Хирург

Тесс Герритсен, 2001

Он проникает в дома по ночам и неслышно входит в спальни женщин, которые, пробудившись ото сна, попадают в оживший кошмар. Судя по тому, что он проделывает со своими жертвами, можно предположить, что он близко знаком с медициной, и газетчики присваивают ему прозвище Хирург. В ходе расследования детективы Томас Мур и Джейн Риццоли обнаруживают, что преступник копирует почерк серийного маньяка, убитого два года назад, причем копирует до мельчайших подробностей, известных очень немногим. Они решают встретиться с выжившей жертвой убитого маньяка – доктором Кэтрин Корделл. Именно она застрелила своего мучителя, и, похоже, именно она становится главной целью подражателя. С каждым очередным убийством он подбирается к ней все ближе…

4

Мур и Риццоли изнывали в машине под струей теплого воздуха, вырывавшейся из кондиционера. Вот уже десять минут они томились в пробке, но в автомобиле пока не становилось прохладнее.

— Налогоплательщики получают то, за что платят, — заметила Риццоли. — Эта машина — сущий хлам.

Мур выключил кондиционер и открыл окно. В салон ворвались запахи раскаленного асфальта и выхлопных газов. Мур и без того задыхался. Ему было странно, как это Риццоли выдерживает в пиджаке. Мур снял свой сразу же, как только они вышли из дверей медицинского центра «Пилгрим». Он знал, что ей наверняка жарко, поскольку видел капельки пота, поблескивавшие над ее верхней губой — губой, которой, похоже, никогда не касалась губная помада. Риццоли не была дурнушкой, но, в отличие от других женщин, неравнодушных к макияжу и побрякушкам, казалось, старательно маскировала собственную привлекательность. Она носила мрачные костюмы, которые совершенно не подходили к ее хрупкой фигурке, а вместо прически на голове была бесформенная копна черных кудряшек. Риццоли была такой, какая есть, и окружающим предлагалось либо принимать ее в этом виде, либо убираться ко всем чертям. Мур понимал, в чем причина такой строгости к себе, — возможно, это помогало ей выжить как женщине-полицейскому. Риццоли по мере сил боролась за свое место под солнцем, пытаясь выстоять в жестокой конкуренции с мужчинами.

Точно так же, как Кэтрин Корделл. Но доктор Корделл выбрала иную стратегию: она держала дистанцию. Во время разговора с ней у Мура возникало ощущение, будто он смотрит на нее сквозь матовое стекло — настолько отстраненной и расплывчатой она казалась.

Именно эта отстраненность и раздражала Риццоли.

— С ней что-то не так, — заметила она. — Чего-то не хватает в плане эмоций.

— В конце концов, она же хирург-травматолог. Ей по роду деятельности положено быть хладнокровной, — возразил Мур.

— Есть хладнокровие, а есть лед. Два года тому назад ее связали, изнасиловали, чуть не изуродовали. А она так спокойно говорит об этом. Мне это кажется странным.

Мур остановился на красный сигнал светофора и уставился на запруженный перекресток. Пот струйками стекал у него по спине. Он плохо соображал в жару, становился размякшим и тупым. Он уже мечтал о том, чтобы лето поскорее кончилось и пришла зима с ее белоснежной чистотой…

— Эй, — окликнула его Риццоли. — Вы меня слушаете?

— Она очень выдержанная, — произнес он наконец.

«Но совсем не ледяная», — подумал тут же Мур, вспомнив, как дрожала рука Кэтрин, когда она передавала ему фотографии женщин.

Уже сидя за рабочим столом, он, потягивая теплую колу, стал перечитывать статью, напечатанную несколько недель тому назад в «Бостон глоб»: «Женщины, владеющие ножом». Речь шла о трех женщинах-хирургах из Бостона — их триумфах и поражениях, проблемах, с которыми они сталкиваются в своей профессиональной среде. Фотография Корделл была самой удачной. И дело было не только в ее внешней привлекательности; поражал ее взгляд — такой прямой и гордый, словно Кэтрин бросала вызов фотокамере. Ее портрет, как и статья, убеждал в том, что эта женщина полностью управляет своей жизнью.

Мур отложил статью в сторону и задумался о том, каким обманчивым может быть первое впечатление. Как легко замаскировать боль улыбкой, упрямо вздернутым подбородком…

Он открыл другую папку. Глубоко вздохнув, принялся перечитывать отчет следователей из Саванны по делу Эндрю Капры.

