Циклоп и нимфа

Татьяна Степанова, 2020

Эти преступления произошли в городе Бронницы с разницей в полторы сотни лет… В старые времена острая сабля лишила жизни прекрасных любовников – Меланью и Макара, барыню и ее крепостного актера… Двойное убийство расследуют мировой посредник Александр Пушкин, сын поэта, и его друг – помещик Клавдий Мамонтов. В наше время от яда скончался Савва Псалтырников – крупный чиновник, сумевший нажить огромное состояние, построить имение, приобрести за границей недвижимость и открыть счета. И не успевший перевести все это на сына… По просьбе начальника полиции негласное расследование ведут Екатерина Петровская, криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД, и Клавдий Мамонтов – потомок того самого помещика и полного тезки. Что двигало преступниками – корысть, месть, страсть? И есть ли связь между современным отравлением и убийством полуторавековой давности?..

Глава 10

Русский Тримальхион, или Это вам не Лондон

Три недели назад. Домашнее видео

— Что ты на меня так смотришь, Филин Ярославич?

— Давно не виделись.

На видеозаписи — терраса-гостиная с панорамными окнами, дубовыми панелями и стенами из красного кирпича, освещенная хрустальной люстрой. За окнами тьма, глубокая ночь. Ясно, что недавно кончилось застолье с обильными возлияниями, и все гости и домашние с бокалами перекочевали сюда, на кожаные диваны и кресла к пылающему камину.

Меланья в золотистом вечернем платье, открывающем спину и плечи, обращалась к сидевшему рядом с ней на диване нахохлившемуся господину (встретившему Катю и Мамонтова столь неласково) — Ярославу Лишаеву, именуя его Филин Ярославич.

(Катя, внимательно следящая за видео, отметила, что это, вероятно, очередное домашнее прозвище, и оно удивительным образом идет Лишаеву. Тот точно походил на филина, разбуженного среди дня — бровки суровые вразлет и голова-шарик.)

Филин Ярославич щеголял мешковатым смокингом, нелепым на его квадратной фигуре. На запястье — дорогие часы. Круглое лицо его под взглядом Меланьи полыхало багровым румянцем. Кроме него смокинг в этой компании носил лишь Макар — и тот сидел идеально на его стройной фигуре. Макар как раз под шумные крики одобрения садился к роялю, стоявшему у панорамного окна.

Заиграл в бешеном залихватском темпе шотландскую застольную Бетховена — «Постой, выпьем в дорогу еще!» И запел — он обладал приличным баритоном — в оригинале на английском «Let us have one bottle more!».

Савва Стальевич Псалтырников — красный от вина, радостный как дитя, взволнованный (Катя поразилась контрасту с первым видео) не сводил с сына глаз. Во взоре — обожание, в улыбке — счастье, восторг. Макар играл и пел страстно, голубые глаза его сверкали, светлые волосы растрепались и упали на лоб. (Именно он в первые минуты полностью приковал к себе Катино внимание. И она поняла, что в доме Псалтырникова музыка — неотъемлемая часть жизни. И более того — почти у каждого действующего лица здесь словно бы своя музыкальная тема.)

На Макара были обращены взоры всех. Лишь один человек не смотрел, как он играет, — тот самый Дроздов Иван Аркадьевич. Он сидел в кресле у камина и вертел в руках кофейную чашку.

«Дуэлянт… — подумала Катя. — Ну, надо же…»

Черная пиратская повязка на глазу.

Дуэлянт…

Он вскинул голову и посмотрел на ту, что сидела напротив него — девушку лет двадцати восьми в «маленьком черном платье» и балетках. Шатенка с волосами до плеч и атласной челкой, что так любят в Париже. Личико миловидное, озорное, юное, яркие губы. Она допила то, что было в ее бокале, и позвенела кубиками льда в такт «Застольной». А потом громко захлопала Макару, подняв тоненькие, как прутики, руки над головой.

— Класс! Просто чудо! — голос ее был словно колокольчик. — Макар, ты в Англии концертами сможешь зарабатывать, если вдруг все счета заморозят, а деньги конфискуют.

