Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

Татьяна Соломатина, 2014

Татьяна Георгиевна Мальцева – начмед родильного дома. Недавно стала матерью, в далеко уже не юном возрасте, совершенно не планируя и понятия не имея, кто отец ребёнка. Её старый друг и любовник Панин пошёл на повышение в министерство и бросил жену с тремя детьми. Преданная подруга и правая рука Мальцевой старшая акушерка обсервационного отделения Маргарита Андреевна улетела к американскому жениху в штат Колорадо… Жизнь героев сериала «Роддом» – полотно из многоцветья разнофактурных нитей. Трагедия неразрывно связана с комедией, эпос густо прострочен стежками комикса, хитрость и ложь прочно переплетены с правдой, смерть оплетает узор рождения. Страсть, мечта, чувственность, физиология, ревность, ненависть – петля за петлёй перекидываются на спицах создателя. «Жизнь женщины» – четвёртый сезон увлекательнейшего сериала «Роддом» от создательницы «Акушер-ХА!» и «Приёмного покоя» Татьяны Соломатиной. А в самолёте Нью-Йорк – Денвер главную героиню подстерегает сногсшибательный поворот сюжета. И это явно ещё не финал!

Кадр тридцать девятый

Что такое любовь

После пятиминутки Ельский^[19] догнал Мальцеву в коридоре. И подсунул ей под нос фото на айфоне:

— Второе мнение есть?

Второго мнения быть не могло. Плотные отёчные багрово-синюшные веки, обильный гнойный секрет, слипшиеся ресницы.

— Вова, ты стал коллекционировать фотографии из дореволюционных учебников и антикварных руководств по кожвену?! Я такой бленнореи сто лет не видела. То есть никогда и не видела.

— Ты, мать, врач! Должна быть не только не брезглива, но и внимательна, и наблюдательна. Ты видела в дореволюционных учебниках и антикварных руководствах такие фасонистые этнические тряпки и прилавки современных супермаркетов? Это мне мой недавний интерн прислал. Вчера в магазине зафоткал. Спрашивает, что делать?

— Это что, его ребёнок?!

— Ты явно тупеешь, госпожа начмед. Зачем бы участковый педиатр фотографировал своего ребёнка в супермаркете. Это уже не говоря о том, что пусть и вчерашний интерн, пусть и окончивший нынешний мед, не довёл бы своё дитя до такого состояния.

— Да. Прости. Это я от ужаса. И что ты ему ответил?

— Ничего. Ответил: «ничего не делать».

Они уже дошли до лифта.

— Подождите меня! — ворвался Аркадий Петрович Святогорский. — Что рассматриваем?

— Любуйся! — Ельский показал ему экран.

— Боже мой! Какая прелесть! Прям ми-ми-ми! — брезгливо скривил губы анестезиолог. — Ты теперь пациентов в торговых сетях отлавливаешь? А что такого? Молодца! В тяжкую для всей российской медицины экономическую годину волка ноги кормят! А что это двухдневный малыш весь в чём-то буддийском изволит делать у полки с пивасиком? Я бы на его месте поостерёгся пока спиртное употреблять. Антибиотики, печень, все дела…

— Учись, студент! — Ельский кивнул на Святогорского, сделав глазками Мальцевой. — Зубры моментом охватывают и клиническую ситуацию, и бэкграунд. Не говоря уже о диагнозе. Разве что с сутками ты, Аркаша, ошибся. Трёхдневный малыш. Густой гнойный секрет уже присутствует.

Двери лифта раскрылись, Татьяна Георгиевна направилась в свой кабинет. Парочка заведующих не отставала.

— Вы чего за мной хвостом идёте?

— Мне у тебя бумаги надо подписать, — сказал Ельский. Под рукой у него действительно была пластиковая папка.

— Ты только что пятиминутку вела. Почему? Догадался, Штирлиц?! Потому что ты начмед! Нам — бумаги! — Святогорский порылся в кармане халата и вытащил несколько изрядно помятых заявок в операционную. — И мне ещё — кофе! Выйду на пенсию — не забуду упомянуть в мемуарах, что мне заместитель главного врача собственноручно кофе заваривала. Если меня, конечно, отсюда вперёд ногами не вынесут, как Кутузова в Бунцлау^[20]. Что скорее всего!

Вслед за Мальцевой заведующие вошли в кабинет начмеда.

— Кофе! — указала она Святогорскому на агрегат. — Давай свои бумаги, — это уже адресовалось Ельскому.

— Вова, присядь. Я не гордый, как наша Татьяна Георгиевна. Я и тебе кофе изображу. А она пусть твои бумажки пока внимательно читает. Потому что в должностные обязанности начмеда входит помимо всего прочего ещё и что? Пра-а-а-вильно! Постоянная проверка историй болезни и другой медицинской документации в отношении качества ведения, правильности и своевременности выполнения врачебных назначений и применяемых методов лечения, качества проведения, правильности и своевременности оформления больных! А также руководство работой заведующих лечебно-диагностическими подразделениями больницы согласно утверждённым нормативам!