Свое первое убийство, из числа известных полиции, он совершил, будучи студентом медицинского факультета Университета Эмори в Атланте. Жертвой стала Дора Чикконе, двадцатидвухлетняя аспирантка того же университета, которая была найдена привязанной к кровати в ее комнате на съемной квартире. При вскрытии в ее теле были обнаружены следы сильнодействующего лекарства рогипнола. Осмотр квартиры не подтвердил факта насильственного вторжения.

Жертва сама пригласила убийцу к себе домой.

Одурманенную наркотиком Дору Чикконе привязали к кровати нейлоновым шнуром, ее крики заглушала клейкая лента на губах. Сначала убийца изнасиловал ее. Потом взялся за скальпель.

Она была жива во время операции.

Закончив экзекуцию, убийца вырезал матку, которую прихватил с собой в качестве сувенира, и нанес смертельный удар: одним взмахом лезвия глубоко рассек шею слева направо. Хотя полиции удалось взять на анализ ДНК из спермы убийцы, никаких других ниточек к нему не было. Расследование осложнялось тем, что Дора слыла девушкой раскованной, завсегдатаем местных баров и частенько приводила домой мужчин из числа первых встречных.

В ту роковую ночь таким мужчиной оказался студент-медик по имени Эндрю Капра. Но это имя привлекло внимание полиции только после того, как три другие женщины были зверски убиты в Саванне, за двести миль от Атланты.

Наконец душной июньской ночью убийства прекратились.

Кэтрин Корделл, старший хирург больницы «Риверленд» в Саванне, была разбужена ночью стуком в дверь. Открыв, она увидела на пороге своего дома Эндрю Капру, молодого хирурга-стажера, работавшего под ее руководством. В тот день в больнице она указала Капре на ошибку, которую тот допустил, и теперь он пришел признать свою вину и покаяться. Вежливо попросил разрешения войти и поговорить о волнующем его деле.

За пивом они долго обсуждали работу Капры как начинающего хирурга. Говорили о допущенных ошибках, о пациентах, которые пострадали из-за его беспечности. Кэтрин не скрывала правды и говорила стажеру в глаза все, что думала: Капра явно не справлялся с работой хирурга, и ему не светило приглашение остаться в клинике. В какой-то момент Кэтрин отлучилась из комнаты в туалет, после чего вернулась, чтобы продолжить разговор и допить свое пиво.

Когда она пришла в сознание, то обнаружила, что лежит совершенно голая, привязанная к кровати нейлоновым шнуром.

Полицейский отчет во всех ужасающих подробностях описывал последовавший за этим кошмар.

С фотографий, сделанных в больнице, куда доставили Кэтрин, смотрела женщина с затравленным взглядом, с огромной гематомой на щеке. Одним словом, жертва.

Волевая и собранная дама, которую он увидел сегодня, производила прямо противоположное впечатление.

Сейчас, перечитывая показания Корделл, Мур словно слышал ее голос. Слова больше не принадлежали анонимной жертве, их произносила женщина, чье лицо было ему знакомо.

«Я не знаю, как мне удалось высвободить одну руку. Судя по тому, как ободрано запястье, я, должно быть, вытащила ее из-под шнура. Простите, но я не слишком хорошо помню подробности. Помню только, что мне нужно было дотянуться до скальпеля. Я знала, что его нужно достать из лотка. Перерезать шнур, прежде чем Эндрю вернется…

Помню, я скатилась к краю кровати. Упала на пол, больно ударилась головой. Потом я пыталась найти пистолет. Это отцовский пистолет. После того как в Саванне была убита третья женщина, он настоял на том, чтобы я держала его у себя дома.

Я помню, как полезла под кровать. Схватила пистолет. И тут же расслышала шаги: Эндрю возвращался в комнату. Потом… не знаю… Должно быть, в этот момент я выстрелила. Да, наверное, так и было. Мне сказали, что я стреляла дважды. Вполне возможно, так оно и было».

Мур прервал чтение, задумавшись над показаниями Корделл. Баллистическая экспертиза подтвердила, что обе пули были выпущены из оружия, зарегистрированного на имя отца Кэтрин, которое было найдено возле кровати. Анализ, сделанный в больнице, показал присутствие в ее крови рогипнола — препарата, вызывающего амнезию, — так что провалы в памяти были вполне естественны. Когда Корделл доставили в отделение скорой помощи, врачи описывали ее состояние как невменяемое, что могло быть следствием как наркотического воздействия, так и контузии от сильного удара. Действительно, только сильный удар по голове мог так изуродовать лицо. Сама Кэтрин не помнила, как и когда она получила тот удар.

