Семь песен

Томас А. Баррон, 1997

Вместе с Мерлином на Финкайру, заколдованный остров, который лежит между землей и небом, вернулась надежда. Но опасность пока не миновала. И первой жертвой зла, вновь поднимающего голову, становится мать Мерлина. Он сможет спасти ее, если сумеет постичь скрытый смысл Семи Песен Волшебства, одолеет монстра, уничтожившего его деда, и раскроет секрет таинственной Лестницы. Тогда перед ним откроется дорога в Мир Иной. В загробном царстве он может встретить и загадочного Дагду, и вероломного Рита Гавра… и тень своего верного друга, сокола по имени Несчастье.

Часть первая

Глава 1

Спаситель

Добравшись до вершины холма, я взялся за ремень, на котором висела Цветущая Арфа, и подтянул его повыше. Первые лучи солнца, появившиеся из-за горизонта, раскрасили облака алыми и багровыми полосами. Рубиновые отсветы озарили далекие вершины, и казалось, что огонь охватил группу стройных, высоких деревьев, которые торчали на гребне черной горы, подобно поднявшимся дыбом волоскам. Хотя деревья были ярко освещены, сами холмы по-прежнему лежали в тени — в тени того же цвета, что и хрупкие стебли травы, шуршавшие под ногами. Цвета запекшейся крови.

Но несмотря на все это, я улыбался, шагая по склону холма, по мертвой траве. Я не замечал пронизывающего ветра, который насквозь продувал мою коричневую тунику и обжигал лицо. Меня согревала радость, которую приносила работа. Работа, которой я был поглощен в течение последних трех недель. Работа по возвращению жизни этим землям.

Точно так же, как сделал это много лет назад великий волшебник Туата, отец моего отца, я пронес Арфу через мертвые пепелища, останки полей и лесов. Подобно Туате, я уговорил земли снова ожить — должен добавить, что я сам удивился тому, как легко это у меня получилось. С каждым днем Арфа все более охотно откликалась на мои прикосновения. Казалось, ей не терпелось выполнять мои просьбы. Словно все эти годы, со времен Туаты, она ждала меня.

Конечно, несмотря на поразительные успехи, я прекрасно понимал, что не являюсь волшебником. Я едва был знаком с основами магии. Я не смог бы и дня продержаться в качестве ученика у мага, подобного Туате. И все же… я не был простым мальчиком. Я спас свою подругу Рию от верной смерти в темнице Стангмара. Я разрушил его замок. И тем самым разрушил планы его хозяина, Рита Гавра. И поэтому мне казалось вполне логичным, что Большой Совет доверил Арфу мне. И то, что Арфа мне повиновалась.

Приближаясь к погруженному в тень выходу горной породы, я заметил у его подножия русло пересохшего ручья. Было ясно, что эта лощина много лет не видела ни капли воды. Жалкие остатки почвы, которые не унесло ветром, спеклись, потрескались и выглядели безнадежно, словно труп, иссушенный солнцем пустыни. Здесь нельзя было найти никаких признаков жизни, за исключением одинокого хилого деревца с облезшей корой, на котором не осталось ни единого листа. Здесь больше не было растений. Не было насекомых. Не было животных.

Уверенно улыбаясь, я потер узловатую верхушку своего посоха, ощупал глубокие бороздки в дереве, вдохнул смолистый аромат древесины тсуги. Я положил посох на землю, снял с плеча кожаный ремень с Арфой, стараясь при этом не задеть шнурок, на котором висел мешочек с травами, полученный на прощание от матери. Держа Арфу в левой руке, я некоторое время разглядывал замысловатые узоры в виде цветов и листьев, украшавшие ее резонатор, искусно сделанные инкрустации из ясеня, отверстия в деке, расположенные на строго выверенном расстоянии друг от друга. Струны из козьих кишок тускло поблескивали в лучах утреннего солнца. Рама, соединявшая корпус с колонной, была изящно изогнута, словно лебединая шея. Когда-нибудь, пообещал я себе, я научусь делать такие же арфы.

Порыв ветра заставил меня вздрогнуть, и я кончиками пальцев провел по струнам. Полилась волшебная музыка, которая утешила меня и пробудила в сердце радость. Такой радости я не испытывал давным-давно, с тех времен, когда слушал пение матери. Я обошел с Арфой дюжины холмов, но мне ничуть не наскучила эта прекрасная мелодия. Я знал, что могу слушать ее вечно.

Крошечный росток папоротника показался из земли и начал набирать силу. Я снова провел пальцами по струнам Арфы.

Склон холма ожил. Сухая трава сменилась молодыми, гибкими зелеными стеблями. На дне лощины зазвенел ручеек, питая иссохшую землю. Маленькие бутоны, покрытые каплями росы, стремительно раскрывались, и мгновение спустя берега ручья уже были усыпаны голубыми цветами. В воздухе плыл чудесный аромат — смесь запахов лаванды, тимьяна и кедра.

Слушая мелодию Арфы, разносившуюся над холмом, я наслаждался и мелодией ароматов. Но вдруг мне расхотелось улыбаться — я вспомнил запах, исходивший от целебных трав моей матери. Сколько же времени прошло с того дня, как я в последний раз вдыхал его! Еще до моего рождения Элен Сапфировые Очи усердно собирала и сушила цветочные лепестки, семена, листья, корни, стружки коры. Она готовила лечебные снадобья. Однако время от времени мне приходило в голову, что она окружала себя лечебными травами лишь потому, что любила их ароматы. Как и я. Кроме укропа, от запаха которого я всегда начинал чихать.

Но гораздо больше радости, чем ароматы растений, собранных мамой, мне приносило само ее общество. Она всегда старалась, чтобы я чувствовал себя любимым, чувствовал себя в безопасности. Даже в те моменты, когда жизнь не позволяла ей этого. Увы, так случалось слишком часто. Она заботилась обо мне все эти трудные годы в Гвинеде, стране, которую другие люди называли Уэльсом, и никогда не требовала благодарности. И даже в те дни, когда она замыкалась в себе и молчала, в надежде оградить меня от прошлого, а я буквально задыхался от ярости, не понимая, почему она не отвечает на мои вопросы об отце… Даже когда я в гневе и смятении пытался отомстить ей и отказывался называть ее словом, которое она больше всего на свете желала услышать от меня, — даже тогда я любил ее.

А сейчас, когда я, наконец, понял, что она сделала для меня, чем пожертвовала, у меня не было возможности поблагодарить ее. Она была далеко, бесконечно далеко, за стеной тумана, за океаном, за скалистыми утесами страны Гвинед. Я не мог прикоснуться к ее руке. Я не мог назвать ее этим словом: матушка.

На ветке дерева защебетал кроншнеп, и я вернулся мыслями к настоящему. Это была жизнерадостная песня, полная ликования! Я снова тронул струны Арфы.

У меня на глазах дерево начало оживать. На ветвях сформировались почки и бутоны; почки тут же распустились, развернулись сморщенные зеленые листочки, и среди них оказался неизвестно откуда взявшийся рой ярких бабочек. Гладкая кора покрывала теперь ствол и ветви дерева. Корни, казалось, зашевелились в земле, вцепились в берег ручья, который стремительно бежал с холма.

Это был бук. Я ухмыльнулся, глядя на сильные ветви, устремлявшиеся к небу. Ветер шевелил серебристые листья. Почему-то всякий раз, когда я смотрел на буковое дерево, в душе воцарялось ощущение мира, покоя, я чувствовал в себе некую новую силу. И вот сейчас я спас бук от смерти. Я вернул ему жизнь. Так же, как и всему этому холму, — подобно многим другим до него. Я почувствовал себя всемогущим. Большой Совет сделал правильный выбор, подумал я. Да, я действительно наделен сердцем волшебника!

Вдруг я заметил свое отражение в лужице, образовавшейся среди корней дерева, у берега ручья. Увидев лицо, покрытое шрамами, неподвижные, безжизненные, незрячие глаза, я помрачнел. Что же сказала о моих глазах Риа в день нашего знакомства? «Твои глаза напоминают мне две звезды, скрытые за облаками». И мне ужасно захотелось видеть, видеть мир собственными глазами, как прежде.

Конечно, видеть при помощи магического дара было лучше, чем оставаться слепым. Я знал, что до самой смерти буду помнить тот чудесный миг, когда обнаружил, что могу видеть окружающий мир, лишившись обычного человеческого зрения. Но все же «ясновидение» никак не могло заменить настоящие глаза. Цвета были тусклыми, мелкие детали — нечеткими, тьма подступала со всех сторон. Я готов был отдать все, что угодно, лишь бы вернуть себе обычное зрение! Мои глаза пострадали от огня, они стали бесполезными, и все же я знал, что глаза у меня есть. Они ежечасно напоминали мне обо всем, что я потерял.

А я потерял так много! Мне было всего тринадцать лет, а я уже лишился и матери, и отца, и дома — точнее, тех нескольких мест, которые считал домом, — а кроме того, навсегда ослеп. В памяти прозвучали слова матери: она, пытаясь меня подбодрить, спрашивала, не приобрел ли я взамен чего-нибудь нового. Но чем это было? Возможно, смелостью и способностью существовать на свете в одиночестве. И возможностью спасти пораженные смертельной болезнью земли Финкайры.

Я снова повернулся к буковому дереву. Я уже «оживил» немалую часть Темных холмов — начиная с развалин Черного замка, который теперь превратился в священный круг камней, и почти до северной границы болота Призраков. Я намеревался в течение следующих нескольких недель закончить работу в этой местности, после чего можно было перейти к Ржавым равнинам. Несмотря на то что Финкайра изобиловала чудесами и загадками, это был, в конце концов, всего лишь небольшой остров.

Поставив Арфу на землю, я приблизился к буку. Приложил ладони к гладкой серебристой коре, раздвинул пальцы и почувствовал биение жизни внутри могучего ствола. Затем, сложив губы трубочкой, я негромко свистнул. Дерево задрожало, словно освобождаясь от невидимых пут. Ветви зашевелились и зашелестели, издавая звук, очень похожий на мой свист.

Я кивнул сам себе, довольный достигнутыми успехами. Свистнул еще раз. И дерево вновь ответило мне. Однако на этот раз оно не просто содрогнулось. Потому что я отдал ему приказ.

«Склонись. Склонись до самой земли». Я хотел забраться на его самую высокую ветку. Затем я собирался приказать дереву распрямиться и поднять меня на недосягаемую высоту. С самого раннего детства, сколько я себя помнил, я любил смотреть на лес с верхушек деревьев. В любую погоду. Но мне всегда приходилось лезть туда самому — до сегодняшнего дня.

Медленно, словно с неохотой, поскрипывая и громко шурша листвой, высокое дерево начало сгибаться. От ствола откололся кусок коры. Я поднял голову, глядя на ветки. Пока дерево склонялось передо мной, я выбрал себе «сиденье» — выемку в стволе вблизи верхушки.

Вдруг до меня донесся свист. Дерево перестало клониться и начало так же медленно выпрямляться. Это рассердило меня, и я повторил приказ. Дерево замерло, затем снова склонилось ко мне.

И вновь над лугом разнесся свист. «Услышав» его, дерево перестало повиноваться мне и собралось вернуться в прежнее положение.

Я почувствовал, как кровь прилила к щекам от гнева и возмущения. Как это возможно? Я впился ногтями в кору, собрался снова повторить приказ и в этот момент услышал мелодичный смех, похожий на звон колокольчика. Резко обернувшись, я увидел девочку в одежде из листьев, с серо-голубыми глазами и густыми волнистыми каштановыми волосами. Блестящие лозы обвивали ее стан, словно она сама была деревом. Она смотрела на меня и смеялась, подбоченившись и положив руки на пояс, сплетенный из трав.

— Риа! Я должен был догадаться.

Она склонила голову набок.

— Ты так быстро устал от разговоров на языке бука? Ты снова говоришь как кельт.

— Я бы продолжал говорить с буком, если бы ты нас не перебила.

Риа тряхнула каштановыми локонами, в которые были вплетены ветви с листьями.

