Естественное убийство – 2. Подозреваемые

Татьяна Соломатина, 2012

Звонок лучшего друга как нельзя кстати отвлёк судмедэксперта Всеволода Северного от мыслей о коварной бестолочи Алёне Соловецкой, которая без предупреждения сорвалась в Калифорнию. Если бы он только знал, чем обернётся его согласие прочесть лекцию для деток богатых родителей в летнем лагере. Вместо того чтобы писать красивые письма Алёне, размышлять о том, как он сделает ей предложение, и придумывать имя нашедшему его терьеру, Северный вынужден участвовать в «охоте на педофила». Увы, сексуальные преступления против несовершеннолетних были, есть и будут. Только вместо того, чтобы слишком зачитываться прессой и Интернетом, не лучше ли чаще разговаривать со своими детьми?

Люди, места и события в этой книге, конечно же, мираж и выдумка.

Джон Стейнбек

Глава первая

— Прости, Сев. Нужна твоя помощь. Срочно…

Всеволод Алексеевич даже рад был Сениному звонку. Младший друг — это не только постоянная радость общения с тем, чьё восприятие жизни ещё не так цинично, но и отличный повод время от времени выплеснуть раздражение в бездонный колодец всепрощения искренне любящего тебя щенка.

— Ну, чего тебе надобно, собака?! — рявкнул Северный, окончательно скинув с себя образ умненького, всё понимающего дяденьки.

Не образ, конечно же. Таким он, Всеволод Алексеевич Северный, судебно-медицинский эксперт пятидесяти годов от роду, и был. Умным, всё понимающим дядькой. Просто ему внове были разговоры со взрослыми дочерьми любимых женщин. Он и так-то не в своей тарелке, чего с ним давненько не случалось, а тут ещё Сеня так грубо прерывает беседу. Первую беседу с дочерью любимой женщины!.. Не было у Северного до сих пор любимых женщин. И даже любовниц не было… В смысле — со взрослыми дочерьми. Нет, может, они и были у тех любовниц — дочери. Да только кто дочерьми любовниц интересуется?! Интересуются только дочерьми любимых женщин. Всеволоду Алексеевичу одного-единственного коротенького телефонного разговора с дочерью любимой женщины хватило, чтобы его солнечное сплетение вдруг затопило чем-то тёплым, вроде привязанности, а сердце наполнилось чем-то горячим… Любовью, что ли?.. Как он может любить ни разу не виденную им вполне уже великовозрастную особу? Как он может любить девочку, о которой ничего не знает? Только имя. Алина… Но то, что она дочь этой коварной бестолочи Алёны Дмитриевны Соловецкой, так резко, без предупреждения взявшей да и сорвавшейся в Калифорнию, давало девочке Алине огромную власть над Всеволодом Алексеевичем. Он внезапно так чётко это осознал и принял, что ничего другого, как разозлиться на ни в чём не повинного Соколова, ему не оставалось. Не сердиться же на Алёну и на её дочь Алину, в самом деле! И уж тем более не злиться же на себя самого… На себя-то за что? Он всё делал правильно. Или не всё? Если всё правильно, то почему она улетела? Если неправильно, то почему её дочь была с ним по телефону вежлива?

— Алёна на край земли унеслась устрицы жрать, а ты на мне зло срываешь? — обиделся Сеня в трубку.

— Никто на тебе зло не срывает, — солгал Северный. — Что там у тебя снова-здорово срочно?..

— Давай я лучше приеду!

— Соколов, когда ты говоришь «давай я лучше приеду!», то это, как правило, означает, что ты мне хочешь подсунуть какое-нибудь совершенно идиотское занятие. А я сейчас не в самом подходящем для идиотских занятий настроении. И к тому же что у нас сегодня, вторник? По вторникам я навещаю матушку.

— Сев, Маргариту Пименовну ты осчастливливаешь визитами не по графику, а по своему собственному желанию. Ну пожа-а-а-алуйста! Ну, можно я приеду? Ну, очень надо! И очень срочно, буквально на послепослезавтра! На кону моя репутация и репутация моего старшего сына! — заканючил Сеня.

— Репутация сопливого мальчишки? Хм… Ладно. Заезжай. Что может быть важнее репутации твоего старшего сына, в самом деле!

— А можно я его возьму с собой? — робко и вкрадчиво проблеял Сеня, пропустив мимо ушей иронию старшего друга.

— Можно. Если он обязуется стоять столбом в углу, молчать и дышать через раз и неглубоко.

