Поиски в темноте

Чарлз Тодд, 1999

Проезжая мимо небольшого городка в Дорсетшире, бывший солдат Берт Моубрей увидел на платформе свою жену и детей, погибших во время бомбежки. Решив, что они живы и жена его обманула, солдат разыскивает их, угрожая убить. Спустя несколько дней в окрестностях находят труп женщины с изуродованным лицом. Все улики указывают на помешавшегося от горя солдата. Инспектор местной полиции Хильдебранд убежден в том, что потерпевшая – жена Моубрея. В его виновность не верит только инспектор Скотленд-Ярда Иен Ратлидж. Преодолевая сопротивление и неприязнь Хильдебранда, Ратлидж упорно ищет настоящего виновника преступления…

Глава 2

Иен Ратлидж ехал по сельской местности, слушая ворчанье Хэмиша. Настроение у Хэмиша то и дело менялось. Было тепло; в машине запахло свежескошенным сеном.

Запах фосгена…

Ратлидж не знал, избавится ли он когда-нибудь от таких воспоминаний. Забудет ли он о безмолвных убийцах, косивших солдат на полях сражений? На фронте быстро приучаешься различать их — иприт, или горчичный газ, фосген, хлорпикрин… Но знания о газах лишь отягчали положение. Когда понимаешь, к каким последствиям они приводят, боишься гораздо больше…

«А я вот, чувствуя этот запах, вспоминаю вовсе не газ, — хрипло проговорил Хэмиш, — а сенокос. В августе четырнадцатого. Тогда я еще понятия не имел, что где-то далеко убили какого-то эрцгерцога. Я помню, как мы косили… Фиона стояла на подводе, вся пропахшая свежескошенным сеном, а лошади взмокли от пота. Какой тогда был сенокос! Макдоналды ругались напропалую — они все не могли угнаться за одним Маклаудом…»

— Да, ты мне все рассказывал в ту ночь… — вслух начал Ратлидж, но тут же опомнился. Капрал Хэмиш Маклауд действительно рассказывал ему о сенокосе в ночь своей смерти. Это было во Франции. Странно… Запах свежескошенного сена навеял столько воспоминаний!

Ратлидж давно привык беседовать с Хэмишем, который существовал лишь в его подсознании. Все началось во время битвы на Сомме. Кровавая баня продолжалась несколько месяцев. Число жертв росло с астрономической скоростью. Солдаты так устали, что просто переставали соображать. Они шли в одну бессмысленную атаку за другой, гибли десятками и сотнями, но так и не могли отбить высоту у немцев.

Казалось бы, что такое одна человеческая жизнь по сравнению с общими ужасающими потерями? И все же гибель молодого капрала-шотландца оставила след в душе Ратлиджа.

Хэмиш Маклауд погиб не от рук врагов. Его расстреляли свои за неподчинение приказу. Это случилось перед рассветом, когда немцы начали артподготовку, Ратлидж сам добил его из пистолета…

Он вынужден был действовать по закону военного времени. Смерть Хэмиша послужила горьким уроком для остальных. Ради нескольких тысяч солдат, которые готовились к очередной атаке, пришлось примерно наказать одного. Глядя смерти в лицо, необходимо знать, что ты можешь положиться на того, кто стоит рядом с тобой — как и он может положиться на тебя.

Тогда тоже было жарко… Ратлидж до сих пор вспоминал грохот пушек, пулеметные очереди, крики раненых. Его ноздри улавливали запах страха и гнилостную вонь разлагающихся трупов. Он видел перед собой затравленный взгляд капрала, которому легче было погибнуть самому, чем снова вести солдат в пекло, под пулеметный огонь.

И все оказалось напрасно!

Еще через миг их окоп разворотило снарядом. В густой вонючей жиже они очутились вперемешку — живые и мертвые, офицеры и солдаты. Почти все погибли на месте; многие раненые задохнулись. Собаки разыскали их через несколько часов. По иронии судьбы, следующий снаряд угодил в пулеметный расчет, который они безнадежно пытались обезвредить всю ту долгую страшную ночь.

