Естественное убийство – 2. Подозреваемые

Татьяна Соломатина, 2012

Звонок лучшего друга как нельзя кстати отвлёк судмедэксперта Всеволода Северного от мыслей о коварной бестолочи Алёне Соловецкой, которая без предупреждения сорвалась в Калифорнию. Если бы он только знал, чем обернётся его согласие прочесть лекцию для деток богатых родителей в летнем лагере. Вместо того чтобы писать красивые письма Алёне, размышлять о том, как он сделает ей предложение, и придумывать имя нашедшему его терьеру, Северный вынужден участвовать в «охоте на педофила». Увы, сексуальные преступления против несовершеннолетних были, есть и будут. Только вместо того, чтобы слишком зачитываться прессой и Интернетом, не лучше ли чаще разговаривать со своими детьми?

Глава четвёртая

— А сейчас вам о своей профессии расскажет судебно-медицинский эксперт Всеволод Алексеевич Северный! — торжественно объявила толпе детишек Анжела Степановна после того, как некое подобие порядка было восстановлено и останки лобстеров, пучки петрушки и лужицы соуса бешамель были ликвидированы. И торжественно забила в ладоши.

Детки её бурный порыв не подхватили.

«Презентационный зал», а точнее сказать — большая классная комната, был наполнен детишками в возрасте от восьми до четырнадцати. На мордахах малолеток застыли выражения от радостных до хулиганских. Причём в большинстве случаев это была хулиганская радость. Или радость хулиганства. На прыщавых ликах тинейджеров прописались в основном презрительно-недоверчивые мины. «Ну чего, будет весело?!» — сияли малолетки. «Ну, давай-ка, спляши-ка нам, очередной клоун! Посмотрим…» — пялились на Северного сквозь высокомерную поволоку странные существа возраста teen.

Клоунаду Всеволод Алексеевич уважал, считая её удивительным и сложным искусством. Клоунада — это балансирование на тонкой грани между трагизмом и самоиронией. На очень тонкой грани. Себя к клоунаде он считал не способным. Педагогических талантов априори не имел.

— Какого чёрта лысого я здесь делаю? — негромко проговорил он.

Аудитория насторожилась. Анжела Степановна, стоящая рядом с Всеволодом Алексеевичем, напряглась. Семён Петрович, сидящий на задней парте, запустил руки в волосы.

— Ну ладно. Здравствуйте, дети! — медленно начал Северный. — Я действительно судебно-медицинский эксперт. И я сразу хочу вам сказать, что профессия эта довольно-таки неинтересная. Я занимаюсь в основном мёртвыми телами. Я вскрываю трупы, если так понятнее. И я, простите, понятия не имею, что и как вам рассказывать. Думаю, нам всем будет легче, если вы будете задавать мне вопросы. Ну, кто смелый? Или хотя бы любознательный?

В классе воцарилась тишина.

— Если так страшно встать и спросить — можно выкрикнуть с места и тут же упасть под парту, — скептически подбодрил детишек Северный. — Я понимаю, что думать — это не лобстерами кидаться.

— Вы что, с детства мечтали вскрывать трупы? — вложив в вопрос всё возможное для его возраста ехидство, уточнил у Северного юнец, покачивающий ногой в проходе.

— Юноша, выкрикивание с места предполагает последующее падение на пол. Вы не ринулись под парту с головой, так что вам придётся встать, представиться и повторить свой вопрос. Вежливым тоном. Или же немедленно шлёпнуться на пол и заложить руки за голову. Какой вариант вы изберёте?

Что-то в тоне Северного было такое, что разношёрстный класс затих окончательно, а юнец медленно поднялся.

— Ну, я Еремеев.

Северный молчал, глядя прямо Еремееву в глаза.

— Пётр Еремеев. Пётр Петрович Еремеев. Вы что, с детства мечтали стать судебно-медицинским экспертом? — Еремеев выпрямился. И даже вынул изо рта жвачку.

Северный продолжал молчать, неотрывно глядя подростку в глаза.

— Всеволод Алексеевич, вы с детства мечтали стать судебно-медицинским экспертом? — вконец смутившись, отчеканил Еремеев.

— Вы неглупый парень, Еремеев. И шутовство вам совершенно не к лицу. Как минимум потому, что вы к нему абсолютно не способны. Вы не против постоять, пока я буду отвечать на ваш вопрос? Вот и славно… Нет, Еремеев. Не с детства. В детстве я мечтал стать космонавтом. Затем — врачом при отряде космонавтов. Позже — хирургом. Потому что такова была мечта моего отца. А потом я получил по голове от отморозков, полагающих, что им всё можно — в том числе ударить человека по голове. Меня спасли маленькая собачка и её маленькая старушка-хозяйка. И врачи. Затем я годик путал верх с низом, право с лево и браваду с клоунадой. К примеру, как вы минуту назад. И только после этого я захотел стать судебно-медицинским экспертом. Неисповедимы пути мутаций наших детских мечтаний, Еремеев. А кем хотите быть вы, Пётр Петрович? — Северный снова уставился пареньку в глаза.

