Клиника доктора Бене Финкеля

Тесла Лейла Хугаева

Эта книга – попытка доказать справедливость движения антипсихиатрии, поставившей целью смену объекта исследования. Отличие нового подхода к антипсихиатрии состоит в отказе от субъективизма экзистенциальной феноменологии, который смешивал границы здоровья и патологии, теряя объективность научного метода. Новый фундамент философии рационализма позволяет четко отделить здоровье и патологию, соединив научный метод и новый объект исследования: психическую энергию сознания вместо физиологии мозга.

Глава 2. Профессор Белогородский

Леви-Финкелю было всего 17 лет, когда он познакомился с Петром Николаевичем Белогородским, профессором психиатрии и отцом его друга, — человеком, которому суждено было определить все последующее направление его жизни. Он тогда совсем не думал о карьере ученого, и тем более никогда не задумывался о психологии и психиатрии. С психиатрии у него были связаны самые отвратительные ассоциации с тех пор, как его отец, Яков Иосифович Леви-Финкель, стал жертвой репрессий советского периода, попав под принудительную госпитализацию. Его держали там несколько месяцев, он ушел здоровым человеком, а пришел разбитым стариком, который умер всего через год. Бене не было и десяти лет, когда не стало его отца. Он помнил его добрые глаза, его теплые колени, когда он вечерами сажал его к себе и рассказывал такие трогательные волшебные сказки. И все это украло у него страшное слово «психиатрия». Больше он ничего тогда не хотел об этом знать.

Бенедикт Яковлевич был очень способным мальчиком, настоящим вундеркиндом. Ему понадобилось только шесть лет, чтобы закончить школу, и еще четыре года, чтобы закончить Бауманский университет. В 17 лет, когда к власти пришел М. Горбачев, его пригласили в Высшую школу разведки. Бене восхищался Горбачевым именно за широту ума сердца, за то что сидя на вершине власти, построенной горой из человеческих костей, он отказался от власти, и указал людям дорогу к свободе и гуманизму. Его восхищение таким неординарным поступком, выдававшего титана ума и совести, на которых держится род человеческий, было так глубоко, что Бенедикт Яковлевич сразу согласился. Он мечтал работать в команде такого человека как Горбачев. И ему действительно повезло: его успехи были оценены, и его рекомендовали в личную охрану Горбачева. Работа с Горбачевым была лучшими годами в жизни Бене. Он был молод, полон надежд и энтузиазма, он верил людям и действительно видел вокруг себя великих людей. Ему казалось еще один шаг, и мир встанет с головы на ноги, хаос закончится, и везде в мире водворится гуманизм, свобода, знание.

В эти лучшие годы своей жизни он и встретил Петра Николаевича, который быстро указал ему на его юношеские заблуждения. Это был отец его друга по школе разведки, Гриши Белогородского. Однажды, когда Гриша пригласил Бене на день рождения отца, Петр Николаевич, хмуро молчавший вначале, вдруг обратился к Бенедикту Яковлевичу:

— А вы, молодой человек, зачем же согласились сломать себе жизнь службой в госбезопасности? Разве историю не читаете? Ладно, еще в прежние времена туда шли, чтобы обезопасить себя и родных, да и выгоды были материальные и другие. А теперь то, после Горбачева, зачем молодежь туда идет? По личной расположенности? Вот, мой шалопай, сколько я ему твердил, что худшего выбора он сделать не мог, он меня не послушал. Не авторитет я для него, мое мнение ничего не значит. И аргументы мои не подействовали. На зло все делает, умный больно. А вы тоже на зло своему отцу пошли?

— У меня отец умер, — поперхнулся Бенедикт Яковлевич, которому уже становилось неловко от молчания виновника торжества. — Умер после репрессий. Его принудительно поместили в психиатрическую лечебницу на восемь месяцев. Через год он умер.

— А! — торжествующе воскликнул профессор Белогородский. — Значит, вы не понаслышке знаете, что ваши чекисты вытворяли в те славные времена. — Зачем же вы туда пошли?

— Так ведь Горбачев, который отменил всю эту систему, тоже из коммунистов, Петр Николаевич. Значит, есть порядочные коммунисты и непорядочные коммунисты. Да вот возьмите хотя бы, Ландау! Это мой кумир еще со времен Бауманского университета, где я прочитал все его книги и мемуары его жены. Он ведь был убежденным коммунистом. Сколько раз ему Нильс Бор предлагал остаться в Европе, когда Ландау ездил туда для повышения квалификации. Возьмите Высоцкого, и тот и другой отказались от самых заманчивых предложений. И оба воевали с плохими коммунистами. Ландау распространял листовки против репрессий Сталина, писал, они предали дело революции, и за это год провел в тюрьме. Там бы и умер, если бы Капица его не вытащил: нет, говорит Сталину, у нас других гениев. Ну, а Высоцкий песнями над ними смеялся, возьмите хотя бы «Охоту на волков». Мне обидно, Петр Николаевич, что теперь социализм весь гребут под одну метелку, дескать, не эти конкретные люди и режимы были плохие, а именно социализм как система виноват. Это неправда. И да, может быть я из протеста и пошел в разведку. Но если бы к власти не пришел Горбачев, никогда бы не пошел. Горбачев для меня олицетворяет тот самый хороший социализм которому я предпочитаю все остальные социальные системы.

Петр Николаевич внимательно посмотрел на Леви-Финкеля.

