Чартизм

Томас Карлейль, 2015

«Чартизм» – это не просто работа выдающегося английского философа XIX в. Томаса Карлейля, посвященная одноименному движению. Это глубинный анализ как имеющихся, так и грядущих проблем Европы, входящей в XX в.: эмиграция и иммиграция, ужасающее положение рабочего класса, отмирание церкви, разложение правящей элиты и набирающий силу парламентский демократизм. На них Карлейль нападает с присущей ему силой и предлагает свои, подчас очень неоднозначные решения.

«Нет дыма без огня», — пословица.

Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт философии Российской академии наук

Томас Карлейль, 1839

© А. Н. Мишурин, перевод на русский, 2015

Научный редактор И.И. Мюрберг

Рецензенты д.ф.н. В.И. Шевченко, к.ф.н. А.Г. Сытин

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава I

Вопрос о текущем состоянии Англии

Все ощущают, что состояние и положение рабочего класса ныне является неким зловещим вопросом; что по отношению к нему нужно что-то сказать, нужно что-то сделать. И конечно, в эпоху, когда «Народную петицию» везут в фургонах по улицам и представляют ее реформированной палате общин как «скрепленную железными кольцами воли четырех ее создателей»; и чартизм, набравший полтора миллиона сторонников, но ничего не добившийся своей «окольцованной» петицией, разбивается на куски, словно дешевая тротуарная плитка, и разлетается искрами пожара, столь всеобщее ощущение просто не может быть фальшивым! Нам лично этот вопрос кажется и много лет казался самым зловещим из всех практических вопросов; вопросом, по отношению к которому, если пустить все на самотек, нечто произойдет само, да так, что мало никому не покажется. Воистину, пришло время действовать; сколько можно консультироваться, говорить и требовать тщательных расследований!

Из газет нам известно, что чартизм вымер; что реформационное министерство «сразило химеру чартизма» самым что ни на есть действенным образом. Так говорят газеты; и все же, увы, большинству их читателей известно, что на самом деле сразили «химеру», а не реальный чартизм. Разобщенное, бессвязное олицетворение чартизма, которое оформилось и вышло вперед в последние месяцы, — вот что было сражено; или скорее упало и разбилось само, по законам гравитации, законам природы; но живая сущность чартизма не уничтожена. Чартизм — это горькое недовольство, нарастающие свирепость и безумие, а потому неправильное состояние или неправильное положение английского рабочего класса. Это новое название для того, у чего были тысячи названий и еще тысячи будут. Вопрос чартизма — весомый, глубоко укорененный, широко распространившийся; он не вчера появился и ни в коем случае не исчезнет сегодня или завтра. Реформистское министерство, сельская полиция, новый призыв солдатни, дотации Бирмингему — все это к добру или худу; все это способно сразить лишь олицетворение или «химеру» чартизма. Сущность же его продолжит существовать, будут появляться все новые и новые его олицетворения — безумные, или не очень, химеры. Печальный факт, но то, что ныне зовется чартизмом, никуда не уйдет; оно и раньше никуда не уходило; и даже «сраженное», превращенное в тайную измену, с помощью заржавевших пистолетов, купороса и коробка спичек или с помощью размахивания дубинками и факелами (и еще не известно, что хуже), оно продолжит существовать до тех пор, пока не будут применены кардинально иные методы. Что означает это горькое недовольство рабочего класса? Откуда и куда оно движется? Прежде всего, за что, на каких условиях оно согласится удалиться от нас и упокоиться с миром? На эти вопросы надо ответить.

Просто сказать, что это безумие, разжигание и нечестивость — не ответ. Не важно, на сколько ладов будут произнесены эти слова — они все равно ничего не объясняют. «Банды Глазго», «грабители из Глазго» — все это вшивые прозвища: практика «пункта 60»¹, вошедшего в серую зону, дабы договориться с убийцами и установить цену крови в христианском городе, некогда известном своим строгим следованием христианским догмам, — вот факт, которого, несомненно, стоит бояться; но чем поможет страх? Чем помогут проклятья; да нет, в конце концов, чем помогут его осуждение и изгнание на Ботани Бэй? Банды Глазго, чартистские факельные встречи, бунты в Бирмингеме. Перескакивающий огонь, множество внешних симптомов; бессмысленно бороться с симптомами, если не бороться с болезнью. Выходящие на поверхность нарывы, излечимы они или нет, — всего лишь малая часть проблемы, которая злорадствует глубоко внутри, отравляя источники жизни и определенно находя для себя все новые и новые способы обернуться нарывом или язвой; способы, которыми она сообщает, что все еще здесь и что она с радостью бы здесь осталась.

