Естественное убийство – 2. Подозреваемые

Татьяна Соломатина, 2012

Звонок лучшего друга как нельзя кстати отвлёк судмедэксперта Всеволода Северного от мыслей о коварной бестолочи Алёне Соловецкой, которая без предупреждения сорвалась в Калифорнию. Если бы он только знал, чем обернётся его согласие прочесть лекцию для деток богатых родителей в летнем лагере. Вместо того чтобы писать красивые письма Алёне, размышлять о том, как он сделает ей предложение, и придумывать имя нашедшему его терьеру, Северный вынужден участвовать в «охоте на педофила». Увы, сексуальные преступления против несовершеннолетних были, есть и будут. Только вместо того, чтобы слишком зачитываться прессой и Интернетом, не лучше ли чаще разговаривать со своими детьми?

Глава третья

Прекрасным пятничным утром Северный подъезжал к летнему подмосковному лагерю для детишек небедных людей. Сказать: «для детей богатых» — было бы некорректно. Дети нынешних богатых русских людей проводят время или с боннами на юге Франции, или в закрытых пансионах где-нибудь в лондонских предместьях. Самые-самые из везунчиков — прямо сейчас с мамами и папами причаливают к Сардинии или, на худой конец, торчат с чопорной бабушкой где-нибудь в окрестностях Лос-Анджелеса (вот далась эта Калифорния!). Так что лагерь в буйно поросшем зеленью ближнем Подмосковье можно было назвать приютом для именно что небедных людей. Таких, что уже кое-что заработали и стремятся к большему, несправедливо полагая, что статус хоть что-нибудь значит в этом совершенно нестатусном подлунном мире, где сегодня ты — пан, завтра — пропал и твой ребёнок — только твоя забота. По крайней мере, до определённого этапа развития. И никто, кроме тебя, не объяснит ему, что такое хорошо, а что такое плохо. Ни Маяковский, ни озлобленные учителя, вынужденные летом подрабатывать на хлеб свой насущный с капелькой масла, занимая и развлекая «купеческих деток», напоминающих им большей частью Проню Прокоповну в разнообразных её вариациях.

— Куда? — спросил у Всеволода Алексеевича ленивый пузатый охранник, выкатившийся из затрапезной пришлагбаумной будки.

— Туда! — строго ответил колобку Северный.

— А-а-а! — сонно протянул страж порядка, подумавший, что, видимо, это один из папашек нынешних митрофанушек. И не требуя ничего, подтверждающего личность или разрешение на пребывание в сём оазисе счастливого детства, вернулся в свою фанерную обитель, открыв кордон.

«Строгое и значительное выражение лица в этой стране всё ещё является пропуском куда угодно. Куда угодно туда, где всё ещё что-то можно исправить, где всё ещё происходит если уж не что-то важное, то хотя бы хоть что-то ещё происходит! В любом случае в нашей стране ни в Министерство обороны, ни в здание наискосок от реконструированного «Детского мира» так просто ещё не проникнешь. Хотя именно в этих застывших в безвременье заведениях не происходит ничего нового!.. Хм… «Реконструкция детского мира» — зловеще звучит. И вполне в духе времени», — подумал Всеволод Алексеевич, выруливая по дорожкам в соответствии с расписанной Сеней схемой.

А вот и он, главный корпус прежде какого-то мелкого санатория не то Союза писателей, не то работников крупно-рогатой промышленности. По верху трёхэтажного здания реял огромный плакат:

РОССИИ НУЖНЫ ТВОИ ДЕТИ!

«Не отдам! — моментально аукнулось в голове у пятидесятилетнего судмедэксперта. — Зачем России нужны мои дети? То есть — их дети. У меня, слава богам, детей нет. И значит, они не нужны, как минимум, России. Впрочем, бедной России ничего не нужно. Тем более — дети. Дети нужны новым правителям. Очередной гитлерюгенд, прости хоть кто-нибудь меня, грешного!»

Припарковав «Дефендер», Северный набрал Сенин мобильный.

— Привет, олух царя небесного. Пацан сказал — пацан сделал. Я стою под зловещим слоганом о том, что Молоху в очередной раз нужны твои дети. Выходи на плац, строиться!

— Севка, сейчас буду!