— Он будет тише воды, ниже травы! Клянусь!

— Ты так и не снял с пуза крест, а с прикроватной тумбочки Библию? — усмехнулся Северный, но товарищ уже нажал отбой.

— Ну да, ну да… Что ещё так может скрасить вечер, как не визит сумасшедшего друга-гусара с восьмилетней к каждой бочке затычкой, — пробубнил Северный. Хотя недавно пообещал себе избавиться от привычки разговаривать с самим собой. Но Алёна, мерзавка, улетела не попрощавшись. Остаётся только надеяться, что у неё для этого были веские причины. Иначе он не простит… Что не простит? Не надо обманывать себя. Ей он простит всё. Всё, что она наделала, делает сейчас и даже то, что она наделает в их общем будущем!.. Размечтался, старый козёл. Не будет у тебя с ней никакого будущего. Тебе — полтинник. Ей — сороковка. У тебя на шее Рита Бензопила. У неё — взрослая дочь. Вы слишком долго были одиночками. Ничего не выйдет. Чтобы вышло, надо как Сеня. Жениться на пусть не слишком красивой, но зато надёжной. На такой, что не улетит в Калифорнию вот так, с кондачка, за здорово живёшь. На такой, что нарожает тебе подряд четверых детей. И жениться на такой надо не на закате, а хотя бы ближе к обеду. С другой стороны, кто сказал, что пятьдесят — это уже закат? Особенно учитывая то обстоятельство, что его, Северного, физическая форма такова, что любой тридцатилетний пацан позавидует. Не говоря уже о без пяти минут сорокалетних. Семён Петрович, вон, на двенадцать лет его моложе, а уже сердцебиение, одышка… Чёрт! Он же сейчас заявится сюда со своим старшим отпрыском! Сюда! В идеально выдраенную обитель старого холостяка, где всё на своих местах. Припрётся! С малолетним убийцей порядка! С особо опасным шалопаем-недомеркой! Со страшным носителем кретинского имени Дарий! Ну, какого этого самого Сеня не мог притащиться сюда — если ему вообще надо было так срочно сюда сегодня тащиться — с прекрасной девочкой Дашей, его следующим после Дария плодом чресел? Та хотя бы выглядит по-человечески и не носится оголтелым терьером, сметая всё на своём пути. Даша так благоговеет перед дядей Севой, что замерла бы за кухонной колонной немым изваянием, да так там и простояла весь папин с дядей разговор. Или пусть, пусть бы Сеня притащился с Георгиной. Георгише всего ничего — несколько месяцев от роду. А Соколов нынче, после совсем недавних событий, — почётный слингоносец. Так что была бы его плоть и кровь плотно к нему примотана и разве что навоняла бы. Так проветрить проще, чем из руин восстанавливать. В любом случае остаётся радоваться тому, что Сеня не приведёт в Севину обитель Георгия по прозвищу Жорыч — предпоследнего Семёновича. Тот вообще на всю голову долбанутый и ни стыда, ни слова «нет!» — не имеет. Георгия даже любящие мама с папой всё чаще называют не Жорычем, а Кошмар Кошмарычем. Господи, если они с Олесей родят пятого, то как его-то назовут? После Дариев с Дашами и Георгиев с Георгинами надо выдавать в мир нечто уж совсем неудобоваримое. Двойню. Кондуита и Швамбранию. Геркулеса и Лилипуту. Гаргантюа и Пантагрюэлину… В черепной коробке пятидесятилетнего интеллектуала всегда есть место для ментального мусора. И время для перебирания этого мусора. А как ещё не сойти с ума, если Алёна на другой стороне глобуса? Что ей там, в этой Калифорнии?.. Всё это выдумка, нет никакой Калифорнии, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще, последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана.^[1]

Северный невесело усмехнулся, поднялся, наконец, из кресла и, подойдя к сплошному книжному стеллажу, достал труд Александра Дмитриевича Вентцеля «И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев. Золотой телёнок. Ю. К. Щеглов. Комментарии. Москва, «Панорама», 1995. Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям А. Д. Вентцеля». Лет пять назад он купил её в книжной лавке на Кузнецком Мосту. Просто потому, что знал, кто такой Александр Дмитриевич Вентцель. А ещё потому, что на обложке книги, изданной всего двухтысячным тиражом, был напечатан отзыв Александры Ильф: «Будучи «дочерью Ильфа и Петрова» или, во всяком случае, только Ильфа, я очень болезненно отношусь к стремлению некоторых авторов подогнать их творчество и их жизнь к своим идеям и тезисам. В комментариях А. Д. Вентцеля я чувствую себя тепло и уютно».