— Я? — Еремеев смутился. — Я как-то пока не думал…

— Сколько вам лет? Тринадцать? Четырнадцать?

— Тринадцать.

— И вы ещё пока не думали? То есть в детстве вы никем не хотели стать?

— Нет, я хотел… Я хотел…

— Смелее, Пётр Петрович! Счастье шута, когда над ним потешается толпа. Вы так хотели развеселить своих товарищей, а теперь, когда вам представилась такая счастливая возможность, вы хотите её упустить? Ну, кем? Кем же вы хотели быть в детстве? Я не знаю ни одного человека, который в детстве не хотел быть хоть кем-то!

— Я хотел быть… В детстве я хотел быть олигархом! — выпалил Еремеев и покраснел.

По классу прокатился смешок.

— Над кем смеётесь? — обрезал детишек Северный.

Все быстренько заткнулись и обратили взоры на распинаемого Еремеева.

— Похвально, Пётр Петрович. Похвально! И что вы в детстве представляли себе, мечтая стать олигархом? Я — подсказываю вам, — мечтая стать космонавтом, представлял, как иду по красной ковровой дорожке к космическому кораблю, поднимаюсь по трапу, белозубо улыбаюсь в телекамеры, сосредоточенно смотрю из иллюминатора на голубую прекрасную Землю… А вы что представляли, Пётр Петрович, мечтая стать олигархом? — Северный сделал жест ладонью, мол, не стесняйся, парень, все свои!

— Ну-у-у… — протянул подросток. — Я представлял себе, что живу в доме у моря. В большом доме у красивого моря. И ещё, что я еду на красивом мотоцикле, в штанах из лосиной кожи и…

— Смелее, смелее! Я от вас не отстану! Такая у судмедэксперта планида — не отставать от изучаемого объекта.

— И что меня любят красивые женщины, а на дне рождения поёт Филипп Киркоров! — выпалил пытаемый Еремеев и покраснел.

Северного еле заметно передёрнуло.

— Так, с представлениями понятно. А теперь вернёмся в мою детскую мечту. Желая стать космонавтом, я отдавал себе отчёт в том, что для осуществления своей мечты я должен быть крепким, — Северный поиграл бицепсом. — И умным. Потому что дураков в космонавты не брали, даже если наличествовала белозубая улыбка. То есть я занимался физической культурой и где-то даже спортом. А ещё я каждый божий день, точнее — вечер, прочитывал по главе Детской энциклопедии и приставал к отцу с расспросами, если чего-то не понимал. Ваша очередь, Пётр Петрович. Что делали вы для осуществления вашей детской мечты? Или делаете, — поправился Всеволод Алексеевич, — раз уж детская мечта не скончалась вместе с детством и переползла, мерзавка такая, в возраст незамутнённой самоуверенности.

— Ну я… Ну я, это… Чтобы быть олигархом, надо иметь много денег! И потому я думаю о том, как я буду их зарабатывать!

— Верно. И как же? — не желал отставать бессовестный Северный от употевшего переростка, в коем не осталось ни следа первоначальной нахальной бравады. — Как же вы собираетесь их зарабатывать?

— Ну, я буду работать… Много работать.

— И как именно? Кем именно? Подадитесь путём переселенцев на golden rush^[7]? Станете биржевым брокером? Будете ловить удачу? Производить или перепродавать? И что именно производить или кому продавать?

— Я… Об этом я не думал… — чуть не плача, признался Еремеев.

— Замечательно! Подумайте на досуге. Садитесь.

Еремеев тут же с нескрываемым облегчением шлёпнулся в стул. Первоначально приняв ту же расхлябанную позу, в которой был распластан до эпизода пыток детскими мечтами. Но, поймав на себе взгляд Северного, тут же сел, как прилежный первоклашка.

— Другое дело! — одобрил его действия Всеволод Алексеевич. — Итак! — обратился он к аудитории. — Если все уже поняли, что я не с детства мечтал вскрывать трупы, то, быть может, у кого-то есть более предметные вопросы?

Красивая девочка лет восьми, сидящая за первой партой, подняла руку.

— Пожалуйста! — пригласил её Северный.