Ратлидж выжил чудом. Оглохший, ослепший, контуженный, он очутился в небольшом воздушном кармане. Его закрыл чей-то труп, и он дышал. Потом, на пункте первой помощи, он узнал, что сверху на него упало тело Хэмиша. Его гимнастерка была в крови Хэмиша, он дышал, уткнувшись в грудь Хэмишу. Выглядело так, что Хэмиш спас ему жизнь. После того как он выбрался из ямы, где его похоронили заживо, у него развилась клаустрофобия. Он получил тяжелую психическую травму, был весь в кровоподтеках, не понимал, где находится. Ему позволили несколько часов поспать и тут же послали обратно, на передовую. Вместе с ним туда вернулся Хэмиш. Он обрел вторую жизнь в сознании Ратлиджа. Теперь Ратлидж почти все время слышал голос капрала с мягким шотландским выговором. Хэмиш был сильной личностью при жизни; таким же он остался и после смерти.

Ратлидж никому не рассказывал о Хэмише. Он терпел, стиснув зубы, потому что не сомневался, что конец близок. Его ждет смерть — или безумие. В этом он был уверен так же, как в том, что дышит. Только мысли о близкой смерти позволяли ему не сойти с ума окончательно.

Хэмиш последовал за ним в тыл. Он не был призраком, которого можно изгнать. Он навсегда поселился в потайных отделах сознания Ратлиджа, его голос не звучал только во сне.

Ратлидж привык делиться своими мыслями с мертвецом. Гораздо легче было отвечать Хэмишу, чем ожидать, что призрачная рука похлопает по его плечу, чтобы привлечь его внимание, или увидеть краем глаза белое, пустое лицо призрака, который упорно добивается от него ответа. Пока ничего подобного не происходило… пока… но Хэмиш был таким настоящим, что Ратлидж постоянно смертельно боялся, что когда-нибудь слишком быстро обернется через плечо и мельком увидит призрачную фигуру у себя за спиной. Так близко, что до него можно дотронуться. Так близко, что он почувствует, как дыхание Хэмиша ерошит ему волосы, касается щеки.

— Тогда мы устроили пикник… в августе, — продолжал Ратлидж, меняя тему. — Пошли по Темзе, вверх по течению, и остановились в буковой роще, такой густой, что солнце проникало сквозь листья лишь багровыми пятнами…

Воспоминание о пикнике было связано с Джин, которая сейчас была для него такой же мертвой, как Хэмиш. Неделю назад он прочел в «Таймс» объявление о ее помолвке. Джин собиралась замуж за человека, который почти всю войну прослужил дипломатом в Южной Америке. Вдали от стрельбы, резни и страшных снов.

— Говорят, скоро он получит место в Оттаве, — сказала Франс, приехавшая утешить Ратлиджа. Сестра была знакома со всеми нужными людьми и всегда одной из первых узнавала свежие сплетни. — Подальше от всего этого. — Она неопределенно махнула рукой, но Ратлидж отлично понял, что она имеет в виду.

Подальше от Великобритании, где еще не зажили шрамы от смерти, боли и страданий. И подальше от него, Ратлиджа… Джин стала его бояться.

— У Джин настоящий дар. Она умеет отделываться от неприятностей, — сухо продолжала Франс. — Пожалуйста, не думай о ней… не допускай, чтобы тебя тревожили воспоминания! Не мучай себя тем, что она быстро нашла тебе замену! Дорогой мой, по-моему, тебе крупно повезло, что ты на ней не женился, пусть даже сейчас ты думаешь по-другому! Из таких поверхностных женщин, как она, получаются ужасно скучные и требовательные жены. Хотя, не скрою, сначала мне показалось, что она не такая… Наверное, я, как и ты, принимала желаемое за действительное! Ничего, скоро ты обязательно встретишь женщину, достойную тебя!