— Хоть что-то умное сделал мой сын. — выдохнул он. — Наконец, у него хорошие друзья появились. Вы правильно рассуждаете, Бенедикт Яковлевич. Не социализм виноват в репрессиях советского режима, чтобы там не писал Ф. Хайек. С самых первых государств древнего востока деспотия правительств произвольно казнила тысячи людей, и советские репрессии только продолжение этого извечного механизма. Социализм был попыткой построить лучший, свободный мир. И если эта попытка обернулась в обыкновенную восточную деспотию, так виноват марксизм с его материализмом и диктатурой пролетариата, а не весь социализм. Почитайте «Жизнь Иисуса» Ренана, как красиво он там пишет о «социализме духа» еврейского народа. Вы ведь еврей? Вам надо почитать исследование христианства Ренана.

Тогда Бене впервые услышал это имя, и дал себе слово прочитать все книги Ренана, которые найдет. Как много они ему дали в понимание своего народа, и как сильно помогли со случаем Андрея Орлова. А слова Ренана, сказанные об истинному духе социализма, как о мире идей Платона, он запомнит навсегда. «Республика» Платона и станет его идеалом государства.

Э. Ренан «Жизни Иисуса»:

«Невзирая на феодальную церковь, секты, духовные ордена, святые люди продолжали восставать во имя Евангелия на неправду света. Даже в наши дни, дни смутные, когда у Иисуса нет более истинных последователей, кроме тех, которые, по-видимому, его отрицают, мечты об идеальном устройстве общества, представляющие столько сходства со стремлениями первых христианских сект, — эти мечты являются в известном смысле развитием той же идеи, одной из ветвей величайшего дерева, в котором таится в зародыше всякая мысль будущего, ствол и корень которого вечно будет Царствие Божие. Все общественные перевороты привьются к этому слову, а социалистические попытки нашего времени, запятнанные грубым материализмом, стремящиеся к невозможному, то есть к созданию общего благоденствия политическими и экономическими мерами, будут бесплодны, пока не примут в руководство истинный дух Иисуса, я хочу сказать: абсолютный идеализм не усвоит того начала, что, дабы обладать землею, надо от нее отречься».

В тот день Петр Николаевич горячо пожал ему руку, а напоследок даже обнял; и просил почаще навещать старика в его одиночестве.

— Григорий Петрович не снисходит до бесед с отцом, дорогой Бенедикт Яковлевич, считает меня выжившим из ума стариком. Всегда буду рад поболтать с вами о жизни, я чувствую в вас душу, которой суждено будет дать большие побеги. Как знать, может и мне удастся заронить семена в эту плодородную почву. Я был бы горд иметь такого сына.

Бене не заставил себя просить. Старик тоже пришелся ему по душе; настолько, что разбередил его болезненные воспоминания об отце, от которых Леви-Финкель защищал себя как мог. Теперь он мог думать, что снова нашел отца, мог почувствовать, какого это иметь отца, иметь моральную поддержку, сильного и умного человека, готового со всей искренностью близкого человека делиться своим жизненным опытом. К тому же в тот же вечер он познакомился с сестрой Гриши, Анной. Она произвела на него неизгладимое впечатление, так что Бене почувствовал, что им предстоит общаться дальше, несмотря на разницу в возрасте. Анна была старше на 12 лет, но это не помешало им пожениться через три года.

И Леви-Финкель не ошибся. Профессор Белогородский сориентировал его и в науке, и в политике, определив его мировоззрение на всю его дальнейшую жизнь. Сколько раз потом Бене в душе благословлял старика, когда очередной раз убеждался, как прав он был. «Что бы я делал без вас, Петр Николаевич, — думал он в такие минуты. — Что бы я делал без вашего мудрого руководства!». Профессор Белогородский сначала заинтересовал его психологией, а потом разъяснил ему положение дел в психологии. Прежде всего, он принципиально не разделял психологию и психиатрию, и смеялся над биопсихиатрией, которая считала такое разделение необходимым.

— Я помню те времена, сынок, — говорил Петр Николаевич Леви-Финкелю, — когда после указа Андропова психиатрические лечебницы превратили в подразделение МВД для массовых репрессий всех инакомыслящих. Я представляю, что ты пережил. Нам, врачам, у которых были ум и совесть, пришлось еще хуже. Порядочному человеку легче пасть жертвой, чем стать пособником палача.