— Я не перебивала. Я лишь помешала тебе приказывать дереву.

Я в раздражении взглянул на бук, который снова стоял совершенно прямо; лишь серебристые листья едва заметно шевелились на ветру.

— Оставь меня в покое, ладно?

Она снова тряхнула волосами.

— Тебе нужен опекун и проводник. В одиночку ты можешь заблудиться. — Она озабоченно посмотрела на бук. — Или натворить глупостей.

Я недовольно поморщился.

— Ты мне не опекун! Это я пригласил тебя присоединиться ко мне, помнишь? И не думал, что тебе придет в голову мне мешать.

— А когда я начала учить тебя языку деревьев, то не думала, что тебе придет в голову использовать эти знания, чтобы причинять им боль.

— Причинять боль? Разве ты не видела, что я делал?

— Видела. И мне это не нравится. — Риа, топнув ногой, придавила к земле несколько травинок. — Непочтительно — и опасно — заставлять деревья сгибаться до земли. Ведь так можно повредить ствол и ветви. Дерево вообще может сломаться. Если хочешь посидеть на дереве, ты должен забраться на него сам.

— Я знаю, что делаю.

— В таком случае, за последние три недели ты ничему не научился! Разве ты забыл первое правило разговора с деревьями? Выслушай, прежде чем говорить самому.

— Просто стой и смотри. Я покажу тебе, что научился многому.

Риа приблизилась и больно стиснула мне локоть.

— Иногда ты напоминаешь мне несмышленого ребенка. Столько самоуверенности на пустом месте!

— Прекрати поучать меня, — рявкнул я. — Я спас это дерево! Я вернул его к жизни! И имею право приказать ему наклониться, если мне нужно.

Риа нахмурилась.

— Нет, Мерлин. Не ты спас дерево. — Она отпустила мою руку и указала на музыкальный инструмент, лежавший на траве. — Это сделала Цветущая Арфа. Ты — всего лишь тот, кому позволили играть на ней.

Глава 2

Странный прием

— Почему теперь я не чувствую того, что прежде?

Я лежал на спине на пологом склоне холма, на мягкой ароматной траве, устроившись так, чтобы не задеть Арфу. Несмотря на то, что я был незрячим, я без труда мог различить магическим зрением крупные, мясистые розовые ягоды в ладони Рии. Я знал, что она имела в виду вкус ягод, которые, по ее мнению, были недостаточно сладкими. Но за дни, прошедшие со дня нашей ссоры у бука, я часто задавал себе тот же самый вопрос — насчет нашей дружбы.

Риа появлялась и исчезала в самые неожиданные моменты, но никогда не оставляла меня надолго. Она по-прежнему сопровождала меня в путешествии по холмам и долинам, иногда молча, иногда — напевая. Она по-прежнему устраивалась на ночлег неподалеку от меня, делилась едой. Она даже продолжала называть себя моей проводницей, хотя нам обоим было ясно, что я не нуждаюсь в проводнике.

И все же, несмотря на ее постоянное присутствие, теперь нас разделяла невидимая стена. Со стороны казалось, что мы путешествуем вместе, но на самом деле мы шли разными путями. И эта мысль причиняла мне боль. Она отказывалась разделить мои чувства, волнение и радость, которые я испытывал, принося жизнь и надежду на землю, глядя на то, как деревья покрываются почками, а луга — молодой травой. Когда я пытался объяснить ей что-то, она отвечала мне очередным снисходительным, высокомерным поучением насчет Цветущей Арфы.

Или еще хуже — одним из своих взглядов, которые, казалось, пронизывали меня насквозь. Словно ей было известно все, о чем я думал, понятно все, что я чувствовал, и ей не нужно было даже спрашивать. И это после того, что я сделал для нее! Неужели все девчонки такие невыносимые, несговорчивые и упрямые, думал я. Она способна свести с ума любого!

Я махнул рукой в сторону куста со спутанными ветвями, отяжелевшими от розовых ягод.

— Если они тебе не нравятся, почему ты продолжаешь их есть?

Риа ответила, срывая розовые шарики:

— Где-то здесь должны быть другие, сладкие. Я знаю это.

— Откуда?

Она беззаботно пожала плечами, запихивая в рот пригоршню ягод.

— Знаю, и все.

— Тебе кто-нибудь об этом рассказал?

— Тихий шепот в голове. Голос, который понимает ягоды.

— Не говори глупостей, Риа! Ягоды просто еще не созрели. Лучше тебе подождать и найти другой куст.

Она продолжала жевать, не обращая внимания на мои слова.

Я сорвал пучок травы и бросил его вниз со склона.

— А что, если ты сейчас наешься этих кислых ягод, а когда найдешь сладкие, у тебя в животе уже не будет места?

Риа обернулась ко мне с набитым ртом. Она была похожа на белку, напихавшую за щеки желудей.

— М-м… — промычала она, глотая ягоды. — В таком случае, думаю, это будет день кислых ягод, а не сладких. Но тот внутренний голос подсказывает мне, что здесь все же есть ягоды послаще. Дело просто в том, что нужно доверять ягодам.

— Что ты сказала — «доверять ягодам»? Да что это за чушь, черт возьми!

— Что сказала, то и сказала. Иногда самое лучшее — это воспринимать жизнь так, словно ты плывешь по течению широкой реки. Нужно прислушаться к плеску ее волн и позволить ей руководить собой, вместо того чтобы пытаться изменить ее направление.

— Какое отношение имеют ягоды к рекам?

Риа тряхнула головой, и волосы взметнулись над плечами.

— Иногда я спрашиваю себя… неужели все мальчишки такие же невыносимые, несговорчивые и упрямые, как ты?

— Ну, с меня хватит! — Я вскочил на ноги и закинул на спину Цветущую Арфу, поморщившись от привычной боли в спине, между лопатками. Я шагал через луг, и основание посоха оставляло в траве у меня за спиной цепочку крошечных ямок. Заметив поблизости оживший, но все еще вялый и больной на вид куст боярышника, я поднял руку и прикоснулся к одной из струн арфы, висевшей за спиной. Боярышник тут же выпрямил ветви, и его мгновенно окутало облако розовых и белых цветов.

Я оглянулся на Рию в надежде на то, что она хотя бы похвалит меня, пусть даже с неохотой. Но она была полностью поглощена сбором ягод со своего куста и не видела цветущего боярышника. Я отвернулся к «ржавой» вершине холма, которая лежала выше, за лугом, и быстро зашагал по направлению к ней. Там, на гребне, торчали окутанные тенями обнаженные острые скалы, среди которых вполне могли скрываться пещеры боевых гоблинов. С другой стороны, хотя мне приходилось видеть немало таких мест за время странствий по Темным холмам, я еще ни разу не встречал ни гоблинов, ни следов их присутствия. Возможно, думал я, опасения Каирпре не имеют под собой серьезных оснований.

И тут я замер на месте. Два четко очерченных каменных выступа, вырисовывавшихся на фоне синего неба, показались мне знакомыми. Я принялся играть посохом, повертел его в пальцах, обдумывая со всех сторон новую идею. Затем развернулся и направился вниз по склону, в западном направлении.

Риа окликнула меня.

Уперев посох в землю, я оглянулся.

— Что?

Рукой, покрытой пятнами от ягод, она указала в сторону холма.

— По-моему, ты пошел не туда, куда нужно.

— Я иду именно туда, куда нужно. Хочу навестить друзей.

Она насупилась.

— А как же твоя задача? Тебе нельзя отдыхать, пока ты не закончишь с Темными холмами.

— Я вовсе не собираюсь отдыхать! — Я пошевелил густую траву носком башмака. — Но никто не говорил мне, что по дороге я должен избегать встреч с друзьями. Особенно с теми, которые могут по достоинству оценить результаты моей работы.

Несмотря на то что мое зрение было слабым, я все же увидел, что щеки Рии порозовели.

— У моих друзей есть сад. Я намерен сделать их сад самым лучшим и урожайным на всем острове.

Риа прищурилась:

— Если это настоящие друзья, они будут с тобой откровенны. Они скажут тебе, чтобы ты возвращался в Темные холмы и продолжал выполнять порученную тебе работу.

Я пошел прочь. Резкий, порывистый ветер дул мне в лицо, и мои незрячие глаза слезились. Но я продолжал шагать вниз по склону. Туника развевалась на ветру и закручивалась вокруг тела. В ушах снова прозвучали слова Рии: «Если это настоящие друзья, они будут с тобой откровенны». А кто такой, вообще-то говоря, настоящий друг? Совсем недавно я считал своим другом Рию. А теперь она превратилась в нечто вроде занозы. Значит, привыкай обходиться без друзей, сказал я себе. Возможно, это и есть ответ. Друзья слишком требовательны, но когда тебе что-то нужно от друга, ты не можешь на него положиться.

Я прикусил губу. Нет, конечно, настоящие друзья ведут себя иначе. Они похожи на мою мать — полностью преданы тебе, всегда тебя одобряют и поддерживают. Но она была одна такая на всем белом свете. На Финкайре не найдется людей, подобных ей. Но с другой стороны, подумал я… возможно, когда пройдет достаточно много времени, я начну воспринимать некоторых людей как друзей. Например, тех двоих, которых я собирался навестить, Тэйлеана и Гарлату. Стоит мне прикоснуться пальцами к струнам арфы, и я сделаю богаче и совершеннее и их сад, и нашу дружбу.

Ветер ненадолго утих. Вытирая глаза рукавом, я услышал за спиной шаги Рии. Несмотря на раздражение, вызванное ее поведением, я почувствовал облегчение. Конечно, не потому, что я нуждался в ее обществе. Мне просто хотелось, чтобы она увидела, как будут выражать благодарность и восхищение моими чудесными способностями настоящие друзья.

Я обернулся к ней.

— Значит, ты все же решила пойти со мной.

Она с мрачным видом покачала головой.

— Ты все еще нуждаешься в руководстве.

— Я не заблужусь, если ты это имела в виду.

Риа лишь поморщилась вместо ответа.

Я тоже промолчал и продолжал спускаться вниз по склону. Время от времени я спотыкался, проваливался пятками в мягкую землю. Риа не отставала, бесшумная, словно тень. Когда мы спустились на равнину, ветер утих. Во влажном спертом воздухе висел туман, но несмотря на это, солнце палило нещадно. Я снова принялся вытирать глаза, но на сей раз потому, что их заливал жгучий пот.

Большую часть дня мы шагали молча. Временами, когда попадались безжизненные поля, покрытые высохшей травой, я играл на Арфе, и мы оставляли за собой ярко-зеленую траву, звенящие ручьи, цветущие деревья — словом, ожившую природу. Но несмотря на то, что солнце жгло наши головы, оно не могло согреть сердце ни мне, ни Рии.

Наконец, я заметил знакомый холм, рассеченный глубокой расщелиной. В расщелине виднелась серая хижина, которая, казалось, выросла из камней и земли, покрывавших склон. Жилище окружала ветхая стена, за которой прятались несколько шпалер с виноградными лозами и жалкие плодовые деревья. Все это было не очень похоже на сад. И тем не менее до падения Черного замка это место было настоящим оазисом жизни посреди Ржавых равнин.

Как удивятся мои старые друзья Тэйлеан и Гарлата, когда я превращу их скромный сад в изобильную фруктовую рощу, цветущую, плодоносящую круглый год, размышлял я. Они будут бесконечно благодарны мне — так, что не смогут выразить свою благодарность в словах. Может быть, даже на Рию я наконец сумею произвести впечатление. По ту сторону стены, в тени ветвей с пышной листвой, я увидел две седые головы. Тэйлеан и Гарлата. Они трудились бок о бок над клумбой, покрытой ярко-желтыми цветами, головы их медленно покачивались, словно в такт музыке, которая была слышна только им самим.

Я улыбнулся, подумав о чудесном даре, который я приготовил для них. Когда я видел их в последний раз, по пути в Черный замок, я был всего лишь оборванным мальчишкой, который едва надеялся дожить до заката. Они не думали, что увидят меня снова. Да и я не думал тогда, что вернусь. Я зашагал быстрее, и Риа поспешила за мной.