Почему его сознание так ловко находит источник мучений? У него есть воспоминания о Джин… и о Хэмише. Они заполняют все его мысли.

Ратлидж вздохнул. Выбор у него невелик. Женщина, которая обещала выйти за него замуж, и мужчина, которого он лишил жизни. Ни один врач не способен исцелить разбитое сердце и поврежденный разум.

Врачи лишь пожимали плечами и говорили Ратлиджу:

— У вас психическая травма, полученная на войне… она проходит у всех по-разному. Когда вы сможете лучше спать… когда ослабеет стресс от войны… от вашей работы… от ваших воспоминаний… ослабеет и ваша связь с Хэмишем Маклаудом.

Но стресс был сущностью войны. Стресс был сущностью его службы в Скотленд-Ярде. Ратлидж почти каждый день имел дело со смертью, кровью и страхом. Он расследовал убийства. Возможно, такая работа не очень подходила тому, кто недавно вернулся с фронта, но он не умел делать ничего другого. Да и сил на то, чтобы приобрести другую профессию, у него не было. Кроме того, работодатели наверняка будут подробно изучать его историю болезни — подробнее, чем ее изучали в Скотленд-Ярде, когда он после войны вернулся туда… Лучше не открывать ящик Пандоры.

Ратлидж не сомневался, что суперинтенденту Боулсу известно о его военном прошлом больше, чем остальным. Боулса выдавал взгляд — цепкий и настороженный. Иногда он многозначительно ухмылялся, глядя на Ратлиджа, но ничего не говорил. Только поручал Ратлиджу задания, за которые другие по той или иной причине не хотели браться. Как, например, то, из-за которого он сейчас ехал в Дорсет.

— У жены инспектора Бартона осложненная беременность. Она боится остаться одна. Траск — типичный лондонец. Он не умеет ориентироваться в сельской местности. Если он поедет в Дорсет, боюсь, он скоро заблудится, и его придется искать. Ну а Джек Бингем через два дня идет в отпуск. — Примерно так Боулс обосновывал свой выбор.

Правда, Ратлидж и сам радовался возможности ненадолго уехать из Лондона. У одиночества есть свои преимущества, хотя по-настоящему один он никогда не оставался. С ним был Хэмиш.

У следующего указателя Ратлидж свернул с шоссе и покатил на юго-запад, в сердце Дорсета. Запах сена стал слабеть. Ратлидж заставил себя забыть о войне и сосредоточиться на настоящем.

Он вспомнил, что Дорсет — родина Томаса Харди. Писатель так или иначе воспел родной край во всех своих произведениях… Ратлидж прекрасно помнил ярких, мятежных героев Харди. Он обратил внимание и на особый здешний свет. Казалось, что воздух в Дорсете золотисто-коричневый; такой оттенок придавали ему земля и листва на деревьях. Не размытая пастель, как в Норфолке, не буйная зелень, как в Кенте, не влажная серость, как в Ланкастере. В Дорсете издавна разводили скот и торговали шерстью, добывали камень, строили дома и сеяли хлеб. По обочинам старых дорог, проложенных саксами задолго до завоевания Англии норманнами, лепились маленькие городки. За домами виднелись луга, на которых пасся скот.

Ратлидж поймал себя на мысли: вот бы спросить каких-нибудь художников, например Кэтрин Таррант, видят ли они такой же оттенок в здешнем воздухе или особые цвета Дорсета — плод его буйной фантазии?

До городка Синглтон-Магна он добрался очень быстро. Только что мимо мелькали поля — и вот он уже катил по улице среди домов. Переход был очень резким, как будто кто-то провел по земле черту. С одной стороны появились рельсы; они привели его на станцию.