«29 апреля 1969 года Андропов направил в ЦК проект „плана расширения сети психиатрических больниц и предложения по усовершенствованию использования психбольниц для защиты интересов советского государства и общественного строя“. В позднем Советском Союзе были помещены в психиатрические больницы около трети всех политических заключённых. Тысячи инакомыслящих были госпитализированы по политическим мотивам. Уже с начала 1960-х количество лечебниц стало расти как на дрожжах. В 1935 году на территории СССР 102 психиатрических больницы и 33 772 койкоместа; к 1955 — около 200 психиатрических больниц, 116 тысяч коек. С 1962 года по 1974 количество койкомест возросло с 222 600 до 390 тысяч. (ТЫСЯЧ!) Это „благополучный“ застой. Это были учреждения закрытого типа в ведении МВД СССР — юридически и фактически бесконтрольные со стороны врачебного сообщества в целом. Фактически же все спец. психбольницы были в подчинении 5-го управления Комитета госбезопасности, и поэтому все санкции по отношению к заключённым на „излечение“ диссидентам применялись с ведома комитетчиков. А. Д. Сахаров писал, что в некоторых центральных учреждениях, таких как приёмные Прокуратуры СССР и Верховного Совета, существовала система направлять особо настойчивых посетителей в психиатрические больницы. К числу этих посетителей относились люди, безуспешно добивавшиеся справедливости. Согласно данным, опубликованным Международным обществом прав человека, в целом по стране жертвами злоупотреблений психиатрией стали порядка 2 миллионов (2 000 000!) человек. В 1988—1989 году по требованию западных психиатров как одному из условий принятия советских психиатров во Всемирную психиатрическую ассоциацию около двух миллионов человек было снято c психиатрического учёта (за год!!!) Вот такова была „народная власть“ тех времен. В отличие от тюрьмы, заключение в психбольницу не имеет срока, не требует суда и доказательств. Все заявления состоящих на психиатрическом учете (о пытках, лишении свободы и т.п.) не рассматриваются официальными органами. Человек недееспособен (т.е. не распоряжается ни своим имуществом, детьми, даже своим телом). За две недели до больших советских праздников — 7 ноября и 1 мая — райкомы и горкомы КПСС секретно направляли главврачам психбольниц распоряжения на время госпитализировать в психиатрические больницы людей с „непредсказуемым поведением“ (инакомыслящих и верующих. Чтобы обеспечить общественный порядок во время праздников, и психиатрические больницы становились временными тюрьмами для „социально опасных“ людей. Сходная ситуация имела место во время партийных съездов, визитов зарубежных государственных деятелей. Обвиняемые не имели права на обжалование, не имели права привлечь других психиатров для участия в процессе, поскольку психиатры, привлекавшиеся для участия в процессе государством, считались в равной мере „независимыми“ и заслуживающими доверия перед законом. Михаил Шемякин, известный художник, друг Высоцкого, эмигрировавший во Францию, писал о своем опыте принудительной госпитализации, и сделал яркие иллюстрации к нему с „бор-машиной“ и врачами, пытающими ею пациента».

Увы, — заключил Петр Николаевич, — биопсихиатрия немногим лучше в других странах. Там, по крайней мере можно бороться за права. Там есть независимые СМИ и институт прав человека. Это немного облегчает ситуацию, но сама психиатрия в ее нынешнем варианте остается такой же безнадежной, и таким же потенциальным рычагом массовых репрессий везде в мире.

Именно с этим связано движение «Антипсихиатрии» получившее широкое признание во всем мире. Причем, и это критический момент, инициаторами движения были сами психиатры! Да, Бенедикт, сынок, такие же как я, честные люди, которым противна эта система мясничества современной биопсихиатрии. Рональд Лэйнг, Мишель Фуко, Давид Купер, Томас Шаш и Ирвинг Гофман, Франко Базальо, Давид Розенхан — все это психиатры, которые восстали против материализма биологической психиатрии и закричали всему миру правду! Правду, которая в том, что материализм потерял свой настоящий объект исследования: они потеряли душу, они ищут истину и законы природы в мясе, в мозге, в теле, а там их нет! Потому что у человека есть душа и исследовать надо душу! Вот в чем был их прорыв их крик мировому сообществу. И их услышали, их не могли не услышать, потому что это была правда. Гордон Олпорт писал что современная психология потеряла свой объект исследования из-за модной философии эмпириков, позитивистов, материалистов.

Гордон Олпорт «Становление личности»:

«Полный упадок понятия души и частичный упадок Я произошел, в частности, как я уже сказал, благодаря росту позитивизма в психологии. Позитивизм, как всем нам известно, является программой морального перевооружения, императивы которой включают абсолютный монизм, абсолютную объективность и абсолютный редукционизм, — короче говоря, абсолютную непорочность. С этой аскетической точки зрения субъективные убеждения подозрительны, Я выглядит несколько неприлично, а любой намек на метафизику (то есть непозитивистскую метафизику) отдает слабостью. Как пояснил Гарднер Мэрфи, из психологии Я престижа не извлечешь».

К сожалению, и этот протест «Антипсихиатрии» ничего не принес, Бенедикт. Разве что несколько облегчил положение пациентов на западе. У нас, надо прямо сказать, никаких изменений это протестное движение не повлекло. Потому что они ударились в другую ошибку. Если материалисты теряют душу как объект исследования, и дальше уже вся их психология и психиатрия не стоит выеденного яйца, то антипсихиатры теряют научный метод исследования в субъективизме своего неокантианства. Слышал о «науках о духе» В. Дильтея, большого поклонника философии Канта? Слышал критику Канта Шеллингом? Так вот, эти науки о духе Канта не ищут общих закономерностей человеческой природы, они утверждают, что каждая душа уникальна и индивидуальна! Какая же наука может родиться из такого субъективизма. Это абсолютный агностицизм и роспись в бессилии, которой они только подтвердили правоту биопсихиатрии!

— Но ведь вы сами говорите, что они изучают душу человека? Дух? Какие же общие закономерности могут быть у души человека, Петр Николаевич? — тогда Леви-Финкелю стало по настоящему интересно.