Когда до полуразрушенной стены оставалось чуть больше двадцати шагов, две головы одновременно повернулись ко мне. Тэйлеан первым поднялся на ноги. Он протянул морщинистую, но сильную руку Гарлате, но та отмахнулась и встала с земли без посторонней помощи. Они смотрели, как мы приближаемся: Тэйлеан поглаживал лохматые бакенбарды, а Гарлата прикрывала глаза от солнца. Я перешагнул через стену, и Риа последовала моему примеру. Несмотря на тяжесть Арфы, я расправил спину и даже вытянул шею в попытке казаться выше.

Морщинистое лицо Гарлаты озарила ласковая улыбка.

— Ты все же вернулся.

— Да, — ответил я, поворачиваясь так, чтобы старики могли увидеть Арфу. — И принес вам кое-что.

Тэйлеан наморщил лоб.

— Ты хочешь сказать, что привел с собой кое-кого.

Риа шагнула вперед. Ее серо-голубые глаза сверкнули при виде двух пожилых садовников и их простой хижины. Она не стала дожидаться, пока ее представят, и поклонилась, приветствуя хозяев.

— Меня зовут Риа.

— А меня — Тэйлеан. Это моя жена, Гарлата, мы прожили вместе шестьдесят семь лет.

Седовласая старуха нахмурилась и поддала ему ногой в голень. Она едва не промахнулась, но все же чувствительно задела мужа.

— Шестьдесят восемь, старый ты дурень.

— Извини, дорогая. Шестьдесят восемь. — Он отступил на шаг и добавил: — Она всегда права, понимаете ли.

Гарлата недовольно фыркнула.

— Скажи спасибо, что у нас гости, а то бы ты сейчас еще и совком получил!

Муж бросил быстрый взгляд на ручку садового инструмента, торчавшую из цветочной клумбы, и взмахнул рукой с изяществом, достойным медведя.

— И снова она права. Если бы время от времени к нам не заглядывали гости и не оберегали меня, я, без сомнения, не сумел бы прожить столь долгую жизнь.

Риа прыснула со смеху.

Гарлата, смягчившись, протянула Тэйлеану руку. Они стояли так с минуту — седые старик и старуха, древние, как каменные стены хижины. Вокруг негромко шелестели листья, словно выражая благодарность любящим рукам, которые ухаживали за этим садом столько лет.

— Вы мне напоминаете два дерева, — заметила Риа. — Деревья, которые жили рядом так долго, что срослись друг с другом. Корни, ветви и все такое.

В глазах Гарлаты зажглись искорки, и она взглянула на мужа.

Я решил предпринять вторую попытку.

— Кстати, раз уж речь зашла о росте, у меня для вас есть…

— Точно! — воскликнул старик, перебивая меня. — Ты привел свою подругу, Рию. — Он обернулся к девчонке. — Мы очень рады видеть тебя, не меньше, чем радуемся восходу солнца.

Гарлата потянула меня за рукав.

— А что сталось с твоим другом, который приходил с тобой в прошлый раз, ну, у которого нос картошкой?

— У Шима все в порядке, — не слишком любезно ответил я. — А теперь…

— Но нос у него, — вставила Риа, — стал еще больше, чем прежде.

Гарлата приподняла бровь.

— Да, мне уже тогда показалось, что он полон сюрпризов, этот малыш.

Я откашлялся и торжественным тоном объявил:

— А теперь взгляните, какой чудесный сюрприз у меня имеется для вас обоих.

Но не успел я закончить фразу, как старушка снова обратилась к Рии:

— Ты родом из Леса Друма? Твоя одежда похожа на платья лесных эльфов.

— Да, Лес Друма — моя родина, я там родилась и прожила всю жизнь.

Гарлата наклонилась к девочке.

— Скажи мне, верны ли дошедшие до меня слухи? О том, что самое редкое из деревьев, на каждой ветви которого вырастают разные фрукты, еще можно найти в Лесу Друма?

Риа просияла.

— Совершенно верно. Дерево шоморра и правда растет в моем лесу. Можно даже назвать его моим садом.

— Значит, у тебя замечательный сад, дитя мое. Замечательный сад!

С каждой минутой я раздражался все сильнее, и наконец сердито стукнул посохом по земле.

— У меня есть дар для вашего сада!

Но старики как будто бы не слышали меня; они отвернулись и осыпали Рию вопросами о Лесе Друма. Судя по всему, она интересовала их гораздо больше, чем я. Я, который собирался осыпать их невиданными благодеяниями!

Наконец, Тэйлеан протянул мускулистую руку к спиралевидному фрукту, свисавшему с ближайшей ветви, и ловким движением сорвал его. Бледно-фиолетовая спираль светилась в его ладони.

— Ларкон, — нараспев произнес он. — Самый прекрасный дар, который мы и наш скромный сад получили от этой земли. — Некоторое время он молча смотрел на меня. — Насколько я помню, в прошлый раз тебе очень понравился его аромат.

Наконец-то, подумал я. Однако, когда я протянул руку за фруктом, Тэйлеан отвернулся и подал его Рии.

— Поэтому я уверен, что твоей подруге он тоже очень понравится.

Глядя, как она берет ларкон, я почувствовал, что от ярости кровь бросилась мне в лицо. Однако, прежде чем я успел произнести хоть слово, садовник сорвал другой спиралевидный фрукт и предложил его мне.

— Ты вернулся, и мы окажем тебе честь и примем тебя.

— Окажете честь? — переспросил я дрожащим от негодования голосом. Мне хотелось добавить кое-что еще, но я сдержался.

Тэйлеан и Гарлата переглянулись, потом старик снова пристально уставился на меня.

— Мой мальчик, принимать гостя в нашем доме — это самая великая честь, которой мы можем удостоить кого-либо. Мы приняли тебя в прошлый раз и примем сегодня.

— Но сейчас, Тэйлеан, у меня есть Цветущая Арфа.

— Да-да, я это уже заметил. — Уголки его рта опустились, и в первый раз мне показалось, что на плечи ему давит груз прожитых лет. — Мой дорогой мальчик, Цветущая Арфа — самое чудесное из всех Сокровищ Финкайры, в ней заключена магия зарождения жизни. Но мы с Гарлатой принимаем гостей, не глядя на то, какие вещи они приносят с собой. Мы, прежде всего, смотрим на то, что у них в сердце.

Снова загадки! И услышать это от человека, которого я считал другом. Нахмурившись, я отбросил упавшие на лицо пряди волос.

Прежде чем продолжать, Тэйлеан тяжело вздохнул.

— Как хозяева этого дома, мы обязаны проявить гостеприимство по отношению к тебе. Но кроме того, мы должны говорить с тобой откровенно. Вес Арфы давит тебе на плечи, но не менее тяжким грузом является сейчас твой долг — исцелить эти земли, пока не стало слишком поздно. Многое зависит от тебя, мой мальчик. И у тебя совершенно нет времени на посещение таких скромных людей, как мы.

Я стиснул зубы.

— Прости, но я лишь старался быть откровенным с тобой.

— Подожди, Мерлин, — воскликнула Риа.

Я не слышал, что она еще сказала, потому что уже перешагнул через каменную ограду и покинул маленький сад. В одиночестве я шагал по равнинам, и болтавшаяся на ремне Арфа больно била меня по спине.

Глава 3

Теплый ветер

Ту ночь я провел, свернувшись в небольшой ямке на берегу ручья, и лишь свет звезд служил мне одеялом, а подушкой — стебли тростника, влажные от росы. Протянув руку, я мог коснуться воды, которая весело неслась через каменные пороги, поросшие зеленым мхом. Другой рукой я мог дотронуться до Цветущей Арфы и своих скудных пожитков, спрятанных в зарослях высокой прибрежной травы.

Я должен был радоваться тому, что наконец остался один. Избавился от так называемых «друзей». Но игра на магическом инструменте в этом уголке, возрождение этого потока не принесли мне радости. Равнодушно смотрел я на траву и мох, пробивавшиеся из иссушенной солнцем земли на берегу ручейка. Уныние не покинуло меня даже после того, как я заметил в полуночном небе Пегас, хотя это всегда было мое любимое созвездие — с той ночи, когда мать впервые показала его мне.

Спал я беспокойно, но не скакал на спине крылатого коня, как часто бывало в прежних снах. Мне приснился кошмар. Я сидел на кроваво-красном камне и смотрел, как ко мне приближается мать. Каким-то образом ко мне вернулось зрение. Я мог видеть. Видеть по-настоящему, как видят люди! Золотистые волосы матери блестели в лучах солнца, и в ее глазах, полных жизни, горели радостные огоньки. Я видел даже молодую веточку тсуги, которую она держала в руке.

А затем, к собственному ужасу, я обнаружил, что мои клыки начали расти. Они становились длиннее и длиннее и, наконец, загнулись вверх, как у дикого кабана. А их концы, острые, словно у кинжалов, устремились прямо к моим глазам! Зубы продолжали расти, и меня охватила паника. Я пронзительно закричал. Мать побежала ко мне, но она была слишком далеко, и я знал, что она не успеет помочь. Я вцепился в чудовищные зубы, пытаясь голыми руками сломать, вырвать их. Но не мог. Я не мог помешать им расти.

Медленно, но неумолимо зубы удлинялись, загибались, и в конце концов острия очутились у самых моих глаз. Моих настоящих глаз! Еще несколько секунд — и они будут выколоты. Я закричал от боли, чувствуя, как острия клыков вошли в глазные яблоки. Я снова ослеп.

В этот момент я проснулся.

Я слышал рядом с собой плеск ручья. Высоко над моей головой в темно-синем небе сиял Пегас. Я поднял голову от своей подушки из речного тростника. Это был всего лишь сон. Но тогда почему сердце не переставало колотиться, словно молот? Я осторожно прикоснулся к щекам со следами ожогов, пламени, ослепившего меня в реальной жизни. Мне было очень больно — во сне я расцарапал себе лицо. Но еще сильнее была сердечная боль. И все это из-за пожара, который устроил я сам! Потерять оба глаза само по себе уже было страшным несчастьем. Но лишиться их по собственной вине было гораздо хуже. Впервые за несколько месяцев я подумал о Динатии, другом мальчике, который пострадал от пожара, начавшегося по моей вине, и мне захотелось узнать, остался ли он в живых. Мне показалось, что я снова слышу его крики, полные мучительной боли, слышу, как он всхлипывает от страха.

Я уткнулся лицом в смятые стебли тростника и зарыдал. Ручей нес воды мимо меня, и слезы, подобно ручью, струились по моим щекам. Прошло какое-то время, и я немного успокоился. Но мне почему-то казалось, что я по-прежнему различаю сквозь шум воды чьи-то рыдания. Я поднял голову и внимательно прислушался.

Да, это были рыдания, перемежавшиеся долгими, мучительными стонами. Вытерев рукавом туники влажные, горящие от боли щеки, я подполз ближе к воде. Несмотря на темноту, своим «вторым зрением» я мог различить довольно большой участок русла. Но не сумел найти источника странных, зловещих звуков. Возможно, решил я, это просто галлюцинации, навеянные кошмаром.

Склонившись над потоком, я пошарил руками среди стеблей тростника. Колено мое постоянно соскальзывало вниз по влажной земле, и вскоре я очутился в воде. Я продолжал поиски, но ничего не обнаружил. Вообще ничего. Тем не менее тот, кто плакал и стонал, по-видимому, находился очень близко, как будто сидел в ручье.

Он в ручье! Вот в чем здесь дело! Но как это возможно?

Я хотел сунуть в воду левую руку, но удержался. Хорошо знакомая боль пульсировала между лопатками. Может быть, это западня, подумал я. Одна из неизвестных мне опасностей, которыми кишела Финкайра, вроде призраков-оборотней, принимавших форму приятных глазу безобидных вещей и созданий, чтобы заманить жертву в смертоносный капкан. Риа распознала бы угрозу. Но Рии, напомнил я себе с горечью, больше рядом нет.

