затем зазвучал хорал.

Эрхард слышал, как по полу двигается столик для сигар, потом увидел длинные ноги девушки. Слышал странное ворчание — наверное, она уселась верхом на колени к Эммануэлю, оседлала его, как обремененный долгами жокей в последнюю скачку сезона. Эммануэль не привык слушать хорал со струнными, и Эрхард задавался вопросом, не пересмотрит ли Палабрас свое отношение к Абрилю. Он налил себе хереса «Педро Хименес» из бутылки, стоящей на столике рядом с роялем, и вышел в сад, примыкающий к солярию. Там растут орхидеи и кактусы. Садик, в котором теперь хозяйничают бабочки, был весь накрыт тонкой сеткой, которая днем дает дополнительную тень. Кроме того, сетка отпугивает птиц и других крупных вредителей. Бабочки повсюду. Порхая крылышками, они сидят на острых кактусовых иголках, как птицы на ветках. Между растениями вкопаны фонари, кроме того, сверху сад освещают большие прожекторы. Поэтому даже ночью здесь почти так же светло, как днем.

Прямо перед Эрхардом сидела бабочка с ярко-желтыми крылышками. Он гадал, сколько времени прошло с тех пор, когда в последний раз видел желтую бабочку, вроде тех, что водятся дома, в Западной Ютландии. Там в убогом домишке обитал Клаус, его дед по материнской линии; он жил с женой, которая никогда не разговаривала. Из-за двери доносился хорал, он начался снова. Должно быть, у Эммануэля второй заезд. Везет чертяке!

Эрхард поднял вверх указательный палец, надеясь, что бабочка примет его за черный кактус. Но хрупкие красавицы прекрасно понимают разницу. Конечно, понимают. На острове совсем немного бабочек — скорее всего, из-за ветра и климата. Вот почему они кажутся еще одним проявлением власти Эммануэля: в его владениях бабочек в изобилии. У него всего в избытке: машин, девушек, воды, цветов, охотничьих трофеев, дорогого мяса и испанских вин. И денег. Правда, в отличие от всего остального, о деньгах Эммануэль не говорит никогда. Он отказывается говорить о деньгах. Если кто-нибудь заикался о деньгах или о том, что Эммануэль богат, он очень злился. Много раз Эрхард слышал, как он обзывал Рауля проклятым Иудой, когда тот просил у отца денег на очередной прожект или для того, чтобы расплатиться с долгами. Однажды, давно, Эммануэль рассказал Эрхарду, что его семья родом из Вальекаса, самого бедного района Мадрида, где дома построены из пластиковых бутылок и рифленого картона. Может быть, он стыдится своих денег — точнее, того, как он их заработал? Эрхард думал о маленьком мальчике. И об Алине. Эммануэль Палабрас вполне мог бы финансировать ее поездку в Мадрид и экстравагантный шопинг; для него это все равно что купить какую-нибудь мелочь, вроде пары лотерейных билетов. Если подумать, скромные запросы Алины стоят дешевле, чем несколько бабочек или новый кактус! Может, спросить у него?

У Эрхарда сложились особые отношения с Эммануэлем, отношения, которыми он никогда не пользовался и не хотел пользоваться. Но, может быть, настало время положиться на его добрую волю? Отправить девицу подальше и проучить полицейских. Эрхард почти не сомневался в том, что Эммануэлю такое предложение придется по душе. Как почти все, чей бизнес балансирует на грани закона, Палабрас испытывал особое удовольствие, подставляя и унижая стражей порядка. С другой стороны, ему не понравится рассказ о маленьком мальчике. Скорее всего, он посоветует Эрхарду не вмешиваться…

Если он что-нибудь и скажет Палабрасу, у него должен быть веский повод.

Глава 28

Допив херес, он вернулся в дом. «Хорал» звучал в четвертый или пятый раз, но несколько минут спустя он увидел, как девушка семенит по коридору, держа в руках ворох мятой одежды. Эммануэль вышел в солярий и сразу зашаркал к роялю. Его нижняя губа покраснела и распухла, как будто ее прикусили — он сам или девушка.

— Ну что, починили?

— Я запрещаю вам играть «Хорал» на этом рояле три месяца, — заявил Эрхард.

— Вы не мой врач. Я буду играть все что захочу! — сердито рявкнул Эммануэль, хотя в его бороде играла улыбка, как будто он знал, что сейчас скажет Эрхард.