Через две минуты из здания выскочил встрепёхнутый Соколов. Он был в полуделовой форме — чёрные брюки и белая рубашка. Брюки трещали по швам. Белая рубашка прилипла к его пухлому торсу. В Москве и Подмосковье этим летом царила жуткая жара. Не такая, как прошлым, когда самовозгоралась вечная мерзлота под вечными же торфяниками, но тоже весьма нечеловеческая жара крутых континентальных лет.

«Этой заразе, поди, комфортно в тихоокеанском-то климате!» — подумалось Всеволоду Алексеевичу помимо воли.

Не думать об «этой заразе» он не мог, хотя очень старался.

Не мог не думать о ней во вторник, когда отослал ей идиотское письмо.

Не мог не думать о ней в среду утром, когда первое, что сделал — до традиционной пробежки! — как пацан, прискакал к лэптопу, ещё не умывшись, — и не нашёл в почте ответа.

Не мог не думать о ней в среду вечером, когда пил с Ритой Бензопилой её вечный коньяк и даже — какой позор! — сдался маменьке на предмет своих чувств. И эта старая карга вместо того, чтобы бросить ему спасательный круг своего матёрого сарказма, взяла да и посочувствовала, проклятая старуха!

Не мог не думать о ней в четверг и даже сегодня ранним утром. Потому что, как глупый юноша, кидался к почте каждые полчаса… четверть часа… к лэптопу, к компьютеру на работе, к мобильному телефону… И там ничего не было от этой гадины, Алёны Дмитриевны Соловецкой. Смешно. В его возрасте — и вовсе обхохочешься. Никакого достоинства! Хорошо, что никто ничего не знает. Но какая разница, если достоинство — это не когда кто-то что-то знает о недостойном. Достоинство — это когда ты чувствуешь, что достоин сам себя. А это дурацкое поведение Всеволод Алексеевич считал совершенно недостойным. Ему было стыдно перед самим собой. И ещё было бесконечно тревожно за эту дуру Алёну.

— Я так рад, что ты приехал!

— Я тебя хоть раз обманывал?

— Нет. Ни разу. Не припоминаю… Но всё равно страшно рад, потому что знаю, как ты терпеть не можешь детей.

— Сеня… С Алёной всё в порядке?

— Да. Наверное. Не знаю… Она девочка взрослая. Звонит только Алине. Письма пишет, когда захочет или посчитает нужным. Но если Алина мне не звонила — значит, всё в порядке. А что? — Сеня прищурился.

— Ничего, — ответил Северный. — «Я этой негодяйке послал из Москвы на триста пятьдесят рублей телеграмм и не получил ответа даже на полтинник. Это я-то, которого любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина — зубной техник…»^[4] — продолжил он с мрачной иронией.

— Чего?! — уставился на него Соколов.

— Ничего!.. Ну ладно, книг ты, пещерный человек, не читаешь. Но хоть кино ты смотришь? Движущиеся картинки…

— А-а-а… — на всякий случай сказал Сеня.

— Мир сегодня не балует меня разнообразием ораторских приёмов, — вздохнул Северный. — Ладно, пошли рассказывать детишкам, как это круто — быть царём на горе трупов.

— Ты это… Текст подготовил? — аккуратно поинтересовался у друга Семён Петрович.

— Мои тексты всегда при мне.

— Но ты… главное, помни — это дети!

— Ну вот… Сначала: «О приди, приди!..» А как только — так начинается. Условия, недоверие, опасения за честь… Сеня, ты напоминаешь мне девицу, жаждущую замужества, но рассчитывающую обойти стороной вопросы секса! Дети. Скажешь тоже! Разгильдяи наверняка, как всегда. Хлебом не корми, дай лягушек через соломинку понадувать да кузнечиков в банках морить сотнями!

— Не, ну, я просто, чтобы… Чисто так… Как бы, чтобы ты…

— Не блей, Цицерон! Солдат ребёнка не обидит, веришь?

— Да! — без малейшей запинки тут же выпалил Семён Петрович и утёр обильный блестящий пот с верхней губы.

— Тут сразу расстреливают, что ли, если что не так? — елейно уточнил Северный. — Какое милое детское учебно-воспитательное заведение. Папок, отваливших немалые бабки, бросает в пот.

— Просто жарко! — пробурчал Сеня. — Хорош уже издеваться, пошли!

— Пошли. Сейчас только докурю. Полагаю, что во время прочтения милым детишкам лекции о чудесном-чудесном мире судебно-медицинской экспертизы мне этого не позволят. Чашечку кофе-то хоть предложат?..