— Аркаша, даже я должностную инструкцию наизусть не шпарю, — Татьяна Георгиевна посмотрела на старого друга с некоторым ехидством. — Ты что, хотел стать начмедом?

— Да ни в жизнь! Оно мне надо, такой гембель? Но несколько раз исполнял обязанности, врать не буду. Как только какая жопа где — извольте, говорят, Аркадий Петрович, исполнять. А как пару-тройку раз на ковре в министерстве поизображаешь Каменного гостя, которому вместо «здравствуйте, господин хороший!» — сразу молотком по иным частям скульптуры, так инструкции влёт запоминаются. Но и вы ж в курсе, друзья мои, что у меня вообще не голова, а свалка! Помните ли вы, к примеру, что название «гонорея» ввёл старина Гален. Потому что ошибочно полагал, что из уретры у мужиков выделяется не гной, а сперма. «Hone» с греческого — семя. А «rhoia» — истечение. Отсюда и «honerhoia». А о внутриклеточном паразите мочеполовых органов тогда ещё не знали. Так откуда у тебя такая пугающая картинка, Вова? Чай, второе десятилетие двадцать первого века на дворе.

— Ученик прислал, — кратко пояснил Ельский в своей обыкновенной мрачной манере.

— Понятно. У молодого человека ещё не прошёл агрессивный гуманизм, и он гоняет над пропастью во ржи, пытаясь спасти недоумков. Кофе! — он подал Ельскому чашку.

— Ага, — заведующий детской реанимацией принял кофе у куда более старшего заведующего реанимацией взрослой, поблагодарив лишь кивком. — До умеренного социал-дарвинизма надо ещё дорасти.

— Ваше здоровье, друзья мои! — отсалютовал своей чашкой Святогорский и Мальцевой, и Ельскому. И, сделав первый глоток, продолжил: — Вот за что люблю наш узкий круг — так за то в том числе, что наш опыт научил нас существенно ограничивать бессмысленные действия по попыткам уменьшения уровня энтропии. Кистежопые и сиськопёрые чудища некогда вышли из воды и, породив Аристотеля, Галена, Александра Второго Освободителя и Ульянова-Ленина Сифилитика, должны в воду и вернуться. Диалектика-с! Просто ну о-о-очень замысловатая спираль… И чего хочет от тебя твой малыш-ученик?

— Совета.

— А ты?

— А я не советник. Я — неонатолог.

— Очень чёткая позиция!

— Владимир Сергеевич! — Татьяна Георгиевна подвинула на край стола папку Ельского. — Аркадий Петрович, давайте ваши огрызки.

Зав детским отделением молча встал. Молча сполоснул чашку. Молча поставил её на поднос. Молча забрал свою папку и молча вышел.

— Чего это с ним? — удивился Святогорский, выкладывая Мальцевой на стол заявки.

— Ничего. Такой же, как и всегда. Немногословный и хмурый. Ты — оптимистичный болтун. Ельский — пессимистичный молчун. Во вселенной всё сбалансировано.

— Нет, что-то обречённей обыкновенного. Оно и понятно. Жёны всё моложе. А он — наоборот. Только заношенная, как старый валенок, жена, которая от тебя ничего не ждёт и от которой ты уже ничего не ждёшь, способна сделать мужчину счастливым. Когда-нибудь Ельский к этому придёт. Если прежде и его не вынесут вперёд ногами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

19

Владимир Сергеевич Ельский, врач-неонатолог, заведующий детским отделением и реанимацией новорождённых родильного дома. Один из главных персонажей предыдущих трёх «сезонов»: «Роддом. Сериал. Кадры 1–13», «Роддом. Сериал. Кадры 14–26», «Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27–37».

20

Наш образованнейший анестезиолог Аркадий Петрович Святогорский — см. его историю и истории о нём в предыдущих «сезонах» — намекает, что его ждёт та же участь, что и великого русского полководца Кутузова, скончавшегося 28 апреля 1813 года в городе Бунцлау в Силезии во время освободительного похода русской армии, завершившего Отечественную войну 1812 года. Возможно, мы, русские, и могли бы ограничиться изгнанием Наполеона из наших пределов, но Европа бы обиделась. Этот стяжатель чужих земель всем государствам изрядно поднадоел. А светлейший князь Голенищев-Кутузов-Смоленский так и не сподобился умереть в собственной постели в окружении родных и близких. Хорошая судьба, погибать надо на работе, не допустив никого «вздыхать и думать про себя: “Когда же чёрт возьмёт тебя?!”».