Всеволод Алексеевич, относясь к Ильфу и Петрову или, во всяком случае, к Ильфу, очень уважительно, не менее болезненно относился к стремлению некоторых авторов выискать блох в текстах «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». Кроме того, математику и лингвисту-полиглоту Вентцелю доверял безоговорочно — и потому не раздумывая приобрёл книгу. И не раз уже прочтя её от корки до корки, каждый раз приятно удивлялся органичному сочетанию въедливой методичности аналитика и искренней любви филолога к исследуемому тексту, которого Александру Дмитриевичу, сыну известной русской писательницы И. Грековой — Елены Сергеевны Вентцель, — удалось добиться в этом воистину научном и поистине литературном труде. Не говоря уже об исторической его ценности.

Северный прилёг на софу и раскрыл книгу на случайной странице:

«Стр. 326: «Я старый профессор, бежавший из московской Чека». Для меня было неожиданностью, когда я прочёл в издании 1934 года: «Я старый профессор, бежавший из полуподвалов московской Чека». Как замечательно! Вывернутый и сниженный антисоветский стереотип: «подвалы Чека» (и как это тогдашняя цензура допускала упоминание, хотя бы и высмеивающее, антисоветских стереотипов!). Но в последующие десятилетия цензура сделала своё дело: удалила соблазн и немного, в меру своих сил, ухудшила литературное качество текста».

Всеволод Алексеевич вздохнул. Ох, как давно он алкал неподцензурного издания «Золотого телёнка», выпущенного издательством имени Чехова, или хотя бы этого, упомянутого у Вентцеля, выпущенного в 1934 году. В общем, такого издания, где был первоначальный текст Ильфа и Петрова: «Вот наделали делов эти бандиты Маркс и Энгельс!» — в том пассаже, что после «соавторства» цензуры ещё советской даже сейчас, в издании, например, 2004 года в возрождённой серии «Библиотека всемирной литературы», выглядит так: «Слышали новость? Меня вычистили по второй категории». И некоторые знакомые сочувственно отвечали: «Вот наделали делов эти Маркс и Энгельс!» А некоторые ничего не отвечали, косили на Побирухина огненным глазом и проносились мимо, тряся портфелями». Почему бы нынешним редакторам не озаботиться переизданием оригинального текста? И почему американского гражданина, математика Вентцеля, живущего в Новом Орлеане, сохранность и неприкосновенность авторского слова тревожит больше, чем нынешних русских издателей, граждан РФ, живущих в Москве? Переквалифицироваться, что ли, на старости лет в редакторы? Так вроде и судебно-медицинский эксперт из Северного вышел отличный!

— Не надо оваций!^[2]

Вместо оваций раздался звонок. Северный встал и нажал кнопку домофона.

— Дарий, ты помнишь, что должен стоять изваянием в углу, пока твой папа будет морочить мне голову?

— Да, дядя Сева!!! Клянусь!!! — заорал ретивый мальчишеский голосок.

— Ещё один, не знающий «не клянись!», ещё одно поколение клятых, — проворчал Северный, но его уже никто не слушал.

Через несколько минут в незапертую дверь внёсся всклокоченный симпатичный мальчуган и завизжал:

— Как я рад тебя видеть, дядя Сева!!! Смотри, как я умею!!! Нас в лагере тренер научил!!!

— Дарий, скотина, не смей!!! — истошно выкрикнул Семён Петрович сыну. Но не успел он ещё закончить фразы, как пацан уже прошёлся колесом. Причём — в направлении той самой стены, что была заставлена книгами до потолка. Обожаемыми книгами годами скрупулёзно собираемой библиотеки. «Колесом» — это, конечно, громко сказано. Он тупым кулём шлёпнулся на пол, по касательной задев ногами книжные полки. Сверху на него свалилась груда синих томиков. Всеволод Алексеевич состроил скептическую мину, Сеня ошарашенно застыл, видимо, ожидая кары. Дарий заревел.