— Гала, не вредничай, — усмехнулась Меланья, поправляя в ухе модную моносерьгу с крупной жемчужиной барокко. — В Лондоне мы всегда найдем чем заняться, правда, Макар?

— Да, дорогая, — ответил Макар жене, вставая из-за рояля и кланяясь. — В Лондоне мы дома.

— Да достали уже с этим Лондоном, — сварливо оборвал его Лишаев. — Достала эта твоя Англия. Ну был я там. Ну и что? И что там такого?

В этот момент на террасу вошли еще двое — невзрачная блондинка в форменном платье горничной и крепкий мужчина в толстовке (Катя с удивлением узнала в нем того лысого молодца с византийским пламенным взором, которого видела утром у магазина). Они вкатили два столика на колесах — один с напитками, бутылками и графинами, второй с кофейником, вазами с пирожными и чашками. Лысый мужчина помог горничной и сел с чашкой и тарелкой в кресло в углу.

( — Это помощник по хозяйству Кузьма Поцелуев, — шепнул Мамонтов Кате.)

Горничная осталась хлопотать, угощая всю подвыпившую компанию.

— Ну и что такого в этой твоей Англии, а? — с пьяной настойчивостью допытывался Лишаев у Макара.

— Там воздух чище. Легче дышать, Филин. Здесь уже кислород перекрывают, — ответил тот.

— А это не тебе судить. Ты сам как перекати-поле. Все там, да? И бизнес, и дом в Девоншире. Ну и что? И что ты с этого имеешь, Макар? Ну поешь ты классно, и все по-английски. И манеры у тебя как у денди. Только за песни твои и даже с деньгами твоими не пустят тебя в Букингемский дворец на прием к королеве. Сидите вы в своем Девоншире, и никому-то вы не нужны. Никто вас не любит в этой Англии. Никто не принимает. Не приглашает. В смысле англичан — тех, кто ровня, если по деньгам-то. Не уважают они вас. А все почему? Потому что у папы твоего — санкции. «Пожизненный ЭЦИХ с гвоздями»^[5].

— Филин, следи за языком! — громко приказал Псалтырников.

— Ну, «ЭЦИХ без гвоздей», Савва Стальевич, — Лишаев усмехнулся. — Но это же правда святая.

— Так я Макара и прошу, возвращайся сюда, — Псалтырников пристально посмотрел на сына. — Раз все так вышло, что теперь там-то? И внучки родины не знают… Я с ними по скайпу общаюсь, а младшенькая совсем по-русски не разговаривает, только по-английски. Это со мной-то, с дедом! Переводчика, что ли, нанимать? Вы уехали, а они там совсем как англичане растут — нянька английская, дворецкий тоже.

— Дворецкий — филиппинец, Савва Стальевич, — усмехнулась Меланья свекру. — Говорить по-русски мы девочек учим. Насчет дошкольного образования — все превосходно, это система Монтессори. Я рассказывала вам.

— Да я здесь им сто учителей любых найму, — горячо воскликнул Псалтырников. — Только привезите их сюда. И что они… что вы все там забыли в этой Англии? Разве здесь — не наше все? Макар, а? Где родился, там и пригодился. А ведь там нет такого, как здесь, у нас.

— Папа, чего там нет? — Макар налил себе бренди.

— Шири… размаха… души… Видел, какое озеро здесь? Это ведь Родина наша. Ты родился на этом озере.

— Да, папа, озеро очень красиво.

— И это… я говорю, удали, духа такого нет…

— Духа? Духа чего, папа?

— А вот этого самого, — Псалтырников потряс ладонями с растопыренными пальцами. — Как мы можем, ну не могут они! Эти англичане!

— Чего не могут-то, Савва? — спросил тревожно молчавший до сих пор бывший ахтырский губернатор Тутуев, притаившийся в глубине кожаного кресла в стиле «честерфилд».