— Вы же обещали меня слушаться! Играйте аллегро три месяца, и вы больше не услышите шороха.

Он знал, каких усилий это будет стоить Эммануэлю. Целых двадцать лет он исполнял «Хорал», как человек, который курит любимую сигарету: сосредоточенно, глядя в пространство. Теперь же Эрхард велит ему перейти на антиникотиновый пластырь.

Эммануэль сел на табурет, посмотрел в ноты, как будто не понимает, что за странные закорючки перед ним; он глубоко сосредоточен. Неожиданно Эрхарда бросило в жар. Что, если Эммануэль не умеет читать ноты? Обычно, исполняя «Хорал», он смотрит в ноты, но читает ли он их? Может быть, он только притворяется. Возможно, именно поэтому Палабрас не играет ничего другого; он не умеет больше ничего играть, только не хочет в этом признаться. Интересно, удастся ли Эрхарду заставить его признаться в этом? Может быть, он уговорит Эммануэля брать уроки у Виви из Хорналя? Скорее всего, вначале Виви возненавидит Эммануэля за его богатство, как ненавидела Рауля в самом начале. И все же за несколько уроков старик чему-нибудь научится, и все обернется к лучшему. Нет, не обернется. Скорее всего, все будет наоборот. К концу уроков дом в Хорнале опустеет. Майна Виви будет кричать всю ночь, прежде чем соседи обнаружат пианистку мертвой в бочке с вином на террасе. Ее убеждения диаметрально противоположны взглядам Эммануэля. Все стены в ее квартире увешаны фотографиями ее крестников; на подоконниках у нее растут органические помидоры, и она не слишком умело обращается с деньгами — часто забывает взять плату за свои уроки. Но вот Эммануэль ставит пальцы на клавиши и берет первые ноты аллегро. Оно в его исполнении звучит совсем не так, как «Хорал». Более воинственно. Более торжественно. Эммануэль с трудом продирается сквозь первую страницу. С удивлением смотрит на клавиши слоновой кости, по которым маршируют его пальцы, словно не может понять, как им удается воспроизводить другие звуки вместо привычной мелодии «Хорала».

Как и ожидал Эрхард, никакого шороха больше нет. Палабрас дышит ровно и спокойно. Ему нужно было только одно: другое музыкальное произведение. Несколько раз он ошибся, что придало его исполнению живости. В солярий осторожно заглянула девушка. Много лет вся домашняя прислуга, девушки-масаи и садовник-грек, слышали бесконечные повторы одной и той же пьесы. Как лев, который ходит кругами по клетке, Эммануэль все время возвращался к «Хоралу», чтобы возбудиться, пользуясь остатками своей когда-то полнокровной фантазии. Но с новыми звуками весь дом словно вздохнул свободнее. И Эммануэль, хотя он по-прежнему слишком толст и нездоров, больше не дышит со свистом. Эрхарду пора уходить.

Не спрашивая разрешения, он налил себе еще «Хименеса» и, не попрощавшись, пошел к выходу. Такая у них традиция. Эммануэль сидит за роялем, а Эрхард одним глотком осушает бокал и бросает его в прудик.

Глава 29

9:30 утра. Пора возвращаться домой. Он стоял на Главной улице и пробовал подбить баланс. Он совершил столько коротких поездок, что нужно время, чтобы все подсчитать. Потом он зайдет в «Канны», небольшую закусочную, где готовят бутерброды. Он заходит туда нечасто, но там делают по-настоящему вкусные и жирные бургеры, которые подают в обертке.

— Отшельник! — вызвала его Исабель, которая работает диспетчером в ночную смену. Девушки по телефону никогда не называют его по имени. Он даже не уверен в том, что им известно, как его зовут.

Он нажал кнопку.

— Сорок восемь двадцать три.

— Отель «Феникс». В аэропорт.

— Рейс десять пятнадцать на Берлин?

— Откуда мне знать? — не сразу ответила Исабель. — Они только сказали, что им нужно в аэропорт.

— Я на сегодня хотел закруглиться. Может, кого другого вызовешь?

— Они просили тебя.

— Кто просил? Мигель из «Феникса»?

— Нет, звонила женщина. Просила именно тебя. Послать кого-нибудь другого?

