Мёртвое

Том Пиккирилли, 2023

Джейкоб Омут, известный писатель, возвращается в дом своего детства. Десять лет назад он осиротел: уютный старый особняк, принадлежавший многие поколения его семье, стал местом настоящего кошмара. Его сестра, зарубив топором их брата и родителей, заперла мальчика в чулане и совершила ужасное самоубийство. Грядет годовщина той страшной ночи, и неведомая сила призывает Джейкоба вернуться в место, будто застрявшее между миром живых и миром мертвых. Туда, где водится кое-что пострашнее кошмарных воспоминаний. Где в глухих залах бродят зловещие призраки, а мрачные стены скрывают порочные тайны и темное семейное наследие. В место, где больные фантазии давно умершего писателя все еще пронизывают ткань реальности, а в лесах скрываются безымянные существа, терпеливо ждущие возвращения своего создателя. Классический хоррор о доме с привидениями и семейном проклятии от «мастера ужасов» Тома Пиккирилли, получивший номинацию на премию Брэма Стокера в категории «Лучший роман». Откройте эту книгу темным дождливым вечером – и вам станет по-настоящему страшно.

Глава 2

Они взывали к нему. Их зов никогда не ослабевал.

Сила их присутствия была особенно тяжела в последние минуты перед сном, но и утром, при пробуждении, он не менее отчетливо чувствовал их. В затылке отдавалось уже знакомое ощущение — первый позывной перед приливом кошмара, который вот-вот накроет с головой, да так скоро, что уже поздно барахтаться.

Из загробья они нашли себе дорогу в пористую реальность его снов. Слова, голоса, лица. Звуки, от которых его слух давно отвык: утренние приветствия, скрип отодвигаемых стульев, цоканье вилок по тарелкам, плеск кофе. Скрип инвалидной коляски, катящейся по ковру, и тихий голос сестры, напевавшей что-то в такт птичьему щебету за кухонным окном, — все это вернулось к нему.

Джейкоб материализовывался в этом кошмаре, исторгнутый в самый его эпицентр вспышкой неземного света, и все семейство поворачивалось на своих местах, чтобы получше его рассмотреть. Их дом на острове Стоунтроу поприветствовал его тусклыми отблесками столового серебра и ухмылкой отца, который хоть и находился прямо перед ним, как-то умудрялся быть еще и наверху, в своем рабочем кабинете, откуда несся перестук клавиш древнего портативного «Ундервуда» с выпавшими клавишами «К» и «Т». Этот бездушный механический стрекот, казалось, успокаивал мать, хоть она и поглядывала на лестницу с легким недовольством — когда уже папа спустится? Но он ведь и так был уже здесь — глядел на глупо улыбающегося в ожидании начала трапезы Джейкоба поверх тарелок, безо всякого выражения — без гнева, печали, прямо-таки лучащийся абсолют пустоты. Лик Айзека Омута сделался куда румянее, чем Джейкоб помнил, и в черных прядях на висках образовалась седина, до которой он в реальности так и не дожил.

Напольные часы в гостиной пробили восемь, и тут же белочки и птицы подняли шум на подоконнике. Джейкоб вздрогнул на своем стуле (в реальности в этот момент дрожа на пропитанных потом простынях), наблюдая, как Рейчел пересела поближе к нему, взяла его за руку и, пытливо изучая своими великолепными глазищами, спросила, когда братик вернется домой.

Будучи на шесть лет старше его, она намертво застряла в семнадцатилетней поре. По примеру отца, стареть Рейчел не хотела. Ее приветливая улыбка идеально сохранилась — и в ней, как и встарь, смешались доброта с горечью, притягательный блеск зубов с оскалом чего-то кошмарного. Ее длинные черные волосы были завиты как будто по случаю какого-нибудь праздника — словно повседневный «хвост» не соответствовал случаю. Раздраженная его молчанием, она повторила с полуухмылкой:

— Когда?

— Но я и так уже здесь, — сказал Джейкоб.

Она придвинулась еще ближе, нанизала на вилку половинку яйца и запихнула ему в рот, будто младенцу. Сон передал вкус и запах на диво достоверно, спазм сдавил ему горло. Рейчел засмеялась, видя, как он давится, вытерла ему подбородок и сказала:

— Вижу, глупенький! Но ты должен навещать нас почаще. Эта твоя блядская «полная занятость»…

— Рейчел! — с укоризной произнесла мама, в чьих глазах плескался страх вперемешку со слезами, будто все ее силы были направлены на озвучение одного-единственного слова. — Прошу, не матерись за столом…

Даже мама. Даже мама не смогла освободиться, боже мой.

— Прости, мам. — Рейчел повернулась к Джейкобу. — Так вот, ты всегда так блядски сильно занят, и мы все хотим донести до тебя, гений наш домотканый — мы любим тебя и хотим, чтобы ты навещал нас почаще. Мы все по тебе соскучились, правда, мам?

— Правда, — подтвердила та свистящим полушепотом, словно говоря с проколотым легким. — Приезжай почаще. Не забывай о нас.

Джейкоб искал искренности и не мог ее найти; теперь мать стала стройнее, старше, еще привлекательнее в каком-то смысле. Ее улыбка казалась натянутой, как будто кто-то приставил пистолет к ее затылку и велел сохранять спокойствие. Ее скулы побелели, глупая улыбка не находила отражения в исполненном муки взгляде.

— В твоей комнате все по-прежнему на тех же местах, Третий, — продолжала Рейчел, обращаясь к нему по старому ужасному прозвищу. — Ничего там не изменилось. Хочешь — работай над новым романом, хочешь — выходи в сад, погуляем… Ну так что, может, как раз на эти выходные и приедешь, а? Обещай, что приедешь. — Она хихикнула, и этот особый многозначительный смешок пролез под самые ребра, щекоча и раздражая. Вилка со второй половинкой яйца приблизилась к его губам.

