Сталин. Мой товарищ и наставник

Симон Тер-Петросян, 1922

Незадолго до своей трагической гибели в июле 1922 года Симон Аршакович Тер-Петросян, известный под партийной кличкой «Камо», закончил книгу воспоминаний об Иосифе Виссарионовиче Сталине, земляке, наставнике и товарище по революционной борьбе. Обстоятельства сложились так, что рукопись мемуаров впервые увидела свет только в 2013 году, а до этого хранилась в семейном архиве близкого друга Камо, ставшего ее редактором. Ценность этих воспоминаний в том, что они касаются юных лет Сталина, наименее освещенного периода его жизни, и в том, что автором их является не просто современник Вождя, а его друг и соратник по революционной борьбе, пламенный революционер, которого Владимир Ильич Ленин называл человеком «совершенно исключительной преданности, отваги и энергии».

Подготовка к первомайской демонстрации

В апреле 1900 года Иосиф и Вано организовали первую в Тифлисе рабочую маевку, о которой все наши товарищи часто вспоминали. Первая большая маевка! Рабочий класс поднял голову, заявил о себе! Не было сомнений, что на следующую маевку соберется не 500 человек, как на первую, а много больше. Вано утверждал, что демонстрантов будет 10 000 и «весь Тифлис задрожит», когда они пойдут по городу.

— Вано, мы не лавочники, а демонстранты не рубли! — говорил на это Сталин. — Дело не в количестве народа, хотя чем больше придет, тем лучше, а в том, чтобы провести демонстрацию как задумано. Не одни мы к ней готовимся, власти тоже готовятся, и пуще нашего. 22 апреля^[34] на каждом углу будут стоять казаки, а переодетых шпиков на улицах будет больше, чем горожан. Нам важно продемонстрировать сплоченность и стойкость, показать, что мы готовы к борьбе. Тысячи, которые разбегутся при первом же взмахе нагайки, хуже сотни, которая устоит и даст отпор казакам и полиции. Мы должны продемонстрировать решительность, стойкость, боевой дух! Ты что, забыл поговорку: «Десять шакалов не стоят одного барса»?

В том, что 22 апреля 1901 года в Тифлисе, несмотря ни на что, все же состоялась первомайская демонстрация, заслуга Иосифа. Он ее готовил, продумывал все до мелочей, работал днем и ночью. Когда я пишу «работал днем и ночью», то ничего не приукрашиваю, поскольку Иосиф именно так и работал. Я не представляю, когда он отдыхал. Утром мы с ним встречались для того, чтобы решить какие-то срочные вопросы, днем он занимался подготовкой к демонстрации, вечером вел кружки, после кружков беседовал со мной и другими товарищами, ночами писал статьи… Утром, не успевал я еще проснуться, как прибегал мальчишка с запиской от Иосифа: «Надо сделать то-то и то-то». Моя тетка думала, что мне шлет записки какая-то женщина, но мне в то время было не до женщин. Я был занят делом, важным делом. Партия поручила мне обеспечивать связь между ячейками и конспиративными квартирами. Вот когда пригодилось мне знание жизни, выработанное по совету Сталина. Я был кинто, карачохели^[35], гимназистом, реалистом, рабочим… Кем я только не был! И каждую свою роль я исполнял так, что ни у кого не вызывал подозрений. Товарищи шутили: «Камо, а молоканином нарядиться сможешь?» Молоканин из меня, конечно же, не получился бы. Однажды, когда я нарядился нищим бродягой, меня не узнал Вано, с которым мы должны были встретиться на Татарском майдане^[36]. Увидев Вано, я вместо того, чтобы поздороваться, хриплым голосом начал клянчить у него денег. Вано гнал меня прочь, а я канючил: «Дай хотя бы пятачок». Он узнал меня только после того, как я заговорил обычным голосом и подмигнул ему.