— Я — Анна Сергеевна Толоконникова! — чистым голосочком произнесла красотка. — И я с детства мечтаю стать кочегаром! Точнее, в совсем детстве я хотела стать фотомоделью, а потом уже и до сих пор — кочегаром. Но мама и папа против. И даже бабушка против. Они надо мною смеются, вот! — надула она губки и села. Но тут же снова подняла руку и, не дожидаясь разрешения, встала: — А ещё я люблю пюре с котлетой и солёным огурцом. А лобстеры — не люблю.

— Лобстеров, — автоматически поправил Северный маленькую смелую девочку.

— Анечка, — обратилась к ней Анжела Степановна, — Всеволод Алексеевич нам сегодня должен рассказывать о своей профессии. И вопросы ему надо задавать по теме. Ему вовсе не интересно, что ты любишь.

— Я не Анечка! Я — Анна Сергеевна! — притопнула ножкой Толоконникова.

— Почему не интересно? — обратился Северный к директрисе. — Судебно-медицинскому эксперту как раз всё-всё интересно. Именно в этом — интересе ко всему — и лежит основополагающая черта любого судмедэксперта. И не только судмедэксперта. Интерес ко всему — основополагающая черта любого человека. Человек — это тоже своего рода профессия. И профессия «человек» — она пожизненная. До самой-самой-самой… — он обратился к маленькой Анне Сергеевне Толоконниковой.

— До самой пенсии? — неуверенно сказала голубоглазая Анна Сергеевна.

— Можно и так сказать, — улыбнулся ей Северный. — Если называть пенсией профессии человек смерть человека. Или не пенсией, а уходом человека на, так сказать, заслуженный отдых. Согласны?

Дети и даже подростки смотрели на Северного с искренним любопытством. И немного испуганно. Никто не соглашался, но и не оспаривал.

— Как-то вы слишком, Всеволод Алексеевич, — тихонько прошептала Анжела Степановна.

— Отчего же слишком, дорогая директор? Оттого, что с детьми не принято говорить о смерти? Я всё чаще замечаю, что с детьми вообще не принято говорить. Ни о чём. Даже о пюре с котлетой и солёным огурцом. Кстати, — обратился он к уже севшей Ане, — сам обожаю их куда больше этих странных лобстеров. Ну, лобстер и лобстер. Краб заморский. Не будешь же его каждый день есть, в конце концов? Это ж мучение какое-то! Другое дело — правильная котлета с правильным пюре! Я уж не говорю о правильном солёном огурце! Где родился — там и подкрепился, как говорят…

— Пригодился.

— Что?

— Где родился — там и пригодился. Так правильно, — маленькая смелая Анечка смотрела на него с ясным недоумением.

— Конечно. Я лишь позволил себе перефразировать известную поговорку на кулинарный манер. И хочу заметить, что неправильной она от этого не стала. А ну-ка, поднимите руки те, кто не отказался бы сейчас от горячей домашней котлетки с пюре, с укропчиком и сливочным маслицем? Поднагуляли, поди, аппетит в боях с заморскими крабами, а? — Чуть ли не вся аудитория дружно вздёрнула вверх руки. — Вот об этом я и говорю. Сегодняшние лобстеры — это такая взрослая игра, преподнесённая вам как то, что «должно быть». Взрослые подумали и решили, что вам это должно быть интересно. Только никому не пришло в голову, что вам это будет интересно не как аспект кулинарного искусства, а скорее как что-то близкое к театру, к комедии. И так со многими вещами. Такая же чехарда случается, когда взрослые пытаются преподнести вам смерть. А между тем все вы прекрасно знаете, что такое смерть. Наверняка у кого-то из вас уже умирал любимый хомяк или попугайчик, или даже любимая бабушка, умевшая правильно солить огурцы. А кто-то уже и сам убивал! — Северный сделал паузу. — Например, муху, таракана или покрупнее кого. Где по дурости, где по неосторожности. Живое ведь так хрупко, если разобраться. Так что вы все уже так или иначе понимаете, что жизнь — конечна. Просто пока ещё не примерили это на себя. Потому что в вашем возрасте ещё кажется, что жизнь — бесконечна. И смерть — это с кем угодно. С любимой бабушкой, вместе с которой куда-то подевались правильные солёные огурцы. С хомяком, которого жалко до слёз. С тараканом, которого ни капельки не жалко. Но никак не с тобой. Потому что ты мечтаешь стать олигархом или кочегаром. Когда-нибудь потом, не сейчас… И вы все живёте, ни на мгновение не задумываясь о том, что этого «потом» может и вовсе не быть. Потому что, например, Еремеев, может упасть замертво. Прямо здесь, прямо сейчас. Потому что в его мозгу разорвалась аневризма, о наличии которой ни он, ни его родители не подозревали. Или мне прямо сейчас на голову упадёт фрагмент потолка этой комнаты. Потому что ремонтникам достался сильно обкусанный бюджет, а у них у самих семьи. И меня в одночасье не станет. Со всеми моими мыслями, чувствами, желаниями… — Всеволод Алексеевич замолчал.