Мур принялся рассматривать фотографии с места происшествия. На полу спальни лежал на спине мертвый Эндрю Капра. Выстрелов было два — в живот и в глаз, — и оба с близкого расстояния.

Он долго изучал снимки, отмечая положение тела Капры, разброс кровавых брызг.

Потом перешел к протоколу вскрытия. Перечитал его дважды.

Еще раз посмотрел на фотографию места происшествия.

«Что-то здесь не так, — подумал он. — В показаниях Корделл какая-то ерунда».

На его стол внезапно лег лист протокола. Мур поднял взгляд и с удивлением увидел перед собой Риццоли.

— Читали этот бред? — спросила она.

— Что это?

— Протокол по результатам анализа волоса, изъятого с края раны у Елены Ортис.

Мур пробежал глазами бумагу и, остановившись на заключении, произнес:

— Понятия не имею, что это значит.

В 1997 году многочисленные подразделения бостонской полиции были собраны под одной крышей — в только что отстроенном комплексе «Шредер-плаза» в квартале Роксбери, который прежде имел дурную славу. Полицейские называли свою новую штаб-квартиру не иначе как «мраморным дворцом» — уж очень впечатлял огромный вестибюль, отделанный полированным гранитом. И шутили: «Дайте нам несколько лет, чтобы захламить его как следует, тогда он станет для нас домом». «Шредер-плаза» не имел ничего общего с обшарпанными полицейскими участками, которые обычно показывали в сериалах. Это было суперсовременное здание с огромными окнами и стеклянной крышей. Помещение, в котором разместился отдел по расследованию убийств, с его ковровыми покрытиями и компьютерным оснащением, вполне могло сойти за офис крупной корпорации. Что особенно нравилось сотрудникам в «Шредер-плаза» — теперь все службы находились по соседству.

Детективам из отдела убийств достаточно было пройти по коридору в южное крыло здания, чтобы оказаться в криминалистической лаборатории.

В отделе по исследованию волос и волокон Мур и Риццоли наблюдали за тем, как судмедэксперт Эрин Волчко просматривает свою коллекцию конвертов с образцами вещественных доказательств.

— Этот единственный волос — все, что у меня было для исследования, — говорила Эрин. — Но вы не поверите, сколько может рассказать один волосок. Вот, нашла. — Она достала конверт с номером дела Елены Ортис и извлекла из него диапозитив. — Я вам просто покажу, как это выглядит под микроскопом. Балльная оценка приведена в отчете.

— Эти цифры и есть балльная оценка? — спросила Риццоли, разглядывая столбцы кодов.

— Совершенно верно. Каждый код описывает различные характеристики волоса, начиная от цвета и завитка и заканчивая микроскопическими особенностями. Образцу, который я исследовала, присвоен код А01 — темный блондин. Завиток — В01. Волос изогнутый, диаметр завитка — менее восьмидесяти. Почти, но не совсем прямой. Длина стержня — четыре сантиметра. К сожалению, этот волос находится в фазе телогена, поэтому на нем нет примыкающей ткани эпителия.

— А это значит, что нет ДНК.

— Правильно. Телоген — это конечная стадия роста корня. Волос выпал естественным путем, его не выдергивали. Если бы на корне были клетки эпителия, мы могли бы сделать анализ ДНК. Но на нашем образце таких клеток не обнаружено.

Риццоли и Мур разочарованно переглянулись.

— Но кое-что мы все-таки имеем, — сказала Эрин. — Это, конечно, не ДНК, но в суде можно использовать в качестве доказательной базы. Очень жаль, что у нас нет волос с трупа Стерлинг для сравнения. — Она настроила окуляр микроскопа. — Посмотрите.

Микроскоп имел два окуляра, так что Риццоли и Мур могли одновременно рассматривать образец. Мур видел перед собой лишь волос, покрытый крохотными узелками.

— А что это за шишечки? — спросила Риццоли. — По-моему, какая-то аномалия.

— Это не только аномалия, но еще и большая редкость, — сказала Эрин. — Это состояние называется trichorrhexis invaginata, трихоклазия узловатая, или «бамбуковый волос». Он и в самом деле напоминает стебель бамбука, не так ли?

— А что это за узелки? — спросил Мур.

— Локальные дефекты волоса, участки утолщения в зонах расщепления. Слабые места, в которых стержень волоса как бы сворачивается, образуя микроскопические шарики или узелки.