— Общие закономерности психической энергии! Здесь будущее науки! Эти сосунки антипсихиатры ссылаются на Фрейда когда воюют с биопсихиатрией, а сами не смогли толком сформулировать в чем разница между теми и Фрейдом. А разница в объекте исследования: те изучают мозг, а Фрейд — психическую энергию! Надо изучать не уникальную душу, эти глупости субъективизма сами себя высмеяли в работах Мишеля Фуко. Тот дошел до того, что хвалит маркиза Сада! Видишь ли, Бенедикт, если отказаться от объективности, от единой истины, если сказать, что у каждого своя истина и нет разницы между умным и глупым, между нормальным и сумасшедшим, то мы оказываемся в хаосе, мы теряем науку, мы теряем себя. А именно так противопоставили себя биопсихиатрии наши «Антипсихиатры»: нет никакой истины, поэтому каждый прав по своему, поэтому сумасшедших нет. Фуко восхищается каждым известным сумасшедшим которого может вспомнить в «Истории безумия», и это уже жалкий лепет вместо аргументированного протеста против биопсихиатрии.

Наша задача была другая. Не в том наша задача, чтобы отрицать проблему: отрицать проблему не значит решить проблему. Наша задача была решить проблему, показав как с новым объектом исследования, решаются старые задачи, которые поставили в тупик биопсихиатрию. Не отказываться от симптоматики шизофрении, а объяснить ее с точки зрения психической энергии! Понимаешь, Бенедикт? А для этого нужно было изменить объект исследования, но сохранить научный метод, а не впадать в детство сартровского субъективизма. Вот, где беда, и никто не видит этой беды. Старая парадигма материализма и дарвинизма — вот с чем надо бороться. А биопсихиатрия только одно из следствий. И на место метариализма придет не субъективизм немецкого идеализма, а единая истинная рационалистической философии Платона, Декарта, Спинозы, Шеллинга, Лейбница, Эйнштейна!

Сколько раз я говорил об этом в институтах и университетах. Меня никто не хотел слушать, а потом и вовсе уволили. Теперь я сижу дома, выживший из ума старый дурак, чья мудрость никому не нужна. Никому кроме моей красавицы дочери. Если бы не ты Бенедикт, она бы никогда не вышла замуж. Ничего и никто не были ей интересны, кроме науки. И она пошла по моим стопам. — гордо выпрямился старик. — Я знаю, как это опасно плыть против течения, — спохватился он минуту спустя, — но что нам остается кроме древней истины римлян: «Делай что должно, и будь что будет»?

— И все же, — говорил профессор в другой раз, — антипсихиатры кое-что сделали настоящего! Эксперименты Давида Розенхана! Они доказали, что диагностика биопсихиатров ничего не стоит, когда симулировали болезнь, а психиатры не смогли их отличить от настоящих психотиков!

О. Власова «Антипсихиатрия»:

«Д. Л. Розенхан пытается доказать факт, что постановка психиатрического диагноза не зависит от реального состояния „пациента“. В начале статьи, содержащей изложение хода и результатов проведенного им эксперимента, он пишет: „Вопрос о нормальности и ненормальности никоем образом не должен подвергать сомнению то, что некоторые действия являются ненормальными или странными. (…) Но нормальность и ненормальность, разумность и безумие, а также диагнозы, которые следуют за ними, могут быть совсем не привязаны к реальному состоянию“. Для доказательства этого утверждения в 1972 г. Розенхан и проводит несколько экспериментов. В первом эксперименте участвовали 8 добровольцев (3 женщины и 5 мужчин): три психолога, педиатр, психиатр, художник и домохозяйка, восьмым добровольцем был сам Розенхан. Эксперимент проводился в США, в двенадцати совершенно различных по оснащенности и профилю больницах, которые были расположены в пяти различных штатах на Восточном и Западном побережье. Персонал больниц ничего не знал об эксперименте. Перед добровольцами (Розенхан называет их псевдопациентами) стояла следующая задача: все они должны были симулировать слуховые галлюцинации, говорить, что слышали голос того же пола, что и они сами. Все остальные события жизни и личностные качества пациентов не фальсифицировались. Как только псевдопациенты попали в больницу, они прекратили симулировать галлюцинации, не предъявляли жалоб и вели себя как полностью здоровые люди. Четкого срока пребывания в психиатрической больнице заранее не оговаривали, это зависело от усилий самого псевдопациента, именно он должен быть убедить персонал в том, что здоров. В итоге все псевдопациенты пробыли в психиатрических больницах от 7 до 52 дней (в среднем 19 дней), их подвергали медикаментозному лечению и выписали с диагнозом „шизофрения в состоянии ремиссии“. Фактически в этой части эксперимента Розенхан исследует процесс стигматизации. В конце своего „отчета“ он пишет: „Как только человека называют ненормальным, все его действия и качества окрашиваются этим ярлыком. И действительно, этот ярлык настолько силен, что большинство нормальных поступков псевдопациентов не замечались или были истолкованы сквозь его призму“. Второй эксперимент был проведен на базе клинической больницы, сотрудники которой, услышав о результатах первого эксперимента, утверждали, что у них бы таких ошибок быть не могло. Персоналу сообщили, что в течение трех месяцев один или несколько псевдопациентов попытаются попасть в их больницу. На протяжении этого времени все сотрудники сдавали письменные отчеты о каждом новом больном. В итоге из 193 пациентов, которые за эти три месяца „прошли“ через больницу, 41 были признаны псевдопациентами хотя бы одним членом штата, 23 — хотя бы одним психиатром, 19 — одним психиатром и одним сотрудником. На самом же деле не одного псевдопациента за три месяца в эту больницу не попадало».

Тогда Бенедикт Яковлевич впервые услышал об экспериментах Розенхана, и уже всегда будет держать их в мозгу, как держал впоследствии весь важный экспериментальный материал, который указывал на крушение старой парадигмы, и на необходимость новой научной парадигмы: исследование самоактуалов Маслоу, эксперименты Милграма, исследование визинарных компаний Д. Коллинза и Д. Пораса, эксперименты Розенхана и др.