Аудитория смотрела на него во все глаза.

— Кажется, Пётр Петрович был бы не против такого развития событий! — хохотнул Северный.

— Нет-нет, мне очень интересно! — заверил Еремеев, вскочив с места.

— Ну, если интересно, то тогда предлагаю отпустить Анжелу Степановну, дабы она достойно проводила умученного вами шеф-повара скорбеть о безвременно и, увы, бесцельно и безобразно погибших лобстерах, и продолжить беседу о смерти. Есть возражения?

— Не-е-ет! — стройным хором весело проблеяли дети и подростки.

— А вы… — недоверчиво начала было директриса.

— Однажды, — прервал её Северный, — я уговорил четырёх одичавших волкодавов прервать трапезу. И лучше не спрашивайте меня, что у них было на обед, Анжела Степановна… Сохранность имущества, детской и моей психики я вам гарантирую.

Анжела Степановна, состроив своим значительным ртом значительную же куриную гузку, издала какой-то странный звук и потопала к двери. Северный дождался, пока она выйдет и закроет дверь, мельком бросил взгляд на побледневшего Соколова и обратился к своим юным слушателям:

— Думаю, будет гораздо удобнее, если вы не станете грузить меня своими именами-отчествами-фамилиями. А, например, напишете интересующие вас вопросы на бумажках. Мой ассистент, Семён Петрович, сидящий на задней парте, соберёт эти бумажки, и я отвечу на те вопросы, на которые успею. С учётом того, что время нашей с вами встречи ограничено. А мы уже и так его потратили на организационно-вдохновительные моменты. Даю вам пять минут на вопросы. Точнее — на вопрос! Один вопрос — на один нос! А сам пока, пожалуй, выйду перекурю. Душновато у вас здесь. Оставляю за главного Семёна Петровича. Семён Петрович, прошу вас! — Северный сделал вид, что в упор не замечает отчаянной Сениной жестикуляции. — Прошу, прошу! Сюда, на лобное место!

Сеня нехотя встал и медленно пошёл.

— Не стесняйтесь, Семён Петрович. Это всего лишь дети! — улыбнулся Северный широко-широко, дружелюбно-дружелюбно. — Посплетничайте, пока я перекурю. Большинству из них уже до чесотки интересно, что было на обед у тех волкодавов, правда, детки? Вот ты им быстренько и расскажешь.

— Я тебе, Северный, этого никогда не прощу! — прошипел Соколов сквозь зубы.

— Мы многого друг другу никогда не простим, дорогой мой. Что не помешает нам нежно дружить и впредь. Надеюсь, за пять минут милые детки не сделают из тебя пожарскую котлету!

Вернулся Всеволод Алексеевич как раз вовремя — уровень децибелов нарастал и угрожал достигнуть слуха Анжелы Степановны, успокаивающей шеф-повара Джона Стейнбека в комнате отдыха, находящейся этажом выше «презентационного зала».

Семён Петрович собрал тщательно, секретно свёрнутые листочки в какую-то симпатичную коробочку, стоявшую на столе. Северный подошёл к ней и, перемешав бумажки, извлёк одну, развернул и прочитал аккуратно выведенное нарочито крупным детским почерком:

— «Скажите, а после смерти человек попадает на тот свет? А там, на том свете, есть ад и рай?» — Всеволод Алексеевич выдержал паузу. — Во-первых, это уже два вопроса. И это уже нарушение правил. Во-вторых, я не могу ответить ни на один из них. Потому что я ещё не умер. Я — живой. А куда попадает человек после смерти, любой человек — даже такой умный человек, как я, — может выяснить только после, собственно говоря, смерти. И в этом мы все равны. Что олигархи, что кочегары. Я не знаю, что вам несут попы на уроках основ православной жизнедеятельности. Но в любом случае хочу заметить, что если они по этому поводу что-то несут, то это полнейшая чушь. Или, если вам угодно, сказки. Выдумывать сказки — не грех. Грех преподносить их как документальное кино. Или, говоря проще, врать — грешно. Я не хочу вам врать и потому честно говорю: я не знаю ответов на эти вопросы.

Анечка Толоконникова прилежно тянула ручку, лукаво глядя Северному прямо в глаза.