— Соколов, скажи мне, как старый чекист старому чекисту, ты уверен, что эту репутацию надо спасать? — Северный поднял с пола одну из книг, не обращая внимания на рыдающего мальчишку. — Ты смотри, на нужной странице раскрылось! «Но когда страдание обретает голос и заставляет трепетать наши нервы, тогда душу переполняет жалость…» Дарий, во-первых, немедленно прекрати орать! На меня твои слёзы не действуют. Я твоему папе зачем-то сегодня очень нужен, так что при мне он не будет с тобой сюсюкать. К тому же ты совсем не больно ушибся. Во-вторых…

— Мне не больно! У меня не вышло колесо-о-о!!! — затянул парнишка.

— Во-вторых, читал ли ты, о маленький звероподобный человечишко, «Остров доктора Моро»? — не обращая внимания, продолжил Северный.

— Нет! Я читал только про Гарри Поттера.

— Неандерталец!

— Дарий, немедленно извинись перед дядей Севой! — грозно произнёс отмерший Семён Петрович, поняв, что Северный не намерен делать из его старшего сынишки котлету.

— Дядя Сева, извини меня, пожалуйста! — протокольно-заученно пискнул ушедший от справедливого возмездия бандит и поднялся на ноги.

— Осторожней, вандал! — Северный скривился, глядя, как книги вновь осыпались. — Это же Герберт Уэллс! Собрание сочинений в пятнадцати томах 1964 года издания! Даже твоего папы ещё в проекте не было, когда люди получали удовольствие от прочтения этих книг!

— Кто такой Герберт Уэллс? — деловито уточнил Дарий, хватая с пола книги и пытаясь запихать их обратно на полку абы как.

— Оставь! — лицо Всеволода Алексеевича перекосила мученическая гримаса. — Только не твоими немытыми корявыми лапами.

Семён Петрович бросился сыну на помощь.

— И ты оставь, чудовище! Только у такого бестолкового создания, как ты, мог взрасти сын, понятия не имеющий, кто такой Герберт Уэллс!

Оба — и папа, и сын — в ужасе бросили книги обратно на пол.

— О боги! — взвыл Северный. — Да что же это за наказание такое, а?!! Оба руки по швам — и сделали по пять шагов назад! Быстро!

Взрослый мужчина и маленький мальчик послушно прижали руки к корпусам и отступили на указанное количество шагов. Дарий даже считал вслух:

— Раз, два, три, четыре, пять!

— Нет такой цифры: «раз», — рассмеялся Всеволод Алексеевич, глядя на слаженные действия своих гостей. И, немного помолчав, процитировал:

«Постепенно я настолько привык к зверолюдям, что тысячи вещей, раньше казавшихся мне дикими и отталкивающими, скоро сделались обыкновенными и естественными. Вероятно, окружающая обстановка на всё накладывает свой отпечаток…» Или, по-русски говоря: «С волками жить — по-волчьи выть». До тесного знакомства с тобой, Соколов, я мог бы и убить за подобное обращение с книгами. Ну, не убить. Это — гипербола, — уточнил он, обращаясь к Дарию. — Но от дома отказать на раз-два-три!

— Нет такой цифры: «раз»! — выпалил Дарий и спрятался за папу.

— Умный, поганец! — восхищённо присвистнул Сеня.

— Не свисти в моём доме! Тем более, если ты помнишь, то у меня ещё незаконченные финансовые дела в Лондоне. Куда я на выходные и улетаю. Так что быстро говори, что тебе от меня нужно, я быстро аргументированно тебе откажу — и мы тут же расходимся, недовольные друг другом, до следующих малоприятных нескорых встреч.

— Кто такой Герберт Уэллс?! — нетерпеливо притопнул ногой Дарий.

— У папы потом узнаешь. Или в Интернете уточнишь, раз твой папа утверждает, что ты умный.

— Ну, дядя Сева, ну пожа-а-алуйста! — заныл Дарий.

— Писатель. Англичанин.

— Как та, что написала про Гарри Поттера? Дай почитать!

— Ни за что! Ни за что не дам тебе почитать. Но если ты пообещаешь пятнадцать минут молчания, то я куплю тебе тот самый «Остров доктора Моро». Современное издание — в обложке, но на туалетной бумаге, — калечь на здоровье. И ещё, пожалуй, «Волшебную лавку». С неё тебе и стоит начать. Но при одном условии…

— Я буду молчать пятнадцать минут!

— Отлично. Тогда при двух условиях. Первое — четвертьчасовое молчание. Второе — напишешь мне, что ты думаешь по поводу прочитанного. Идёт?

— Идёт. А что мне за это будет?