Ничто под луной не происходит без причины: разобщенный чартизм не стал бы бунтовать просто так, если бы ему удалось заставить всех думающих людей нашего общества думать об этом жизненно важном вопросе, на который в противном случае никто бы не захотел обратить внимания. Разве плохо живется английскому рабочему классу, настолько плохо, что рационально мыслящий рабочий не может, не станет и даже не должен бездействовать в сложившейся ситуации? Вот самый животрепещущий вопрос, далеко превзошедший по важности все остальное; вопрос, в котором Ботани Бэй, сельская полиция и тому подобное никак не помогут. Или недовольство настолько безумно, насколько безумна его форма? Не положение рабочего класса плохо; но его настроение, его мысли, ожидания и чувства плохи? И это тоже животрепещущий вопрос, может, чуть менее заметный, чуть менее сложный, чем предыдущий. Но и в этом вопросе, где полиция и простая суровость насилия кажутся уместней, собственно насилием не добиться всего, не добиться даже и многого. Если и правда в этом недовольстве отражается всеобщее безумие, тогда всего лишь надо вернуть происходящему чуточку разумности и удовлетворения — и не только при помощи сил полиции. Когда большая часть народа обезумела, все его деяния обернутся сумасшествием, разобщенностью и гибелью! Основной массе народа надо вернуть разумность; иначе насилие как таковое работать не будет.

Мы слышали, как кто-то спросил: «Почему парламент не касается вопроса рабочего класса, его реального положения или условий существования?» И правда, для удаленного наблюдателя парламентской деятельности кажется удивительным — особенно теперь, в реформистские времена — видеть, какое место занимает данный вопрос в умах нации. Разве найдется другой такой вопрос, который бы столь же давил на законодателей? Реформированному парламенту, как могло бы показаться, следовало бы узнать о распространенных среди населения недовольствах, прежде чем начать мерить их длиной пик и жаром факелов! Зачем члены парламента отправились к часовне Св. Стефана² с криками и напряжением; продолжали говорить, бороться, выдвигать предложения и контрпредложения? Состояние народа есть состояние страны: вы бы ответили, что это вечная банальщина; но ныне банальщина все больше походит на правду и хочет, чтобы так с ней и обращались. Почитайте-ка, если вам нечего делать, стенограммы парламентских дебатов или утренние выпуски газет! Этот великий неизменный вопрос — А ли у власти или Б — сопровождаемый вырастающими из него бесчисленными маленькими вопросиками, судебными решениями и избирательными правами для благословенных решений вроде канадского вопроса, вопроса об ассигновании Ирландии. Вопроса о Вест-Индии. Вопроса о статусе королевской спальни; законы об азартных играх, законы о ростовщичестве; о неграх, кули³, мясе со смитфилдского рынка и «собачьих упряжках»⁴ — вопросы на любой вкус, за простым исключением этой альфы и омеги всего! Конечно же, уважаемым членам палат также приходится касаться вопроса о текущем состоянии Англии. Об этом, в первую очередь, разглагольствуют радикальные парламентарии, друзья народа, избранные в борьбе, избранные народом для интерпретации и артикуляции глупых глубинных нужд населения! Стороннему наблюдателю они кажутся абсолютными бездельниками. Разве они там не для того, чтобы выторговывать, поручать и выражать свои и чужие точки зрения, не ради того, чтобы действовать на благо британской нации? Что бы там ни было, по крайней мере, британские интересы могут говорить сами за себя, ибо в конце концов их хотят услышать. Вот и получается, что парламентарии либо говорят за широкие тупые трудящиеся массы, которые не в состоянии говорить сами, либо занимаются тем, что очень трудно уловить.

Увы, сторонний наблюдатель не ведает природы парламента: как именно парламент, существующий для процветания британской нации, вдруг понимает, что он существует еще и для собственного процветания; как парламент столь естественно двигается в сторону глубоко укорененной рутины, а банальность выдалбливает свою колею полметра глубиной, из которой его, словно автомобиль, может вытащить только сила — вдохновение и серьезное мужественное усилие; как именно в парламенте, реформированном или нереформированном, может оказаться сильный человек — оригинальный, дальновидный, великодушный, терпеливый и отважный мужчина, а как может оказаться его противоположность; как в принципе парламент находит себе занятие, громыхая, двигаясь по своей глубокой колее банальности, выясняя то, что иначе бы выяснили многие из нас, а именно, что колея эта полметра глубиной и его движение крайне затруднено! Что должен делать парламент, что он сделает, что он может или не может сделать и где могут находиться границы его компетенции и ответственности — было предметом нашего исследования, говорить о котором мы пока не будем. Того, что наделал парламент, к сожалению, и так достаточно. До сего момента по этому самому животрепещущему из всех национальных вопросов коллективная мудрость нации не одарила нас ничем.