Стоны стали громче. Отражения звезд поблескивали на темной поверхности воды, отчего ручей казался похожим на водопад из самоцветов. Прикусив губу, я быстро сунул руку в воду. Ледяная волна окатила запястье и руку до локтя, и руку едва не свело судорогой от холода. А потом мои пальцы коснулись какого-то предмета. Гладкого. Округлого. Он был мягче камня. Я долго шарил в воде, пытаясь ухватить скользкую вещь, но все же в конце концов поймал ее и вытащил из воды. Это была фляга размером не больше моего кулака, сделанная из толстого пузыря. Кожаная крышка была надежно опечатана толстым слоем воска. С мокрой фляги, наполненной воздухом, капала вода; поверхность ее тускло блестела в свете звезд.

Я сжал кожаный мешок в пальцах, и меня едва не оглушил жалобный вопль. Я слышал рыдания, выражавшие глубокую сердечную боль. Воспользовавшись острым концом деревянного посоха, я начал срезать восковую печать. Она поддалась не сразу, словно не желала отпускать горлышко сосуда, но через несколько минут восковое кольцо отвалилось. Я выдернул пробку, и в лицо мне подул ветерок. Ветер был теплым, ласковым, и в воздухе разнесся едва уловимый аромат корицы. Фляга сморщилась, а ветер все дул мне в лицо и развевал волосы, словно это было дыхание живого существа.

— Благодарю тебя, друг, благодарю тебя, — раздался бесплотный тихий голос прямо у меня за спиной.

Я выронил сосуд и резко обернулся. Но не увидел ничего, кроме погруженной во тьму равнины и далеких звезд.

— Или мне следовало сказать, — снова зашептал голос, — благодарю тебя, Эмрис Мерлин?

Я ахнул от изумления.

— Откуда тебе известны мои имена?

— О да, — весело продолжал голос, — Мерлин нравится мне гораздо больше, чем старый, покрытый пылью Эмрис.

Я вытянул руку и схватил ночной воздух.

— Откуда тебе столько известно обо мне? Кто ты? И где ты?

Негромкий шелестящий смех прозвучал в воздухе прямо передо мной.

— Меня зовут Айла, я вишлахайлагон. — Снова смех. — Но большинство людей называют меня сестрой ветра.

— Айла, — повторил я. — Сестра ветра. — Я вновь поднял руки и попытался нащупать что-то, и на сей раз пальцев коснулся теплый воздушный поток. — А теперь скажи мне, откуда ты все это знаешь.

Запах корицы стал сильнее. Теплый ветер овевал меня, шевелил края одежды. Я почувствовал себя так, словно меня обнимал маленький вихрь.

— Я знаю все, что знает воздух, Эмрис Мерлин. Потому что я путешествую быстро и на далекие расстояния, не нуждаясь в отдыхе.

Невидимый «плащ» Айлы продолжал медленно вращаться вокруг меня.

— Такова жизнь сестры ветра, Эмрис Мерлин. — Она умолкла, подавляя всхлип. — Если только она не становится пленницей, как я.

— Но кто посмел сделать это?

— Одно злое существо, Эмрис Мерлин. — Теплый воздух улетел, оставил меня, и я почувствовал пронизывающий холод.

— Расскажи мне.

— Злобное существо, ах-х, да, — выдохнула Айла с берега ручья, с того места, где я только что спал. — У нее множество имен, но на этом острове она известна как Домну.

Я снова задрожал, но на сей раз не от холода.

— Я знаком с Домну. Я знаю, что она лжива и коварна. Но я бы не стал так уверенно называть ее злой.

— Но она определенно не доброе создание, Эмрис Мерлин.

— Она не злая и не добрая. Она просто есть. Как… судьба.

— Злая Судьба, ты хотел сказать. — Ветерок, Айла, пошевелил струны Арфы, и зазвучала негромкая мелодия. — Домну — одна из немногих древних, могущественных существ, которые обладают властью ловить ветер. Я не знаю, зачем она так поступила, Эмрис Мерлин. Мне известно лишь, что она посадила меня в эту флягу, запечатала ее и выбросила.

— Мне очень жаль.

Теплый ветерок ласкал мое лицо.

— Если бы ты не помог мне сегодня ночью, Эмрис Мерлин, я наверняка умерла бы.

Понизив голос до шепота, я спросил:

— А разве ветер может умереть?

— О да, Эмрис Мерлин, может. — Она снова погладила меня по щеке. — Ветер, как любое живое существо, может умереть от одиночества.

— Но теперь ты не одинока.

— Ты тоже, Эмрис Мерлин. Ты тоже.

Глава 4

Сокровище

Волнение от игры на Арфе, которого я не испытывал с того дня, когда покинул Темные холмы, вернулось ко мне. Пока я шагал по бесконечным долинам, лугам и возвышенностям Ржавых равнин, земля возрождалась на глазах; новая жизнь рвалась на свободу прежде, чем я успевал коснуться струн магического инструмента. Сухая, мертвая серая трава оживала, зеленела и склонялась передо мной, безжизненные цветы поднимались с земли, распрямлялись, танцевали у моих ног, описывая причудливые спирали. Потому что впереди меня летела Айла. Ее нежное дыхание часто овевало мне руки, и ее призрачный смех доносился до меня всякий раз, когда я извлекал мелодию из волшебных струн.

Но несмотря на это на сердце у меня часто бывало тяжело. Если на пути попадалась хижина или роща плодовых деревьев, я останавливался, опираясь на посох, и мой лоб прорезали морщины. Ко мне неизбежно возвращались воспоминания о встрече с Тэйлеаном и Гарлатой, и я горько жалел о том, что мне в голову пришла мысль навестить стариков и их сад. Кроме того, всякий раз, когда я бросал взгляд на восток, на погруженную во тьму гряду холмов, меня охватывало неприятное чувство, от которого я никак не мог избавиться. Я понимал, что совершил ошибку, не вернувшись в опустошенную местность, не закончив свое дело. Но я чувствовал, что не готов вернуться. Пока не готов. Пусть Риа и остальные побеспокоятся еще немножко, думал я.

В одну из таких минут, размышляя о недавних событиях, я разозлился, покраснел от гнева и с силой дернул струну Арфы. К моему изумлению, на этот раз жухлые бурые стебли у меня под ногами не превратилась в сочные, острые ярко-зеленые травинки. Вместо этого весь луг, казалось, поблек еще сильнее, словно солнце скрылось за завесой туч. Я в недоумении поднял голову. На небе не было ни облачка.

Я нетерпеливо провел пальцами по струнам. Однако трава лишь потемнела и полегла, как бывает поздней осенью. Нахмурившись, я разглядывал волшебный инструмент. Что же с ним не так?

Теплый ветерок пошевелил подол туники.

— Ты поддался гневу, Эмрис Мерлин.

Я напрягся.

— Откуда ты знаешь?

— Я не узнаю о вещах или событиях, — прошептала Айла. — Я их чувствую. И я чувствую твой гнев, даже сейчас.

Я быстро зашагал вперед — мне не терпелось покинуть злосчастный луг. Пепельно-серые травинки впивались в подошвы, словно тысячи шипов.

— Но почему ты так разгневан, Эмрис Мерлин?

Покинув погруженный в тень участок травы, я остановился, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

— Честно говоря, я и сам не знаю.

Прозрачное «тело» Айлы окружило меня, и ноздри заполнил аромат корицы.

— Может быть, ты тоскуешь по друзьям?

Я крепче стиснул посох.

— Ничего подобного. Мне никто не нужен.

— Даже твоя мать?

У меня подогнулись ноги, но я промолчал.

Сестра ветра летала вокруг меня.

— Я никогда не встречала ее, Эмрис Мерлин, но знакома со многими, кто видел ее. Мне кажется, она должна быть добрым другом.

Я поморгал, смахивая слезы с незрячих глаз.

— Да. Она была мне добрым другом. Нет, не так: моим единственным другом.

Теплое дыхание Айлы коснулось моей щеки.

— Расскажи мне о ней, пожалуйста. Я бы очень хотела побольше узнать о ней.

Я поворошил концом посоха сухую траву цвета ржавчины и зашагал дальше.

— Она любила ночное небо, усыпанное звездами, со всеми сновидениями, мечтами и загадками. Она любила истории о древних, таинственных уголках земли, например, о горе Олимп и острове Аполлона, Делосе. Она любила зеленые, живые растения и всех созданий, которые летают, ползают, бегают или плавают. И еще она любила меня.

Движение воздуха вокруг меня замедлилось; Айла, казалось, приблизилась ко мне вплотную. Ее руки, сотканные из ветра, обняли меня.

— Ты права, — признался я. — Я действительно скучаю по ней. Я никогда не думал, что способен так сильно тосковать. — Я смолк, перевел дыхание. — Если бы только мне было позволено побыть с ней снова, Айла! Хотя бы один час!

— Я понимаю тебя. Ах, да… как я тебя понимаю.

Мне пришло в голову, что Айла, хотя и была бесплотной и невидимой, чем-то напоминала мать. Она была доброй, излучала тепло, она волновалась за меня и хотела бы помочь мне. И не давала советов.

Тут я заметил впереди, неподалеку, заросли невысоких кустов с голубоватыми ветвями и широкими листьями. Во время путешествия с Рией я узнал, что эти растения годятся в пищу. Положив на землю Цветущую Арфу и посох, я подошел к кустам, выдернул один из них и нашел среди корней крупный синий клубень. Обтерев землю полой туники, я откусил кусочек мякоти с резким, острым привкусом.

— Хочу пообедать вместе с тобой. Не знаю, чем ты питаешься, но, что бы это ни было, я обязательно постараюсь найти тебе поесть.

Широкие листья кустов затрепетали, когда над ними пролетела Айла.

— Я питаюсь лишь доносящимися издалека ароматами стран, где я еще не бывала. Видишь ли, я создана для путешествий. — Она потрепала меня по голове. — А теперь, боюсь, настало время расставания.

Я перестал жевать.

— Расставания? Но почему?

Бесплотный голос прошептал мне в ухо:

— Потому что я — ветер, Эмрис Мерлин, я должна лететь дальше. Я всегда стремлюсь вперед, постоянно парю и кружу над землей, такова моя природа. Мне нужно повидать еще множество мест, на Финкайре и в других мирах. — Мне показалось, что она на мгновение зависла над Арфой. — И тебе тоже следует поспешить дальше. У тебя осталось незаконченное дело в Темных холмах.

Я сердито нахмурился.

— И ты тоже, Айла? А я думал, что хотя бы ты не станешь указывать мне, что делать.

— Я не указываю тебе, Эмрис Мерлин. Я лишь говорю, что ветер принес мне известия о тревожных событиях и злобных существах, появившихся в Темных холмах. Прихвостни Рита Гавра снова собираются выступить в поход. Они с каждым днем становятся смелее. Пройдет совсем немного времени, и гоблины выползут из своих пещер, а с ними и призраки-оборотни. И тогда будет уже слишком поздно исцелять эту несчастную страну.

Услышав это, я почувствовал, как сердце мучительно сжалось. Я вспомнил предупреждение Каирпре, сделанное в ту минуту, когда он отдавал мне Арфу: «Темные холмы следует исцелить прежде, чем вернется Рита Гавр, — это наш единственный шанс… Запомни: если ты уклонишься от выполнения своего задания, прощения не жди».

Я вгляделся в зазубренную линию холмов на горизонте. Они по-прежнему были окутаны тенями, словно солнечный свет не в силах был добраться туда.

— Если то, что ты сказала, верно, я должен немедленно возвращаться. Может быть, ты останешься со мной? Хотя бы ненадолго.

— Я уже достаточно путешествовала с тобой, Эмрис Мерлин, гораздо дольше, чем с любым другим существом, лишенным крыльев. — Она замолчала, и я ощутил ее дыхание на своей шее. — А теперь мне пора лететь.

Я помрачнел и отшвырнул клубень.

— Я слышал, что когда-то у всех жителей Финкайры были крылья. Может быть, это всего лишь старая сказка, но мне бы хотелось, чтобы она была правдой. И еще хотелось бы, чтобы островитяне вновь обрели крылья. Тогда мне, возможно, тоже удалось бы их отрастить и я полетел бы с тобой.