— Живой отсюда уйдёшь, понял?! — грозно, с хрипотцой, прорычал Северный. — Это только твой папка воспитывает детей по системе взаимозачётов. Я предпочитаю систему: «ты мне должен, я тебе — нет!»

— Но у тебя же нет детей!

— Именно поэтому. Не желаю становиться ничьим заложником. Всё, хватит! Беседа затянулась. А ты что молчишь, как рыба об лёд?

Семён Петрович действительно был как-то нехарактерно для него немногословен. И застывшее выражение его обыкновенно мимически подвижного лица выражало крайнюю озабоченность.

— Давай уже, проси мою срочную помощь.

— Сева, понимаешь, какое дело… Я тут Дария сдал в блатной, типа, лагерь. Летний, оздоровительный… Но учебный, учебный! — замахал руками Соколов, заметив, как изменилось выражение лица Северного. — И даже воспитательный. Для всяких там хороших деток из приличных семей. Их там, типа, тренируют по-всякому, языкам учат. Развивают, в общем. Утром привёз недоразвитого, вечером забрал уже слегка мозгом и телом окрепшего — красота. Да ещё и за городом. Бассейн, лужайки, воспитатели. Никаких люмпенских детишек…

— Понятно. Спесьевато.

— Что?

— Прости. Я забыл, что ты у нас не любитель классической литературы. Всё больше прайсы, спецификации да списки «Форбса» — для духовного развития — почитываешь. «Спесьевато» — это у Гоголя Николая Васильевича. В «Женитьбе». Или, говоря современным языком, — снобски. Итак, ты сдал своего дубиноголового сынишку в снобское летнее учебно-типа-как-бы-воспитательное заведение, — перекривлял Северный друга. — Мне до этого какое дело?

— Сева, там у них в пятницу день интересных профессий. Предполагалось, что выступать будут родители. Но, как выяснилось, почти у всех детей родители занимаются, типа, бизнесом. У кого свой, кто управленец. Короче, все поголовно — счастливые владельцы полного собрания сочинений Филипа Котлера^[3]… А директор этого летнего лагеря хотела, чтобы детям рассказали о космонавтике там… О полярниках. О капитанах дальнего плавания. Понимаешь?

— Неужто детишки не хотят слушать о бизнес-аналитике, о льготах для мелких собственников, а также о четырёхстах сравнительно честных способах ухода от налогов? Куда смотрит олигархическая верхушка?! — притворно ужаснулся Северный и по-бабьи всплеснул руками.

— Тебе бы только издеваться!.. В общем, директор сказала, что родители, раз уж они сами не могут поведать детям ничего интересного, должны разыскать кого-то типа… — Сеня запнулся.

— Специалистов Центра управления полётами с Байконура, доблестных разработчиков вакцин против разнообразных чум двадцать первого века или, на худой конец, ассенизатора? — услужливо продолжил старший товарищ ехидным тоном.

— Можно ещё судебного медика! Типа, начальника бюро сложных экспертиз! Папа сам предложил! — услужливой скороговоркой протараторил Дарий.

— Пятнадцать минут!.. — нахмурился Северный. — А вообще-то ты не только несдержанный и глупый мальчишка, но ещё и Павлик Морозов. То, что твой папка трепло — это одно. А вот то, что ты предаёшь родного отца — совсем другое.

— Никого я не предавал! И никакой я не Павлик Морозов. Я — Дарий Соколов. Я просто помог, чтобы он не мучился, — насупился Дарий.

Северный махнул рукой.

— Прекрасное семейство. Вы меня когда-нибудь с ума сведёте.

— Придёшь? — Семён Петрович искательно заглянул другу в глаза. — Там одна тётка, такая, типа, сильно крутая, в пятницу приволочёт шеф-повара крутого блатного ресторана, где она заправляет, и он даже устроит детишкам мастер-класс…

— Детки средне-богатых буратин буду готовить фуа-гра и запекать гусей в трюфельном соусе?

— Сева, ну тебе что, сложно?

— Соколов, ты идиот или прикидываешься? Что я могу рассказать детишкам из снобского частного лагеря? Да и любым детишкам, если разобраться…

— Ну, у тебя же интересная профессия!

— Ага. Сразу после шеф-повара и перед светским обозревателем. «А теперь, детки, дядя Сева расскажет вам методику препарирования «подснежника». Может, ещё и мастер-класс провести? Для более наглядной агитации, так сказать. Чем я хуже шеф-повара? — Северный скривился и, посмотрев в сторону друга более чем выразительно, покрутил пальцем у виска.