Профессор Белогородский, которого Бенедикт успел полюбить как родного отца, оказал также глубокое влияние и на его политические взгляды. Леви-Финкель смутно представлял себе все также, но он не сумел бы тогда так четко все сформулировать, как это сделал Петр Николаевич в их частых задушевных беседах.

— Холодная война периода двух сверхдержав никогда не была противостоянием двух противоположных систем, — любил говорить он. — Никогда не верь пропаганде ни одной из сторон, врут обе. Читай Бертрана Рассела: «Образование и здоровое общество», «Власти и личность», «Власть», «Воздействие науки на общество», «Борьба за счастье», «Дороги к свободе», «Практика и теория большевизма». Он, кстати, в книге «Воздействие науки на общество» предсказывает, что биопсихиатрия выродится в формы биологического контроля психики властями. Но не об этом речь. Артур Шлезингер пишет в «Циклах американской истории», что пропаганда обеих супердержав стала зеркальным отражением друг друга, когда демонизировали противоположную сторону и идеализировали свою собственную. Действительно: нам запад рисовали империей зла, а западу — безбожный большевизм виделся империей зла.

Но если посмотреть в суть идеологий, на которых держались обе системы, так ли уж они различны? Там Дарвин и Адам Смит, здесь — тоже Дарвин и Маркс. Обе системы самого вульгарного материализма и экономизма, а различие их только в том, что один материализм утверждает, что люди — индивидуальные животные и живут в конкуренции, а другой материализм утверждает, что люди социальные животные и живут… нет, дарвинизм не признает мира, в марксизме всеобщая борьба приобретает вид смертельной борьбы классов. Вот и все различие, которое мнимое, как ты можешь видеть, между этими двумя системами.

В этом беда обеих систем, которая стала причиной их ложного противостояния как якобы противоположных идеологических систем. На самом деле это было старое противостояние на почве национальных предрассудков, известное испокон веку, когда одно государство просто хочет поглотить другое, безо особых идеологических на то причин.

Но было и что-то новое и хорошее в обеих системах — ведь эти две супердержавы были первыми попытками построить научные государства! Грубыми попытками, и все таки попытками положить в основу государственного устройства не догмы мифологий и не поклонение жреческим кастам, а действительно научное обоснование мира и государства. Наука оказалась ложная, это правда. Но ложная она оказалась одинаково здесь и на западе. Марксизм — такой же дарвинизм и экономизм, как та теория, которая сегодня в основе современного капитализма. Частная и государственная собственность — это только частности системы, которые не затрагивают фундаментального базиса теории, одинакового у обеих стран. Вот возьми хотя бы «Открытое общество» Поппера и сразу убедишься. Он хвалит Маркса за Экономизм и ругает Милля за психологизм. В этом общее этих систем: они обе за материализм и экономизм, и обе против метафизики духа и психологизма!

К. Поппер «Открытое общество и его враги»:

«Милль считал, что изучение общества, в конечном счете, должно быть сводимо к психологии, а законы исторического развития должны быть объяснимы в терминах человеческой природы, «законов психики» и, в частности, законов ее прогрессивного развития. Милль, как мы установили, верил в психологизм. Маркс бросил ему решительный вызов. «Правовые отношения, — утверждал он, — так же точно как и формы государства, не могут быть поняты… из так называемого общего развития человеческого духа…». Глубокое сомнение в психологизме — это, пожалуй, величайшее достижение Маркса как социолога»

Борьба левых и правых высосана из пальца. Настоящая борьба идет между наукой и невежеством. А левые и правые примеряют разные научные теории: левые говорят, что человек может стать цельным индивидом только в цивилизованном сообществе, правые говорят, что индивид всегда противостоит другим индивидам, и цивилизация состоит в том, что единение людей отрицается. Это все теории грубого материализма, которые разработали смешной «научный эгоизм», оправдывая все невежество и низость человека «борьбой за выживание». Но ты только посмотри на людей и природу, и истина станет самоочевидна. Природа разве живет индивидами? Разве биологический мир не есть такой же мир силового поля, одного огромного силового поля, где все элементы системы взаимосвязаны и определяют друг друга? Дарвин говорит, что мир животных — это мир эволюции приспособления к среде в борьбе за выживание. Возможно, так и есть, возможно, меняются когти и пуховое оперенье, челюсти и зубы, но ведь силовое поле всегда одно и то же! Ты думал об этом, Леви-Фикнель, мой мальчик? В чем это силовое поле? Да, в том что животным миром правит голод и холод: половой голод, пищевой голод, тепловой голод. Голод, как основа цикличного неравновесия, запускающего энергию биологического поля. Как бы не шла эволюция животного мира, он всегда останется этим силовым полем голода. Разве также с человеком? Разве человек не способен научным мышлением решить проблему голода? Разве человек не открыл все энергии природы и не взял себе их силу? Разве человек не богач и миллиардер по сравнению с самым приспособленным животным миром? Как можно сравнивать несравнимое? Биологическую энергию и психическую энергию интеллекта человека?

— Но ведь и там и там голод, Петр Николаевич? — засмеялся тогда Бенедикт. — Здесь голод пищевой, а там голод — интеллектуальный! Разве страсть к познанию не есть голод?

