Игра в кроликов

Терри Майлз, 2021

С раннего детства К. искал во всем скрытые связи и закономерности, разгадывал головоломки. И вот, после психотравмы, ОКР и трагической гибели родителей, он увлекается опасной игрой «Кролики», окруженной противоречивыми слухами. Говорят, что игре тысячи лет, а может, это и не игра вовсе. Главное, что ее победитель становится легендой и баснословно обогащается. Однажды К. посещает один из победителей «Кроликов» и просит о помощи. Распутывая клубок околоигровых тайн, К. вплотную подбирается к секретам собственной семьи, не зная, что по пятам за ним идет Тьма.

2. И что, мы будем слушать про тупых дятлов?

Если кому интересно, зовут меня К. Точка. Просто К. Одной буквой.

Скажу сразу: да, К — это сокращение. И нет, уточнять я не собираюсь. Разочарованы? Ничего страшного, уж как-нибудь переживете.

Все мое детство прошло на северо-западе Америки, у тихоокеанского побережья. Тогда мне казалось, что нет на свете более скучного и мрачного региона; уже позже, много лет спустя, в темной зелени древних улиц и потаенных жизней мне начала видеться романтика, а сейчас я понимаю, что зловещая правда скрывается где-то посередине.

Я не ребенок — мы с друзьями успели застать залы игровых автоматов; но и доступ в интернет появился у нас с ранних лет.

С самого детства у меня развита эйдетическая память: способность в мельчайших подробностях запоминать изображения, слова и схемы. По крайней мере, так говорили родители; они называли мою память «фотографической», хотя это неверно. Фотографической памяти не существует — а если бы и существовала, у меня ее нет. Я просто неплохо запоминаю образы, а потом могу их четко представить. Но для этого нужно увидеть в них какую-нибудь закономерность, которая сможет меня заинтересовать. Так что в учебе это не помогало. Я могу бросить на пол коробок спичек и на память сказать, сколько их было, но извлекать квадратные корни? Увольте.

Зато благодаря куче херни, вертящейся в голове, можно было забалтывать злобных задир, рвущихся почесать об меня кулаки. Получалось, правда, раз через раз, а к старшей школе и вовсе перестало, потому что способность сосредотачиваться на деталях и выискивать скрытые взаимосвязи перестала быть средством самосохранения и стала настоящей страстью.

Именно эта страсть к поиску закономерностей и разгадыванию шифров (часть из которых и шифрами не были) поспособствовала моему диагнозу: у меня нашли легкие признаки аутизма, начали выписывать лекарства и таскать по врачам. Но та же самая страсть привела меня к «Кроликам».

Обычно люди не помнят, откуда узнали о существовании игры. Может, заметили что-нибудь странное в глубинах интернета, прочитали обсуждение «экранов смерти», спрятанных в игровых автоматах восьмидесятых. Услышали от дальних знакомых о мальчишке, который погиб за игрой на «Атари 2600», о существовании которой никто и не помнил.

Но я точно знаю, где и когда началось мое увлечение «Кроликами».

В гостях у друзей семьи в Лейквуде, штат Вашингтон.

Детство мое прошло в том же штате, только в Олимпии, где-то в часе езды от Сиэтла; любой, кто здесь вырос, слышал про «Полибиус» — игровой автомат, из-за которого в Орегоне якобы погибли люди. Но эта таинственная игра показалась мне куда более притягательной — и куда более зловещей. Как и «Полибиус», ее окружало множество слухов: и о неизвестных людях в серых костюмах, и о психотропных эффектах, пагубно влияющих на участников. Вот только «Полибиус» был на слуху, а игру при мне ни разу не обсуждали — по крайней мере, до того дня.

Каждый год Билл и Мадлен Коннорс, друзья семьи, устраивали посиделки в честь Дня независимости. У них было двое дочерей — Энни и Эмили, старше меня на год и на три соответственно.

Сестры Коннорс слушали лучшую музыку, носили лучшую одежду — обязательно с ремнями и шляпками. В тот день они надели высоченные полосатые котелки, словно из сказки доктора Сьюза; сказали, что купили их в самом модном магазине Лос-Анджелеса, на Мелроуз-авеню. Не знаю, врали они или нет. На тот момент юг страны ограничивался для меня Оклендом, где находился мой парусный лагерь.