— Сорок восемь двадцать три вызов принял.

Он положил документы на заднее сиденье и включил знак «Занято». Поездка кажется безобидной, и все-таки ему немного не по себе. Интересно, кто заказал именно его? Может быть, вчерашние музыканты или их солист-араб задумали отомстить.

Подъехав к отелю, он коротко нажал на клаксон. Обычно в этом нет необходимости, но если за стойкой администратор-новичок, а гостю нужно успеть на рейс в Берлин в четверть одиннадцатого, тогда пора двигаться. Он ждал три минуты, потом заглушил мотор и вошел в отель. В вестибюле никого — ни на диванах, ни за стойкой. Он позвонил в колокольчик, и из кабинета вышел Мигель.

— Добрый вечер, сеньор Йоргенсен. — Мигель оглянулся по сторонам. — Чем я могу вам помочь?

— Добрый вечер, Мигель. Меня вызвал кто-то из ваших постояльцев. Женщина. Может, кто-то из ваших коллег или из бара?

— Такси всегда заказываю я.

— Но… а мог позвонить кто-то из гостей?

— Возможно, сеньор Йоргенсен.

— Я должен отвезти кого-то в аэропорт.

Мигель посмотрел на часы:

— Рейс десять пятнадцать, на Берлин?

— Я тоже так подумал.

— Пока еще никто не выписывался. Но она еще может успеть. На пятом этаже живет англичанка. Может быть, она вас вызвала. — Мигель оглянулся на стенд с ключами. — В номере ее нет.

— Мигель, я буду в машине. Предупредите, что я жду.

Он вернулся к машине и сел за руль. Если пассажирка не выйдет через несколько минут, опоздает на рейс. Может быть, ей вовсе не нужно успеть на самолет. Может, она, наоборот, кого-то встречает. А может, работает в аэропорту…

Вдруг на улице раздался оглушительный грохот, и он поднял руки, закрывая лицо. Потом понял, что мимо промчался огромный пикап, откуда несется громкая музыка; в пикапе три парня. Он посмотрел в зеркало заднего вида и оцепенел, увидев Алину. Она сидела на заднем сиденье и улыбалась как ни в чем не бывало. Ее улыбка раздражала.

— Сейчас у меня на тебя нет времени. Я жду клиента.

— Я твоя клиентка, Четырехпалый.

— Убирайся из моей машины к черту! — Его левая рука гудела, так хотелось ударить по зеркалу, в котором отразилась Алина, как будто так он мог ее уничтожить.

— Ни за что! — расхохоталась женщина. — Давай вези меня в аэропорт.

— Я отказываюсь тебя везти. Вылезай из моей машины!

— Почему? Тебе что, деньги не нужны?

— Преступников не вожу.

— С каких пор? — Алина снова рассмеялась.

— Мне не нужны твои деньги.

— Езжай, — скомандовала она. Она умела манипулировать людьми, легче выполнить то, что она просит, чем сопротивляться.

Эрхард круто развернулся на сиденье. На ней костюм цвета лосося; на лоб сдвинуты темные очки в золотой оправе. Наряд вульгарный, и все же в нем она выглядит лучше, чем обычно.

— Чего ты хочешь? Сегодня рейсов больше нет.

— Мне нужно прокатиться во «Дворец».

— Разве не завтра?

Она снова засмеялась. Очевидно, ее забавляло все происходящее. Похоже, она была пьяна. Во всяком случае, выглядела пьяной.

— Сегодня я должна там переночевать.

— Тогда какого черта ты вызвала меня? Могла бы попросить еще тридцать водителей. Или полицейских. Пусть они тебя подвозят.

Но, еще не договорив, он понял: она вызвала его, чтобы позлорадствовать. Показать, что она поступит именно так, как хочет. И никто не смеет ей указывать.

— Потому что ты напоминаешь мне моего отца, — объяснила Алина. — Старого, злого и жалкого.

— Его в самом деле можно пожалеть, ведь его дочь шлюха.

— Ему плевать. Козел драный.

— Ни один родитель не может быть равнодушным к такому, — я имею в виду, ему не плевать.

Алина снова засмеялась. Он тронулся с места. Лучше поскорее со всем покончить.

— Это только по-твоему, Четырехпалый!