Порыв ветра коснулся моих плеч.

— Ах, Эмрис Мерлин, тебе известно об этом, верно? О том, что значит иметь крылья и потерять их. Какая это была трагедия! Пусть большинство жителей Финкайры забыли о том, как это произошло, но они до сих пор чувствуют боль в спине, между лопаток.

Я развел в стороны онемевшие руки, и боль вернулась.

— Айла, а ты знаешь, как это случилось? Даже бард Каирпре, который помнит множество историй, не знает, как люди Финкайры потеряли крылья. Однажды он сказал мне, что отдал бы половину своих книг ради того, чтобы это узнать.

Теплый ветер снова обнял меня, и я оказался внутри небольшого вихря.

— Мне знакома эта легенда, Эмрис Мерлин. Возможно, когда-нибудь я расскажу ее тебе. Но не сейчас.

— Ты действительно уходишь? Со мной всегда одна и та же история! Что бы я ни находил, я всегда все теряю.

— Надеюсь, ты найдешь меня снова, Эмрис Мерлин.

Налетел резкий порыв ветра, и рукава моей коричневой туники захлопали. А в следующее мгновение воздух снова стал неподвижным, и я остался один.

Я долго стоял так, не двигаясь с места. В животе урчало от голода, но я не обращал на это внимания. Затем, почувствовав острую резь в желудке, я все же наклонился и поднял брошенный клубень. Пережевывая мякоть, я размышлял об Айле, сестре ветра, а покончив с едой, отправился в путь — на восток, к Темным холмам.

Вокруг раскинулись Ржавые равнины. Холмы и лощины сменяли друг друга, подобно бесконечным волнам гигантского моря. Я медленно тащился по лугам, сухая трава шуршала и ломалась под ногами. Солнце палило; в спину дул слабый ветерок, принося некоторое облегчение, но это был не тот ветер, которого я ждал. И еще сильнее, чем общества Айлы, мне не хватало ощущения радости от выполнения моей задачи. Я всего лишь несколько часов назад обрел ее — и вновь лишился. Арфа, висевшая на плече, сейчас казалась мне тяжелой, как камень.

На ходу я время от времени дотрагивался до мешочка с целебными травами, который дала мне мать перед расставанием, в той сырой каменной комнате в городе Каэр Мирддин. Я мучительно тосковал по ней, сильнее, чем когда-либо. Если бы она была здесь, думал я, она никогда бы не покинула меня, как это сделали остальные. Но мать была далеко, бесконечно далеко, и даже самый быстрый ветер не мог отнести меня к ней.

Когда золотисто-рыжее солнце коснулось горизонта, я приблизился к группе хилых деревьев, посаженных в шесть или семь рядов. Несмотря на то что среди ветвей фруктовых деревьев не видно было ни одного плода, я различил в сумерках несколько белых цветов и ощутил знакомый аромат. Яблоневый сад. Я полной грудью вдохнул душистый воздух, но это не подняло мне настроения. Я подумал, что, может быть, игра на Арфе поможет мне, что я испытаю счастье, связанное с возрождением умирающей природы.

Я осторожно взял инструмент в руки, но некоторое время колебался, вспомнив странное происшествие на лугу, который затмила тень в разгар безоблачного дня. Несчастливая случайность, убеждал я себя. Я медленно провел кончиками пальцев по струнам. И произошло чудо: словно кто-то гигантской кистью с яркой краской коснулся крон деревьев и полей, окружавших сад. Крошечные зеленые яблочки появились на ветвях и мгновенно созрели. Стволы деревьев стали толще, корни — прочнее. Деревья выпрямились, устремились к небу, гордо расправили ветви, отяжелевшие от плодов. Я вздохнул с облегчением. Что бы ни произошло на том сером лугу, теперь это не имело значения.

Внезапно до меня донесся какой-то шум. Мальчишка примерно моего возраста, без рубахи, в одних штанах, рухнул с яблони в канаву с водой и пронзительно вскрикнул. Я побежал к нему.

Когда мальчик выкарабкался из канавы, оказалось, что его волосы, лицо и все тело сплошь покрыты грязью. А затем, к моему изумлению, из канавы появилась вторая фигура — более взрослая, крупная «версия» мальчишки, взрослый мужчина-крестьянин. Я узнал этого человека.

Ни крестьянин, ни мальчик не заметили меня, поскольку я стоял в тени яблоневого дерева. Человек, обнаженный до пояса, выпрямил широкую спину и обнял мальчика за плечи.

— Ты не ушибся, сынок?

Парень потер бока, покрытые ссадинами.

— Нет. — Он хитро усмехнулся. — Я угодил на мягкую подушку.

Человек с улыбкой глядел на сына.

— Не так уж часто ты падаешь с деревьев.

— А ветки не так уж часто выпрямляются, оживают и стряхивают меня на землю! Ты только погляди, отец! На деревьях полно яблок.

Крестьянин ахнул от изумления. Он уставился на преобразившиеся деревья с разинутым ртом. Я невольно улыбнулся. Именно такой реакции я ожидал от Рии и прочих — именно так смотрела бы на дело рук моих мать. Она всегда восхищалась формой, цветом и ароматом свежих яблок.

— Это чудо, сынок. Это дар небес, дар Дагды, величайшего из богов.

Я вышел из тени.

— Нет, Хонн. Это мой дар тебе.

Человек вздрогнул от неожиданности. Он посмотрел на меня, потом на крону дерева над головой, потом снова на меня. Наконец, он обернулся к сыну.

— Это он! Тот мальчик, о котором я тебе рассказывал.

Глаза у мальчишки стали круглыми, как блюдца.

— Тот самый, который победил злого короля? И который называет себя именем сокола?

— Мерлин, — сказал я и хлопнул мальчика по плечу. — Твой отец помог мне однажды, когда мне очень нужна была помощь.

Хонн провел ладонью по волосам, перепачканным землей.

— Ну и дела, парень. Прежде чем до нас дошли вести о твоих подвигах, я уже раза три тебя мысленно похоронил.

Потирая волевой подбородок, Хонн несколько мгновений пристально разглядывал меня. Из одежды на нем были только свободные бурые штаны. Руки, покрытые царапинами и мозолями от тяжелой работы, казались могучими, словно корни деревьев.

— Рад, что старый кинжал в конце концов кому-то пригодился, мой мальчик. И где он теперь?

— Покоится где-то среди руин Черного замка. Мне не удалось с его помощью убить вурдалака, бессмертного воина Стангмара. Но он позволил мне выиграть несколько драгоценных секунд.

— Рад это слышать. — Взгляд крестьянина переместился на волшебный музыкальный инструмент. — Я смотрю, ты спас из замка Цветущую Арфу. — Он подтолкнул мальчика локтем. — Вот видишь, сын, это действительно было чудо! Ни один простой смертный, даже такой одаренный, как этот юноша, носящий имя ястреба, не смог бы совершить такого. Именно Арфа, а не мальчишка, вернула к жизни наш сад.

Я непроизвольно отпрянул, но затем хотел заговорить. Однако, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, Хонн продолжал:

— По моему мнению, сынок, все Сокровища Финкайры — это чудесные вещи, созданные самим Дагдой. — Негромким голосом, полным почтения, он добавил: — Среди них есть даже плуг, одно из Семи Разумных Орудий, который сам может пахать. Истинная правда! Говорят, что поле, которого он коснется, приносит совершенный урожай — не слишком обильный, но и не скудный.

Мальчик в изумлении покачал головой. Махнув рукой в сторону хлипкого деревянного плуга, который лежал на краю канавы, он рассмеялся.

— Уж с этой штукой ты волшебное орудие никак не перепутаешь, отец! У меня самого спина болит всякий раз, когда ты тащишь его по полю.

Хонн ухмыльнулся.

— Уж не сильнее, чем болит моя спина после того, как ты рухнул на меня с дерева.

Они рассмеялись. Хонн могучей рукой обнял сына за плечи и обернулся ко мне; лицо его сияло гордостью.

— На самом деле, у меня есть собственное сокровище. Вот этот молодой человек. И он мне дороже целого моря чудес и драгоценностей.

Я почувствовал, что у меня пересохло в горле, и сжал в пальцах кожаный мешочек, подарок матери. Несмотря на сильный аромат спелых яблок, витавший в воздухе, я различал сладкий запах сушеных трав.

— А как бы ты поступил, Хонн, если бы лишился своего сокровища? Своего сына?

Лицо его стало жестким, как камень.

— Ну что ж, я сделал бы все, что под силу смертному, лишь бы вернуть его.

— Даже если бы для этого тебе пришлось бросить незаконченное дело?

— Ни одно дело на свете не может быть важнее этого.

Я угрюмо кивнул крестьянину на прощание. Ни одно дело на свете не может быть важнее этого.

Я перешагнул через канаву и пошел прочь. Добравшись до границы сада, я остановился и обернулся к Темным холмам, которые светились в лучах заходящего солнца, словно тлеющие угли. Длинная, тонкая тень моего посоха указывала прямо на зубчатый гребень одного из холмов, на то место, где я бросил свое дело.

Медленно, очень медленно я повернулся лицом на север и сказал себе, что скоро вернусь в эти места, обязательно вернусь к своим обязанностям. И тогда я оживлю все деревья и цветы, все поля, до последней травинки. Но сначала мне нужно довести до конца самое важное дело из всех. Мне необходимо отыскать матушку. И, подобно Хонну, я готов был ради этого совершить все, на что только способен смертный человек.

Глава 5

Шут

Вечером следующего дня, когда золотые нити солнечного света сплетались в кружева среди колыхавшихся на ветру трав, я стоял на вершине невысокого холма и смотрел вдаль. Внизу виднелась кучка домишек из глинобитного кирпича, расположенных в виде неправильного круга. Соломенные крыши блестели в лучах закатного солнца почти так же ярко, как окрестные поля. Стены домов были соединены длинными деревянными досками, отчего деревенские строения были похожи на детей, водивших хоровод. Ноздри щекотал аромат свежих пшеничных лепешек и запах дыма, поднимавшегося из труб.

Но сердце вдруг сжалось от дурного предчувствия, и в глубине души зашевелился страх. Это было селение Каэр Нейтан, называемое также Городом Бардов. Я знал, что поэт Каирпре собирался отправиться сюда после Большого Совета с намерением помочь жителям устранить ущерб, причиненный Стангмаром. И еще я знал, что единственным, кто может подсказать мне, как вернуть мать, был сам Каирпре.

Я понимал, что он вряд ли обрадуется моему появлению, потому что я бросил работу. С другой стороны, он, как и я, был близко знаком с Элен Сапфировые Очи, много лет назад был ее учителем. И мне казалось, что Каирпре тоже очень хочется, чтобы она вернулась. Разве не сказал он мне однажды, что научился у нее большему в искусстве врачевания, чем она — у него? Возможно — вероятность была крайне мала, но я надеялся на это, — ему был известен способ провести женщину из мира смертных сквозь непроницаемый туман, скрывавший остров. Тогда, воссоединившись с ней, я с легким сердцем смог бы закончить свое дело в Темных холмах.

Я начал спускаться вниз по склону, стуча посохом по засохшей корке грязи, и Арфа колотила меня по спине. Звуки деревни становились громче, прислушиваясь к ним, я невольно вспоминал зловещую тишину, которая окутывала это место во время моего последнего посещения. Тишину, которая была, в своем роде, оглушительнее самой жестокой бури с громом и молниями.

И действительно, в Городе Бардов редко наступала полная тишина. Ни одно другое поселение Финкайры не могло похвастаться таким количеством написанных и рассказанных историй и спетых песен. В течение многих веков эта деревня служила домом большинству самых талантливых рассказчиков острова и слышала множество их первых выступлений. Даже сам Каирпре, о славе которого я узнал от других людей, родился в одном из этих глинобитных домов.