Подвыпившие родители играли в дартс во дворе, а мне понадобилось вернуться в дом, где ждала кола (пить ее можно было только по праздникам). Но по пути на кухню до меня донеслись голоса: Энни и Эмили что-то обсуждали.

Они сидели перед компьютером, глядя в экран.

— Ну что, ты «ЭверКвест» включать собираешься? — спросила Энни.

— Я нашла кое-что поинтереснее, — ответила Эмили, открывая знакомый сайт. Они меня не замечали, но из-за дверей кухни мне открывался прекрасный вид на экран — и на юзнетовскую новостную группу.

Энни наклонилась поближе.

— А что такое «альт точка байнарис точка геймс»?

— Сообщество игроков, — ответила Эмили, с видом знатока стуча по клавишам.

— А что значит «байнарис»?

— Тише.

— У вас есть картинки с Зельдой?

— Нет.

— С танцующим младенцем?

— Просто смотри. — Эмили прикрыла рот сестры ладонью и нажала пробел.

На экране появилось видео — отрывок из документального фильма о диких животных. Диктор зачитывал текст: что-то об императорских дятлах.

— И что, мы будем слушать про тупых дятлов? Пойдем лучше на улицу. Люк Миллиган пришел, — сказала Энни, дергая сестру за рукав.

— Люк Миллиган — полный придурок. Пытался облапать Нину на химии.

— Серьезно? — Энни явно расстроилась.

— Да. И вообще, это не просто дятлы, — сказала Эмили.

— В смысле?

— Посмотри, сколько их. Штук пятьдесят, не меньше.

— Ага, и что? Они большие, в этом дело?

— Большие, да, но не суть. Фильм сняли в 1989 году, а императорских дятлов никто не видел с 1956-го.

— Ого. — Энни придвинулась поближе к экрану. — Но тогда почему…

— «Кролики», — сказала Эмили и выключила компьютер.

— Кролики? — Энни завороженно уставилась на нее.

И я тоже.

В том, как она произнесла это слово — «Кролики», — было что-то секретное, тайное; так взрослые говорят о том, что не способны понять дети.

Эмили огляделась, проверяя, не подслушивают ли их, но меня закрывала дверь кухни. Она перешла на шепот:

— Это такая игра.

Энни посмотрела на тень дятла, замершую на экране.

— Какая?

— В которую я буду играть, — спокойно ответила Энни.

— А как?

— Сложно объяснить.

— Почему?

— В ней постоянно нужно что-то искать.

— Что, например?

— Закономерности и противоречия. Все, что выходит за рамки логики.

— Закономерности? — переспросила Энни. Она явно пыталась понять, о чем говорит сестра, но получалось плохо.

Эмили, глубоко вздохнув, собралась с мыслями и продолжила:

— Так, смотри: эту документалку сняла студия, которой больше не существует, и не факт, что она вообще когда-то была…

И тогда она пустилась в безумные теории, а мне оставалось лишь стоять на кухне и завороженно слушать.

Суть сводилась к тому, что в титрах было указано имя без подписанной должности: никаких визажистов, операторов, бригадиров и прочих помощников.

Просто одно-единственное имя посреди черного экрана, ничего больше. «Висячее имя» — так, кажется, назвала его Эмили. Она сказала Энни, что случайно наткнулась на его обсуждение и рассказала об этом друзьям в сообществе. Они разобрали имя с помощью нумерологии и математических формул и в итоге узнали про существование некой «Ночной радиостанции».

— «Ночная радиостанция»? Что это? — спросила Энни.

— Это мы и хотим выяснить. Пойдем.

Мне удалось выбежать во двор до того, как они заметили меня в дверях кухни.

Эмили сказала родителям, что хочет свозить Энни в магазин, а потом неохотно спросила:

— Купить вам что-нибудь?

Ее забросали запросами: сигареты, имбирный эль, чипсы. Пока Энни записывала, Эмили взяла у матери ключи от пикапа.

— К с собой захватите, — послышался громкий голос миссис Коннорс.

— Мы все не поместимся, мам, — возразила Эмили.