— Совершенно верно, этот голод и лежит в основе психической энергии: голод познавать! Знание ради самого знания, а вовсе не ради биологического выживания. Если человеку надо выбирать между смертью за истину и жизнью во лжи, что во все времена делали порядочные люди? Это и есть силовое поле интеллекта: мышление о мышлении как говорил Аристотель, или «просто жажда знания», как говорил Бертран Рассел.

Но смотри, какая большая разница между интеллектуальным голодом и голодом биологическим! Интеллектуальный голод можно насытить, можно снять, а пищевой — нельзя! Голод материальный движется по кругу, потому что это силовое поле материальных энергий, которые способны двигаться только по кругу, потому он ненасыщаем: от равновесия к неравновесию. Голод интеллектуальный движется по прямой: он насыщаем, это силовое поле интеллекта, которое растет и набирает энергию в процессе познания, и меняет мотивацию голода на мотивацию удовольствия!

Как же можно сравнивать эти две энергии я тебя спрашиваю, Бенедикт, нищую биологическую энергию, которая всегда будет двигаться по кругу пищевого, полового и теплового голода, тогда как психическая энергия способна своим интеллектом взять себе силу всех прочих энергий космоса?

И зачем человеку подражать животным, которые вынуждены жить в боли и страхе, пожирая друг друга, когда человек может жить в любви и дружбе, работая сообща и справедливо распределяя заработанное? Единая истина науки и единое поле дружбы и искренности — вот основа левой теории. Что могут противопоставить этой красоте очевидной истины правые: свой дарвиновский мир крови и страха, оправдывающий «научным эгоизмом» патологию человеческой психики?

Почитай непременно «Циклы американской истории» А. Шлезингера. Это лучшая книга об американской истории, которую я читал. Шлезингер — профессор и друг Джона Кеннеди. Ты небось слышал о Кеннеди? И как Кеннеди и Франклин Рузвельт он был левым, он был демократом. В этой книжке и пишется, что вся история Америки — борьба левых и правых. Он называет эту борьбу циклами, потому что думает, что эта борьба — части единой системы равновесия, что левые и правые составляют одну систему, и движутся по типу цикличного дисбаланса, от неравновесия левых к равновесию правых и наоборот. Там же он цитирует других писателей, которые говорят, что исследования показывают, что те кто поддерживает демократию, не поддерживают капитализм и наоборот, так что навряд ли, делают они вывод, капитализм и демократия части одной системы. Я рекомендую тебе эту книгу, чтобы ты понимал всю широту понятия «левый», и не слушал вульгарную пропаганду, где левыми называют только марксистов.

Чтобы понять Маркса, хорошо бы тебе почитать «Открытое общество» К. Поппера. Поппер — самый большой враг социализма (недаром же он друг Ф. Хайека), у него легко понять, почему такая радикальная критика социализма несправедлива. При этом он хвалит Маркса, как философа свободы! Да-да, так и пишет что Маркс искал свободы. Он хвалит его за то, что Маркс отказался от психологизма, и утвердил историю на экономизме! Вот где вселенская глупость, потому что без законов психологии человек никогда не познает общества! Маркс пытался со своим психологизмом и провалился! Все видели живой эксперимент длинной в 70 лет и видели его результат! Таковы следствия экономизма, который хвалит Поппер. Он ненавидит психологизм, не может быть говорит законов психологии в основе общества. И когда Милль утверждает, что именно законы психологии в основе общества, он нападает и на Милля.

Да кто только не писал об этом отвращении Маркса к психологии! Бертран Рассел видел его главную ошибку именно в отказе от психологии! Поэтому когда Поппер хвалит его за это, сразу обнажается слабость критики социализма. Он не видит истинных прегрешений Маркса. Ошибка Маркса не в идее единства людей — это единство само собой разумеется. Его ошибка в философии материализма и в мистике гегельянства, а уже из этой лживой философии родился смешной мутант его диалектического материализма и его отвращение к настоящей науке — к психологии. Маркс считал, что он перевернул с головы на ноги идеализм Гегеля, и что он стал реалистом, когда идеальная диалектика Гегеля стала материальной диалектикой у него. На самом деле он перешел от одной смешной мистики к другой еще более смешной мистике, ведь у Гегеля хотя бы сохраняется понятие духа в философии. Маркс смеялся над Шеллингом, который якобы начал критиковать Гегеля, и остановился на полпути из трусости, и не стал материалистом, а завис в поисках жалкого компромисса между идеализмом и реализмом. А прав оказался Шеллинг: компромисс между идеализмом и реализмом и есть рационалистическая философия, которая сохраняет и метафизику и научный метод, и дух как энергию познания и общие законы природы как связь теории с практикой. Маркс ушел в мистику, Шеллинг остался на почве науки и рационализма.

Кьеркегор развивает идеи Шеллинга в «Болезни к смерти» и «Или-Или» — гениальных психологических и психиатрических трудах, на которых выросла вся современная гуманистическая психология. И это противоположный Марксу подход о психологической основе человека и общества и есть настоящая наука.