— А вот взять и послать все к чертям! — Псалтырников вскочил. — Или показать себя мужиком настоящим. Это словами не объяснишь. Господи, Иван, ну что ты молчишь, да покажи ты ему! Покажи ты ему сам, как умеешь — покажи, что это вам не Лондон!

Иван Аркадьевич Дроздов поднялся с кресла.

— Савва, а не будет все выглядеть смешно или неуместно? — спросил он.

— Нет! Мальчишка мой хоть печенкой, может, прочувствует, что значит быть здесь, дома… что мы… Что мы все есть такое! Что мы не они, не эти англичане! — пьяный Псалтырников путался в словах.

— А, как в старые времена, — засмеялся Макар. — Good old days! Иван Аркадьевич, помнишь, как ты меня ножи метать учил? Ладно, покажите мне свои локальные фокусы.

Псалтырников кивнул Тутуеву, и бывший губернатор вывинтился из кресла, суетливо побежал куда-то и через пару минут появился с кожаным футляром в руках.

Кате, следившей за этой сценой на видео, померещилось, что там дуэльные пистолеты! Но в футляре, когда его открыли, оказались охотничьи ножи (видно, из того самого арсенала, что впоследствии изъяла полиция).

— Папа, что там у тебя за мазня? — Макар указал на картину, висевшую на дубовой панели в золотой помпезной раме. — Никас, который Сафронов? В Лондоне он никому на фиг не нужен. Приколите его! Ножичками, прямо по мазкам. Или жалко мазню, деньги уплачены?

— Для тебя ничего не жалко, — Псалтырников совсем разошелся. — Иван, слышал? Жертвуем картиной.

Дроздов, хромая, подошел к ящику с охотничьими финками. Теперь все взоры были устремлены на него. И Макару это явно не пришлось по вкусу.

— Как в старые добрые времена, Иван Аркадьевич? И плевать, что телега жизни проехалась не одним, а всеми четырьмя колесами?

Иван Аркадьевич Дроздов по прозвищу Циклоп кивнул.

— Как в старые добрые, Макар. А ты в Лондоне повзрослел. И похорошел. И стал такой добрый, — он взял одну финку, отошел на большое расстояние от картины.

Макар достал свой мобильный телефон, пролистал плей-лист, выбрал что-то и включил. Марш — гулкая медь фанфар, затем почти вальсовые ноты и снова мощный пряный страстный басовый хор духовых.

— Персональный саундтрек для тебя выбрал — Дроздовский марш, белая гвардия. Если сходить с ума по-русски, так с музыкой.

— Да, Макар. Спасибо, — поблагодарил его Дроздов.

Дроздовский марш…

— Э, так не пойдет! — взвился вдруг Псалтырников. — Ты же трезвый. А кто на трезвую голову такое? Скажут, не русские мы. Сначала надо выпить, а потом уж и на подвиги ратные.

— Только не заставляйте его пить, пожалуйста! — послышался встревоженный женский голос.

Катя узнала голос Ларисы Сусловой — ее не было видно на видео, потому что именно она держала камеру.

— Царица Савская снова всем недовольна, — Псалтырников подбоченился. — Ну что тебе еще?

— Не заставляйте его пить! После таких операций!

— Да он здоровый как медведь опять.

— Лара, все хорошо, — успокоил Суслову Дроздов. — Мне все уже можно.

Хромая и приволакивая ногу, он подошел к столику с бутылками. Взял массивный хрустальный графин с водкой и поставил его на каминную полку. А затем…

Резкий рубящий жест — наискось и сверху вниз. Не потребовалось ни стойки каратиста, ни примерки, ни разминки — быстрый короткий мощный удар ребром ладони и…

Хрустальное горлышко графина отлетело, ударилось об стену. Дроздов отрубил его голой рукой.

Все сначала выдохнули, потом заорали, засвистели от восторга.

— Ну, видел? Могут они так, эти англичане? — громко вопрошал Псалтырников сына.

Дроздов взял обезглавленный графин и налил себе водки — полный фужер для шампанского. Выпил. Налил второй — графин опустел. Он выпил все до капли.