— И чем может быть вызвано такое состояние волос?

— Иногда оно развивается вследствие чрезмерного воздействия на волосы. Окрашивание, перманент, обесцвечивание и тому подобное. Но поскольку мы, скорее всего, имеем дело с мужчиной, и к тому же я не обнаружила следов химического воздействия, то можно сделать вывод, что эта аномалия вызвана не внешними факторами, а генетическими отклонениями.

— Например?

— Ну, скажем, синдромом Незертона. Это аутосомно-рецессивное состояние, влияющее на выработку кератина. Кератин — жесткий волокнистый белок, присутствующий в волосах и ногтях. Кроме того, это внешний слой нашей кожи.

— Значит, если существует генетический сбой и кератин не вырабатывается, происходит ослабление волос?

Эрин кивнула:

— Но это затрагивает не только волосы. У людей, страдающих синдромом Незертона, могут быть и кожные заболевания. Сыпь, шелушение кожи.

— Можно сказать, что у нашего неизвестного перхоть? — спросила Риццоли.

— Возможны и более очевидные признаки. У некоторых пациентов наблюдается такая тяжелая форма заболевания, как ихтиоз. Кожа становится настолько сухой, что начинает напоминать шкуру аллигатора.

Риццоли рассмеялась:

— Выходит, мы ищем человека-рептилию! Это значительно сужает круг поисков.

— Совсем не обязательно. Сейчас лето.

— И что?

— Жара и влажность улучшают состояние сухой кожи. В это время года он может выглядеть совершенно нормально.

Риццоли и Мур переглянулись, одновременно подумав об одном и том же.

«Обе жертвы были убиты летом».

— Пока стоит жара, — продолжала Эрин, — он, скорее всего, не выделяется среди окружающих.

— Но сейчас только июль, — заметила Риццоли.

Мур кивнул:

— Сезон охоты только начинается.

Неизвестный наконец обрел имя. Медсестры из отделения реанимации нашли его именную бирку, прикрепленную к связке ключей от дома. Звали его Герман Гвадовски, и было ему шестьдесят девять лет.

Кэтрин стояла в боксе, куда был помещен ее пациент, и методично изучала показания приборов, расставленных вокруг койки. Осциллограф показывал нормальный сердечный ритм. Артериальное давление составляло 110 на 70, а линия венозного давления плавно поднималась и опускалась, словно морская волна. Электроника свидетельствовала, что господин Гвадовски прооперирован успешно.

Но он не просыпается, подумала Кэтрин, посветив ручкой-фонариком сначала в левый зрачок, потом в правый. Почти восемь часов прошло после операции, а пациент по-прежнему был в глубокой коме.

Кэтрин выпрямилась и посмотрела на его грудную клетку, которая ритмично вздымалась, послушно следуя циклу работающего аппарата искусственной вентиляции легких. Да, она не дала ему умереть от полной кровопотери. Но что она спасла на самом деле? Тело, в котором билось сердце, но не функционировал мозг?

Кто-то постучал в стекло. Сквозь стеклянную перегородку бокса она увидела своего партнера, доктора Питера Фалко, который махал ей рукой. Его обычно жизнерадостное лицо выражало озабоченность.

Некоторые хирурги, переступая порог операционной, мечут громы и молнии. Другие высокомерно вплывают, надевая хирургические халаты так, словно это королевская мантия. Есть и холодные профессионалы, для которых пациенты не более чем груда механических деталей, нуждающихся в ремонте.

А еще был Питер. Забавный, жизнелюбивый Питер, который, оперируя, напевал что-то из Элвиса, который устроил в клинике соревнования по запуску бумажных самолетиков, который весело ползал на четвереньках, играя в «Лего» со своими маленькими пациентами. Увидев его хмурое лицо, Кэтрин поспешила выйти из бокса.

— Все в порядке? — спросил он.

— Только что закончила осмотр.

Питер посмотрел на опутанного проводами и трубками Гвадовски:

— Я слышал, ты сделала невозможное. Спасла его от потери крови.

— Не знаю, считать ли это спасением. — Она оглянулась на своего пациента. — Все работает, кроме серого вещества.

Какое-то время оба молчали, наблюдая за тем, как поднимается и опускается грудная клетка Гвадовски.

— Хелен сказала, что к тебе сегодня приходили двое из полиции, — произнес Питер. — Что-то случилось?

— Ничего особенного.