Все мы понимали, что спокойно пройти по городу нам не дадут, и потому готовились к борьбе. Я мечтал о том, чтобы мне доверили знамя. Быть знаменосцем на демонстрации — что может быть почетнее этого? Мои упражнения с гирями и вся остальная гимнастика продолжались (и продолжаются до сих пор), я был силен и мог без труда нести знамя хоть до Кутаиса^[37]. Но Сталин, руководивший организацией демонстрации, сказал:

— Не обижайся, Камо, но в знаменосцы ты не годишься. Ростом не вышел. Знаменосец должен быть видным, высоким. Он же несет знамя! Но ты не огорчайся. Ты силен, отважен и будешь помощником знаменосца. На него казаки будут нападать в первую очередь, чтобы отобрать знамя, а ты будешь его защищать.

Знаменосцем назначили железнодорожника Аракела Окуашвили. Аракел был одним из самых активных членов нашей организации. Впоследствии мы пересекались с ним несколько раз в Тифлисе, в те моменты, когда оба были на свободе. Аракел провел в тюрьме и ссылке столько же, сколько и я, если не больше.

Другой человек стал бы придумывать какие-то несуществующие причины, чтобы обосновать свой отказ, а Сталин сказал мне прямо: «Ростом не вышел». Это меня не обидело. Другое дело, если бы товарищи мне не доверяли. А рост какой он есть, такой и есть. Зато меня назначили помощником знаменосца. Я был невероятно горд. Пусть не я буду нести знамя, но зато я буду его охранять.

Но до демонстрации было еще далеко. Предстояла большая подготовка. В конце зимы и начале весны 1901 года все члены Тифлисской организации РСДРП работали, не зная отдыха. Распространяли прокламации, агитировали, объясняли, решали множество мелких, но очень важных вопросов. Вано создал особую группу, которая должна была идти впереди и вступить в борьбу с казаками. Для защиты от нагаек нужны были папахи и толстые зимние пальто. У большинства товарищей ни папах, ни пальто не было, и, как нарочно, у организации не было денег для того, чтобы все это купить. Возникли еще кое-какие неотложные расходы.

— Камо, надо достать деньги! — сказал мне Иосиф. — Хотя бы три-четыре тысячи.

Как «достать», было ясно. Не взаймы же брать у теткиного мужа или у кого-то еще. «Достать» означало «экспроприировать», отнять силой. Револьвер у меня был, оставалось только придумать, как и где можно раздобыть деньги. В то время мое понимание этого ограничивалось Рокамболем^[38]. Иначе говоря, у меня была только теоретическая подготовка, причем весьма слабая. Жизнь сильно отличается от романов. Но поручение надо было выполнить во что бы то ни стало. О силе большевиков много говорят, но мало кто понимает, что корни этой силы в том, что каждый большевик готов любой ценой выполнить поручение партии. Умри, но сделай — вот принцип большевиков, который помог им выстоять в борьбе со всем миром.

Умри, но сделай! Я долго выбирал место для моего первого «экса»^[39]. Помощников у меня не было, предстояло справиться в одиночку и при этом не оплошать. После долгих раздумий я выбрал аптеку Земмеля на углу Ольгинской и Верийского спуска. Аптека эта была известной в городе и торговала бойко. По моим расчетам вечером в кассе должно было скопиться не менее трех тысяч рублей.

Расчеты оказались неверными. Мне удалось взять только тысячу с небольшим. Все прошло гладко, без сучка и задоринки, но денег было мало. Окрыленный успехом своего первого «экса», я зашел в галантерейный магазин, который уже закрывался, и взял там дневную выручку — почти две тысячи. В сумме получилось три тысячи, и я благоразумно решил остановиться на этом. Я был слишком возбужден, а в возбужденном состоянии чаще всего совершаются ошибки. Не заходя домой, я отправился в обсерваторию к Сталину и отдал ему деньги.

— Молодец! — сказал он, пересчитав деньги, и спросил: — Трудно было?

— Нет, совсем не трудно, — ответил я.

Мне было немного не по себе не из-за страха перед полицией, а из-за опасения провалить дело и оставить организацию без средств, которые ей так нужны.

— Расскажи-ка, как все было, — попросил Сталин.