— Там есть кофейный автомат, в холле! Сейчас я тебе притащу! Ты какой хочешь?

— Горячий. — И Соколов тут же унёсся внутрь здания, как всегда почуяв настроение своего старого товарища. — Пара минут наедине с собой не повредят, — удовлетворённо констатировал Северный. — Равно как и две сигареты вместо одной.

После дозы кофеина с никотином Северному было не так тоскливо идти коридорами административного здания образцово-показательного летнего лагеря. Устроители не слишком утруждали себя за родительские денежки — интерьер не блистал буржуазностью. Весёленькие цвета дешёвенькой краски, лютики-цветочки. Типичная детская поликлиника Четвёртого управления, не более. Стереотипы, стереотипы, стереотипы…

— Легче выкрасить, чем выбросить. Иду — и содрогаюсь. Счастливое детство как оно есть — только теперь ещё и за деньги. Жуть. Надеюсь, хоть азбуки здесь в кожаных переплётах?

— Всеволод Алексеевич, познакомьтесь! — Сеня со значительным нажимом на имя-отчество прервал монолог Северного. — Это Анжела Степановна, директор!

На Северного смотрела весьма молодая особа, более уместная где-нибудь в ночном клубе, нежели в воспитательном учреждении. Ей было около тридцати, не больше. Блузочка, юбочка, туфельки. Вроде бы всё соблюдено, но… блузочка чуть фривольнее. Юбочка чуть короче, чем выдержит психика бронеподростка. Туфельки с завязочками под Древнюю Грецию походили скорее на аксессуар для вовлечённых по недоумию в БДСМ^[5]. А судя по макияжу, насыщенностью не уступавшему театральному гриму, дети её интересовали далеко не в первую очередь.

— Здравствуйте, Всеволод Алексеевич! — любезно расплылась Анжела Степановна всем своим нарочито огромным ртом и протянула Северному руку, кою он смиренно пожал. — Семён Петрович о вас много хорошего рассказывал! Мы очень рады, что вы согласились принять участие в нашем дне интересных профессий! Сейчас закончится мастер-класс известного шеф-повара, и после небольшого перерыва — ваше выступление. Могу я предложить вам чаю? — и она ещё раз зловеще оскалилась и стала окончательно похожа на в пух и прах разодетую рыбу дораду. — Пожалуйста, в нашу комнату отдыха! — директриса развернулась к друзьям соблазнительной задницей и, покачивая бёдрами, поплыла по коридору. Северный развёл руками. Сева показал ему кулак.

— Ну же, мужчины, не отставайте! — призывно пропела Анжела Степановна.

Ничего не оставалось, как проследовать за её выдающейся кормой, туго обтянутой полоской чёрного и неуместного в такую жару трикотажа. Северный и Соколов были из поколения хорошо воспитанных мужчин — они шли молча, не присвистывая, не хмыкая, а лишь стыдливо-целомудренно потупив очи долу.

В комнате отдыха, последовав приглашению, друзья устроились в кожаных креслах. Как раз напротив портретов президента и премьер-министра. Сама Анжела Степановна ухнулась на диван, издавший при этом протяжный звук, похожий на шипение газоотводной трубки. В двери тут же заглянула молоденькая девчушка.

— Три чая, Леночка! С лимоном. Мне — без сахара! — царственно бросила директриса.

— Да, Анжела Степановна! — подобострастно выдохнула Леночка.

— Вот это и называется, по меткой оговорке твоего отрока, гарантофилией! — нашёптывал Всеволод Алексеевич Сене, подбородком тыча в миловидно отфотошопленные портреты, пока местная владычица отдавала распоряжения.

— Что, простите, Всеволод Алексеевич? — соблазнительно протянула в Северного Анжела Степановна и захлопала развесистыми ресницами.

— Я, любезная Анжела Степановна, как раз говорил Семёну Петровичу о роли оговорок в воспитании подрастающего поколения.

— Поговорок? Да, мы уделяем внимание русскому фольклору. Мы стараемся давать разносторонние знания нашим воспитанникам. У нашего пансиона отличная репутация, и если у вас есть дети…

— О! У меня нет детей, — перебил даму Северный. — А если бы были, то я бы предпочёл, чтобы их воспитывала стая волков.

— Вы сторонник всего естественного? — вполне серьёзно уточнила Анжела Степановна.