— Я знаю, Анна Сергеевна, что у вас есть что нам сказать по данному вопросу. И уверен, что любому из здесь присутствующих есть что сказать, но, увы, у нас нет времени на дискуссию. И, говоря совсем уж откровенно, у меня нет ни малейшего желания дискутировать со столь неподготовленной аудиторией на столь бессмысленную тему. Мысли и речи о бессмысленном — прерогатива исключительно образованных взрослых людей. Потому, Анна Сергеевна, не тяните зря вашу милую ручку. Спасибо.

Девочка надула губки. Северный, порывшись в коробочке, извлёк следующую бумажку:

— «Судмедэксперт он какой врач? Вот наша соседка она ухогорлонос. И лечит уши горла и носы». Хороший вопрос, хотя почерк препоганый и стиль тот ещё, — констатировал Всеволод Алексеевич. — Судмедэксперт — он врач-универсал. Как хороший надёжный джип. Судебно-медицинский эксперт набит знаниями, как голова вашего, дети, Петра Петровича Еремеева — мечтами. Судебно-медицинский эксперт умён, как отменный кардиолог, ловок и силён, как отличный травматолог, хитёр, как психиатр. Он манипулирует людьми, как толковый педиатр — детьми. А уж что судмедэксперт может проделать с ушами, горлами и носами — так то ни одному оториноларингологу в страшных снах не может присниться. Судмедэксперт хладнокровен, как патологоанатом, и нежен, как пластический хирург. Судмедэксперт проницателен, как отменная гадалка, и красноречиво остроумен, как виртуозный софист. Для судмедэксперта нет тайн не только медицинских, но и юридических. Потому как хороший судмедэксперт знает назубок не только Большую медицинскую энциклопедию, но и Уголовный кодекс Российской Федерации. Равно как и Гражданский. Судмедэксперт — умный врач. И чтобы стать судебно-медицинским экспертом, необходимо много учиться. Много. Много-много-много. И никогда-никогда судебно-медицинскому эксперту не стать олигархом. Так что, Еремеев, вам не стоит и начинать.

— А чего сразу Еремеев?! — обиделся парнишка.

— Цыц!

— А чего сразу «цыц»?! Я вам тоже, между прочим, написал очень важный для меня вопрос, а вы цыкаете.

— Если тебе повезёт — и на твой вопрос отвечу. Заодно проверим твою удачу. Удача для мечтающего стать олигархом — самое оно, поверь.

— Сами спросили, а сами издеваетесь! — Еремеев даже отвернулся, так обиделся.

— А ты думал?! Во все времена, Еремеев, люди страдали за правду. И от правды. Поэтому умные люди врут. А мудрые — помалкивают.

Анечка Толоконникова снова начала тянуть руку. И даже ею трясти.

— Ну? — строго посмотрел на неё Северный.

— А почему ему можно говорить без руки, а мне нельзя?!

— Потому что он — расхлябанный и нелюбознательный мальчишка. А вы, Анна Сергеевна, — красивая и послушная девочка. Чем выгодно от Петра Петровича отличаетесь.

Тут вдруг поднял руку Дарий Соколов. Хотя отец и заставил его дать клятву на картинке обещанного ему нового мобильного телефона, что он не будет мешать дяде Севе и вообще не признается, что с ним знаком. Мало ли…

— Да, Дарий Семёнович, прошу вас. В конце концов, для чего ещё нужен блат и прочее кумовство?

— Дядя Се… Всеволод Алексеевич, если вы вдруг не вытащите мой вопрос, то ответьте мне сразу и сейчас: вы отрубали трупам головы?

— Вот, Еремеев, учись! Ждать удачи может каждый. А нагло вырвать у жизни первую очередь — на это способны немногие. Но — буду справедлив. И не отвечу Дарию на его вопрос. Как минимум для того, чтобы избежать хаоса. Ответь я сейчас этому маленькому неуклюжему хитрецу вне очереди — на меня обрушится шквал вопросов, и наши интересные упорядоченные посиделки накроет волной выкриков с места. Садитесь, Дарий Семёнович. А в наказание за неуместный внеочередной выпад я не отвечу на ваш вопрос, даже если он мне попадётся. Хуже нетерпения может быть только наглое нетерпение.

— И чем же мне помог блат и это… кумовство? — возмущённо воскликнул Дарий.

— В том-то и дело, брат Дарий Семёнович, что ничем. Они вам не только не помогли, но даже помешали. Но, признайтесь, ваш вопрос, правду говоря, ужасно глуп. Садитесь!