Я в подробностях рассказал ему про оба «экса». Надеялся услышать еще одну похвалу, но вместо этого получил нагоняй.

— В первый раз ты все сделал правильно, — сказал Сталин. — Выбрал аптеку, разработал план и осуществил его. Но во второй раз ты сглупил. Голову надо отрывать за такое! Шел мимо, увидел, что приказчики закрывают ставни, зашел и сунул им под нос револьвер… А если бы к хозяину в этот момент пристав заглянул? А если бы у приказчиков при себе было бы оружие? Да мало ли что могло быть… Ты рисковал сам и еще рисковал выручкой с предыдущего «экса». Это партийные деньги, они не тебе принадлежат, а партии. Глупо ты поступил, Камо, очень глупо. Запомни хорошо, что с наскоку, без плана, никакое дело не делается. Сначала думаешь, а потом делаешь. Правильно спланированный «экс» заканчивается благополучно, а действуя без плана, легко можно угодить за решетку.

Больше никогда я не делал «эксов» без подготовки. Даже если шел и видел, что вот здесь сейчас можно легко взять деньги, то проходил мимо. До 22 апреля я добавил в партийную кассу еще 8500 рублей. Менять внешность я к тому времени научился очень хорошо и, если даже спустя день-другой заходил туда, где брал деньги, меня не узнавали.

Чем ближе к Первомаю, тем активнее действовали полицейские с жандармами. В городе начали проводиться облавы, полицейские задерживали всех, кто казался им подозрительным. Действовали они глупо, хватали всех без разбора. Теткина кухарка Ануш имела привычку то и дело оглядываться на ходу, это у нее было нервное. Так из-за этой привычки ее однажды задержали, когда она шла домой с базара, и отвели в участок. Пару раз случайно задерживали наших товарищей, но им удавалось убедить полицейских отпустить их. Подобные просьбы обычно подкреплялась одной или двумя «красненькими»^[40]. Обычное для царской полиции дело — использовать любой повод для личного обогащения. У хорошо одетого господина было больше шансов оказаться задержанным во время облавы, чем у грязного оборванца.

В конце марта 1901 года полиция нагрянула к Иосифу в обсерваторию. К счастью, его самого в это время там не было. Товарищи успели предупредить Иосифа о визите полиции, и он перешел на нелегальное положение, но продолжал руководить подготовкой к демонстрации и прочими делами. На первых порах Иосиф жил в Нахаловке^[41] у железнодорожника Ираклия Саакадзе, а после в Авлабаре^[42] у Арсена Казарянца, рабочего коньячного завода Сараджева.

Переход на нелегальное положение никаким образом не сказался на деле. Иосиф успевал делать все, что было нужно. Ему сделали хорошие документы, по которым он был служащим Ростовского общества взаимного кредита, приехавшим по делам в Тифлис. Товарищи позаботились обо всем, даже о визитных карточках и бумагах с печатью общества. Изменив внешность, Сталин мог спокойно ходить по городу. Я видел разное поведение у тех, кто находился на нелегальном положении. Были такие, кто лишний раз нос из дому боялся высунуть, а если и высовывал, то всячески избегал людных мест, где его могли узнать. Сталин вел себя иначе — он бывал всюду, где ему следовало быть. Распорядок его жизни остался прежним, только кружки вместо него стали вести другие товарищи.

Было ясно, что Иосифа выдал полиции кто-то из членов организации, потому что обыск в обсерватории состоялся в тот день, когда туда должны были доставить партию оружия из Кутаиси. Один из кутаисских товарищей сумел подружиться с полковым оружейным мастером и покупал у него револьверы якобы для эриваньских^[43] уголовников. Те, кто делал обыск, перевернули вверх дном не только комнату Сталина, но и всю обсерваторию. Сторож слышал, как руководивший обыском офицер несколько раз поминал про револьверы. Товарищи быстро вычислили предателя, потому что искать пришлось в узком кругу — среди тех, кто знал дату доставки револьверов, но не знал, что по некоторым причинам доставку отложили на два дня. С предателями и провокаторами разговор был короткий — их казнили и бросали тело в Куру. Товарищи так и собирались сделать.