Он молча ехал по проспекту в сторону дюн. Его пассажирка без умолку тараторила о Мадриде, о покупках и о подруге, у которой сорок пар туфель. Надо не забывать переключать передачи. Эрхард включил кондиционер, чтобы в салоне стало прохладнее.

— Кстати, имей в виду, — сказала она, когда они поворачивали на Сто первую магистраль, — я обо всем подумала. Правда подумала. Ты заставил меня обо всем подумать. Понимаешь, я взвесила все за и против. Что делать? Взять деньги или послушать старину Четырехпалого? Я говорила с Тиа, и она так рада, что я поеду в Мадрид, и…

— Замолчи. Ничего не желаю знать. Не хочу знать, почему ты так поступаешь. Ты… ты такая невероятная эгоистка, что мне не…

— Эгоистка? Нет, дьявол тебя побери, я не эгоистка. Ты понятия не имеешь, что мне пришлось пережить. Я не эгоистка, и не плохая, и не…

Настала очередь Эрхарда засмеяться.

— Ты просто дура. Ты такая невероятная дура, что мне страшно думать о будущем. Из-за таких, как ты, я боюсь за будущее.

Оба умолкли.

— Зато ты святоша… святее папы римского, — заявила Алина. — Говорю тебе, я обо всем подумала. Но я не могу себе позволить отказаться. Не могу.

— Заткнись.

— Я не убивала мальчика. Я ничего плохого не делала.

— Но из-за тебя и твоей поездки в Мадрид полицейские так и не узнают, что случилось.

— Ну и что? Черта с два это моя проблема! Да и не твоя, раз уж на то пошло!

— Совершено преступление. Худшее из преступлений. Кто-то убил маленького мальчика. Скорее всего, не его родители.

— Знаешь, не все родители хорошие.

— Уморить ребенка голодом и бросить его в коробке чудовищно. Ни один родитель так не поступит.

— Родители вытворяют что хотят.

— Когда у тебя будет ребенок, тебе будет стыдно…

— Какого хрена ты вообще знаешь? И потом, у меня никогда не будет детей. Понимаешь? Ни-ког-да.

— Ради их блага надеюсь, что так и есть.

Он ехал быстро, под сто пятьдесят километров в час, и машина начала вибрировать. Он хотел поскорее избавиться от этой женщины, высадить ее и уехать. Солнце село, и справа от машины все было черно, небо над ними зеленовато-малиновое. Он покосился на свою пассажирку в зеркало заднего вида; достав маленькое зеркальце, она подкрашивала губы. Как будто собралась на свидание со всем полицейским управлением. Он представил себе ее в зале суда. Костюм цвета лосося прекрасно подчеркивал рассказ о том, что раньше она была католичкой. Она будет накручивать на палец пряди волос, каяться и просить прощения. Самое большее ей дадут несколько месяцев. Полицейские будут приходить к ней в тесную камеру, приносить еду. А вечерами охранники будут подглядывать в глазок, как она раздевается перед сном. Хуже всего то, что она прекрасно подходит для своей роли. Она не похожа на героиновую наркоманку, в отличие от многих таких же, как она. Алина выглядит более зрелой и вполне способна быть матерью. Кроме того, она врет не краснея. Наверняка будет лить слезы на предварительном слушании, и ни один журналист не усомнится в ее словах. Во всяком случае, до тех пор, пока не объявятся настоящие мать или отец.

Она заметила, что Эрхард смотрит на нее. Улыбнулась. Он отвернулся.

— Маленький паршивец. Получил по заслугам!

До него не сразу дошло, что она сказала. Что она имела в виду. Она просто болтала. Но слова бывают опаснее поступков. Более обдуманные, более расчетливые, менее человечные. Он понимал, что она наблюдает за ним в зеркало заднего вида. Хочет посмотреть, сильно ли он разозлился. Проверить, удается ли ей достать его, завести, как она заводит губернатора или еще какого-нибудь озабоченного старикашку, которого хватает за яйца и шлепает, чтобы показать, кто здесь главный.

Что-то в нем ломается. Неожиданно он понял, как должен поступить. Он вполне способен нарушить планы стражей порядка. Пусть поработают сверхурочно! Алина сидит в его машине. Никто не знает, что она с ним. Темнеет, и скоро совсем не будет света.

— Куда ты едешь, черт тебя дери? — крикнула она, когда он повернул на перекресток с круговым движением.