Дарий сел и расстроенно посмотрел на папу. Соколов делал вид, что не замечает взглядов наследника. Но про себя поклялся на сей раз наказать клятвопреступника и не покупать ему новый мобильный телефон. Ни за что!

Северный извлёк на свет очередную бумажку:

— «А какая разница между судебно-медицинским экспертом и патологоанатомом?» Вот! — наигранно-радостно воскликнул Всеволод Алексеевич. — Наконец-то умный вопрос. Наверное, его задала девушка, — он пристально осмотрел девиц подросткового возраста. Одна из них выглядела смущённой. — И наверняка, — произнёс Северный, обращаясь уже только к зардевшейся, — эта умная девушка хочет стать врачом. Похвально, похвально! Отвечаю. Патологоанатом и судмедэксперт — профессии смежные, не путать со «схожими». Патологоанатом работает с трупами людей, умерших в больнице. Патологоанатому проще — у него на руках какой-никакой диагноз, история болезни и прочий вспомогательный материал. Перед тем, как приступить к вскрытию, патологоанатом все эти документы детально изучает. И хотя бы в первом приближении представляет себе, что его ожидает. Для судебно-медицинского эксперта труп — это задачка со слишком многими неизвестными. Ребус. Загадка. Иногда — ловушка. И при этом судмедэксперт, как и патологоанатом, обязан установить причину смерти. Что легче? Патологоанатому во всём легче. — Северный вздохнул. — Патологоанатом не освидетельствует живых людей. Чего никак не может избежать судмедэксперт. Патологоанатом куда меньше общается с представителями органов юстиции, а также с людьми, которыми органы юстиции активно интересуются. В общем, женщине профессия патологоанатома подходит куда больше профессии судмедэксперта. Хотя и куда меньше, например, терапевта. Толковый терапевт никогда без куска хлеба не останется, — Всеволод Алексеевич ещё раз посмотрел на девушку-подростка.

— «А бывало, что вы вскрывали живых людей? Вот на вид он такой мёртвый-мёртвый, мертвее не бывает, а тут вы его ножом так — раз! — а он такой: «А-а-а!!!» — вопрошала следующая бумажка.

— Ни разу за четверть века практики. Это кто-то из вас фильмов насмотрелся. Кто-то, судя по почерку и грамотности, уже достаточно взрослый. Но недостаточно для того, чтобы понять, что комичные, как правило, киношные сцены ничего общего с жизнью не имеют. Их суть — фарс. Цель — развлечение публики. А в действительности, — Северный изобразил «страшные глаза», — если я кого такого ножом — раз! — то он, такой, уже ничего не закричит. Даже если до того и был жив… Ну, что там ещё? — Северный достал бумажку, замотанную в цветную резинку для волос.

— Это мой вопрос! — счастливо взвизгнула маленькая Анечка Толоконникова.

— Анна Сергеевна, вы лишили себя анонимности, а это против правил. Потому на ваш вопрос я отвечу после, — Северный положил Анину записку в карман брюк. И достал из симпатичной коробочки следующий вопрос.

— «Как легче убить себя? То есть я хотел спросить, как небольнее всего себя убить? Из пистолета не так больно, как повеситься? Или легче всего ядом? А если под рукой нет пистолета и яда, а верёвкой пользоваться не умеешь, тогда что?» Так… — Всеволод Алексеевич внезапно сменил свой вечно немного ироничный высокомерно-дружеский тон на очень серьёзный — и внимательно осмотрел класс. Примерно тридцать детишек. Примерно треть из тридцати как раз вошли в тот возраст, когда впервые режут вены из-за неразделённой любви, из-за неосторожно брошенного в сердцах родителями и из-за прочей подобной чепухи. Увы, иногда кое-кому из таких удаётся добраться до секционного стола.

Северный ещё раз очень пристально всмотрелся в лица именно подростков. Почерк, скорее всего, мальчишеский. Ломаный, отрывистый, нервный… Да и род: «…я хотел…»

Он подошёл к флипчарту, имевшемуся в этом «презентационном зале», взял маркер и разделил поле листа на несколько колонок. Вверху провёл горизонтальную линию. Чётким каллиграфическим почерком он подписал первый из образовавшихся столбцов.

«Фантомасы»

И обернулся к аудитории. Ни искорки веселья не было у него во взгляде. Ни тени иронии.

— Так называют работники морга тех, кто застрелился, — ткнул он маркером в колонку. — Выстрел в голову не похож на то, что показывают в кино. От выстрела в упор голова раскалывается, как спелый арбуз. Сносит полчерепа, отрывается челюсть, вышибает глаза, — всё сказанное Северный аккуратно и разборчиво записал в столбик. — Для приличия и за большие бабки санитары будут набивать череп «самострельца» ватой, конструировать голову из проволоки, подстраивать недостающее. Делать посмертную маску. Поэтому простим им их незатейливый юморок. Как ещё таких назвать, как не «фантомасами». Улавливаете?