— Казнить мы его успеем, — сказал Иосиф. — Никуда он от нас не денется. Но сначала пусть принесет пользу. Обстановка сложная. Князь Голицын^[44] с перепугу нагнал в Тифлис войска со всего Кавказа. Шпики землю носом роют, чтобы узнать время и место демонстрации. Мы облегчим врагам жизнь — объявим место и время, чтобы предатель мог сообщить об этом. Потом мы накажем его и изменим место и время. Мешать нам все равно станут, но мы получим выигрыш во времени. Хорошо бы еще сделать отвлекающий маневр, пусть за два часа до демонстрации группа из самых надежных товарищей пройдет по Головинскому проспекту. Так мы убьем двух зайцев одним выстрелом. Во-первых, продемонстрируем свою силу, покажем, что мы не прячемся по окраинам, а смело идем по центральным улицам. Нам некого бояться, пусть нас боятся. Во-вторых, разогнав демонстрацию, полицейские и казаки расслабятся, думая, что все закончилось. И тут-то мы устроим им сюрприз!

Сталин предложил для демонстрации самое удобное место и самое удобное время. На Солдатском базаре в полдень. Для тех, кто не бывал в Тифлисе, поясню, что на Солдатском базаре по воскресным и праздничным дням собиралось очень много народу, потому что в эти дни с торговцев там брали половинный сбор. Также Солдатский базар был выгоден для нашей цели тем, что на нем собиралась беднота. В полдень на Арсенале стреляла пушка, выстрел которой был слышен всему городу. Пушечный выстрел — отличный сигнал. Начинается демонстрация на базаре, и, кроме того, в разных местах города проходят небольшие демонстрации, вывешиваются красные флаги, люди кричат лозунги, поют «Вихри враждебные» и другие революционные песни. Создается впечатление, будто весь Тифлис празднует мировой пролетарский праздник.

Демонстрацию на Головинском проспекте возглавил Вано. Сталин с утра ходил по Солдатскому базару и разговаривал с собиравшимися там товарищами, подбадривал их и заодно решал какие-то дела. После демонстрации ему предстояло перебраться на другую квартиру. Было ясно, что от такого открытого вызова, который можно сравнить с брошенной в лицо перчаткой, наместник^[45] и его холуи будут невероятно свирепствовать. Начнутся повальные обыски и аресты. Организация принимала меры, чтобы никто из товарищей не пострадал. У меня был собственный план действий, о котором я расскажу чуть позже.

Без пяти двенадцать Сталин, знаменосец Аракел, я и еще несколько товарищей стояли в центре базара и ждали сигнала. Один из торговцев, вглядевшись в наши лица, вдруг забеспокоился и начал быстро-быстро собирать свой товар. Глядя на него, забеспокоились и другие. Их беспокойство возросло, когда Аракел снял мешок, которым было закрыто знамя.

— Вот и хорошо, — сказал Иосиф, наблюдая за суетящимися торговцами. — Прилавок освободили, будет, куда встать.

Это было очень смело — встать на возвышение для того, чтобы произнести речь. Охранители порядка обычно стреляли в ораторов, которые представляли собой удобную мишень. В такой ситуации, как в тот день на Солдатском базаре, большинство предпочли бы не забираться на прилавок для того, чтобы сказать речь. Большинство, но не Сталин. Его поведение было не бравадой, а сознательным героическим поступком. Он хотел, чтобы его видели и слышали все, хотел показать, что социалисты выступают открыто.

Как только выстрелила пушка, Аракел поднял знамя и начал им размахивать. В разных местах базара над головами людей поднялись кумачовые транспаранты и портреты Маркса, Энгельса и Лассаля^[46]. Сталин легко запрыгнул на прилавок и сказал короткую речь. Поздравил собравшихся с праздником, сказал, что только сообща можно одолеть самодержавие, процитировал несколько самых важных фраз из «Манифеста» и закончил словами:

— Долой самодержавную тиранию!