Общая природа человека — это законы природы его энергии. От этой общей природы никуда не уйдешь. Это и есть социализм, которым так пугают современные капиталисты. И напрасно пугают, левые ничего не проиграли кроме юродивой философии Маркса, их путь только начнется с настоящей наукой, которая вырастет на базе психологии. Сейчас ведь нет никакой науки, Маркс был еще большим мистиком, чем немецкие идеалисты, над которыми он смеялся, и у которых перенял все их фантастические глупости в виде диалектической логики (почитай об этом в «Бунтующем человеке» Камю и в «предательстве интеллектуалов» Ж. Бенда). Поппер говорит, что все социалисты противны «племенным духом» — так он называет «коллективные представления» первобытных людей. Он утверждает в «Открытом обществе», что сначала появились институты общества в виде этих коллективов дикарей, и только потом из этой неразличимой массой вместе с разумом отделился индивидуум. Из этого факта он делает вывод, что сначала были институты общества, а не законы психологии, потому что законы психологии начинаются с индивида. Вот какая глупость, Бенедикт, ты только послушай! Да ведь эти самые институты в виде «коллективных представлений» дикарей, о которых писали все уважающие себя антропологи, и Леви-Брюль и Дюркгейм, ведь это не более чем силовое поле психики! Что знает г-н Поппер о единице психологии? Сегодня никто не может сказать что есть единица психологии, уже точно не индивид ее единица! Один человек может быть меньше единицы, когда его психика включена в более широкое силовое поле, а может быть больше единицы, потому что в нем возможно два или больше силовых полей! Важно что единица — не индивид, а силовое поле!. И тогда вся аргументация Поппера рушится как снежный замок!

Да, сначала были этот «племенной дух» дикарей, да, тот же дух во всех «Левиафанах» деспотий, от древнего востока до советского коммунизма. Но ведь этот племенной дух ничего общего не имеет с единством разумных людей, ты понимаешь, Бенедикт? Это совершенно разные силовые поля, и потому качество их единения будет совершенно разным! Когда их изучат, они подтвердят правоту моих слов! Это качественно совершенно разные силовые поля: первым не нужен разум, у дикарей и всех примитивных обществ его нет, они держатся на насилии; вторых держит разум и совесть. Поэтому первые будут трухлявыми и будут легко разваливаться — что может продержаться на страхе и боли? А вторые будут крепкими как цемент, и не будут поддаваться коррозии. Почитай, Бенедикт, исследование самоактуалов Маслоу, он подтверждает мою правоту: он говорит, что самые здоровые люди, с умом и совестью, лучше других умеют дружить, и в то же время больше других любят одиночество. То есть смотри какой казус: чем лучше ты индивид, тем лучше ты социален! А они, эти бездари, противопоставляют социальное и индивидуальное, понимаешь? Никогда так не делай. В настоящем социализме индивид будет самым свободным, потому что дружба увеличивает энергию индивида. Деспотия убивает энергию индивида — но это совершенно другое соединение силового поля, и они врут, когда каждое соединение людей называют деспотией! И вот тебе доказательство. Совсем свежие эксперименты ученых Стендфордского университета о визинарных компаниях, Джерри Пораса и Джима Коллинза. Они так назвали компании с мировым именем, которые многие годы оставались лидерами рынка, и оказали необратимое воздействие на мировую культуру. Оказалось, что все эти компании левые-левые в смысле отказа от иерархии и и поддержания самой широкой социальной политики. Почитай, тебе будет интересно.

— Тогда что же такое индивидуализм капитализма? — спросил заинтригованный Бенедикт. — Понятно, что и экономическая и правовая система современного капитализма в самом деле много лучше того, что мы имели в советской республике. По крайней мере, там есть средства защищаться от государства и постараться выжить на рынке, даже если конкуренция и коррупция будут мешать. Какая-то свобода индивида.

— Ты все правильно сказал, Бенедикт. Современный индивидуализм капитализма — это промежуточная стадия между двумя этими крайностями, между «плохо и хорошо», так сказать. Это лучше, чем «племенной дух» деспотий, где все держится на страхе, на насилии и на конформизме; и в то же время это много хуже, чем взаимопомощь и единство истинной дружбы развитой цивилизации, где править будет совесть и единая истина зрелой науки. Ты только представь себе общество, где все люди дорастут до интеллекта Пифагора и Сократа, Перикла и Анаксагора, Платона и Цицерона, Декарта, Спинозы и Лейбница, Бертрана Рассела и Эйнштейна, Ренана и Швейцера, Толстого и Герцена, Кропоткина и Чехова, Уеллса и Шоу, Марк Твена и Селинджера, Ремарка и Кафки, Шеллинга и Ясперса, Лессинга и Чернышевского, Белинского и Милля, Свифта и Карлейля, Гоголя и Булгакова, Теккерея и Мильтона, Руссо и Ромена Ролана, Газданова и Тургенева, Вольтера и Дидро, Флобера и Золя, Достоевского и Ганди, Спенсера и Камю, Жорж Санд и Байрона, Гете и Шиллера, Вильгельма и Александра Гумбольт и тд!

Социализм духа — это единство дружбы, единство совести и разума, которое Маслоу заметил у людей самого высокого интеллекта, а Порас и Коллинз у руководителей самых успешных компаний. Именно о таком социализме писали русские духоборцы, которые с самого начала не хотели иметь ничего общего с диктатурой пролетариата марксизма: Кропоткин и Герцен, Чернышевский и Толстой, Белинский и Огарев, Чехов и Некрасов. Марксизм объединяет людей палкой, диктатурой, государственной собственностью, угрожая войной буржуев и пролетариев. Это и не есть единение в истинном смысле. Поэтому несмотря может быть на искренние поиски науки и справедливости, получилось как всегда в таких случаях все наоборот: классическая деспотия с насилием и подчинением, бесправием народа и произволом власти, с господами, которые беззастенчиво грабят рабов, и наконец, с мистикой в виде марксистско-ленинского катехизиса, и инквизицией, которая боролась с еретиками. Еще Рассел сравнивал коммунистическую партию с католической церковью.