Повернув на главную улицу и сбавив скорость, Ратлидж поехал мимо лавок, где велась оживленная торговля, и крестьянских подвод, стоявших вдоль обочин. Он отыскивал взглядом полицейский участок.

Участок оказался настоящим закутком; он помещался во флигеле большого дома рядом с единственным в городке банком. Ратлидж отметил, что раньше во флигеле находилась лавка. Витрину замазали белой краской, а сверху черными буквами вывели: «ПОЛИЦИЯ». Металлическая ручка на зеленой двери с многочисленными вмятинами потускнела от старости. Соседний банк выглядел куда величественнее. Судя по красивому портику, там тоже раньше было что-то другое, скорее всего, торговый дом или церковь.

Найдя место для парковки и распахнув дверцу, Ратлидж увидел, как распахнулась зеленая дверь флигеля и вышел высокий сутулый человек среднего возраста. Окинув Иена мрачным взглядом, человек спустился с крыльца.

— Вы, случайно, не инспектор Ратлидж?

— Да, я Ратлидж.

Незнакомец протянул длиннопалую руку:

— Маркус Джонстон. Мне поручили защищать беднягу Моубрея. Неприятное дело… Просто отвратительное! К тому же он ни слова не говорит, даже мне. Одному Богу известно, как мне его защищать! Пока я советую ему положиться на милосердие судьи.

Вспомнив своего отца-юриста, Ратлидж ответил:

— Я почти ничего не знаю ни о нем, ни о том, что он сделал. В Скотленд-Ярд прислали лишь самые общие сведения. Насколько я понимаю, он искал здесь, в городке, свою жену? А потом кто-то обнаружил ее труп… Детей и мужчину так и не нашли.

— Совершенно верно. Наши стражи порядка делают все, что в их силах. Обыскивают всю округу в радиусе нескольких миль. Пока не нашли ни трупов, ни свежих могил. Очень странно, что женщины никто не хватился. Нет ни безутешного вдовца, ни плачущих детей… — Адвокат вздохнул. — Скорее всего, они тоже погибли. А Моубрей твердит одно и то же: зачем ему убивать собственных детей?

Мимо прошла женщина; Джонстон коснулся шляпы. Она кивнула, покосившись на Ратлиджа.

— Перед отъездом из Лондона я навел кое-какие справки. Мне сказали, что в шестнадцатом году, когда разбомбили дом Моубрея, он находился во Франции. Ему дали отпуск по семейным обстоятельствам; он приехал на похороны жены и детей. После того как тела извлекли из-под развалин дома, их опознал констебль. И жена, и оба ребенка погибли. Сам Моубрей их мертвыми не видел; ему сказали, что будет лучше, если он запомнит их живыми.

— Инспектор Хильдебранд считает, что произошла какая-то ошибка. Хотя констебль не сомневался, что видел трупы жены и детей Моубрея, под развалинами могла оказаться совсем другая семья. Насколько я понял, бомба попала в их дом, но рухнули еще два соседних. Погибло пятьдесят с лишним человек. Констебль вполне мог ошибиться, тем более что дело было ночью, кругом полыхали пожары и было много раненых. — Джонстон поморщился. — Бомбы и груды камня… Наверное, там почти не на что было смотреть.

— Если во время бомбежки погибли не Моубреи, а другая семья, почему их никто не искал — ни родители, ни родственники, ни муж, приехавший в отпуск? Странно, что никто не объявлял их в розыск и не обнаружил путаницы.

— Кто же его знает почему, — устало ответил Джонстон. — Судя по всему, у погибшей женщины не было близких родственников. Возможно, жена Моубрея решила воспользоваться удобным случаем и начать новую жизнь. Вполне правдоподобно, если предположить, что она устала ждать мужа с фронта. Решила радоваться жизни, пока она еще молода… Вот и сбежала, чтобы не пришлось потом разводиться…

С полдюжины солдат, служивших под началом Ратлиджа, в разное время ездили в отпуск по семейным обстоятельствам. Почти все они получили от жен письма с просьбой о разводе. Один пришел в настоящую ярость…

«Рядовой Уилсон, — напомнил ему Хэмиш. — Он говорил, что непременно вернет ее или выяснит, почему она решила от него уйти. Его арестовали в Слау за нападение и приговорили к шести месяцам тюрьмы».