Когда я приблизился к воротам деревни, ярко освещенным закатным солнцем, из дверей начали появляться люди. Они были одеты в длинные туники из белой ткани, и их фигуры резко выделялись на фоне глиняных стен, темных досок, соединявших здания, и пустых цветочных ящиков, подвешенных под подоконниками большинства домов. Я потянулся к Арфе — у меня возникло искушение наполнить эти ящики живыми цветами вместо теней. Но я удержался, решив подождать до того момента, пока жители не узнают о моем появлении.

Площадь в центре деревни заполнялась людьми. Они сильно отличались друг от друга цветом кожи, возрастом, цветом и длине волос, фигурами и ростом. Но у них всех было кое-что общее, кроме белых одежд. Все они, казалось, были охвачены сомнениями, какой-то странной неуверенностью. Вместо того чтобы собраться на открытом месте посередине площади, они держались у ее внешней границы. Некоторые оставались на порогах домов или с взволнованным видом расхаживали туда-сюда, но большинство сидели на деревянных досках, которые ограничивали площадь. По-видимому, они собирались здесь с определенной целью, и почему-то, глядя на мирную деревню, я не мог избавиться от зловещего, неприятного впечатления.

В эту минуту какой-то высокий тощий парень в буром плаще, накинутом поверх туники, вышел на середину. На голове у него красовалась странная шляпа с тремя рожками. Она сильно кренилась набок, словно завсегдатай таверны, выпивший слишком много вина. Дюжины блестящих металлических шариков свисали с полей шляпы. Человек принялся размахивать длинными тонкими руками, похожими на паучьи лапы, отчего широкие рукава плаща захлопали на ветру. При этом он выкрикивал какие-то слова, которых я не мог разобрать.

В этот миг мне стало ясно, почему дома расположены таким образом. Деревня представляла собой театр! И я появился здесь как раз вовремя — к началу очередного представления.

Дойдя до ворот, я остановился. В отличие от прошлого раза, когда я приходил сюда, меня не встретил стражник с копьем, нацеленным в грудь. Наоборот, меня приветствовала табличка с недавно вырезанной надписью, прибитая к одному из столбов. Отполированное дерево блестело в лучах вечернего солнца. Я прочел: «Добро пожаловать в Каэр Нейтан, Город Бардов. Приветствуем всех, кто приходит с миром». Ниже были вырезаны строки, которые, как я знал, принадлежали Каирпре: «Здесь вечно песнь плывет на облаках, поэма у любого на устах».

Едва я прошел через ворота, с одной из примитивных скамеек вскочил худой человек с непокорной гривой волос и зашагал ко мне. Темные глаза сверкали под лохматыми бровями, похожими на заросли ежевики. Я ждал его, опершись на посох.

— Привет, Каирпре.

— Мерлин, — прошептал он и сделал такое движение, словно собирался захлопать в ладоши от радости. Затем, бросив быстрый взгляд за спину, на тощего человека, который нараспев произносил очередную строфу, он, видимо, передумал аплодировать. — Рад видеть тебя, мальчик мой.

Я кивнул, сообразив, что поэт, должно быть, решил, что моя миссия в Темных холмах завершена. И подумал, что нелегко будет открыть ему правду.

Он снова взглянул на декламирующего человека, окинул взглядом серьезные, мрачные лица слушателей — мне показалось, что они вот-вот разрыдаются.

— Мне жаль, что в день своего возвращения ты не застал выступления более талантливого барда.

— О, ничего страшного, — прошептал я. — Судя по каменным лицам зрителей, этот парень обладает талантом навевать тоску. Что он читает? Трагедию?

Брови Каирпре поползли вверх.

— К сожалению, нет. — Он тряхнул взлохмаченными волосами. — Хочешь верь, хочешь не верь, но этот бедняга претендует на роль шута.

— Шута?!

— Именно.

Тут до меня донесся неприятный, назойливый металлический звук, режущее слух бряцание. Взглянув в сторону выступающего, я увидел, что он отчаянно трясет головой. При этом его остроконечная шапка болталась из стороны в сторону. Звенели те самые металлические шарики. Это были бубенчики! Конечно же, подумал я. Именно то, что нужно, чтобы рассмешить людей. Только эти бубенчики вызывали желание бежать от их владельца подальше — их звуки напоминали скорее скрежет скрещенных мечей, чем мелодию колокольчика.

Некоторое время я рассматривал «шута». Его руки безвольно повисли, словно плети, плечи опустились, он согнулся почти пополам. Кроме того, его лицо — и лоб, и глаза, и рот — превратилось в недовольную гримасу. Это произвело неоднозначный эффект, потому что, несмотря на изможденный вид актера, у него была дряблая шея со множеством складок-подбородков. И поэтому, когда уголки его рта опустились, то же самое произошло с пятью или шестью подбородками.

Он стремительно завернулся в свой тяжелый плащ с таким видом, словно собирался произнести речь, и запел. Его печальное пение напоминало завывание. Создавалось впечатление, будто он не поет, а плачет, и с каждым вздохом с его губ рвется рыдание. Подобно Каирпре и большинству обитателей деревни, я поморщился. Возможно, этот человек и пытался позабавить зрителей, но его пение было не более жизнерадостным, чем панихида.

Звон бубенчиков шута

Страх прогонит навсегда!

Боль, тоска, печаль, беда

Прочь исчезнут без следа!

Веселись, танцуй и пой:

Лучший шут теперь с тобой!

Резво по траве скачу,

Рассмешить вас всех хочу!

Слушай серебристый звон:

Счастье всем приносит он.

Веселись, танцуй и пой:

Лучший шут теперь с тобой!

Под звуки заунывной песни я обратился к Каирпре:

— Неужели он не понимает, как ужасно это смотрится со стороны? В жизни не видел и не слышал ничего менее забавного.

Бард тяжело вздохнул.

— Мне кажется, он все понимает. Но, несмотря ни на что, упорствует. Его зовут Бамбелви. С раннего детства, с того дня, как он впервые распугал птиц своим пением, он мечтает быть шутом. Не просто валять дурака и время от времени развлекать людей дурацкими выходками. Он хочет быть настоящим шутом, то есть человеком, который владеет высоким искусством облекать мудрость в одежды юмора. Он называет себя Бамбелви Весельчак.

— Ему больше подошло бы имя Бамбелви Страдалец.

— Я знаю, знаю. Как я уже говорил прежде, «подняться хочет тесто, занять побольше места».

Деревенские жители тем временем совершенно лишились присутствия духа и выглядели еще более расстроенными, чем сам Бамбелви. Многие спрятали лица в ладонях, все хмурились. Одна девочка вырвалась из рук матери и убежала в дом. Длинные черные волосы развевались у нее за спиной. Женщина осталась на месте, но, судя по ее лицу, отчаянно завидовала дочери.

Я, в свою очередь, нахмурился и обратился к Каирпре:

— Но почему же все продолжают слушать его?

— Став свидетелем одного из его, как он сам их называет, развлекательных представлений, ты на целый день лишишься аппетита. Однако, как и каждый житель Каэр Нейтан, он имеет право выступать на деревенской площади один раз в год, в день своего рождения. — Каирпре покачал головой. — А все остальные обязаны его слушать. Даже такие, как я, — кто давно уже не живет здесь, но, на свою беду, оказался здесь в неудачный день.

Он махнул рукой в сторону круглой площади и едва слышно прошептал:

— И вот что мы вынуждены терпеть после всех замечательных поэм и трагедий, которые были представлены на этом самом месте! «Молот в ночи». «Корабль иллюзий». «Клятва Герайнта»…

Поэт указал на небольшой домик, выглядевший древнее прочих.

— Пуйл, чья горестная улыбка сама по себе навевала вдохновение и побуждала создавать целые тома, написала здесь свое первое стихотворение. — Потом он показал на низенькую хижину с деревянным крыльцом: — Лаон Хромой родился здесь. И еще не будем забывать Банью. Джуссиву Торжествующую. Зиффиана. Все они называли это место своей родиной. А с ними — великое множество других легендарных бардов.

Я снова украдкой взглянул на Бамбелви. Бездарный актер продолжал монотонно бубнить что-то себе под нос, нелепо размахивая тощими руками.

— Ему суждено стать профессиональным шутом только в мечтах.

Каирпре угрюмо кивнул.

— У всех нас есть заветные мечты. Но немногие цепляются за мечтания, настолько далекие от реальных возможностей! В давние дни Бамбелви могло бы спасти одно из Сокровищ Финкайры, магический рог, который называли Зов Мечты. Только представь себе, Мерлин. Когда в этот рог, Зов Мечты, дул некто, наделенный великой мудростью, могло исполниться самое сокровенное желание человека. Даже такое на первый взгляд несбыточное, как мечта Бамбелви. Вот почему в сказаниях и песнях его часто называли Рогом Добрых Известий.

Лоб Каирпре прорезали морщины, которые показались мне глубже шрамов, изуродовавших мое лицо. Я понял, что поэт вспомнил Рита Гавра, который извратил магию Зова Мечты таким образом, чтобы тот приносил лишь дурные вести. В случае с этой самой деревней волшебный рог вызвал к жизни самый страшный кошмар любого поэта, барда или музыканта. Он заставил навеки умолкнуть голоса всех местных жителей, и, таким образом, чудесные музыкальные инструменты их сердец и душ стали бесполезными. Именно поэтому в Городе Бардов было тихо, как на кладбище, когда я приходил сюда в прошлый раз. Страдальческое выражение лица Каирпре сказало мне все. Несмотря на то что само проклятье рассеялось после разрушения Черного замка, мучительные воспоминания были живы.

Бубенчики на шапке Бамбелви зазвенели снова, громче, чем прежде. Если бы мне не нужно было держать посох, я бы зажал уши руками. Толкнув локтем Каирпре, я спросил:

— А почему бы тебе самому не испытать на нем действие Зова Мечты?

— Я не могу этого сделать.

— Почему нет?

— Прежде всего, мальчик мой, я не рискну забирать что бы то ни было — тем более одно из Сокровищ — из грота Великой Элузы, где они сейчас хранятся. Оставим это дело тому, кто храбрее меня. Или глупее. Но не в этом главная причина. Дело в том, что я недостаточно мудр для использования рога.

Я удивленно поморгал.

— Недостаточно мудр? Но почему, ведь поэт Каирпре известен во всей этой стране как…

— Как стихоплет, любитель бросаться цитатами, идеалист и дурачок, — перебил он. — «Не стоит высоко ценить меня, мой друг, я ошибаюсь, как и все вокруг». Но я, по крайней мере, достаточно умен для того, чтобы понимать одну вещь: в действительности я знаю очень мало.

— Это просто смешно! Я видел твою библиотеку. Ты прочел столько книг! И после этого пытаешься убедить меня в том, что ничего не знаешь.

— Я не сказал, что не знаю ничего, мой мальчик. Я сказал, что моих знаний недостаточно. Между этими двумя, так сказать, состояниями есть разница. И счесть, что я смогу управляться с легендарным рогом, Зовом Мечты… пожалуй, с моей стороны это было бы проявлением чудовищного гибриса.

— Гибриса?

— Это от древнегреческого слова «хюбрис», которым называли непомерную гордыню, излишнюю, необоснованную самоуверенность. Этот порок в свое время погубил немало великих людей. — Каирпре снова понизил голос до шепота: — В том числе, как мне говорили, твоего деда.

Я окаменел.

— Ты имеешь в виду… Туату?

— Да. Туата. Самый могущественный волшебник из всех, известных жителям Финкайры. Единственный смертный, которому было позволено посетить Мир Иной, чтобы посоветоваться с Дагдой — и вернуться живым. Но даже Туата был подвержен гордыне. Именно она в конце концов послужила причиной его гибели.

Цветущая Арфа внезапно показалась мне тяжелой, как камень, и ремень, на котором висел волшебный инструмент, больно врезался в плечо.

— Как он умер?

Каирпре наклонился ближе.

— Я не знаю подробностей. Никто не знает. Мне известно лишь, что он переоценил собственные силы и недооценил самого страшного прислужника Рита Гавра, одноглазого огра по имени Балор^[5].

Произнося это имя, поэт содрогнулся всем телом.

— Но давай поговорим о более приятных вещах! Друг мой, расскажи об Арфе. Насколько я понимаю, тебе удалось быстро возродить Темные холмы, если ты уже спустился сюда, на равнины.