— Там будет не только шеф-повар, а ещё и профессор кристаллографии.

— О господи! Так себе это и вижу, как детки, раскрыв рот, слушают о показателях преломления и пытают несчастного старика на предмет, почему стразики Сваровски не добывают в шахтах где-нибудь за Уралом. Слушай, предложи директору этого вашего заведения организовать отпрыскам самолётную экскурсию в Natural History Museum. Познавательно. Статусно. Да и языки, ты говоришь, они учат. Что правда, понятия не имеют, кто такой Герберт Уэллс, но языки-то учат! Дарий, временно отменяю запрет на молчание! Скажи мне по-английски: «Зачем мой папа сдал меня в этот идиотский лагерь?»

— Я столько не могу сказать. Я знаю только, как будет «зачем» и «папа». Why, Dad?! — гордо выпалил Дарий.

— Молодец, этого достаточно. Можешь смело молчать дальше.

— Сева, я его сдал туда, потому что там зелень, чистый воздух и приличные дети.

— Не-ет! Ты примазываешься к среде. И делаешь это за счёт ребёнка! И он, так ничего и не узнав, станет самым что ни на есть сатирическим персонажем — знаний и умений ноль, а форсу — выше неба. Не пойду я к детишкам снобов. Не пойду! Причём не из-за отсутствия жалости к детишкам, а из наличия жалости к себе. Не той я фактуры дядя, чтобы перед зажравшимися маленькими глупцами паясничать.

— Севка, я уже пообещал! — взвыл Сеня.

— Так будет тебе наука впредь — не обещать того, что ты не в силах выполнить.

— Ну, хочешь, на колени упаду?!

— Соколов, прекрати! Что за глупый фарс!

Семён Петрович призывам друга не внял и фарс не прекратил, а натурально шлёпнулся на колени, стукнулся лбом оземь — точнее, о толстый ковёр — и, протянув руки к Северному, хитро проворковал:

— А я сдам тебе Алёнкин номер телефона в Америке. И её электронный адрес, чего уж там. Ты ведь придёшь к Дарию в летний лагерь, правда?!

— О! Так это у вас семейное? Так оно у вас в крови, предательство?!

— Дядя Сева, а папа ещё дома маме говорил, что если ты не согласишься, он тебе предложит номер телефона Алёны и её почту. А мама говорила, что он так предаёт Алёну.

— Павлик Морозов!!! — Пухлый Соколов достаточно бодро восстал с колен и отвесил своему наследнику подзатыльник.

— К чёртовой матери вас всех! И тебя, и твоего сына, и вашу Алёну! — не на шутку разозлился Северный и, махнув рукой, отправился в кухонный отсек своей обители. Сварить себе кофе.

— Сев, ты придёшь?

— Приду. Давай адрес этого лагерного беспредела для глупых детишек очередного новорусского снобья и примазывающихся вроде тебя.

Соколов ловко выудил из кармана пиджака листок из блокнота с адресом и схемой проезда. И положил на столешницу. Мельком глянув, Северный заметил там же имя-отчество его внезапно исчезнувшей возлюбленной, номер её «американского» телефона и электронный адрес.

— Дешёвый шантажист. Копеечная манипуляция.

— Но сработало же! Главное — эффективность! — виновато заулыбался Семён Петрович.

— Бизнес испортит любого хорошего парня. И даже дружить он станет с прицелом на эффективность.

— Зачем ты так?! Детям же действительно интересно!

— Что? Работа судебного медика?.. Разве что эти дети выросли в семейке Аддамсов. И не изображай обиженного. У тебя плохо получается. К тому же мне всё можно. Потому что тут собака именно я. А ты пока щенок. Кофе будешь?..

— Сева, я тебя люблю! — расплылся Соколов.

— Только никаких объятий и поцелуев, — пробурчал Северный. — Последний раз спрашиваю: кофе будешь?

— Буду!

— Так, значит, есть такая цифра — раз? — тихо и деловито уточнил Дарий непонятно у кого.

— Да. Раз — первая цифра. И она же — последняя, — проворчал дядя Сева, занимаясь пресловутым напитком из коричневых зёрен.

Северный разлил свежесваренный ароматный кофе по маленьким фарфоровым чашечкам.

— Что-то твой Дарий подозрительно затих. Пятнадцать минут уже истекли.