Видимо, догадавшись, о чем думает Ратлидж, Джонстон продолжал:

— Представьте себе состояние солдата на фронте, которому сказали, что его близких убили… По-моему, о нем она и не подумала. Может быть, она помнила, что он сам не свой в припадках ярости, и все… — Адвокат ссутулился, как будто на его плечах лежала вся тяжесть мира.

Ратлидж понял, что глубокие морщины на длинном, худом лице Джонстона — не просто дань возрасту или усталости. Вернувшись из Франции, он часто видел такое выражение на лицах соотечественников. Джонстон потерял на войне сына; он так и не смог до конца оправиться. Гибель незнакомой молодой женщины не стала для него таким же потрясением, как смерть на чужбине единственного родного человека, который, вероятно, был для него смыслом жизни. Джонстон делал для своего подзащитного все, что требовалось по закону, но не более того.

— Спасибо за откровенность. — Ратлидж посмотрел на дверь участка.

Джонстон как будто сообразил, что его пессимизм в отношении исхода дела виден невооруженным глазом. Натянуто улыбнувшись, он сказал:

— Конечно, все только начинается! Еще рано судить!

Чувствовалось, что он сам себе не верит.

Ратлидж посмотрел адвокату вслед и поднялся на крыльцо. Толкнув дверь, он попал в настоящий бедлам. В тесное помещение дежурной части, рассчитанное в лучшем случае на двоих, набилось с полдюжины человек. Ему показалось, что стены сжимаются вокруг него, и он невольно резко втянул в себя воздух.

Дежурный констебль поднял голову от своих записей и недружелюбно спросил:

— А вы чего хотите?

— Ратлидж, из Лондона, — с трудом, хрипло выговорил Ратлидж. Все присутствующие обернулись к нему, отчего клаустрофобия стала еще сильнее. Он вжался в дверь.

— Ага! — невозмутимо ответил констебль. — Прошу следовать за мной, сэр. — Он провел Ратлиджа сквозь толпу, и они очутились в темном, душном коридоре, где пахло капустой и пылью. — Мы организуем дополнительные поисковые отряды, — объяснял констебль на ходу. — Ведь мужчину и детей пока так и не нашли…

Ратлидж не ответил. Они дошли до двери, выкрашенной в коричневый цвет. Констебль постучал и повернул ручку.

Комнату заливали лучи закатного солнца. Высокие окна выходили на небольшой внутренний двор, заросший сорняками. Здесь тоже было очень душно, но открытые окна все же помогли Иену справиться с клаустрофобией. Свет и свобода! Хэмиш у него в подсознании тоже вздохнул с облегчением — он страдал не меньше Ратлиджа.

— Инспектор Ратлидж, инспектор Хильдебранд. Если позволите, сэр?.. — Не договорив, констебль вышел и закрыл за собой дверь.

Хильдебранд оглядел Ратлиджа с ног до головы и мрачно заметил:

— А обещали прислать опытного.

— Я служил в Скотленд-Ярде еще до войны… — начал Ратлидж.

— Но почти всю войну вас там не было, — закончил за него Хильдебранд.

Его волосы посеребрила седина, но лицо было моложавым. Ратлидж решил, что ему лет сорок пять, не больше.

— Ну ладно. Садитесь! Итак, вот что мы имеем. Судя по всему, жертву звали миссис Мэри Сандра Моубрей из Лондона. Ее внешность примерно совпадает с приметами покойной миссис Моубрей… наверное, лучше называть ее якобы покойной. Даже лондонцы умирают только один раз, верно? Арестованный Моубрей носил в бумажнике фотографию жены и детей; их сняли в пятнадцатом году, перед тем как он отплыл во Францию. Мы изготовили копии и разослали их по округе. Пока никакого ответа мы не получили. — Хильдебранд взял из груды бумаг папку и придвинул ее Ратлиджу.