— Скажем так: я не сторонник всего искусственного, — Всеволод Алексеевич улыбнулся. — И к тому же рассудите сами, Анжела Степановна, будь я сторонником всего естественного, как вы изволили выразиться, то у меня уже давно была бы куча детишек, как у нашего замечательного Семёна Петровича.

— Да… Стране нужны ваши рекорды, — печально пробормотала директриса. — Вы знаете, Всеволод Алексеевич, у меня тоже пока нет детей. Но я их очень люблю. Потому и стала педагогом. Я очень серьёзно отношусь к своему будущему ребёнку и рожать его лишь бы от кого…

В этот момент в двери вошла Леночка с подносом, и Соколов кинулся помогать девушке расставлять чайник, чашки, блюдечко с лимоном, потому как чувствовал себя немного не в своей тарелке. Из-за друга. Возможно, Анжела Степановна и не самая умная женщина на свете, но какого дьявола? Мало ли дураков на свете?

Сеня поймал взгляд своего старшего товарища. И будь он проклят, но во взгляде Северного читалось: «Да, дураков на свете много. Ничуть не меньше, чем дур. Но если ты сам умный, то какого дьявола доверять собственного сына учреждению, руководимому дурой, живущей по принципу: больше папиков — хороших и разных. Может, и попадётся какой — состоятельный и незаразный?»

— Да, так вот… — Анжела Степановна слегка раскраснелась. Как любая женщина — сто раз умница или трижды дура, — она понимала, что брякнула что-то не то. Не к месту, во всяком случае. Особенно интуитивные способности любой женщины обостряются в присутствии яркого самца. Равно как и способность действовать вопреки своей интуиции. Ей бы молча выпить чай, надув щёки, но Анжелу Степановну несло. — Так вот… Мы развиваем в наших воспитанниках всё самое лучшее. Любовь к родине, любовь к родителям, любовь к…

— Партии и правительству!

— Природе и географии! — хором рявкнули мужчины. Причём последняя реплика принадлежала Семёну Петровичу — и, судя по громкости, он явно хотел заглушить текст Северного.

–…к жизни, — вдруг неожиданно тихо пролепетала Анжела Степановна.

— Ну, извините, извините меня! — Всеволод Алексеевич поднялся с кресла и подошёл к Анжеле Степановне. — Я был непростительно язвителен. Я не имел на это никакого права. Позвольте вашу руку!

Директриса протянула руку, и Северный почтительно прикоснулся губами. Анжела Степановна разалелась, как маков цвет. Семён Петрович осуждающе покачал головой и бросил на друга испепеляющий взгляд. «Вот на это ты точно не имел никакого права!» — семафорил Сеня. Возможно, он был недоволен таковым поведением товарища из-за Алёны Дмитриевны. Или — что скорее — из-за самой Анжелы Степановны. Потому что она уже попала под обаяние господина судмедэксперта, а если это для кого-то и закончится плохо — то вовсе не для Северного, кобеля поганого!

В этот момент в двери комнаты отдыха опять просунулась Леночка.

— Анжела Степановна, шеф-повар закончил.

— Ведите его сюда! — вскочила с дивана Анжела Степановна.

Диван снова издал противный звук. Всё-таки есть что-то ужасно отвратительное в кожаной мебели. Северный понимал детишек Соколова, изрешетивших папенькино приобретение в гостиную — близнецов гарнитура комнаты отдыха этого лагеря — перочинными ножичками и прочими подручными средствами. Больше отверстий — лучше аэродинамика… Или эргономика? Лучше, короче.

Через две минуты Леночка привела в комнату отдыха запыхавшегося человека в белом фартуке и накрахмаленном колпаке.

— Это есть ужасные дети! — с порога начал высокий, стройный, элегантный повар. — Никакая культура поведения. Я уже не говорить о кулинарный культура! — он обессиленно упал на «музыкальный» диван. — Они не уметь слушать! Они не хотеть слышать! Они не иметь ничего святого, эти дети! Они не знать, что такое кухня! Они не знать, что такое еда. Они мочь только грубить и жрать! Я больше никогда не ходить к детям!

— Вы, скорее всего, не нашли к ним подход! — возмутилась Анжела Степановна и даже яростно щёлкнула каблуками. — У нас прекрасные воспитанные дети! И, кроме того, я вам предлагала свою помощь! Вы же сами отказались, мотивируя это тем, что можете наладить контакт с любой аудиторией и даже как-то раз устраивали мастер-класс в зоне!