— Уже истекли, да?!! — не замедлил подать голос мальчишка. — Дядя Сева! Я хочу у вас жить! У вас тут так хорошо! Просторно! Есть где колесо сделать. Не то что в нашем хлеву, где шагу ни ступить, чтобы ноги не поломать! — последнее он высказал явно с интонациями мамы Леси.

— А ты когда свои игрушки последний раз на место убирал?! — рявкнул на сынишку Соколов.

— Спасибо, Дарий, я в курсе, что у меня хорошо и просторно. И поэтому ни ты, ни тебе подобные никогда здесь жить не будут. Потому что дядя Сева отлично знает, как такое хорошо за пару дней превращается в унылое воспоминание и приравнивается к конфискации имущества.

— Да я просто хотел колесо показать, — опять надул губы Дарий.

— Ладно, посмотрим. Вот годков через несколько достанете вы своего папку, бросит он вас, вот тогда, может, и приючу.

— Не бросит! — чуть не взвизгнул парнишка и встал у отца за спиной.

Соколов прихлёбывал кофе, довольно урча.

— А Алёнка мне письмо прислала… — кинул он в пространство.

— Судя по твоему наигранно-безразличному тону, я сейчас должен был обжечь себе язык, поперхнувшись кипятком, не так ли?

— Мне показалось, что ты влюбился…

— Дядя Сева влюбился, дядя Сева влюбился! Бе-бе-бе!!! А надо мной смеялся, гарантофилом называл! — Дарий запрыгал в опасной близости от стола с кофейными чашками.

— Геронтофилом! — поправил сынишку Семён Петрович.

Северный прикурил сигарету, медленно затянулся и глубокомысленно выпустил дым:

— Зря ты его в этот летний лагерь отдал. Об элементарных вещах понятия не имеет, а «гарантофилия» — уже на слуху. Опасный признак. Хотя забавное словечко. Любовь к гаранту. Исток культа личности… Это я, прости, записных книжек Ильфа и копаний Вентцеля начитался.

— Влюбился, влюбился!!! — не успокаивался Дарий.

— Если ты ошпаришься, то зарыдаешь по-честному, — серьёзно предупредил мальчонку Всеволод Алексеевич. — А в моём доме нет средств первой помощи от ожогов, соплей, поносов, порезов и прочих хворей малолетних гадёнышей. Это прерогатива безобразно перенаселённых детишками домов. Так что если ты успокоишься, я скажу тебе правду.

Дарий немедленно застыл сусликом.

— Я, друг мой Дарий, действительно влюбился в Алёну Дмитриевну. Не стану отрицать.

— Не станешь чего?

— Отрицать. Отрицать — это, малыш, означает говорить «горько!» — когда сладко, или хныкать, что у тебя болит живот, чтобы не пойти в школу. То есть отрицать — попросту врать. Потому я предпочитаю отрицать отрицание. И потому скажу честно: я влюбился. И даже полюбил. Полюбил эту самую вашу Алёну Дмитриевну, папину давнюю подругу, на которой ты хочешь жениться, когда вырастешь. И на которой, как папка твой, помнится, проговорился в темноте захламлённого преддверья вашей берлоги, он сам хотел жениться в незапамятные времена. Но тот факт, что я полюбил Алёну Дмитриевну, не отрицает существующего положения вещей: она не ответила мне взаимностью и улетела в Калифорнию.

— То есть этот факт не врёт существующему положению вещей? — уточнил Дарий.

— Сеня, если ты сейчас заорёшь, какой твой сынишка умный, — я тресну тебя по печени.

— Молчу-молчу! — примирительно поднял руки вверх уже открывший было рот Соколов.

— Именно так, мой малолетний дружище. Именно так. Ни этот факт не врёт существующему положению вещей. Ни существующее положение вещей не врёт этому факту. И, таким образом, не обманывая друг друга, факт моей любви к Алёне Дмитриевне и существующее в Калифорнии положение вещей честно сосуществуют, совершенно не пересекаясь.

— И что делать? — ахнул Дарий. — Когда меня не захотела полюбить Наташка из второго подъезда, я запихал её в сугроб, да ещё и за шиворот снега насыпал.

— Помогло? — прищурился Всеволод Алексеевич.

— Да! Она заплакала!

— Я не хочу, чтобы Алёна Дмитриевна плакала.

— Ну-у-у… Значит, ты её не любишь! — уверенно констатировал Дарий. — Когда мальчик любит девочку, а девочка его не любит — мальчик всегда хочет, чтобы девочка плакала.