Я начал свои воспоминания с этого славного дня, с того, как Иосиф выступал перед рабочими и как жадно они ловили каждое его слово. В тот день я понял, что вижу истинного лидера, одного из тех, кто приведет нас к победе революции.

Полиция бросилась задерживать демонстрантов, но на площади ей мешали торговцы, собиравшие товары с прилавков и запиравшие лавки. Мы же собрались в колонну и двинулись к Эриванской площади^[47]. Меня переполняла невероятная радость. Ни в один из праздников, никогда еще я не чувствовал такого душевного подъема. Демонстрация состоялась! Несмотря ни на что! Мы идем по городу, поем песню! Нас много! С каждым шагом нас все больше. Так оно и было, потому что к нам присоединялись товарищи, пришедшие из других мест, и какая-то часть любопытных. Любопытные, как увидели первого казака, так сразу же исчезли. Мы же вступили в схватку. Знаменосца стараются схватить или подстрелить в первую очередь, так же как и оратора. Но товарищи окружили нас с Аракелом плотным кольцом, и казаки не могли к нам пробиться. Под натиском, теснимые с боков, мы прошли еще сколько-то вперед, но, в конце концов, казакам и драгунам^[48] удалось нас рассеять. В нашей колонне было примерно три тысячи человек, а сражались мы с бо€льшим количеством врагов. Кто-то из наших падал, кого-то хватали, наши ряды таяли, а казаков с драгунами становилось все больше и больше. Демонстрацию не удалось завершить, да и никто на это не надеялся. Мы были рады тому, что смогли сделать. Защищая Аракела, я израсходовал все имевшиеся у меня патроны, но в горячке боя не помню, удалось ли мне хоть кого-то подстрелить. Когда стало ясно, что вот-вот нас схватят, Аракел сорвал знамя с древка, обмотал его вокруг тела, и мы ушли дворами. Домой к тетке в тот день я возвращаться не рискнул, ночевал на конспиративной квартире. К вечеру полиция совершенно озверела. Полицмейстер получил хорошую взбучку от наместника и устроил то же самое своим подчиненным. Всех, кто появлялся на улице в разорванной одежде или с синяками на лице, сразу же хватали. Полицейские ходили по духанам, интересовались, не празднует ли кто Первомай.

На несколько дней организация приостановила работу. Ждали, пока все утихнет. Как только стало возможным, мы напечатали листовку с обращением к рабочим, которое написал Сталин, и распространили его по городу. Несколько прокламаций были расклеены на тумбах Головинского проспекта. На чистую публику они действовали подобно разорвавшейся бомбе. Главной же наградой было то, что о нас написала «Искра»^[49]. 22 апреля было названо исторической датой начала открытого революционного движения на Кавказе.

Я на всю жизнь запомнил слова Сталина о важности демонстрации из одной его газетной статьи того времени: «Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает ту благоприятную широкую почву, на которой мы смело можем сеять семена социалистических идей и политической свободы»^[50].

На демонстрации я познакомился с одним смелым парнем по имени Ашот Аветисов, сыном авлабарского лавочника. Он погиб в декабре 1905 года, его зарубили казаки^[51]. Ашот тогда еще не был членом партии, но по духу и образу мыслей это был настоящий марксист. Я оценил смелость, которую проявил Ашот во время стычки с казаками. Спустя несколько дней после разгона демонстрации я зашел к нему домой и пригласил прогуляться. Надо было прощупать человека, прежде чем предлагать ему стать моим помощником. Поговорив с Ашотом, я убедился, что на него можно положиться. Я хорошо разбираюсь в людях, трусов и подлецов обычно вижу сразу. Ашот с радостью согласился мне помогать. Действовать в Тбилиси, в то время наводненном полицией и шпиками, было опасно, поэтому я решил провести «экс» в Кутаисе. Нужда в деньгах тогда была особенно острой. Многие из наших товарищей были схвачены, надо было платить адвокатам и помогать их семьям. Семьи раненых тоже нуждались в помощи, кроме того, нужно было платить докторам и покупать лекарства. Среди докторов было несколько благородных людей, которые лечили наших товарищей бесплатно. Кто по доброте душевной не брал денег с бедняков, кто сочувствовал нам, разделял наши идеи. Но таких было единицы. Большинство докторов, видя, что дело нечисто, запрашивали за свои услуги тройную цену или больше. Для того чтобы они помалкивали, приходилось платить.