— Опять забыла заплатить за парковку?

Она выдавила из себя смешок:

— Да, и рассчитываю, что ты поможешь мне освободиться под залог.

Они вышли из реанимации и двинулись по коридору. Долговязый Питер привычно вышагивал рядом с Кэтрин своей забавной походкой. Уже в лифте он спросил:

— Ты в порядке, Кэтрин?

— А почему ты спрашиваешь? Я что, плохо выгляжу?

— Честно? — Он пристально вгляделся в ее лицо, и под прицелом его голубых глаз она почувствовала себя незащищенной. — Ты выглядишь так, будто нуждаешься в бокале вина и хорошем ужине в ресторане. Как насчет того, чтобы составить мне компанию?

— Заманчивое предложение.

— Но?

— Но думаю, что сегодня я посижу дома.

Питер приложил руки к груди, словно раненный в самое сердце:

— Ты опять сразила меня наповал! Скажи, ну как найти к тебе подход?

Она улыбнулась:

— Сам думай.

— Хорошо, как тебе понравится такое? Сорока принесла мне на хвосте новость, что в субботу у тебя день рождения. Позволь увезти тебя на моем самолете.

— Не могу. Я дежурю в субботу.

— Ты можешь поменяться с Эймсом. Я с ним договорюсь.

— О, Питер, ты же знаешь, что я не люблю летать.

— Только не говори, что у тебя фобия.

— Просто я плохо переношу ситуации, которые не могу контролировать.

— Типичная логика хирурга.

— Мне очень лестна твоя оценка.

— Так что, свидание в небе отменяется? Я не могу повлиять на твое решение?

— Думаю, что нет.

Питер вздохнул:

— Ну, я исчерпал запас идей. Мой репертуар иссяк.

— Я знаю. Ты начинаешь повторяться.

— Вот и Хелен говорит то же самое.

Кэтрин бросила на него удивленный взгляд:

— Хелен дает тебе советы, как выманить меня на свидание?

— Она говорит, что у нее больше нет сил смотреть этот душераздирающий спектакль, в котором мужчина бьется головой о непробиваемую стену.

Они рассмеялись, вышли из лифта и направились к своему офису. Это был искренний смех двух коллег, которые прекрасно знали, что их словесная пикировка — не более чем игра. Поддерживая такого рода отношения, они щадили друг друга, оберегая от возможных обид и душевных травм. Это был легкий и безопасный флирт, освобождавший обоих от каких-либо обязательств. Питер шутливо приглашал Кэтрин на свидания, она в такой же манере отвергала его приглашения, и весь коллектив удачно подыгрывал парочке незадачливых влюбленных.

Была уже половина шестого вечера, и сотрудники разошлись по домам. Питер удалился в свой кабинет, Кэтрин прошла к себе, чтобы повесить халат и взять сумочку. В тот момент, когда она вешала халат на крючок, ей в голову пришла неожиданная мысль.

Она вышла в приемную и заглянула к Питеру. Он просматривал амбулаторные карты; очки для чтения сползли у него на самый кончик носа. В отличие от ее вылизанного кабинета рабочее пространство Питера поражало размахом беспорядка. Здесь царил настоящий хаос. В корзине для мусора высилась гора бумажных самолетиков. На стульях лежали стопки книг и журналов по хирургии. Одна стена была увита бесконтрольно растущим филодендроном. В его буйных зарослях прятались дипломы Питера — инженера по аэронавтике Массачусетского технологического института и доктора медицины Гарвардского университета.

— Питер… Конечно, это глупый вопрос…

Он взглянул на нее поверх очков:

— Тогда ты обратилась по адресу.

— Ты заходил ко мне в кабинет?

— Следует ли мне вызвать своего адвоката, прежде чем отвечать?

— Да ладно тебе. Я серьезно.

Он выпрямился в кресле и внимательно посмотрел на нее:

— Нет, не заходил. А почему ты спрашиваешь?

— Не бери в голову. Пустяки. — Кэтрин повернулась, чтобы уйти, и услышала, как под Питером скрипнуло кресло.

Он поднялся и последовал за Кэтрин в ее кабинет.

— Что «пустяки»? — спросил он.

— Я неисправимая перфекционистка. Меня раздражает, когда вещи оказываются не на своих местах.

— Что, например?

— Мой рабочий халат. Я всегда вешаю его на дверь, а он почему-то оказывается на шкафу с картотекой или на стуле. Я знаю, что это не Хелен и не другие секретарши. Я их уже спрашивала.