— О-о-о!!! — мечтательно закатил глаза шеф-повар. — Как там меня слушали!

— Их можно понять, — отпустил реплику Северный.

— Да. Да! — радостно возопил со стонущего дивана шеф-повар. — С кем имею честь? — шеф-повар вскочил с дивана и протянул Северному руку.

— Северный Всеволод Алексеевич. Судебно-медицинский эксперт, — он дружелюбно потряс мощную пятерню.

— Джон Стейнбек. Шеф-повар ресторана «Пожарская котлета», — кулинар схватился за Севину длань двумя руками.

— Джон Стейнбек?! Ну надо же!

— Yes! Oh, yes! — Шеф-повар закрыл глаза и экстатически продекламировал: — «Cannery Row in Monterey in California is a poem, a stink, a grating noise, a quality of light, a tone, a habit, a nostalgia, a dream…»^[6] I know, I know it! I have no choice! I know «Cannery Row»!

— Как приятно познакомиться с начитанным человеком! — искренне удивился Северный.

— Me too! — чуть не прослезился повар. — Но я не то чтобы есть сильно начитан, но из-за my name, вы понимать, я выучить пару первых предложений. Тем более я есть родиться в Калифорния. И тут я не только главный повар ресторана, но и веду кулинарное телешоу «Консервный ряд: тысяча и одно блюдо из рыбных консервов», — шеф изобразил мучительную гримасу. Северный тоже состроил страдальческую мину. Ещё бы — уже дважды произнесено название ненавистного ему ныне штата! А название замечательной книги использовано на потребу маркетингу.

— Меня перетянули в вашу страну, соблазнив гонорарами, — продолжал калифорнийский повар Джон Стейнбек. — Слаб есть человек! А сюда, в этот… — мужчина наморщил высокий красивый лоб, — грьобаный ад, — и он, не отрываясь от рукопожатия, гневно ткнул подбородком в сторону багровеющей Анжелы Степановны, — меня попросила прийти наша менеджер. Наша управляющий! Я нажалуюсь на неё оунеру! Я думал, мы с менеджером есть друзья, а она мне подложить, как это у вас, у русских, говорят, — свинья. И её дочь тоже тут ест! Я имею шок!

— Что есть, то есть! Слаб есть человек, ваша правда. И у русских подлог свиньи давно вошёл в поговорку, — Северный деликатно высвободился из захвата повара со слишком литературными именем-фамилией. Ещё немного — и рукопожатие грозило перерасти в объятие. — Мне вот даже пожаловаться некому. Я тут по горячей просьбе моего друга, Семёна Петровича Соколова, — Всеволод Алексеевич сделал широкий жест в сторону бедного Сени. — Его сын тоже тут ест, как вы изволили метко заметить. Так что мы с вами, Джон, в некотором роде коллеги по несчастью.

— О да! Несчастье! Дети — это есть несчастье!

— Не надо так говорить! Дети — наше будущее! — возмутилась Анжела Степановна.

В дверь снова вскочила неугомонная Леночка и сказала, обращаясь к директору:

— Анжела Степановна, они сейчас презентационный зал разнесут. Уже швыряются остатками лобстеров.

— О май гад!!! — испустил вопль шеф-повар Джон и обессиленно упал на диван. «Пшшшшшшшшшш…» — нежно закачал на звуковых волнах диван отдавшегося ему кулинара.

— Я сейчас к вам вернусь! — строго наказала ему Анжела Степановна. — Идёмте, Всеволод Алексеевич!

— Я с вами! Мне интересно! — скороговоркой выпалил Семён Петрович, опасливо косясь на Джона Стейнбека, гневно изрыгающего что-то не слишком культурное на английском.

Примечания

4

Илья Ильф, Евгений Петров. «Золотой телёнок».

5

БДСМ — психосексуальная субкультура, основанная на обмене властью в сексуальных отношениях, предполагающая ролевые игры. В составной аббревиатуре-акрониме BDSM заключены названия основных составляющих этого явления: BD — Bondage&Discipline — неволя и дисциплина, воспитание; DS — Domination&Submission — доминирование и подчинение; SM — Sadism&Masochism — садомазохизм.

6

Шеф-повар цитирует первые предложения «Cannery Row», John Steinbeck. «Консервный Ряд в Монтерее, что в Калифорнии — поэма, скрежет и смрад, собственный цвет, лад и характер, ностальгическое видение, мечта».