— У нас большой пикап. Не вредничай, Эм.

Та выдохнула и прошла мимо меня, даже не повернув головы.

— Ну, пойдем.

— А если я не хочу?

Энни схватила меня за руку и потащила за собой.

На самом деле мне очень хотелось поехать с ними; отчасти потому, что Энни украла мой первый поцелуй, но больше из-за рассказа Эмили. Из-за загадочной игры — «Кроликов».

Она притягивала меня. Казалась такой таинственной, только для взрослых.

Энни настойчиво вела меня к старому бело-голубому пикапу с огромными узловатыми шинами, и в голове вдруг мелькнуло воспоминание: день, когда она поцеловала меня.

Энни Коннорс была красивой, но не по общепринятым меркам. У нее были широко расставленные глаза — чуть шире, чем нужно, — и густая копна диких, непослушных кудрей. Но она нравилась мне: резкая, уверенная в себе, она одновременно восхищала и безумно пугала.

Вскоре после моего тринадцатилетия наши родители совместно праздновали День благодарения. Нас с Энни отправили искать какую-то викторину. Мы спустились в полупустой подвал, к кладовке, где лежали старые игры, и она вдруг толкнула меня к газовой печи, рядом с которой стояла моя кровать, деловито прижалась ко мне, обхватила лицо ладонями и поцеловала.

На вкус ее губы были как виноградные мармеладные червячки. Такие же потрясающие.

— Ну как тебе? — спросила она после поцелуя.

В тот момент слов у меня не нашлось, но, думаю, ответ отчетливо читался в глазах: «Ну ничего себе, охренеть».

— Залезай. — Эмили уже сидела в машине и выбирала музыку.

Возразить было нечего, но и садиться рядом с ней не хотелось. Уж насколько красивой и загадочной была Энни Коннорс, Эмили превосходила ее во всем.

— Давайте быстрее, а то опоздаем. — Она тронулась с места, стоило нам только забраться, — Энни даже не успела захлопнуть дверь.

Меня никогда не интересовали машины, но даже неопытным глазом было заметно, что пикапу лет десять, не меньше. В пепельнице под радиоприемником теснились белые и оранжевые окурки. На полу рядом с пустой бутылкой «Спрайта» валялась старая пачка чипсов, от которых остались одни лишь зеленовато-белые крошки.

— Магазин круглосуточный. — Вместе с вырвавшимися словами пришло запоздалое осознание: Эмили и так знала, как работает магазин.

Все это знали.

Она не ответила. Просто вставила кассету в стереосистему, и та, механически щелкнув и зажужжав, осветила кабину сине-розовыми огоньками. А потом заиграла песня Тори Эймос, и Эмили по извилистой длинной дорожке выехала на главную улицу.

Магазин мы проехали — Эмили даже не сбросила скорость.

Все молчали. Мне было страшно открывать рот — страшно сказать что-то и все испортить. Ведь впереди явно ждало что-то интересное, и то самое шило в заднице приказывало молчать и не рисковать, чтобы меня не прогнали.

Достав из-под козырька сигареты, Эмили убрала руки с руля, чтобы прикурить. Она ничего не сказала, но Энни перегнулась через меня и придержала руль.

Они понимали друг друга без слов.

Энни вела машину, глядя на дорогу. Она удерживала пикап ровно между полос разметки, следя за ними так пристально, словно проводила операцию на мозге или помогала разлететься встречным самолетам — как будто мир бы остановился, заедь она на соседнюю полосу хоть одним колесом.

Минут через семь Эмили перехватила руль и свернула на старую грунтовую дорогу, а еще через минуту остановилась на обочине.

— Кроме дома Питерманов, тут ничего нет. — Мне непонятно, зачем мы приехали. — Но народ иногда тусуется в карьере.

Если бы меня заметили в карьере с Энни и Эмили Коннорс, то уже на следующий день вся школа знала бы мое имя.

Но Эмили, шикнув, погасила свет в салоне и вытащила из сумочки записную книжку.

— Мы точно на месте? — спросила Энни. — Тут же действительно никто не живет, кроме Питерманов.

Эмили смотрела в блокнот.