— Может, уборщица…

— И еще меня бесит, что я не могу найти свой фонендоскоп.

— Он что, до сих пор не нашелся?

— Мне пришлось взять у старшей медсестры.

Нахмурившись, Питер оглядел комнату:

— Да вот же он. На книжной полке.

Питер подошел к стеллажу, где на краю книжного ряда лежал фонендоскоп. Кэтрин молча взяла у него из рук трубку, уставившись на нее, как на диковинку. Как на черную змею, свернувшуюся клубком у нее на ладони.

— Эй, в чем дело?

Кэтрин тяжело вздохнула:

— Кажется, я просто устала.

Она сунула фонендоскоп в левый карман своего халата, где всегда его и держала.

— Ты уверена, что это все? Может, еще что-то не так?

— Мне нужно домой.

Кэтрин вышла из кабинета, Питер последовал за ней.

— Может, это как-то связано с теми полицейскими? Послушай, если у тебя неприятности… если я могу помочь…

— Мне не нужна никакая помощь, спасибо тебе. — Ответ прозвучал прохладнее, чем она рассчитывала, и Кэтрин тут же пожалела об этом. Питер не заслуживал такого отношения.

— Знаешь, мне было бы приятно, если бы ты чаще обращалась ко мне за помощью, — тихо произнес он. — Мы ведь работаем вместе. Мы партнеры. Или ты так не считаешь?

Кэтрин не ответила.

Он направился к своему кабинету:

— Увидимся утром.

— Питер…

— Да?

— Насчет тех офицеров из полиции… И насчет того, зачем они приходили…

— Ты не обязана мне рассказывать.

— Нет, я хочу рассказать. Если я этого не сделаю, ты так и будешь теряться в догадках. Они приходили задать мне несколько вопросов, связанных с расследованием убийства. В четверг ночью была убита женщина. Они думали, что, возможно, я с ней знакома.

— Ты действительно ее знаешь?

— Нет. Это была ошибка, вот и все. — Она вздохнула. — Просто ошибка.

Кэтрин задвинула дверной засов, который с внушительным грохотом встал на место, накинула цепочку. Еще одна линия обороны от кошмаров, притаившихся за стенами ее квартиры. Забаррикадировавшись, она разулась, положила сумочку и ключи от машины на столик в прихожей и босиком прошла в гостиную, ступая по пушистому белому ковру. В квартире царила приятная прохлада благодаря чуду системы кондиционирования. На улице было градусов тридцать, а в доме температура никогда не поднималась выше двадцати четырех летом и не опускалась ниже двадцати зимой. В жизни было так мало прогнозируемого, определенного, и Кэтрин изо всех сил старалась поддерживать хоть какой-то порядок в рамках своего жизненного пространства. Она выбрала этот двенадцатиэтажный кондоминиум на Коммонуэлт-авеню, поскольку дом был новый, с безопасным подземным гаражом. Пусть он был не столь колоритен, как краснокирпичные дома исторической застройки в Бэк-Бее, но зато гарантировал своим жильцам отсутствие проблем с водоснабжением или электропроводкой, которые неизбежно возникали в старых зданиях. Кэтрин же была приверженцем четкости и порядка во всем. Квартиру она содержала в безукоризненной чистоте и, за исключением редких цветовых пятен, интерьер предпочитала белый. Белый диван, белые ковры, белый кафель. Цвет чистоты. Нетронутой. Девственной.

В спальне она разделась, повесила юбку, отложила блузку, которую следовало сдать в химчистку. Переоделась в широкие брюки и шелковую рубашку без рукавов. К тому времени, когда Кэтрин босиком прошла в кухню, она обрела прежнее душевное равновесие и вновь ощутила уверенность в себе.

Сегодня днем такой уверенности у нее не было. Визит двух детективов поверг ее в смятение, и всю вторую половину дня она ловила себя на том, что допускает нелепые ошибки. Хватает не те приборы, записывает в амбулаторную карту неверные данные. Все это были лишь мелкие промахи, но они образовали ту рябь на поверхности воды, которая предвещает шторм. За последние два года Кэтрин удалось подавить в себе воспоминания о том, что произошло в Саванне. Правда, иногда, без всякого предупреждения, в памяти всплывал тот или иной эпизод, но она ловко обходила его стороной, обращаясь к другим мыслям. Сегодня Кэтрин не смогла убежать от прошлого. Сегодня она не смогла притвориться, будто Саванны в ее жизни не было.