В Кутаисе я выбрал для «экса» лучший в городе ювелирный магазин. Нас было двое, и мы могли справиться с этим делом. Пока один держит всех на мушке, другой забирает деньги и самые ценные украшения. Извозчик у нас был посторонний. Мы наняли его, велели остановиться у магазина и ждать. Когда мы выбежали из магазина с револьверами в руках, он понял, в чем дело, но покорно отвез нас туда, куда было велено. Во время «экса» мы были одеты городскими франтами, а после в укромном месте переоделись в крестьянскую одежду и беспрепятственно уехали в Тифлис. Полиция на вокзальной площади и на самом вокзале присматривалась к молодым франтам. До двух крестьян в пыльных латаных чохах^[52] и с такими же латаными хурджинами^[53] полиции не было дела. Вот бы они удивились, если бы заглянули в наши хурджины. Вместо лепешек и сыра там лежали восемь тысяч рублей и тысяч на сорок-пятьдесят драгоценностей. После этого случая я дал обещание не мелочиться, то есть всегда брать крупный куш. Риск одинаков, а пользы гораздо больше.

Сталин похвалил нас за наш «кутаисский рейд», так он назвал нашу поездку. Он вообще всех нас хвалил в те дни. Было видно, что он рад тому, как прошла демонстрация. Еще бы не радоваться — рабочий класс Кавказа поднял голову и заявил о себе как о силе, с которой нужно считаться. После демонстрации на многих тифлисских заводах и фабриках начало улучшаться положение рабочих. Хозяева немного повышали зарплату, улучшали условия, короче говоря, начали заигрывать с теми, кого они еще вчера за людей не считали. Это была капля в море, и совсем не того требовали мы, но все равно это был показатель того, что жизнь изменилась и уже ни один хозяин не позволит себе вытирать ноги о рабочих. Прозвучал первый звонок, предвестник Октябрьской революции.

Сталин сказал, что типографию пока решено устроить в Баку и что главной моей задачей теперь будет добыча средств для организации. Снабжение организации деньгами и оружием было поручено Сталину. Он отвечал за это.

— Надо подобрать боевую группу из четырех-пяти человек, — сказал мне Сталин. — Только будь осторожен, выбирай только тех, на кого можно полностью положиться. Ювелирный магазин — это хорошо, но в казначействе можно взять гораздо больше. А лучше всего брать не силой, а убеждением. Пусть сами буржуи дают.

— Как это? — изумился я. — Сами они разве дадут?

— Смотря как повести дело, — усмехнулся Иосиф. — Я давно думаю одну думу. Вот послушай. Можно обложить всех фабрикантов налогом на партийные нужды. Пусть сами финансируют свое уничтожение. Это будет справедливо, ведь их богатства созданы трудом рабочих. Согласен со мной?

— Я-то согласен, — ответил я, — но согласятся ли буржуи платить такой налог? Очень в этом сомневаюсь. Разве что если пообещать убить в случае неуплаты.

— Это не годится! — возразил Иосиф. — Если пригрозить убить, то фабрикант скорее наймет хорошую охрану, чем согласится платить нам. К тому же многие владельцы заводов живут не в Тифлисе, а в других городах. Их такими угрозами не испугать.

— Но зато в Тифлисе есть их управляющие!

— Что с того? Управляющий — наемный служащий, до него владельцу дела нет. Убьем одного, наймут другого, только и всего. Но у любого капиталиста, Камо, есть одно уязвимое место. Скажи мне, какое?

Иосиф испытующе посмотрел на меня. Я не понимал, к чему он клонит, и потому смолчал.