Раскрыв папку, Ратлидж увидел выцветший снимок. Молодая женщина смотрела прямо в объектив, прищурившись от солнца. На ней было платье в цветочек, на шее — нитка жемчуга. Волосы, скорее всего, темно-русые; такие слегка меняют оттенок в зависимости от освещения. Красивое овальное лицо с правильными, благородными чертами лица. Дети, стоявшие по обеим сторонам от матери, вышли четче. Мальчик не старше двух лет, одет в матроску и шапку, лихо заломленную на одну сторону. Улыбаясь во весь рот и щурясь, он прижимал к груди мяч размером почти с себя. Девочка, уже переросшая младенческую пухлость, красотой явно пошла в мать. Она весело улыбалась, показывая передние молочные зубы. На вид ей можно было дать лет пять с небольшим. Рукой она держалась за юбку матери, а голову наклонила. Судя по открытому взгляду, у нее был веселый добрый нрав.

Отложив снимок, Ратлидж стал перебирать другие документы из папки: официально заверенные копии брачного свидетельства из Лондона, выписанного на имя Мэри Сандры Марш и Альберта Артура Моубрея, копии свидетельств о рождении детей и свидетельств о смерти Мэри и двух детей. Подписаны неразборчиво каким-то лондонским врачом. Во всех трех свидетельствах причиной смерти значились «травмы, несовместимые с жизнью». Все травмы, как следовало из свидетельства, выявлены на вскрытии.

— Печально. — Хильдебранд покачал головой. — Молодая женщина, муж воюет во Франции. Ей одиноко. Наверное, она сказала бедняге, что для нее он все равно что умер… И отъявленной лгуньей ее не назовешь, верно? На войне погибли многие. Только не ее муж. Он выжил, вернулся домой. Наверное, ей и в страшном сне не могла присниться такая вот случайная встреча! И надо же, какое совпадение: он едет из Лондона на побережье в поисках работы и видит ее на платформе в Синглтон-Магна. Среди бела дня!

— Думаете, она тоже сразу его узнала? Увидела, как он высунулся из окна вагона? — спросил Ратлидж, просматривая показания проводника и нескольких пассажиров, ехавших тем же поездом: фермерши и ее сестры, а также двух кочегаров, которые возвращались на свой корабль.

— По-моему, все очень логично. И становится понятно, почему они вчетвером в такой спешке покинули город. Ведь нигде ни следа! Ее мельком видели на станции — скорее всего, еще до того, как ее выследил Моубрей. После этого она как сквозь землю провалилась. Я лично наводил о ней справки, никому другому не поручал.

— Все правильно, — рассеянно сказал Ратлидж, перечитывая сухие протоколы. — И все же мы не знаем наверняка, что на станции были именно жена и дети Моубрея. Никто, кроме него, их не видел.

— А я еще отправил запрос в Лондон, — с довольным видом ответил Хильдебранд. — В ту ночь, когда немцы устроили бомбежку, на улице, где жили Моубреи, погибло несколько семей. Миссис Моубрей с детьми опознал констебль Тедли. Их тела нашли на лестнице в подъезде дома, где она жила. А потом никто не опроверг слова констебля. Вот почему никто не стал искать людей, которые могли остаться в живых. Что касается Лондона, мне почти все ясно.

Ратлидж кивнул и закрыл папку.

— Как Моубрей потом все же нашел ее? — спросил он. — Он вам сказал?