Кафель под ногами холодил босые ноги. Кэтрин приготовила себе «отвертку» с малой дозой водки и, потягивая коктейль, принялась натирать пармезан, резать помидоры, лук и травы. Она с утра ничего не ела, и алкоголь быстро всасывался в кровь. Водка вызвала приятное опьянение и легкое забытье. Кэтрин испытывала удовольствие от плавного скольжения ножа, от запаха свежего базилика и чеснока. Кулинарная терапия.

За окном томился в духоте Бостон, изнывающий от автомобильных пробок и нервных жителей, в то время как она, надежно защищенная стеклопакетами, спокойно готовила соте из помидоров на оливковом масле, наливала в бокал кьянти, ставила на огонь воду для спагетти. Прохладный воздух с тихим свистом вырывался из кондиционера.

Кэтрин поставила на стол спагетти, салат и вино и стала ужинать под аккомпанемент Дебюсси. Несмотря на голод и усилия, затраченные на приготовление пищи, все казалось безвкусным. Кэтрин заставляла себя есть, но еда застревала в горле, словно она глотала что-то вязкое. Даже второй бокал вина не помог протолкнуть этот ком. Она отложила вилку и уставилась на недоеденный ужин. Музыка накатывала на нее мощными волнами.

Кэтрин уронила лицо в ладони. Поначалу она не могла издать ни звука. Как будто ее горе так долго было закупорено в сосуде, что уже не могло прорваться наружу. Но вот пробился тоненький всхлип, и следом за ним в диком вопле выплеснулась боль, скопившаяся за два года. Кэтрин и сама испугалась такого накала эмоций, поскольку уже не могла обуздать их, как не могла и предсказать, когда же наступит конец. Она рыдала, пока не распухло горло, пока легкие не надорвались от спазмов.

Наконец, когда все слезы были выплаканы, Кэтрин легла на диван и тут же провалилась в глубокий сон.

Она резко проснулась, уже в полной темноте. Сердце колотилось, блузка намокла от пота. Послышался ли ей шум? Или на самом деле треснуло стекло и раздались шаги? Может, от этого она и проснулась? Кэтрин боялась шевельнуться, чтобы не пропустить ни единого звука.

В окне мелькали отсветы автомобильных фар. Гостиная на миг освещалась и вновь погружалась в темноту. Кэтрин прислушалась к свисту кондиционера, к урчанию холодильника в кухне. Никаких посторонних звуков. Ничего, что могло бы вызвать такой ужас.

Она села на диване и, набравшись храбрости, включила лампу. Воображаемые страхи тут же растворились в мягком свете. Кэтрин встала и начала обходить комнаты, включая всюду свет, заглядывая в шкафы. Умом она понимала, что никто не мог проникнуть в ее квартиру, оборудованную мудреной системой сигнализации, надежно запертую на засовы и замки. Но все равно не могла успокоиться, пока не завершила ритуал обхода и не исследовала каждый темный закуток. Лишь убедившись в том, что ее безопасности ничего не угрожает, она позволила себе расслабиться.

Была половина одиннадцатого вечера. Среда.

«Мне необходимо поговорить с кем-нибудь. Одна я не справлюсь с этим».

Кэтрин села к столу, включила компьютер и уставилась на вспыхнувший приветствием экран. Этот пластиковый ящик, напичканный электроникой, был ее терапевтом, единственной отдушиной, куда она могла без опаски излить свою боль.

Она набрала свое имя, CCORD, под которым была зарегистрирована в Интернете, и, несколько раз щелкнув мышкой, нажав две-три клавиши на клавиатуре, легко нашла дорогу в чат-рум с незатейливым названием «Женская помощь».

На экране появился десяток знакомых ников. Это были прозвища невидимых безымянных женщин, стремящихся в спасительную анонимную гавань киберпространства. Какое-то время Кэтрин просматривала сообщения, которыми обменивались собеседницы, и ей казалось, будто она слышит голоса таких же, как она, глубоко травмированных женщин.

LAURIE45: Ну, и что дальше?

VOTIVE: Я сказала ему, что не готова. Меня еще мучают воспоминания. Я сказала, что, если я ему небезразлична, он должен подождать.

HBREAKER: Молодец.

WINKY98: Не позволяй ему торопить тебя.

LAURIE45: Ну и как он отреагировал?

VOTIVE: Сказал, что я должна просто ПЕРЕШАГНУТЬ ЧЕРЕЗ ЭТО. Словно я кукла бездушная.