Глава 30

Алина вырывалась, вопила и визжала. Как только он остановил машину, она выскочила, надеясь скрыться, но в кромешной темноте ничего не видела и замерла на месте, за это время он обежал машину и схватил женщину.

Она оказалась сильной: царапалась, молотила воздух кулаками и ругалась. Но Эрхарду было все равно. Он принял решение и теперь толкал ее к сараю.

— Нет, нет! — отчаянно визжала Алина, когда он заталкивал ее в сарай и захлопывал дверь. Он вспотел от усилий, тяжело дыша, отошел на шаг от двери. Его охватила такая ярость, что он готов был войти в сарай и избить ее до полусмерти. Ему было бы легче избить ее в темноте, чем среди бела дня, когда он мог ее видеть. Он словно взял в плен дьяволицу и в состоянии положить конец всему мировому злу. Но потом он вдохнул аромат ее духов и услышал, как она скулит — совсем по-девчоночьи. Она ведь и есть девчонка. Эрхард надеялся, что темнота, ночные звуки и неуверенность к утру сломят ее. Может, пообещать, что завтра вечером он ее выпустит? Нет, пока рано. Он еще не может относиться к ней дружелюбно. Она плакала и проклинала его. Странное поведение.

Из дома ее воплей почти не было слышно. Ее голос заглушал генератор и усилившийся ветер. Эрхард надеялся, что она не выключит генератор, который стоит в сарае. Ей ничего не стоило вырубить его или сломать — ему назло. Сегодня она, скорее всего, напугана и в замешательстве. Но скоро она остынет. Если ему повезет, она скоро заснет. Но завтра, рано утром, когда свет начнет проникать сквозь щели в стенах, она, скорее всего, обнаружит генератор и постарается сломать его или просто вырубит.

Он налил себе полный стакан коньяка и залпом выпил — без всякого удовольствия и не чувствуя вкуса. Свет он не включил, просто слонялся по дому, не в силах успокоиться. Пронзительные вопли Алины заглушали нескончаемые завывания ветра и стук ее кулаков. Он даже подошел к окну и посмотрел на сарай, малиновый в лунном свете. Там, конечно, ничего не было видно, лишь слышны звуки, как будто в сарае воет собака и скребется, пытаясь выбраться наружу. Он снял брюки, рубашку и включил «Радио Муча». Передавали час джаза. Квартет Джона Колтрейна. Наконец, минут через пятнадцать-двадцать, шум, доносившийся из сарая, стих. Он вышел из кухонной двери на террасу и прислушался. Дул сильный ветер. Лорел жевал трусы, упавшие с веревки. Эрхард почесал козла за ухом, похлопал по задубелой шкуре. Он не был уверен, что принял верное решение. Более того, он был уверен в том, что принял неверное решение. Но он хотя бы что-то сделал.

* * *

Шум возобновился с самого раннего утра. Она то вопила, то плакала. Солнце только что взошло. Он слышал, как Лорел бродит у дома. Ветер немного утих. Алине удалось выключить генератор, и теперь он слышал ее вопли так же отчетливо, как если бы она сидела у него на коленях. Если бы у Эрхарда поблизости были соседи, которые бегают трусцой по горным тропам или заходят к нему занять сахару, ему бы пришлось гораздо труднее. Чем бы он объяснил шум? В сарае находится человек, попавший в беду. Испуганный и раздосадованный. Или раненый зверь. Она скулила, ругалась и молотила в дверь кулаками. Он встал и подошел к сараю.

— Эй, — окликнула его она. — Эй, таксист!

— Я тебя не выпущу, как бы ты ни шумела.

— Выпусти меня, психопат, гребаный психопат, мать твою, дерьмо, ты… Эй! Ты здесь?

— Выпущу после заседания суда, — сказал он.

Услышав его ответ, она снова зарыдала. Она давилась, стараясь скрыть слезы, но он угадал, что она плачет. Это всегда чувствуется, даже издали.

— Да мне-то что, — всхлипывала она. — Я успокоюсь. Пожалуйста, выпусти меня! Мы все обсудим.

Эрхард невольно тянется к замку, но одергивает себя. Ну и перепады настроения у нее! Он должен помнить, что его задача — оставаться самим собой.