— Дело, Камо! — сказал Иосиф, когда понял, что ответа от меня не дождется. — Его дело — завод, фабрика, рудники. Дело в Петербург не увезешь, оно здесь — в Тифлисе. Любой капиталист готов на все ради того, чтобы его дело давало бы прибыль. Если мы пригрозим, что в случае неуплаты организуем на фабрике забастовку, владелец заплатит, еще как заплатит! Не «хочешь жить — плати», а «хочешь жить спокойно и получать прибыль — плати». Ты понял?

— Получается, что те, кто заплатит, смогут жить спокойно? — вслух подумал я. — Не боясь, что их рабочие забастуют? Но это же предательство интересов рабочего класса!

— Где ты увидел предательство? — изумился Иосиф. — В чем?

— В том, что мы не будем устраивать забастовки на тех предприятиях, владельцы которых согласятся нам заплатить. Выходит так, что они смогут делать с рабочими все, что угодно, не боясь забастовок!

— Ты такой же глупец, как и Бочоридзе!^[54] — с досадой сказал Иосиф. — Не понимаешь, что это всего лишь тактическая уловка, хитрость. Когда на поле боя войско отступает для того, чтобы завлечь врага в ловушку, это не трусость, а тактическая хитрость. Мы не станем предавать интересы рабочего класса. Как ты вообще мог такое подумать, Камо? Мы пойдем на хитрость. Пусть некоторое время капиталисты платят нам налог, а в нужный час забастуют все предприятия, начнется революция, которая сметет всех капиталистов к чертям! Но пока мы не можем с ними покончить, мы хотя бы их подоим. На благо революции. Ты вообще понимаешь, что такое «хорошо» и «плохо» с революционной точки зрения? Все, что идет революции на пользу — хорошо, все, что во вред, — плохо. Вот так, и никак иначе. Для подготовки революции нам нужны деньги, и не важно, как мы их добудем. Важно то, на что они пойдут. По сути дела, ты грабишь магазины, но разве тебя можно назвать грабителем? Ты сам считаешь себя грабителем?

— Нет, не считаю! — уверенно ответил я. — Я не грабитель, а абрек. Отнимаю у богатых и отдаю нуждающимся, себе ни копейки не беру.

— Вот! — обрадовался Иосиф. — В этом-то и дело! Подведу итог. Уплата налога не будет для капиталистов индульгенцией. Настанет час, и их предприятия забастуют. Кроме этого, каждому мы напомним, что пролетарии не скоты, а люди и относиться к ним надо по-человечески. Пусть не думают, что, покупая временное спокойствие, они могут творить все, что им вздумается. Что мы выиграем? Спокойное постоянное получение денег без риска. Когда ты идешь на «экс», ты не знаешь, чем он закончится и сколько тебе удастся взять. А налог можно рассчитать вперед и понимать, сколько мы получим в следующем месяце. Получается и спокойнее, и удобнее. Нам очень важно знать наперед, сколько мы сможем потратить, ведь любая забастовка обходится нам недешево.

— Почему — нам? — снова удивился я. — Это хозяевам она встает в копеечку, а нам-то что?

— Когда я смотрю на тебя, Камо, то иногда вижу взрослого мужчину, а иногда — ребенка, — просто и необидно сказал Иосиф. — Сейчас ты рассуждаешь, как ребенок. Подумай сам: а на что живут бастующие рабочие и их семьи? У пролетариев нет счетов в банках, и сбережения их, если они вообще имеются, весьма скромны. Хорошо, если на неделю хватит. А что дальше? От бедности снова совать шею в ярмо, так ничего и не добившись? Нет, Камо, если уж начинать дело, то нужно доводить его до конца. Бастовать нужно до тех пор, пока требования бастующих не будут удовлетворены. Мы помогаем бастующим, чтобы они не голодали. В августе прошлого года на помощь одним только рабочим железнодорожных мастерских мы потратили две с половиной тысячи рублей. Две с половиной, Камо! Только на железнодорожные мастерские! Забастовка — дорогое «удовольствие». Но толк был — пусть не наполовину, а на треть рабочим мастерских увеличили плату!