WINKY98: Мужиков тоже нужно изнасиловать!

HBREAKER: У меня ушло два года, прежде чем я смогла оправиться.

LAURIE45: А у меня больше года.

WINKY98: Мужики только и думают что о своих членах. Главное, чтобы эта ШТУКА получила удовлетворение.

LAURIE45: Уф. Ты сегодня в ударе, Винк.

WINKY98: Возможно. Иногда я думаю, что Лорена Бобитт1 была права.

HBREAKER: Винк пошла вразнос!

VOTIVE: Мне кажется, что он не хочет ждать. Думаю, он бросит меня.

WINKY98: Ты достойна того, чтобы тебя ждали. Ты ДОСТОЙНА!

На несколько секунд экран опустел. Потом появилась строчка:

LAURIE45: Привет, CCORD. Рада, что ты вернулась.

Кэтрин ответила:

CCORD: Я вижу, мы опять обсуждаем мужчин.

LAURIE45: Да. Почему мы никак не можем уйти от этой надоевшей темы?

VOTIVE: Потому что именно они обижают нас.

Последовала еще одна долгая пауза. Кэтрин глубоко вздохнула и напечатала:

CCORD: У меня был ужасный день.

LAURIE45: Расскажи нам, СС. Что случилось?

Кэтрин казалось, будто она слышит, как в эфире шелестят женские голоса, нежные и успокаивающие.

CCORD: Сегодня вечером у меня был приступ паники. Я дома, в безопасности, ко мне никто не может проникнуть, и все равно это не отпускает меня.

WINKY98: Не сдавайся. Не позволяй ему превращать тебя в пленницу.

CCORD: Уже поздно. Я в плену. Потому что сегодня вечером я поняла нечто ужасное.

WINKY98: Что такое?

CCORD: Зло не умирает. Никогда. Оно просто обретает новое лицо, новое имя. То, что однажды Зло коснулось нас, не означает, что теперь у нас к нему иммунитет. Молния может ударить и дважды.

Ей никто не ответил.

«Какими бы осторожными мы ни были, зло все равно знает, где мы живем, — подумала Кэтрин. — Оно знает, как найти жертву».

Струйка пота пробежала у нее по спине.

«И я чувствую его приближение. Оно совсем рядом».

Нина Пейтон никуда не ходит, ни с кем не встречается. Вот уже несколько недель она не появляется на работе. Сегодня я позвонил в ее офис в Бруклине, где она работает торговым представителем, и ее коллега сказал мне, что не знает, когда она вернется. Словно раненый зверь, таится она в своей пещере, опасаясь выползти из нее с наступлением сумерек. Она знает, какие опасности подстерегают ее в ночи, потому что однажды зло уже коснулось ее, и теперь ей кажется, будто оно просачивается даже сквозь стены ее дома. Шторы на ее окнах плотно задернуты, но ткань тонкая, и я вижу, как она ходит по квартире, взад-вперед, взад-вперед. Она ходит сгорбившись, прижав руки к груди. Ее силуэт словно собрался в шар. Движения порывистые, механические.

Она проверяет замки на дверях, шпингалеты на окнах. Пытается отгородиться от темноты, оставить ее за окном.

В ее маленьком доме, должно быть, совсем нечем дышать. Ночь душная, а в ее окнах не видно кондиционеров. Весь вечер она сидит дома, не открывая окон, несмотря на духоту. Я представляю, как она блестит от пота, изнывает от жары, мечтает впустить в окно свежий воздух, но боится, что вместе с воздухом ворвется и что-то другое.

Она опять проходит мимо окна. Останавливается. Медлит. Внезапно шторы распахиваются. Она тянется к шпингалету, отодвигает его и поднимает окно. Жадно глотает свежий воздух. Она наконец сдалась, уступив жаре.

Нет ничего более волнующего для охотника, чем запах раненого зверя. Я почти чувствую его, этот запах истекающей кровью жертвы, оскверненной плоти. Точно так же, как она вдыхает ночной воздух, я вдыхаю ее запах. Ее страх.

Мое сердце бьется чаще. Я лезу в сумку, чтобы прикоснуться к инструментам. Даже сталь кажется теплой на ощупь.

Она закрывает окно. Несколько глубоких глотков свежего воздуха — это все, что она может себе позволить, прежде чем вернется в свою убогую душную конуру.

Я мирюсь с разочарованием и ухожу, оставляя ее на всю ночь в этой душегубке.

Завтра, говорят, жара усилится.