— Он сейчас не в том состоянии, чтобы говорить. Доктор уверяет, что у него тяжелая степень депрессии. Сидит на койке и смотрит в одну точку. На лице — никакого выражения. Все очень логично, — повторил он. Ратлидж решил, что это его любимое выражение. — Жена умерла дважды, так? Первый раз, когда ему сказали, что они погибли после бомбежки, второй — от его собственной руки. Шок. Вот как это называется! По-моему, любой на его месте испытывал бы то же самое. Конечно, для него это не оправдание… Но нам хотя бы понятно, как все произошло.

Ратлидж прекрасно знал, что такое шок…

— Где орудие убийства? — спросил он совсем с другой интонацией.

— Очень интересный вопрос! Лицо у нее разбито тупым орудием, а под такое определение подходит все что угодно, от тяжелого камня до любого рабочего инструмента. Мы осмотрели инструменты, которые у Моубрея были при себе. Молотки, отвертки, пара пил, уровень и прочее. Нигде нет ни следов крови, ни волос. Значит, орудие он выкинул. Избавился от него. Где? По-моему, там, где оставил другие трупы.

— Каков характер повреждений? Где они?

— Главным образом на лице. Он нанес ей множественные удары, врач насчитал восемь или десять. Но следы есть и на шее. Видимо, он гнался за ней, схватил за горло, повалил и стал бить по лицу. Так бывает часто, если мотив преступления — ревность. Подсознательно ему хотелось сильно изуродовать ее, обезобразить, чтобы соперник больше не смел даже взглянуть на нее. По словам доктора, удары наносились с дикой силой, как будто убийца был охвачен ужасным гневом или страхом.

— На самом Моубрее, на его одежде нет следов крови?

— Нет. Но он вполне мог успеть помыться и даже переодеться. Мы ведь не знаем, сколько запасных рубашек он захватил с собой. В его сумке мы нашли одну рабочую рубашку и одну белую, воскресную. Возможно, их было больше.

Ратлидж вернул папку Хильдебранду.

— Вы позволите мне повидаться с Моубреем?

Хильдебранд встал и ехидно улыбнулся:

— По-моему, знакомство с ним пойдет вам на пользу! Ключ от камеры возьмем по пути.

Они снова вышли в темный коридор и прошли его до конца; ключ хранился в небольшом шкафчике. Хильдебранд отпер дверь слева. Металлический ключ громко лязгал в замке, действуя Ратлиджу на нервы. Когда дверь распахнулась, Хильдебранд сказал:

— К тебе гости, Моубрей. Из самого Скотленд-Ярда. Встать!

Человек, лежавший на койке, застеленной серым солдатским одеялом, медленно спустил ноги на пол и посмотрел на вошедших невыразительным взглядом. Положение он поменял с большим трудом, как будто даже незначительные физические усилия чрезмерно утомляли его, высасывали все силы.

Ратлидж взял стул, стоявший у дальней стены узкой камеры, и придвинул его ближе к койке. Камера оказалась узкой, длинной, без окон. Духота стояла такая, что, казалось, воздух можно пощупать рукой. Хэмиш что-то настойчиво повторял.

— Мистер Моубрей! — обратился к заключенному Ратлидж.

Моубрей пошевелил ногами и кивнул.

— Ту женщину, которую нашли в поле, убили вы? Женщину в розовом платье? — Ратлидж говорил тихо, спокойно; он не обвинял, а спрашивал как будто только из любопытства.

— Она была моей женой, я бы ни за что не обидел ее, — не сразу ответил Моубрей. Голос у него был хриплый, невыразительный.

— По словам таксиста, ты угрожал убить ее… — начал Хильдебранд, стоявший в дверях. Ратлидж жестом велел ему замолчать.

— Вы злились на нее, так? За то, что она вас обманула, причинила вам такие страдания. Вам ведь дали отпуск, чтобы вы могли похоронить жену и детей. И вдруг… она оказалась жива, и дети тоже, и когда вы увидели их, то первым делом испытали гнев. Неукротимый гнев.

— Я был потрясен… а поезд не останавливался… я вышел из себя… и говорил, не думая. Я бы ни за что не обидел ее.