Я неловко переступил с ноги на ногу, ощупывая узловатую верхушку посоха. Я потер кончиками пальцев бугорки и бороздки набалдашника, и вокруг разнесся аромат смолы хвойного дерева, напомнивший мне о женщине, которая всегда, сколько я ее знал, была окружена благоуханием цветов и трав. Настал момент сказать Каирпре о том, что я собирался сделать. И о том, что я оставил недоделанным.

Набрав полную грудь воздуха, я зказал:

— Я не закончил порученную мне работу на Холмах.

У него дыхание перехватило от неожиданности.

— Не закончил? Случилось что-то непредвиденное? Ты столкнулся с трудностями, какими-то опасностями? Боевые гоблины блуждают на свободе?

Я покачал головой.

— Если у меня и были трудности, то их причиной явился я сам.

Каирпре внимательно смотрел на меня, и его глаза напомнили мне два бездонных колодца.

— О чем ты говоришь?

— О том, что существует нечто гораздо более важное для меня, чем возрождение природы. — Я взглянул поэту прямо в глаза. — Мне нужно найти мать. И доставить ее сюда, на Финкайру.

Во взгляде Каирпре вспыхнул гнев.

— Ты собираешься подвергнуть всех нас опасности из-за детской прихоти?

У меня пересохло в горле.

— Каирпре, не говори так. Я обязательно закончу свою работу. Обещаю! Но мне просто жизненно необходимо увидеть ее снова. И как можно скорее. Неужели я прошу слишком многого?

— Да! Ты ставишь под удар всех жителей острова.

Я попытался сглотнуть ком в горле.

— Элен бросила ради меня все, Каирпре! Она любила этот остров. Любила его всей душой, была привязана к нему корнями своего сердца. Но оставила его ради того, чтобы защитить меня. Когда мы жили в стране Гвинед, я был… ну, я был ее единственным близким человеком. И она была моим единственным другом. Несмотря на то, что я ничем не заслужил ее дружбы.

Я смолк, вспоминая ее печальные песни, ее руки, которые исцеляли любые недуги, ее чудесные синие глаза.

— Мы не всегда ладили, поверь мне. Мы сами не понимали, насколько сильна наша любовь, и все-таки были очень близки. А потом в один черный день я оставил ее в чужом городе, в полном одиночестве. Просто бросил ее. Должно быть, она сейчас очень несчастна в холодной каменной комнате. А может, она заболела или попала в беду. Я сильно нуждаюсь в ней, но мне кажется, она нуждается во мне еще сильнее.

Выражение лица Каирпре немного смягчилось. Он положил руку мне на плечо.

— Послушай, Мерлин. Я тебя понимаю. Сколько раз я сам мечтал вновь встретить Элен! Но даже если мы оставим в стороне проблему Темных холмов, ты должен понять одну вещь. Вызвать сюда человека из мира, лежащего по ту сторону туманной завесы… я бы сказал, это очень опасная, крайне опасная затея.

— Почему ты так в этом уверен? Я совершил плавание отсюда до Земли дважды, и море пощадило меня.

— Дело не в море, мальчик мой, хотя морское путешествие, безусловно, рискованно. Финкайра — особенный остров, он ведет себя по-своему, у него есть собственные законы, о которых смертные могут лишь догадываться. Говорят, даже сам Дагда не в состоянии предсказать, кому и когда будет позволено пройти сквозь завесу мглы.

— Я в это не верю.

Поэт помрачнел.

— Того, кто приходит сюда из внешнего мира, подстерегают неведомые опасности, но и сам пришелец, в свою очередь, представляет опасность для обитателей Финкайры. — Каирпре задумчиво прикрыл глаза. — Мне кажется, ты до сих пор не понял. Любой, кто появляется здесь — пусть даже это будет крохотный мотылек, — может изменить равновесие жизни на Финкайре, что повлечет за собой неслыханные разрушения.

— Ты ворчишь, прямо как Домну, — упрекнул я поэта. — Ты хочешь сказать, что я принесу гибель Финкайре и всем ее жителям?

Он кивнул на деревенские ворота, которые больше не озаряло золотое вечернее солнце. За воротами тянулись бесконечные Темные холмы, похожие на волны в бурном море.

— Возможно, так и будет. Особенно если ты бросишь начатое на середине.

— Значит, ты мне не поможешь?

— Даже если бы я знал, как тебе помочь, я бы отказался. Ты всего лишь мальчик. И к тому же ты не настолько умен, как я решил сначала.

Я стукнул посохом по земле.

— Но я обладаю властью заставить Арфу петь, разве не так? Ты же сам сказал на Большом Совете, что я наделен сердцем волшебника. Возможно, я наделен также способностью перенести сюда мать.

Каирпре стиснул мое плечо с такой силой, что я поморщился.

— Не говори такого, даже в шутку. Для того чтобы стать настоящим магом, мало родиться со способностями к волшебству. Магу необходимы вдохновение, интуиция, жизненный опыт. Кроме того, тебе понадобятся знания — обширные знания о законах космоса и магическом искусстве. Но прежде всего ты нуждаешься в мудрости, ибо только мудрость сможет подсказать тебе, когда воспользоваться своим искусством, а когда стоит воздержаться. Волшебник обязан благоразумно применять свое могущество, в точности так же, как искусный воин должен осторожно обращаться с луком и стрелами.

— Я говорю с тобой не о стрелах. Я говорю об Элен, своей матери. — Я расправил плечи. — Если ты мне не поможешь, я найду другой путь.

На лбу Каирпре снова появились морщины.

— Настоящий волшебник должен обладать еще одним качеством.

— Каким же? — нетерпеливо воскликнул я.

— Скромностью. Выслушай меня хорошенько, мальчик мой! Оставь свою безумную затею. Возьми Арфу, возвращайся к мирным трудам в Холмах. Ты даже не представляешь, чем рискуешь.

— Я готов рискнуть всем на свете, лишь бы вернуть ее.

Бард поднял глаза к небу.

— Помоги мне, Дагда! — И, снова взглянув на меня, спросил: — Как же мне заставить тебя понять? Есть такая пословица, старая, как сам этот остров. В ней говорится, что лишь мудрейшая раковина с Берега говорящих раковин может провести человека сквозь магический туман. Звучит это очень просто. И тем не менее ни один маг за всю историю острова — даже Туата — ни разу не осмелился испытать судьбу. Неужели даже это не отпугивает тебя?

Я усмехнулся.

— Нет. Но ты подал мне интересную мысль.

— Мерлин, одумайся! Ты не должен этого делать. Помимо всех опасностей, о которых я только что говорил, существует еще одна угроза — лично для тебя. Если ты попытаешься привести в действие такие могущественные чары, Рита Гавр сразу поймет, где именно ты находишься, и, боюсь, этим дело не ограничится. Когда он вернется в этот мир, полный злобной решимости подчинить себе Финкайру и Землю, он начнет искать тебя. Попомни мои слова.

Я поправил ремень Арфы.

— Я его не боюсь.

Каирпре приподнял кустистые брови.

— В таком случае лучше тебе приступить к своему сумасшедшему предприятию прямо сейчас. Поскольку ты наделен непомерной гордыней, месть для Рита Гавра будет особенно сладкой. Он превратит тебя в раба, точно так же, как твоего отца.

Я отпрянул, словно меня ударили.

— Ты хочешь сказать, что я ничем не лучше Стангмара?

— Я хочу сказать, что ты уязвим. Если Рита Гавр не прикончит тебя сразу, он попытается обратить тебя в рабство.

Когда мой собеседник произносил последние слова, на нас упала чья-то тень. Резко обернувшись, я очутился лицом к лицу с Бамбелви. По-видимому, он уже закончил свое выступление и приблизился к нам в то время, пока мы были поглощены разговором и не замечали, что нас подслушивают. Он неловко поклонился, и шутовской колпак свалился на землю с неприятным металлическим звоном. Бамбелви поднял шапку и, втянув голову в плечи, обратился к Каирпре:

— У меня ничего толкового не вышло, да?

Каирпре, не сводя с меня горящего взгляда, отмахнулся от шута.

— Потом это обсудим. Сейчас я занят — видишь, я разговариваю с мальчиком.

Повернув ко мне лицо, украшенное множеством отвисших подбородков, Бамбелви печально спросил:

— Тогда ты мне скажи. У меня что-нибудь получилось или нет?

Я решил, что, если отвечу, он от нас отвяжется, и сердито буркнул:

— Нет, нет. Ничего у тебя не получилось.

Но он не ушел. А продолжал стоять рядом и с угрюмым видом тряс головой, отчего бубенчики на шапке оглушительно гремели.

— Значит, я свое выступление провалил. Истинная правда, истинная правда, истинная правда.

— Мерлин, — сердито прорычал Каирпре. — Послушай меня! Я лишь хочу тебе помочь.

Кровь бросилась мне в лицо.

— Помочь мне? А когда ты в прошлый раз пытался отговорить меня идти в Черный замок, ты тоже хотел мне помочь? Или когда ты скрыл от меня, что Стангмар — мой отец?

Поэт поморщился.

— Я не сказал тебе о твоем отце потому, что испугался. Я боялся, что, узнав ужасную правду, ты сломаешься и в душе у тебя навеки останется незаживающая рана. Боялся, что это знание заставит тебя усомниться в себе или даже возненавидеть себя. Возможно, я ошибся, как ошибся, думая, что тебе не под силу будет разрушить замок. Но сейчас я прав! Прошу тебя, возвращайся в Темные холмы.

Я бросил взгляд на деревенские ворота. Солнце село, деревянные столбы погрузились во тьму и теперь напоминали черные могильные камни.

— Сначала я пойду на Берег говорящих раковин.

Прежде чем Каирпре успел ответить, Бамбелви откашлялся, и его многочисленные подбородки затряслись. Затем он театральным жестом закутался в плащ.

— Я иду с тобой.

— Еще чего! — возмущенно воскликнул я. — Мне не нужны попутчики.

— Истинная правда, истинная правда, истинная правда. Но я все равно пойду.

В темных глазах Каирпре сверкнули коварные огоньки.

— Мерлин, ты пожалеешь о своем решении скорее, чем я думал.

Глава 6

Сквозь мглу

Подобно горькому привкусу, который остается во рту еще долгое время после того, как попробуешь гнилое яблоко, Бамбелви со своими противными бубенцами никак не желал отвязываться от меня. С той разницей, что в случае с яблоком можно прополоскать рот и избавиться от дурного привкуса, а от Бамбелви мне никак не удавалось избавиться, что бы я ни говорил, что бы ни делал. Я шагал так быстро, как только мог, не останавливался даже для того, чтобы прикоснуться к струнам Арфы… но непрошеный попутчик преследовал меня, словно тень.

Он последовал за мной, когда я вышел из ворот деревни Каэр Нейтан под пристальным взглядом Каирпре. Новый знакомый тащился вслед за мной по холмам и долинам, шагал еще долгое время после наступления темноты, устроился рядом со мной на ночлег под старой ивой и на следующий день продолжал идти под палящим солнцем. Он прошел со мной весь путь до широкого, стремительного потока, который, как я знал, назывался Вечной рекой.

И все это время Бамбелви не переставая бубнил что-то насчет жары, камней в башмаках и тяжкой доли шута. Когда мы приближались к реке, он несколько раз спросил меня, не желаю ли я разгадать знаменитую загадку насчет его бубенчиков, обещая, что она поднимет мне настроение и развеселит меня. И всякий раз, когда я отвечал, что не имею никакого желания слушать его загадку — да и звон его бубенчиков, если уж на то пошло, — он лишь обиженно дулся. Но не уходил. И через некоторое время снова приставал ко мне с дурацкими предложениями.

— Нет, ты все-таки послушай, это замечательная, веселая, озорная, непревзойденная загадка, — настаивал он. — Настоящая загадка шута. Нет, наоборот. Чтоб мне пропасть, я опять все перепутал! Это загадка настоящего шута. Вот, так будет правильно. Она забавная. Мудрая. — Бамбелви смолк, и вид у него стал еще более угрюмым, чем прежде. — Это единственная загадка, которую я знаю.