Все страницы были мелко исписаны словами и цифрами, перемежающимися с зарисовками. Их содержимое было мне незнакомо, а вот манера организации — очень даже. Примерно такие же пометки мы с друзьями делали на миллиметровке, когда играли в Dungeons & Dragons.

Эмили обвела несколько цифр, написанных над списком имен и каких-то символов. Потом, подумав, записала их сумму, откинулась на сиденье и выдохнула.

— Сто семь и три, — произнесла она. У меня не нашлось слов: ничто на свете не могло сравниться с красотой Эмили Коннорс, подсчитывающей что-то в уме.

Она отложила записную книжку и обернулась ко мне, пронзая тяжелым взглядом.

— Никому не рассказывай, что ты сегодня увидишь.

— Хорошо. Не буду.

— Я серьезно. — Она с силой схватила меня за запястье. — Поклянись.

— Я никому ничего не скажу. — По взгляду Эмили было видно: ее это не устроило. — Правда. Клянусь. — Она не обратила внимания на мой поднятый мизинец; просто продолжила смотреть прямо в глаза. Видимо, она увидела там то, что хотела, потому что снова сверилась с записной книжкой и убрала ее в сумочку.

Энни вытащила кассету с Тори Эймос.

— Напомни, что ты там насчитала?

— Сто семь целых три десятых, — ответила Эмили.

— Ага, хорошо. — Энни медленно повернула ручку радиоприемника. Звука не было — только шипение. — Ты точно не ошиблась?

— Будем надеяться. — Она подкрутила звук повыше, а потом повернулась к нам и улыбнулась.

Прекрасно и пугающе одновременно.

Потому что Эмили Коннорс не улыбалась. Никогда.

— Который час? — неожиданно деловито поинтересовалась она.

— Десять ноль шесть, — ответила Энни.

Эмили коснулась моей руки.

— Только не истери, хорошо? — попросила она, завела пикап и вновь выехала на грунтовку.

Мне оставалось лишь принять крутой вид.

Где-то минуту мы ехали под шум помех, а потом Эмили кивнула сестре и нажатием на рычажок выключила фары.

Пикап окружила чернота.

Мы не сбавили скорость, вот только теперь впереди ничего не было видно.

Мы ехали в абсолютной темноте.

Радио продолжало шипеть.

— Эмили, может…

— Тш-ш-ш. — Она схватила меня за руку с такой силой, что потом остались синяки: четыре, от каждого пальца. — Слушай.

Пришлось замолчать и прислушаться.

— Слышите голос? — спросила Эмили.

Энни пожала плечами. Она явно ничего не услышала. Эмили повернулась ко мне, но и тут ее ждало разочарование.

Несмотря на все старания, сосредоточиться не получалось: мешали и помехи, и ситуация, в которой мы оказались. Не каждый день мне доводилось вслепую нестись по старой грунтовке в компании Энни и Эмили Коннорс.

— Что это было? — Эмили еще сильнее увеличила громкость. — Вы же слышали? Пожалуйста, скажите, что слышали.

— Вроде да, — пришлось солгать мне.

На самом деле мне так и не удалось услышать ничего, кроме помех. Голова разболелась. Шипение щекотало в ушах, а где-то в глубине груди завибрировало что-то плотное и расплывчатое, постепенно двигаясь вверх. Во рту пересохло.

Раньше мне казалось, что причиной моего плохого самочувствия послужила скорость, на которой мы мчались по грунтовке в абсолютной темноте, но сейчас я уже сомневаюсь. Не знаю, что это было. Просто что-то… странное. Неестественное.

— Может, включим фары? — испуганно спросила Энни.

— И так нормально, — ответила Эмили.

Когда она выключила фары, дорога тянулась вперед по прямой, но мы проехали немалый ее участок. Оставалось только надеяться, скрестив пальцы, что мы не вылетим с поворота в кювет.

— Эм, слушай… — начала Энни.

— Тш-ш-ш! — шикнула Эмили на сестру. — Там же сказано: ехать нужно в темноте.

Изредка практически неразличимый свет луны выхватывал то деревья, то участок дороги; видимо, Эмили ориентировалась с его помощью.

— Вот сейчас. — Она склонилась поближе. — Слышали?