— Я приготовлю тебе завтрак. Сиди тихо, и я что-нибудь тебе принесу, — сказал он, прижавшись к двери. Может, она ждет дыню, помидоры, холодное мясо, бекон и омлет? Ничего подобного у него нет. Он редко завтракает, поэтому ка кое-то время изучал содержимое шкафчиков и холодильников. Потом поставил на поднос банку персикового компота, оливки, кусок относительно свежего хлеба. Налил стакан воды.

— Отойди от двери! — крикнул он, прежде чем отодвинуть засов. Руки с подносом он вытянул вперед, чтобы не получить дверью в лицо. Заглянул внутрь. Она сидела на земле у дальней стенки сарая и устало смотрела на него. Одежда на ней помялась и испачкалась, руки потемнели от пыли и земли, как будто она рыла подкоп. Он поставил поднос к ее ногам. Она равнодушно посмотрела на еду.

— Принеси сигареты, — попросила она. — Они в моей сумке в машине.

Он закрыл дверь, запер ее и направился к машине. Достал из-под пассажирского сиденья ее сумочку; она звякнула, когда он ее вытаскивал. Внутри почти ничего нет. Бумажник, пластмассовый брелок в виде доллара с четырьмя ключами, мобильник и пачка сигарет незнакомой марки. Был еще целый пакет разноцветного зефира — она поедала его в прошлый раз, когда Эрхард пытался с ней разговаривать. Он попробовал зефир, но тот оказался каким-то синтетическим и приторным, и он его выплюнул. Проверил зажигалку — она дала длинный язык пламени. С какой стати ему идти ей навстречу? Он думает о ней почти как о гостье, на которую хочет произвести хорошее впечатление. Возможно, одна сигарета — не так уж много. Может быть, тогда все станет проще. Он отнес сумку и другие ее вещи в сарай.

— Обещаешь не делать глупости? — спросил он, давая ей прикурить; она жадно затянулась. Ох уж эти курильщики!

— Ты ведь понимаешь, что я могу пожаловаться на тебя в полицию?

Об этом он не подумал. Пока не подумал. План, как с ней поступить, появился так быстро, что он не успел обдумать его до конца. Но она права. Если к вечеру он ее отпустит, ничто не помешает ей пойти прямо в полицию и пожаловаться на него. Так что сегодня он лишь сорвет заседание суда; скорее всего, его отложат до тех пор, пока не найдут обвиняемую. До того как он отпустит ее, должен выяснить, чем заняты полицейские. Но Алина не могла долго сидеть в этом сарае. Если она не включит генератор, ему же будет хуже. И прятать ее, как палец Билла Хаджи, он тоже не может. Он запер дверь и послушал, как она снова осыпает его ругательствами. Ему нужно было на работу — хотя бы на несколько часов. Перед уходом он положил ее мобильник в карман и проверил, что у нее в бумажнике. Он был забит визитными карточками — возможно, от ее многочисленных клиентов. Кроме того, он обнаружил две купюры по 50 евро. Было и несколько фотографий — такие делают в фотоавтомате. Хотя Алина явно снималась лет десять назад, он сразу узнал ее. На одном из фото рядом с ней еще одна девушка, похожая на Алину: такая же пухлощекая, но более хорошенькая. Обе в черных пиджаках, белых блузках, с какими-то бантиками в волосах. Школьная форма, довольно модная. И у обеих косички. Две сестры; старшая сильная и серьезная, младшая любопытная и более наивная. Типичные девочки из пуританской семьи. Возможно, родители верующие… Сейчас по ней это трудно угадать — она такая воинственная, ее ненависть прожигает насквозь. Еще на одном снимке Алина нагнулась к объективу, как будто хочет помешать фотографу, а сестра, сидящая у нее на коленях, повернулась вполоборота и безрадостно улыбается. Конечно, до того, как стать шлюхой, она была кем-то еще. Душевный надлом появился задолго до того, как она занялась ремеслом, которое губит ее тело. Ночными бабочками не становятся добровольно. Никто не становится. И те проститутки, которые утверждают обратное, уверяют, что их ремесло им нравится, — самые прожженные из всех.

Он свернул купюры и сунул их в карман, бумажник спрятал на полке за книгами, рядом с пальцем. Не самый оригинальный тайник на свете, если кому-то вздумается искать в доме ценности, но пока он не мог придумать ничего лучше. Да и вообще, кому придет в голову искать ценности в такой развалюхе?