Я отрицательно покачал головой и продолжал шагать по направлению к Вечной реке. Когда мы добрались до крутых каменных берегов, нас оглушил грохот воды, бежавшей по порогам. Высоко над водой висела пелена мелких брызг, и солнечные лучи пронизывали водную завесу, которая переливалась всеми цветами радуги. Рев потока стал настолько громким, что впервые после ухода из Города Бардов я перестал слышать бубенчики Бамбелви. И его мольбы насчет загадки.

Я обернулся к нему и заорал, чтобы перекричать шум воды:

— Мне еще далеко идти, до самой южной оконечности острова. Переправа через реку будет опасной. Тебе пора возвращаться обратно.

Шут-неудачник состроил горестную гримасу и крикнул мне в ответ:

— Значит, я тебе не нужен?

— Нет!

Он нахмурился, и дряблые подбородки уныло обвисли.

— Разумеется, я тебе не нужен. Никому я не нужен. — Он некоторое время пристально смотрел на меня. — Но ты мне нужен, везунчик.

Я, в свою очередь, уставился на Бамбелви.

— Везунчик? Вот уж везучим меня точно нельзя назвать! Моя жизнь — череда разочарований, в которой одна потеря следует за другой.

— Это видно по твоему лицу и словам, — заметил он. — Именно поэтому ты и нуждаешься в шуте. — Мрачно надувшись, он добавил: — Для того, чтобы научиться отвлекаться. Кстати, я никогда не загадывал тебе загадку насчет бубенчиков?

Прорычав ругательство, я замахнулся и хотел треснуть приставучего попутчика посохом по голове. «Шут» уклонился, ссутулившись сильнее обычного, и палка едва задела его затылок, точнее, воротник плаща.

— Ты никакой не шут, — заорал я. — Ты просто бедствие ходячее. Жалкое, никчемное существо!

— Истинная правда, истинная правда, истинная правда, — простонал Бамбелви. — Не получилось из меня шута. Полный провал. Шуту необходимы два качества: он должен быть мудрым и забавным. А меня нельзя назвать ни тем, ни другим. — По щеке его скатилась слеза, отчего он стал похож на капризного ребенка. — Можешь представить, как я себя чувствую? У меня все тело болит, начиная с пальцев на руках и заканчивая пальцами на ногах! Мой удел — быть шутом, который заставляет всех грустить. В том числе самого себя.

— Но почему ты прицепился ко мне? — возмутился я. — Неужели не мог найти себе другую жертву?

— Конечно, мог, — крикнул он, и я едва расслышал его голос из-за рева потока. — Но ты показался мне таким… несчастным. Несчастнее всех людей, которых я встречал в жизни. Общение с тобой будет для меня решающим испытанием на звание шута! Если я смогу научиться смешить тебя, тогда для меня будет сущим пустяком рассмешить кого угодно.

Я издал безнадежный стон.

— Ты никогда никого не сумеешь рассмешить. Это я тебе точно говорю!

Бамбелви выставил в мою сторону все свои подбородки и начал театральными движениями заворачиваться в плащ. Однако в самый разгар этого действа он споткнулся о камень, пошатнулся, уронил шапку и едва не рухнул с обрыва. Схватив колпак, он небрежно напялил его на голову — задом наперед. С недовольным ворчанием шут поправил шапку, но в следующую секунду снова запнулся обо что-то и в конце концов с нелепым видом шлепнулся в лужу. Скорчив гримасу, он поднялся на ноги и неумело попытался отчистить со штанов комья грязи.

— Ну что же, — сказал Бамбелви под невыносимый звон бубенчиков, — по крайней мере, ты будешь иметь удовольствие путешествовать в моей компании.

Я вытаращил глаза, настолько сильно меня поразила наглость и непробиваемая самоуверенность бездарного шута; затем я оглянулся на Вечную реку, которая в тот момент была у меня за спиной. Возможно, пришло мне в голову, если я прыгну в ревущий поток, он унесет меня далеко вниз по течению, прочь от этой невыносимой пытки в обличье человека. Но несмотря на соблазн, я удержался. Течение на этом участке было слишком сильным, и среди пены, подобно кинжалам, торчали острые камни. Я наверняка сломаю Арфу, а возможно, и сам покалечусь, решил я. Где же Риа, когда она так нужна мне? Она наверняка знает, как обратиться к духу реки и успокоить бурный поток, думал я. Я поморщился, вспомнив наше расставание. Нет, упрямо повторял я себе, ее вина в нашей ссоре больше моей. Риа вела себя высокомерно, дала мне понять, что я ничтожество… Возможно, ей доставило бы большое удовольствие увидеть меня в тупике.

Я туже затянул ремень Арфы. По крайней мере, говорил я себе, оказавшись на другой стороне Вечной реки, я оставлю позади эти высохшие безжизненные равнины, которым не было конца и края и которые постоянно напоминали мне о брошенном деле. Я вспомнил, что к югу от порогов река должна стать значительно шире. Там я и перейду ее вброд, решил я. А потом продолжу путь к Берегу говорящих раковин. Вместе с Бамбелви или без него.

К моему разочарованию, идти нам пришлось вместе. Унылый шут, хлопая рукавами и звеня бубенцами, топал за мной мимо ревущих порогов, через болотистую местность, по открытому ровному участку речной поймы, покрытому галькой. Наконец, миновав скопление огромных округлых валунов и почти лишившись сил, мы добрались до места разлива Вечной реки. Ледяная вода плескалась вокруг щиколоток, и при каждом шаге башмаки утопали в придонном иле. Не знаю почему, но у меня возникло чувство, будто река пыталась удержать меня.

Переправившись, мы продолжали упорно шагать вдоль западного берега Вечной реки. Несколько часов мы продирались через бесконечные заросли тростника с острыми, как лезвия кинжалов, листьями. Справа находился Лес Друма; кроны высоких деревьев заслоняли полнеба, и земли в той стороне, вплоть до далеких Туманных холмов, были скрыты под гигантским зеленым одеялом. Среди ветвей порхали птицы с ярким оперением — я знал, что Риа смогла бы назвать по имени каждую из них. Все это время я из последних сил старался не обращать внимания на сгорбленную фигуру и назойливый звон колокольчиков, преследовавшие меня, словно кошмар.

Наконец я заметил волнистую линию дюн, за которыми висела туманная стена, клубившаяся, словно живое существо. Сердце забилось чаще. Несмотря на ограничения моего волшебного зрения, меня поразили яркие, интенсивные цвета. Золотой песок. Лианы с крупными зелеными листьями. Розовые и пурпурные раковины. Желтые цветы.

Проваливаясь чуть ли не по колено в песок, я начал карабкаться на дюну. Через пару минут я добрался до гребня и увидел берег, который омывал прибой.

Был час отлива. Прибрежная полоса песка была скрыта под густой пеленой тумана и усеяна мидиями и другими моллюсками. Я слышал, как они шипели и хлюпали, брызгая водой. Болтовню раковин заглушал стрекот шлепавших по мелководью морских птиц с длинными клювами с мешками для ловли рыбы. Тысячи крошечных раковин лепились к камням. Повсюду виднелись алые морские звезды огромных размеров, раковины моллюсков-трубачей с широкими горловинами, блестящие медузы. По песку семенили крабы, обходя длинноногих птиц.

Легкие наполнил морской воздух, и я почувствовал аромат водорослей. И морской соли. И тайны.

Я наклонился, набрал пригоршню нагретого солнцем песка. Песок просочился сквозь пальцы, словно теплая вода. Точно так же, как в тот день, когда я впервые высадился на острове — на этом самом пляже. Финкайра радушно приветствовала меня, предоставила мне убежище от бурь, которые встретили меня в море, и от бурь, бушевавших в моей душе.

Я покатал между пальцами несколько песчинок и пристально смотрел, как они, подпрыгивая, скатывались с подушечки указательного пальца и падали в ладонь. Перекатываясь по руке, полупрозрачные крошки сверкали на солнце, и казалось, что они живые. Как моя кожа. Как земля Финкайры. Я понял, что теперь я каким-то непостижимым образом связан с этим островом. Несмотря на то, что здесь мне пришлось пережить немало неприятных минут, я чувствовал странное влечение к его живописным пейзажам, интерес к его чудесной истории и даже симпатию к его разнообразным обитателям, которые часто обращались со мной пренебрежительно и даже угрожали мне. И было что-то еще, что владело мной, но я был бы не в силах описать это чувство словами.

Этот остров, как говорила мне мать, «находился на полпути между нашим миром и миром духов». Он был местом, где могли сосуществовать бессмертные и смертные создания. Конечно, не всегда они жили в гармонии. Остров изобиловал живыми существами, наделенными могуществом, тайнами, принадлежавшими и царству богов, и Земле. Он был одновременно частью этого мира и Мира Иного.

Я долго стоял, впитывая звуки и запахи побережья Финкайры. Возможно, думал я, настанет день, и я действительно смогу назвать ее домом. В каком-то смысле я уже чувствовал себя ее обитателем — по крайней мере, на острове мне было гораздо уютнее, чем в той жалкой деревушке в стране Гвинед. Если бы только мама была здесь со мной, Финкайра действительно могла бы стать мне домом. Но именно мама была сейчас бесконечно далеко. По ту сторону туманной завесы, за черными прибрежными утесами Гвинеда.

Развернув Арфу, висевшую у меня за спиной, я обхватил ее корпус левой рукой. Я уже довольно давно не касался ее струн — с того дня, как покинул безжизненные равнины. И мне стало интересно увидеть, что я смогу «вырастить» на этом пляже, таком оживленном, кишевшем живыми существами.

Я провел пальцем по одной из струн — по той, которая издавала самый высокий звук. Раздался звон, как будто разбилась сосулька. Не успел звук стихнуть, как на той стороне дюны, которая была обращена к морю, прямо из песка вырос один-единственный алый цветок, похожий на огромный тюльпан. Соленый морской ветер раскачивал чудесное растение, и, глядя на него, я ощутил могучее желание прикоснуться к нему, вдохнуть его аромат.

Но у меня не было времени. Это можно было сделать потом. Положив Арфу и вещи на песок, я огляделся, чтобы убедиться в том, что Бамбелви их не тронет. «Шут» с надутым видом сидел на песке, уставившись на волны, омывавшие его опухшие ноги. Трехконечный колпак лежал рядом — наконец-то его бубенцы смолкли. Хотя «шут» был по-прежнему неподалеку, мне показалось, что он полностью погружен в собственные мысли.

Я внимательно оглядел пляж, посмотрел направо, налево. Каждые несколько секунд волны с плеском выбрасывали на песок и перекатывали множество ракушек всевозможных цветов и размеров. Величественная красота пляжа вселяла в сердце благоговейный ужас, точно так же, как много недель назад, когда волны выбросили меня на берег таинственного острова. Именно в тот день одна из здешних раковин прошептала мне слова предостережения, которые я едва смог разобрать. Найду ли я сегодня другую говорящую раковину? И пойму ли то, что она сообщит мне?

Где-то здесь, среди этого нагромождения моллюсков, скрывалась нужная мне раковина. Трудность заключалась в том, что я понятия не имел, как она может выглядеть. Руководством служили лишь слова Каирпре: «Есть такая пословица, старая, как сам этот остров. В ней говорится, что лишь мудрейшая раковина с Берега говорящих раковин может провести человека сквозь магический туман».

Я начал «охоту» с крупной пятнистой раковины, лежавшей прямо под ногами. Плоские раковины, круглые раковины, раковины, закрученные в спираль, раковины с несколькими камерами — я перебрал все виды. Но ни одна не показалась мне той самой, мудрейшей. Я не знал, как ее определить, по каким признакам. В памяти всплыла бессмысленная фраза Рии: «Надо доверять ягодам». Смешно. Но я понимал, что должен довериться чему-то. Только, к своей досаде, не знал, чему именно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Балор — в ирландской мифологии предводитель фоморов, отвратительных демонических существ, которые правили Ирландией до прихода Племен богини Дану.