В этот раз у меня действительно получилось расслышать звук, доносящийся из приемника, поначалу едва различимо.

Это был женский голос.

Но стоило мне обернуться к Эмили, чтобы расспросить об услышанном, как в салоне что-то оглушительно загудело. Эмили дернула за рычаг; фары осветили дорогу, и под визг Энни мир взорвался ослепительной вспышкой стекла и света.

Когда Эмили вновь включила фары, они прорезали тьму двумя крохотными ядерными взрывами, осветив громадного лося, лежащего на дороге.

Мы даже не успели ничего понять, а все уже кончилось.

Нас с Эмили выбросило на дорогу через лобовое стекло, но Энни так и осталась в салоне.

Уже потом мы узнали, что из-за угла, под которым была повернута ее шея, она ушла из жизни мгновенно, без всяких страданий.

Мне повезло заработать лишь вывих плеча, сильное сотрясение, россыпь синяков и порезов — ничего больше. Эмили серьезно повредила правую ногу. Почти год она провела в больнице, а восстанавливалась значительно дольше.

В последний раз наши пути пересеклись спустя несколько лет после аварии.

Мы с родителями поехали в Сан-Франциско к друзьям и остановились на заправке неподалеку от Вашингтона, потому что мне захотелось в туалет. Тогда, на обратном пути из уборной, Эмили Коннорс и попалась мне на глаза.

Она сидела на заднем сиденье стоящей рядом с нами машины, но никак не отреагировала ни на улыбку, ни на приветственный взмах руки. Так и продолжила сидеть и смотреть прямо перед собой, будто меня не существовало. Можно было, конечно, постучать в стекло, чтобы привлечь ее внимание, но меня смутил ее взгляд. Пустой, будто она не рядом, а где-то далеко-далеко, и никакой стук не сможет вернуть ее обратно. Но проверить это мне не удалось, потому что машина, в которой она сидела, тронулась с места и выехала на шоссе.

В ту же ночь мне приснились Энни и Эмили Коннорс.

Мы ехали по дороге, ведущей к дому Питерманов, но в этот раз навстречу нам вышел не лось, а что-то высокое, серое и кривое.

Когда мы приблизились, стало понятно, что силуэт этот принадлежит не человеку; он не был цельным — всю массу его составляла искаженная смесь мелких теней, извивающихся, дергающихся и сливающихся воедино.

Крик застрял у меня в горле, и тело застыло, отказываясь шевелиться.

Как и в ту ночь, радиопомехи зазвенели в ушах, голова заболела, во рту пересохло. А серый силуэт на дороге начал медленно оборачиваться.

Мне хотелось закрыть глаза, но все попытки оказались напрасны.

Эмили не останавливалась, словно ничего не замечала, а Энни склоняла голову к радио, пытаясь расслышать сообщение, которое якобы скрывал за собой белый шум.

Время замедлилось.

Шум и помехи оглушили меня, и непонятный гул вдруг замкнул что-то ужасное в глубинах моего сознания и тела.

Пикап несся вперед, и прямо перед тем, как мы врезались в серую фигуру, она повернулась к нам лицом — точнее, тем, что было на его месте.

А была там лишь непроглядная тьма.

И тогда до меня донесся голос — тот самый голос, что в ту ночь пробился сквозь шум помех; сухой, резкий, потрескивающий, словно огонь.

Говорила женщина, та же, что и в 1999 году.

— Дверь открыта, — сказала она.

ИГРОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ: ОФИЦИАЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ ХЕЙЗЕЛ

(Аутентифицировано через блокчейн)

Всемирная организация здравоохранения описывает игровое расстройство как «модель игрового поведения, отличающуюся нарушением контроля за игрой… до такой степени, что ей отдается предпочтение перед другими интересами и повседневными занятиями, а также продолжением или интенсификацией игровой деятельности, несмотря на появление отрицательных последствий».

Отрицательные последствия — не шутка.

Не забывайте пить воду и предупреждайте кого-нибудь, когда планируете отправиться проверять неизвестную зацепку, про которую никто больше не знает.

Берегите себя.

Хейзел 8.. — — …. — ….–..–..–….–…–……–…..²