— Вода. Или суррогат.

Он произнес это непередаваемым тоном.

Все захохотали.

На нем такое количество выпитого никак не отразилось. (Кате так показалось. С замиранием сердца она ждала, что будет дальше.)

— Жертвуем картиной, значит? — спросил Дроздов, чуть охрипнув.

— Нет, — со своего места поднялась та девушка в «маленьком черном платье», заскользила, как фея, к дубовой панели и начала снимать картину с гвоздя.

— Не так, — она сняла картину и бросила ее на пол. — А вот так.

Перешагнув через картину, она подошла к панели, вытянула свою тонкую белую руку и приложила ладонь к дубовой поверхности, растопырив пальчики.

— Гала, не надо, — Дроздов покачал головой.

— А я хочу так. Покажем ему класс, а?

Дроздов молчал, глядя на нее. Черная повязка на выбитом глазу, черты лица ничего не выражают…

— Я с тобой ничего не боюсь, — Гала улыбнулась ему. — Ты не промахнешься.

Она стояла, прижав ладонь к дубовой панели. Улыбалась бесстрашно и дерзко.

Дроздов отошел еще дальше. Финка была в его руке, и Катя снова не уловила это движение — как он бросил нож.

Нож с силой вонзился в дубовую панель в зазор между большим и указательным пальцами Галы. Она не дрогнула.

Второй нож, пущенный с такой же силой, поразил зазор между мизинцем и безымянным пальцем. Третий нож, брошенный им, глубоко вошел в дерево между указательным и средним пальцами. Маленькая ручка Галы выглядела словно пришпиленной к дереву, однако ни раны, ни царапины. Дроздов ее не задел.

Остался самый узкий зазор между безымянным и средним пальцами. (Катя подумала — невероятно попасть ножом при метании с такого расстояния в такую узкую щелку!)

Дроздов примерился. Его лицо было сосредоточенным и спокойным.

Бросок!

Нож вонзился точно в цель!

Все заорали как сумасшедшие.

— Да! Это вам не Лондон! — громче всех кричал нервный бывший ахтырский губернатор Тутуев. — Циклоп, радость моя, ну ты даешь!

Гала отняла руку от панели. Ножи так и остались в дереве. Дроздов подошел к ней. Взял ее за руку, осмотрел. Ее тоненькая фигурка выглядела такой хрупкой, воздушной на фоне его мощного торса и широких плеч. Он был в белой рубашке, без пиджака и галстука.

— Не Лондон, не Лондон, — вторил Тутуеву Псалтырников. — Вот, сынок, как мы… а они… ну что там они тебе могут дать, показать?

— У них уже цирки не в моде, папа, — Макар смотрел на Дроздова. — Но, конечно, все это было здорово. Иван Аркадьевич, я впечатлен.

— Рад, что мы тебя позабавили, — ответил Дроздов.

Он сделал шаг, но, видно, выпитая в таком количестве водка и травмы все же дали себя знать. Его сильно повело в сторону.

— Помочь, Иван Аркадьевич? — спросил Макар. — Сам до кресла дойдешь?

— Обойдусь без тебя.

Дроздов выпрямился.

А затем…

Он со всей силы ударил кулаком по кирпичной стене. Стена оказалась в три кирпича толщиной — но его кулак пробил ее насквозь.

Обломки кирпичей посыпались на пол.

Лариса Суслова (невидимка с камерой) испуганно вскрикнула.

Савва Стальевич Псалтырников захохотал:

— Каменщика и маляра звать придется! Иван, зачем же стены крушить?

Дроздов, хромая и приволакивая ногу, направился к дверям. Он покидал арену домашнего Колизея.

Гала догнала его и бережно взяла за руку. Он остановился, а она молча осматривала его широкую кисть — не поранился ли. Как оглядывал он ее хрупкие пальцы всего пять минут назад.

Примечания

5

«Пожизненный ЭЦИХ с гвоздями» — цитата из художественного фильма Г. Данелии «Кин-дза-дза».