Духоборцы ищут совсем другого единения, настоящего, которое возможно только при свободном научном мышлении, когда едины совесть, сочувствие и разум. Они могут быть сколько угодно различны во вкусах и количественных уровнях способностей; но в этом главном, в совести и постижении истины законов природы они едины как близнецы братья. О таком социализме говорили все великие мыслители, потому что лучше других понимали природу человека, и чувствовали какова эта природа на высших стадиях эволюции духа, сознания. Ведь взять скандинавский социализм: разве государственная собственность сделала его социализмом или диктатура пролетариата? Нет! Забота друг о друге, протестантская этика, христианская культура. Социальная поддержка неимущих — это всего лишь реализация древнего принципа самых первых левых общин пифагорейцев, «а у друзей все общее» — они дают столько, сколько считают нужным, и только если считают нужным. Коммунизма из под палки не получается.

— А С. Хантингтон? Который пишет, идеологии вообще все искусственные и только религиозное сознание — настоящее? Он ведь посмеялся над идеологическим противостоянием времен холодной войны, как над недоразумением, и заявил, что только теперь, когда все идеологии доказали свою несостоятельность мир обретает свое истинное лицо в религиозных культурах планеты.

— Хантингтон «Столкновение цивилизаций»? Это смешная книга, которая доказывает факт «самоубийства разума» в философии субъективистов. Разум, который отрицает сам себя, обосновывая «истинность» магического сознания, и отрицающий научный прогресс — это разум-самоубийца. Невежды хотя бы ничего не знают о разуме и просто ненавидят цивилизации, которых они не понимают. А современная философия субъективизма логическими доводами, своими софизмами и спекулятивной мистикой схоластов отрицает рационализм: получается, что доводами разума отрицают сам разум.

Конечно, ничего кроме глупости он не мог сформулировать на такой философской платформе. Что мир делится на различные культуры религиозного сознания, которые все стремятся уничтожить друг друга чтобы доминировать, и что только западная цивилизация имеет универсальные ценности. Как можно утверждать какие-то универсальные ценности, если отрицать науку и общую природу человека? Только наука может сформулировать универсальные ценности как открытые законы природы человека.

— Значит, религиозное сознание — это сознание невежд? — Бенедикт вспомнил, как много значили для его отца его священные книги, и каким умные и глубоким человеком он был.

— Вовсе нет. Посмотри у Ясперса его теорию осевого времени: разум начался с началом этических религий. Само слово «религия» очень многозначно, оно приобрело множество смыслов за тысячелетия полемики, в центре которых была религия разных времен и народов.

Религия как первая рефлексия об этике, как первая метафизика законов природы человека — это разум и предтеча науки. Религия — как магическое мышление, как догмы мифологии — да, это сознание невежд, первобытное сознание, и именно в этом смысле говорит о религиях как самоидентификации народов Хантингтон. К каким выводам может прийти человек, который начал свой анализ с таких ложных посылок? Нет, магическое сознание — это просто победа невежества, которая говорит о грандиозном кризисе науки, а вовсе не доказательство незначительности любой идеологии и возврат к истинности сакрального сознания. Прямо, Мирча Элиаде какой-то.

Вот тогда Леви-Финкель стал всерьез думать о том, чтобы заняться наукой, так заинтересовали его эти беседы с профессором Белогородским, а позже и с Анной, которая пошла по стопам отца. Но пока продолжалась его служба у Горбачева, до самого 1995 года, он мог посвящать книгам только небольшую часть своего времени. После ухода Горбачева, Леви-Финкель оставил службу, решительно порвав со своим военным прошлым. Он направил все силу души и тела на одну цель, на науку, где он уже ясно видел свою задачу: отказ от старой парадигмы материалистов и субъективистов, и утверждение новой парадигмы рационалистов. Но тема была так огромна, что он не видел ни начала, ни конца этого океана, и не верил в возможность выплыть из него невредимым. Тогда они оправились в путешествие вместе с Анной, доцентом кафедры психологии к тому времени. Петр Николаевич умер за год до автокатастрофы, отнявшей у Бенедикта Яковлевича любимую жену. Бене едва исполнилось тридцать, когда он остался совсем один. Ведь все эти годы Петр Николаевич был рядом, был его учителем, был его отцом, был опорой и научным руководителем. И когда его не стало Бене почувствовал себя осиротевшим во второй раз. Только теперь утрата не была такой горькой, потому что, уходя Петр Николаевич оставил ему главное: направление в жизни, смысл жизни, любимую работу, которой Леви-Финкель посвятил жизнь. И любимую дочь, которая помогала ему и поддерживала его во всем. С Гришей Белогородским Бенедикт рассорился после ухода со службы, а после смерти Анны разошелся с ним окончательно. Он не мог понять, чему служил Гриша после ухода Горбачева. Гриша, сын профессора Белогородского, диссидента и борца с режимом не понял, что страна взяла курс назад сразу после ухода ее великого реформатора! Бене расценивал эту намеренную слепоту как предательство, особенно после смерти Анны. Его мучила мысль о возможном нападении. Причины их устранить могли найти легко, если бы захотели: его как ренегата, который слишком много знал, ее, как активного лидера движения антипсихиатрии в стране. Но как у несчастной принцессы Дианы, у Леви-Финкеля не было никаких доказательств, и он просто замкнулся в себе, отдавшись работе.