И все же, по нашему мнению, этот вопрос нельзя оставить на милость коллективной глупости нации! В стенах парламента или за ними по отношению к этому вопросу не должно проявлять невежества, пренебрежения и заблуждения; нужно по-настоящему проникнуть в его суть. Как невообразимо полезны были бы такие проникновения; наличие полного понимания высшими классами общества того, что на самом деле хотят сказать классы низшие; ясная интерпретация тех мыслей, что мучают сердца этих диких немых людей, бьющихся и кричащих от боли, словно неразумные звери, не способные к самовыражению! Они и правда хотят что-то сказать; нечто истинное сидит внутри этих смущенных сердец — ибо они тоже были созданы небом: и для неба это ясно; а для нас нет. Ах, если бы мы только понимали! Абсолютная ясность в этом вопросе была бы равна избавлению от него. Ибо, как говорится, всякая борьба есть результат недопонимания; если бы стороны понимали друг друга, столкновения бы прекратились. Ни один человек в глубине души не стремится к несправедливости; всегда имеет место некое искаженное преставление о правде: это искаженное представление самым причудливым образом преломляется, гиперболизируется естественной глупостью и эгоизмом; оно десятикратно преломляется в озлобленной борьбе, до тех пор пока не становится абсолютно неузнаваемым; и все же оно остается преставлением о правде. Сам ли человек виноват, что то, за что он сражался, было неверным, противным справедливости и разуму, и если да, то он сам был бы виноват в постигших его осуждении и отчаянии; он бы сам отказался от борьбы. Нет, независимо от права, если бы борющиеся стороны смогли правильно оценить мощь и силу друг друга, одна бы из них по необходимости призвала бы другую к миру; так закончилась бы их борьба. Ни один африканский поход ни во времена Геродота, ни теперь не устоит против африканского горячего ветра. На этом поприще была лишь одна удачная экспедиция; африканский ветер самум периодически дует и сегодня, дует яростно, сводя с ума, как, впрочем, и всегда; но одной экспедиции было достаточно. Разве не все мы смертны? Мы все с рождения приговорены к высшей мере наказания, к смерти; и все же, зная об этом, мы терпеливо продолжаем жить, терпеливо продолжаем ждать того момента, когда придет наш черед. Ясное неоспоримое право или ясная неоспоримая сила: как только проявится одно из двух, эта борьба закончится. Всякая борьба есть беспорядочный эксперимент по проявлению одного или обоих этих понятий.

Что есть право и что есть сила современного неудовлетворенного английского рабочего класса? Он — Эдип, избавитель от страшной социальной болезни, который может решить все проблемы! Ибо, мы заранее можем сказать: борьба, по всей Европе разделяющая общество на высшее и низшее, что наиболее болезненно и заметно в Англии, так же, как и все остальные противостояния, закончится и устаканится, как только станет ясно, на чьей стороне право и сила; и никак иначе. А пока у нас есть вопросы. Почему рабочий класс недоволен; каково его состояние — экономическое, нравственное; каково реальное состояние жилищ и сердец его представителей и каким оно видится им; на что они жалуются; на что они должны, а на что не должны жаловаться — вот вопросы, на которые можно ответить; некоторые из них мог бы прояснить даже самый простой смертный — задумайся он хоть на минуту. И раз уж никто этого не сделал, то мы теперь представим вам кое-какие наши исследования и идеи по этим вопросам. Эти исследования не принесли плодов; а идеи стары и печатаются для того, чтобы наконец высказать их. Мы надеемся, что наше общее рассмотрение этой проблемы, если нам удастся высказать все, найдет понимание у многих честных людей.

Примечания

1

Пункт 60 нового закона о бедных отменял пособия для семей военнослужащих и, в случае если они оказывались за чертой бедности, разрешал отправлять их в работные дома. (Здесь и далее примеч. пер.)

2

В часовне Сен-Стефана заседала палата общин (с 1547). Часовня была полностью уничтожена в результате пожара (1834).

3

Рабочие-кули — наемные работники, привезенные, как правило, из азиатских колониальных владений Англии.

4

Собачья упряжка — двухколесная гужевая карета.