Джейкоб отвел руку сестры, наслаждаясь физическим контактом. Его нервы горели. Улыбка Рейчел стала шире, и она склонила голову вбок, бросив на него мутный взгляд. Ее зубы обнажились, когда она наклонилась ближе, собираясь не то укусить, не то поцеловать.

— Хватит… — взмолился он — и через мгновение уловил запах лосьона после бритья, которым обычно пользовался его брат.

Отдаленно осознавая, что онемение охватило ноги, Джейкоб прижал свои губы ко рту Рейчел. Ему нужно было увидеть, сколько от нее на самом деле осталось и как сильно она все еще может влиять на него. Он открыл рот — и вдруг очутился в инвалидном кресле Джозефа, катящемся назад в гостиную.

Джозеф стоял у камина под портретами их родителей, бабушек, дедушек и других предков. Там, наверху, Тадеуш сурово взирал на мир, злясь на мертвых рабов, которых не смог продать, и на китов, чей жир так и не добыл. У старика были здоровые конечности — жилистые и прочные; он тоже решил не стареть — возможно, даже позволил себе немножко помолодеть. Джейкоб подумал, что они с ним примерно одного возраста.

— Есть какая-то конкретная причина, по которой ты играешь в эти игры? — спросил он. — Тебе бы стало легче, если бы я тоже был калекой? — Конечно, не стало бы; и теперь, изнутри покалеченного естества брата, он чувствовал всепоглощающую ярость, слепую и требующую воздаяния. Джейкоб еще не родился, когда Джозеф предпринял свой прыжок веры с одной ветки сосны на другую. Мама рассказывала, что при этом он еще и голосил, как Тарзан. Вот только удали обезьяньего приемыша у брата не оказалось: рискованный маневр окончился на земле. На что он рассчитывал? Что дерево протянет руку и схватит его?

— Конечно, — ответил Джозеф. — Причина есть всегда, Третий. — Перед Джейкобом, со скрещенными на мускулистой груди руками, он выглядел так, словно мог разорвать мир на куски. Он ухмыльнулся, по-мальчишески любезно, и на мгновение Джейкоб представил, что они взаправду друзья. Лишь воспоминания мешали этой фантазии. Ум Джозефа полон был тех же мыслей и аналогичных препон, и в какой-то момент его ухмылка сменилась с фамильярной на презрительную. Он подъехал к фортепиано и сыграл нестройную гамму с большими паузами между нотами — будто не решаясь вывести мелодию слитно, не зная, с какой клавиши лучше продолжить.

Раз или два Джейкоб видел братьев, которые были настоящими друзьями, пили пиво и даже смеялись вместе. Но, может быть, ему это только показалось, хотя он был уверен, что никогда не писал такой сцены. Он откинул ноги назад, наблюдая, как элементы его тела снова перестраиваются, будто слова текут одно за другим, переписываясь по пути. Стук пишущей машинки наполнил комнату. Он встал с инвалидного кресла, упер ногу в сиденье и яростно пнул его, отправив в коридор, где кресло исчезло среди теней во мраке дома. Он вернулся в столовую, где его ждали четыре трупа.

— Что вам всем нужно от меня? — спросил он.

— Ничего, — пробубнил Джозеф из-под слоя земли, налипшего ему на лицо. Его глаза были съедены червями, тельца пронырливых тварей то и дело показывались из глазниц.

— Ничего, мой хороший, — грустно произнесла мама. Мышцы ее лица дернулись, как будто где-то за кулисами натянулись удерживающие марионетку струнки. — Мы всего лишь хотели снова собраться вместе. С тобой. — Ее губы двигались, но слова исходили, похоже, не из них — да и чем ей говорить, коль скоро язык сгнил и черные капли падали с истлевшей щеки на скатерть?

Красивые черты лица Рейчел начали осыпаться, но тщеславие не позволяло ей дать им совсем уж исчезнуть; смерть — слишком пустячное оправдание для того, чтобы сказаться непривлекательной.

— Так-то лучше, — похвалил ее Джейкоб и не удержался от смешка; даже за гранью смерти некоторые вещи неизменны. Она скривилась, затем зарычала и выпятила нижнюю губу — не то гневаясь на него, не то сардонически скалясь.

А папа просто сидел.

Он мог ответить на все вопросы, вот только не торопился с этим. Этот человек не стал бы лгать, хотя и построил свою карьеру на лжи, искажая тщательно продуманные истины жизни, отрезая от них кусочки, искривляя и ниспровергая всю память и историю, даже мифы. Папа подошел к нему, но исчез из виду, когда они уже собирались встретиться. Странно эхом отдался в мозгу вопрос: почему ты делаешь это с собой?

Джейкоб бросился к Рейчел, чье лицо было изуродовано смертью, но в то же время — так прекрасно, так ярко подсвечено изнутри светом души.

— Хватит этого дерьма. Тебе есть что сказать, ну и мне тоже. Скажи мне, Рейчел. Я хочу знать, почему ты это сделала.

— Я ничего не делала.

— Скажи, почему ты не прикончила меня так же, как и всех?

— Ты и сам знаешь.

— Не могу вспомнить.

— Ну разве это не удобная позиция? — Кровь текла с уголков ее рта. — Почему бы не спросить свою маленькую подругу? А еще лучше — вернись домой и узнай сам.

Пальцами он приподнял ее частично разложившийся подбородок — пока их носы не соприкоснулись.

— Я вернусь, — бросил Джейкоб.