— Даже за то, что она забрала детей и ушла от вас к другому?

Моубрей закрыл лицо руками.

— Его я бы с радостью убил, — хрипло ответил он, — за то, что увивался за ней. И заставил ее уйти от меня. Во всем виноват он, а не она!

— У него только что был адвокат, — снова вмешался Хильдебранд. — Научил его, что отвечать. Вы уже услышали от него больше, чем слышал я… Как будто…

Но Ратлидж не обращал на него внимания; он отмахнулся от потока слов, как будто их не произносили вовсе.

— Где вы оставили детей? Вы можете отвести нас к ним? Мы могли бы им помочь! — Он ждал ответа. Потом негромко добавил: — Вы ведь не хотите, чтобы они стали добычей лис или собак!

Моубрей вскинул голову, и в глазах его горела такая боль, что Ратлидж выругался себе под нос.

— Не знаю, — жалким голосом ответил Моубрей. — Я не знаю, где они. Триша всегда боялась темноты. Я бы ни за что не оставил ее одну в темноте! Но я ничего не помню… мне говорят, что я убил ее, и Берти тоже, а я ничего не помню! У меня в мыслях только ночь и день… вот и все. Я не могу думать о детях… Я схожу с ума!

Ратлидж встал. Он видел, что перед ним сломленный человек. Уж кто-кто, а он отлично знал все признаки! Добиться от Моубрея толку сейчас невозможно. Страшные картины, которые проходят перед его глазами — было все на самом деле или ему только внушили, что так было, — впечатались в его сознание, и сейчас почти невозможно отделить то, что происходило в действительности, от того, что Моубрею только кажется.

Хэмиш злорадно напоминал ему о таких вещах, которые сам Ратлидж предпочитал забыть. Борьба с Хэмишем отнимала у Ратлиджа последние силы.

Моубрей смотрел на него взглядом побитой собаки. Ратлидж повернулся к двери. Он не доверял собственному голосу, потому что ничем не мог утешить несчастного. Моубрей внимательно наблюдал за ним. Потом они с Хильдебрандом вышли за дверь, оставив узника наедине с тишиной и его совестью. Ратлидж молчал, когда ключ снова заскрежетал в замке и Хильдебранд убрал его в шкафчик, но ему по-прежнему было душно, ему словно передались безнадежность, ужас и страх, оставшиеся за дверью.

— Беднягу даже жалко — если не видеть, что он натворил. — Хильдебранд ждал Ратлиджа с вежливым нетерпением, собираясь проводить его назад, в свой кабинет.

— Не спускайте с него глаз — он может покончить с собой, — сказал наконец Ратлидж. — Приставьте к нему охрану, констебля. Пусть его караулят днем и ночью…

— У меня и так не хватает людей… сейчас ведь приходится вести поиск детей…

— И тем не менее! Если он покончит с собой, скорее всего, вам так и не удастся найти детей! — Ратлидж зашагал вперед. Он чувствовал, что Хильдебранд, следующий за ним, возмущен до глубины души, но ему было все равно. Он больше ни минуты не мог оставаться в темном, душном и мрачном коридоре.

— Повторяю, я не умею творить чудеса! — настаивал Хильдебранд.

Ратлиджу приходилось вести войну на два фронта. Хэмиш язвительно напоминал ему, что у Моубрея нет такой роскоши, как возможность выбора — скорее всего, он уже не надеется когда-нибудь выйти на воздух и увидеть солнце. Ратлидж возразил: все признаки указывают на то, что Моубрей убил детей и выбор все-таки сделал сам.

— Если он покончит с собой, отвечать придется вам, — заметил он, когда Хильдебранд поравнялся с ним.

— Уж он от виселицы не уйдет, я об этом позабочусь! — сквозь зубы процедил Хильдебранд. — Ладно, уговорили. Приставлю к нему охрану.