— Ты, Дарий, путаешь страсть с любовью…

— Тебе что, не интересно, что мне написала Алёна?! — не выдержал Соколов.

— Сеня, будь ты чуть мудрее ночного горшка, ты дал бы мне договорить с твоим сыном о важном. А теперь он так и будет путать страсть с любовью, тёплое с мягким, а зелёное с турбулентностью.

— С чем? — удивился Дарий.

— Сынок! Дядя Сева нас просто забалтывает. Потому что на самом деле он с ума сходит от любопытства и просто мечтает узнать, что мне написала Алёна.

— Угадал! Попал точно в цель! Именно это немолодой уже мужчина и желает узнать: что же там написала нашему другу Семёну Петровичу его давняя подружка Алёна Дмитриевна. Нет-нет, не говори! Дай сам попробую! Итак, она написала… Она написала… — Северный закрыл глаза и задрал голову вверх: — Тсс!!! Ни звука! Я считываю из мирового эфира! Алёна Дмитриевна написала: «Сеня, привет! Долетела нормально, у меня всё хорошо!» — Он открыл глаза, опустил голову и затушил бычок в пепельнице. — Ну, или что-нибудь ещё, не менее оригинальное, в таком роде.

— Да. Почти дословно. Только ты не дочитал там ещё, в своём эфире. Ещё она написала: «Как там Северный? Дай ему мой e-mail. А то у меня нет его адреса и вообще, как-то всё скомканно. Наверное, я некрасиво всё-таки поступила».

— Засранка! — проворчал Северный. — Мне она не могла позвонить, оставить адрес… А вот Сенечке Соколову…

— Не сердись на неё. Я для Алёны больше двадцати лет как подружка, не более того. Наперсник, когда ей хочется. И никто — когда ей не хочется дружить. И если бы ты знал её чуть дольше, а о ней — чуть больше, то ты бы понял, что для Алёны значит просто поинтересоваться «как там Северный?» — и уж тем более чего ей стоило попросить меня дать тебе её e-mail.

— Тоже мне, гордячка из села Кукуево!

— Сев, не бурчи! — Соколов посмотрел на сына. — А ты чего уши развесил?! Вырастут в ослиные!

— Странные вы все какие-то, взрослые, — по-старушечьи вздохнул Дарий. — Чего мне тут подслушивать? Всё и так понятно. Дядя Сева любит Алёну, а она — засранка. И ей просто надо за шиворот снега запихать, чтобы она заплакала. И тогда всё будет хорошо, вы поженитесь и нарожаете четверых детей. И будет у тебя, дядя Сева, тоже не квартира, а сарай.

— Твоя правда! — рассмеялся Северный. — Только одна проблема, брат Дарий, — ни снега в Калифорнии нет, ни меня… Ладно, друзья. Хорош свистом пространство сотрясать. Папа твой с меня вытянул, чего хотел. Только за последствия я не отвечаю. А вот за то, что он использовал для этого козырь, и так мне законно выпавший, — так за это он ещё ответит! Идёмте, я вас провожу до ближайшего книжного. Ты же всё-таки пятнадцать минут почти честно отмолчал? Ну так и я своё слово сдержу — получишь ты «Волшебную лавку» и «Остров доктора Моро». Но если, получив, не прочитаешь — пеняй на себя!

— А что ты сделаешь, если не прочитаю? Я же уже уйду отсюда живой! — нахально-кокетливо, как это умеют все слегка перебалованные дети, уставился на него Дарий.

— У меня на работе есть трупный яд. Не прочитаешь — гарантированно отравлю всю вашу безумную семейку! И маму, и папу, и… — зловещим шёпотом обещал дядя Сева.

— Не надо!!! — завыл Дарий. — Я прочитаю!!!

— Вот так-то лучше! И чтобы через неделю у меня тут на столе лежала писулька с мыслями о прочитанном, понял?!

— Дядя Сева шутит про трупный яд, — примирительно сказал Соколов.

— Дарий, у дяди Севы нет чувства юмора. И уж про что-что, но про трупный яд он никогда не шутит! Слово судмедэксперта!

И суровой мужской компанией друзья отправились в ближайший книжный магазин.

Примечания

1

В оригинале фраза звучит, разумеется, иначе: «Всё это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана». Илья Ильф, Евгений Петров, «Золотой телёнок».

2

Реплика Остапа Бендера, завершающая роман «Золотой телёнок»:

— Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придётся переквалифицироваться в управдомы.

3

Гуру маркетинга.