Выехав на дорогу, он остановился и заглушил мотор. Ее крики и стук были отчетливо слышны возле дома, даже когда он сел в машину. Он опасался, что шум будет доноситься и сюда вниз. Но ветер, как всегда, заглушал остальные звуки. Здесь даже к ветру привыкаешь; он становится неотъемлемой частью пейзажа.

Сегодня можно было бы и не работать, но он должен обдумать свое положение. Несколько часов за рулем, на дороге всегда прочищают ему голову. Он поездил по округе, подобрал нескольких пешеходов, а в одиннадцать встал в очередь на стоянке. Попробовал читать, но не мог сосредоточиться. Представлял, как Алина выбирается из сарая и бежит — почему-то голая — по дороге, к кафе Гусмана. Она показывает на гору и говорит, что Отшельник, этот псих, ее запер. Он понимал, что вряд ли ей удастся убежать. Из сарая ей не выбраться. Хотя снаружи строение кажется хлипким, сарай сбит из толстых досок, дверь висит на четырех петлях, а для того, чтобы взломать навесной замок, требуются по крайней мере двое крепких мужчин с болторезом. Потом он представил себе, как возвращается домой и приглашает ее на кухню; он жарит рыбу — почему-то они едят ее вместе. После ужина они сидят за домом, смотрят на козлов и любуются видом горы. А ведь он даже не любит жареную рыбу!

Выйдя, чтобы купить чашку кофе, он проходил мимо такси, в котором спорили двое. Один из них — Педро Муньос, который обычно водит по выходным, а второй — Альберто, пожилой таксист, который работает в дневную смену с понедельника по пятницу. Альберто помахал ему, подзывая подойти.

— Ола, Йоргенсен! Пожалуйста, объясни этому юнцу, зачем нам нужен счетчик.

Эрхард просунул голову внутрь, вгляделся в салон. У Муньоса был слегка затравленный вид.

— А в чем дело? — спросил Эрхард.

Всякий раз, как возникали разногласия, коллеги прибегали к нему. Его уважали за честность и немногословие.

— Дело в том, что Альберто не нравится небольшая конкуренция, — сообщил Муньос.

— Я только говорю, что ты должен брать плату по счетчику и никому не делать скидок!

— Сам же всегда говоришь, что счетчик выгоднее клиентам, а не нам! И потом… разве ты не просишь скидку, когда покупаешь новые туфли? Счетчик — только для туристов.

— Дело не в деньгах, — сказал Эрхард.

— Мы обувью не торгуем, — обиженно подхватил Альберто.

Педро Муньос вскинул руки вверх:

— Просто смешно! Ну а как быть с постоянными клиентами? Или, допустим, ты подвозишь девушку, которая боится возвращаться домой пешком одна?

— Я знаю, что это против правил, но почему бы Педро не делать, как ему хочется, лишь бы баланс сходился? — поинтересовался Эрхард.

— Потому что машина моя, — ответил Альберто, — и я обязан, помимо других расходов, платить процент «Такси Вентуре»! И я не знаю, был у него неудачный день или он просто прикарманил денежки. Его скидки не всегда попадают в его счета.

— Ты его обманывал? — спросил Эрхард у Муньоса, зная, что своим вопросом нажимает на нужную кнопку.

Муньос побагровел:

— Конечно нет! Честное слово!

— Почему ты позволяешь ему водить твою машину, если думаешь, что он тебя обманывает?

— Потому что он забирает семьдесят процентов выручки, — проворчал Муньос вместо Альберто.

Все умолкли.

Выхода у них два. Либо они во всем разберутся, либо Муньос прекратит подменять Альберто и начнет официально работать на фирму «Такси Вентура». Такое уже случалось раньше. Альберто придется снова работать на полную ставку, по крайней мере, пока он не найдет новичка, готового работать ночами за жалкие крохи. Некоторые водители до сих пор сдают машины в аренду сменщикам; они нашли неплохой способ окупить машину, не работая день и ночь. Но обычно сменщикам приходится несладко. Вот почему среди водителей, работающих на полставки, такая текучка. Две крупные таксомоторные фирмы, «Такси Вентура» и «Таксинария», переманили к себе почти всех таксистов на острове.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Магистр Йода — один из главных персонажей фильма «Звездные войны», мудрейший и самый сильный джедай своего времени. (Примеч. ред.)