Подумав, я признал, что Сталин прав. Действительно, все, что идет делу на пользу, — хорошо.

— Я хочу поручить тебе организацию сбора «налога» с капиталистов, — сказал Сталин. — Работать будешь вместе с Бочоридзе. Он будет вести бухгалтерию. Церковники брали десятину, а мы станем брать пять или семь процентов от прибыли. Это немного. Для капиталиста проще заплатить, чем иметь неприятности. Но если обложить «налогом» весь Тифлис, то в сумме получится много. Что скажешь? По силам тебе такое дело?

— Мне по силам все, что поручит мне партия! — горячо ответил я.

— Вот и хорошо! — Иосиф похлопал меня по плечу. — «Эксами» тоже будешь заниматься, но уже по-крупному. Кое-какой опыт ты приобрел, пора начинать делать серьезные дела.

Я понял, что прежние поручения достать небольшие суммы денег были для меня испытанием и практикой. Серьезные дела — впереди.

В тот день я вернулся домой в столь радостном настроении, что тетка моя решила, будто я влюбился, и пристала ко мне с расспросами. Она уже не раз пыталась заводить со мной разговоры о женитьбе, нахваливала каких-то девушек из числа своих знакомых. Я на это всегда отвечал одно и то же: «Рано мне пока жениться». И в тот раз сказал то же самое. Об этом факте, не имеющем никакого исторического значения, я упоминаю только для того, чтобы перейти к нашему разговору с Иосифом о месте любви в жизни революционера. Кому-то это может показаться маловажным, но для девятнадцатилетнего юноши вопрос любви был очень и очень серьезным.

Примечания

34

В царской России, жившей по юлианскому календарю, маевки устраивались одновременно с европейскими социалистами, жившими по григорианскому календарю.

35

Карачохели («чернокафтанные») — прозвище тифлисских ремесленников, носивших черную чоху (кафтан).

36

Татарский майдан — площадь, на которой находился самый крупный базар дореволюционного Тифлиса.

37

Кутаиси («Кутаис» в старом произношении) — город в Грузии, расположенный в 230 км от Тбилиси. В рукописи Камо названия грузинских городов приводятся так, как было принято в дореволюционной России — Кутаис, Батум и т. п.

38

Рокамболь — герой авантюрно-уголовных романов популярного в ХIХ веке французского писателя Пьера Алексиса Понсон дю Террай (Понсон дю Террайлья).

39

«Экс» — сокращенное название экспроприации, принятое в революционной среде.

40

Десятирублевые государственные кредитные билеты назывались «красненькими» из-за своего цвета.

41

Нахаловка (груз. «надзаладеви») — район старого Тифлиса, возникший в 80-х годах ХIХ века в результате самовольного строительства жилья железнодорожными рабочими.

42

Авлабар — район Тбилиси.

43

Эривань — прежнее название столицы Армении города Еревана.

44

Князь Григорий Сергеевич Голицын (1838–1907) — главноначальствующий Кавказской администрацией.

45

То есть Главноначальствующий Кавказской администрацией.

46

Фердинанд Лассаль (1825–1864) — немецкий философ, экономист и политический деятель. Политические взгляды Лассаля были близки к взглядам Маркса и Энгельса.

47

Тбилисская площадь Свободы в то время называлась Эриванской в честь генерала Паскевича графа Эриванского.

48

Драгунами назывались кавалеристы, способные воевать как в конном, так и в пешем строю.

49

«Искра» — нелегальная революционная газета, основанная В.И. Ульяновым-Лениным в 1900 году.

50

Нелегальная газета «Брдзола», № 2 за 1901 год.

51

12 декабря 1905 года в Тбилиси была объявлена всеобщая забастовка, переросшая в вооруженное восстание.

52

Чоха — верхняя мужская одежда из сукна, напоминающая черкеску.

53

Хурджин — разновидность переметной сумы, состоящая из двух частей-мешков и носимая на плече.

54

Михаил (Михо) Захарьевич Бочоридзе (1873–1913) — грузинский революционер, большевик.