Не дожидаясь реакции, в следующей колонке Северный вывел:

«Засранцы»

— Этих не любят ещё больше, чем «фантомасов». Повешенные. Вынутые мёртвыми из петли. Дежурные санитары обычно бросают жребий, кому раздевать и отмывать загаженный труп висельника. При удушении расслабляются сфинктеры прямой кишки и мочевого пузыря. Содержимое и запах унитаза ни у кого не вызывает жалости. Особенно у санитаров морга. Впрочем, если родители повесившегося сынишки-подростка хорошо заплатят, то санитары будут бороться за право вытереть зад такому парню. Затем с лица ещё надо убирать гематомы — жуткие синие пятна — и забивать в глотку распухший язык. Чтобы покойник прилично выглядел в гробу и его маменька и папенька могли его выставить на достойное погребение. Жуткие синие пятна до конца, как правило, не убираются… Да и язык заколачивается не полностью. Так что если любимая бабушка или любимая девушка захотят поцеловать покойного перед его окончательной отгрузкой под землю или в печь крематория, то рвотный рефлекс — самое милое из того набора физиологических реакций, что их ожидает.

Тридцать пар детских и юношеских глаз смотрели на Северного с ужасом.

— Если кому-то плохо… Из детей! — уточнил Всеволод Алексеевич. — Он может покинуть помещение. Подростки остаются на своих местах. Понятно? — рявкнул он. — Аня, — уже куда нежнее и мягче обратился он к маленькой Толоконниковой, — ты как себя чувствуешь? Не хочешь выйти из класса?

— Нет! Мне жутко интересно, хотя и жутко страшно! — сделала польщённая личным вниманием девчушка большие глаза.

— Вот и хорошо. Внимательно смотрим и слушаем дальше:

«Соньки»

Озаглавил Северный следующую колонку.

— Так на жаргоне всё тех же циничных санитаров морга называются травящиеся снотворными и психотропными таблетками. А какие ещё «яды» под рукой у несчастного подростка? Перекошенные в последней бессознательной судороге лица напоминают кошмар. Уму непостижимо, какие красавицы и красавцы при этом превращаются в чудовищ! Вы даже представить себе не можете. Разминать и ставить на место одеревеневшие лицевые мускулы — работа санитарам до седьмого пота. Поэтому её никто не торопится делать без крутой, сами понимаете, мзды. Ну, да у вас у всех небедные родители — заплатят, если что. Но главное, даже перекошенной «сонькой» стать не так-то просто! Дело в том, что и «недобор» таблеток, и «передоз» вызывают однозначную реакцию организма — рвоту. Обильную, некрасивую, отвратительную рвоту. По загаженному уже полу «сонька» кидается в ванную комнату или в туалет. Поскальзывается, ударяется головой об унитаз или край ванны, теряет сознание и захлёбывается в рвотных массах. Так «соньку» и находят — в блевотине, с разбитым лицом… И никакой антураж типа оставленной романтической записки под свечой и лепестков роз на одеяле уже не сделает смерть «соньки» красивой… Следующие клиенты называются… — Всеволод Алексеевич вывел:

«Боксёры»

— А это — ласковое прозвище самосожженцев. Если им повезло — то есть они не скончались в страшных мучениях от ожогов, а сразу потеряли сознание и дали огню доделать своё дело, — мышцы укорачиваются и навеки оставляют руки и ноги полусогнутыми. Причём руки выставлены вперёд именно что в боксёрской стойке, а колени подтянуты к животу. Распрямить всё это возможно только насильно. А именно — посмертной расчленёнкой, чтобы хоть в гроб было что уложить любящей родне. Если не совсем понятно — объясняю: санитары рубят такой труп на куски. О запахе горелой плоти я промолчу. Вы, слава богу, не способны это оценить. Дополнительно сообщу моему юному анонимному интересанту не упомянутые им способы поквитаться с жестокой жизнью. — Северный снова заскрипел маркером:

«Нафаршированные»

— Совершенно верно было замечено у мало кому из вас, неандертальцев, известного Александра Островского в забавной пьесе про семейные отношения и утопленницу «Гроза». Люди не летают, как птицы. Люди шмякаются об асфальт с ускорением девять целых и восемь десятых метра в секунду, как и положено учебником физики. Шмякаются и… растекаются внутри одёжек. Кости и мышцы превращаются в фарш. «Нафаршированный» — ещё одно словечко из морга. Простите санитаров, но такие самоубийцы тоже прибавляют лишней работы. Сперва упаковывают то, что от них осталось, в целлофановый комбинезон, затем окутывают прослойкой из ваты и ветоши и лишь потом одевают и укладывают в гроб. И всё равно кое-что просачивается. Жуткое зрелище, поверьте на слово. И ещё… — Северный вывел в последней колонке:

«Огарок»

— Так ласково называют отравившихся едкими жидкостями, потёки которых страшно обезображивают лицо. Но главное, если ты, как тебе показалось — мужественно! — глотнул уксусной кислоты, мгновенно сжигается слизистая рта, пищевод и желудок. Ты умрёшь, непременно умрёшь. Но через пару суток. И будешь постоянно рвать. И изо рта у тебя будет идти пена. А боль, испытываемая тобой, будет кошмарна. Умрёшь обязательно. И обязательно — в страшных муках. В морге бедные санитары ломают голову, как замазать обугленные следы от кислоты. И в конце концов родственники видят в гробу белую алебастровую маску. Мать родная испугается, не то что пришедший уронить покаянную слезу любимый человек… Достаточно примеров? Но знаете, что главное, детки и подростки? Главное вот что… — Северный огромными размашистыми заглавными буквами написал под названиями колонок поперёк:

САМОУБИЙЦЫ — ТРУСЛИВЫЕ ДУРАКИ!

— Потому что умный и смелый человек всегда найдёт решение, совместимое с жизнью собственного тела. Пользуясь собственным интеллектом и собственной душой. Смерть ничего не решает. Смерть — это даже не бегство. Потому что бегут куда-то. А смерть — это ничто. Тот, кто решает убить себя, потому что его не любят, потому что его не понимают или, например, не купили кожаную куртку, — законченный глупец. Не любят? Добивайся или смирись. Не понимают? Объясни или уходи. Не устраивает мир, в котором живёшь? Построй свой собственный и живи в нём. Или, на худой конец, поговори… С мамой. С папой. С другом. Хоть с кем-нибудь… Со мной.

Класс молчал. Северный смотрел на детей и подростков. Дети и подростки смотрели на Северного. Сеня смотрел на Дария с невыразимой любовью, и, кажется, пацану сегодня грозил папин душещипательный трёп до седьмых петухов. Бедный Дарий!

В дверь энергично внеслась Анжела Степановна, таща за собой сухопарого старичка.

— Всеволод Алексеевич, вы закончили? — строго уставилась она на Северного.

— О да. На сегодня, я полагаю, деткам более чем достаточно судебно-медицинской экспертизы, — он взял губку и быстро стёр всё написанное на флипчарте.

Дети и подростки открыты миру в большей степени образного мышления. Тем и защищены. А вот тридцатилетнюю классную даму — законсервированную неумёху — очень даже может случиться, что и не очень обрадует подобная «наглядная агитация». Точнее, антиагитация.

— Тогда после небольшого перерыва вам расскажет о своей профессии учёный-кристаллограф! — обратилась директриса к классу.

— Мы не хотим кристаллографа! — пискнула раскрасневшаяся девушка, явно мечтающая стать врачом.

— И перерыва не хотим! — снова расхлябанно с места заявил Еремеев.

— Мы хотим ещё про смерть! — притопнула ножкой маленькая красотка Толоконникова.

— Про смерть?! — чуть не присела на пол директриса.

— Не пугайтесь, Анжела Степановна, эти юные правдоискатели переполнены жизнью, что бабушкина крынка молоком. А со смерти что за навар — ни бабушки, ни молока. И похоже, что все эти сорвиголовы вполне отдают себе в этом отчёт, не правда ли, дамы и господа? Вопрос риторический. Я в этом уверен. А посему, позвольте мне не подписываться сегодня под дедушку вашего разношёрстного полка. Спасибо за внимание. Если у кого-нибудь, — он ещё раз внимательно оглядел подростков, — возникнут вопросы — я ещё некоторое время буду в комнате отдыха пить чай с Анжелой Степановной.

— Конечно-конечно! — вдруг неожиданно мило заворковала раскрашенная директриса.

— И Семёном Петровичем, — Северный махнул другу рукой.

— Ну да, и с ним, разумеется! — зарделась под тональным кремом директриса. — Идёмте!

Друзьям снова ничего не оставалось, как проследовать за её выдающейся, туго обтянутой чёрным трикотажем кормой. Северный и Соколов были из поколения хорошо воспитанных мужчин — они шли молча, не присвистывая, не хмыкая, а лишь стыдливо-целомудренно потупив очи долу.

Примечания

7

Золотая лихорадка.