По рельсам судьбы

Татьяна Сергеевна Леготина

Книга «По рельсам судьбы» полностью основана на реальныхсобытиях жизни моего деда. В ней описывается непростая и порой трагическая судьба его самого и его семьи. Удивительным образом жизнь героев переплетается с историей России, которая в те годы сделала резкий поворот от прежних столетий к революционным переменам в судьбе российского народа. Эти перемены были далеко не самыми светлыми, подчас жестокими, они несли в себе крушение не только прежних идеалов и устоев, но и всей человеческой жизни.

Глава 6

Шли дни, а молодая жена никак не хотела привыкать к мужу. Тенью ходила она по дому, молчаливая и печальная. Делала всё, что ей ни скажут, но глаз не поднимала, ни на кого не смотрела. Только иногда, усевшись у печки с пряжей или шитьем, с грустью следила за играми Андреевых младших сестрёнок, вспоминая своих сестру, мать и отца. Так сильно скучала она по отчему дому, что, едва дождавшись, когда все уснут, убегала во двор и горько плакала, уткнувшись лицом в старую материну шаль. Ни на какие Андреевы обновки и подарки не променяла бы она эту пахнущую домом шалёнку. А после пробиралась тихонько в избу, ложилась на самый краешек их с Андреем кровати, и, всхлипывая, засыпала. Не мил ей был ни этот богатый дом, ни Андреева семья, ни сам Андрюша, голубоглазый, ласковый и немногословный, муж её перед Богом и перед людьми.

Но, как говориться — не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды свёкр, отправившись в город, узнал, что по слухам Верховный правитель России — Колчак, объявил всеобщую мобилизацию. Об этом же кричали на всех перекрестках мальчишки, продававшие городскую газету. Обратно домой Евдоким Михайлович гнал коня, не жалея. Сердце его разрывалось при мысли о том, что придется послать единственного сына на смерть. «Белая армия! Колчак! Какие они такие хозяева мне, чтоб я отдал им своего сына родного? Они там, как волки грызутся! Вон говорят, в Борках, в логу́¹⁸ туча народу порасстреляно! Ворон налетело тьма-тьмущая! Что ж им, извергам, ещё мало? Господи, спаси и помилуй!»

Бросив коня у коновязи и взбежав на крыльцо, Евдоким распахнул дверь в избу, да так, что чуть с петель её не сорвал. По его раскрасневшемуся лицу струился пот, мокрый чуб прилип ко лбу. Прямо с порога Евдоким закричал: «Андрей, Варвара! Собирайтесь! Надо Андрею тотчас схорониться — незачем ему под пули молодую жизнь подставлять, коли она только началась!»

За полчаса молодые управились со сборами. Раным-ранёхонько, тёмным утром посадил отец их в сани и увёз с чужих глаз долой. Вот так оказались они на заимке в глухом Серебряном бору, коротать свой «медовый месяц». Варя хозяйничала по дому: варила щи и пекла в русской печи хлеб да маменькины пампушки с чесноком. Андрей мастерил ей новую прялку — к свадьбе-то не успел! Время шло, стала Варюша поглядывать на Андрея ласковей, смеялась его неловким шуткам, рассказывала свои, девчачьи — про то, как телок сжевал однажды её новую, желтую, как цыплёнок, кофту. И про то, как, катаясь с подружками с горки, «укатала» нарядную юбку под ледянкой так, что стала та юбка будто твоё решето. Рассказчица Варя была знатная — даром, что грамоты не знала и читать-писать не умела. Андрей хохотал от души, а Варюша и сама смеялась заливисто, звонко. В тихие долгие вечера, заперев поплотнее ставни и запалив пучок лучин в све́тце¹⁹, коротали они время под посвистывание самовара, и было им так уютно и хорошо вдвоем! Могли ли они тогда знать, что семейная их жизнь, начавшаяся для обоих так неожиданно, так нерадостно, будет началом долгой и нелегкой дороги длиной в пятьдесят семь лет.

Ноябрь тем временем лютовал во всю силу. Вдруг задули настоящие зимние метели, намело высоченные, до крыши, сугробы, и стало боязно молодожёнам одним в лесу. Ночами сквозь завывание вьюги нет-нет, да и прорывался голодный волчий вой. Молодые решили вернуться домой в деревню, несмотря на недовольство отца, который тут же спровадил Андрея на свою мельницу, подальше от любопытных глаз.

Дела на мельнице шли совсем худо: река почти совсем встала, а старый мельник Петрович не справлялся с помолом, не успевал ни есть, ни спать. Творилось что-то невообразимое: ночами везли крестьяне с окрестных деревень молоть пшеницу, ехали к мельнице осторожно, лесными тропами и окольными путями, ведь вокруг вовсю хозяйничало белое войско. Белогвардейцы, прискакав на взмыленных лошадях, в бурых от крови шинелях, хватали с саней мешки с мукой и требовали все больше и больше хлеба. Пока одни перетаскивали на подводы тяжелые мешки, другие стояли, подняв винтовки и целясь в людей. Крестьяне, потупившись, стискивали зубы, сжимали кулаки. Но делать было нечего — под дулами винтовок приходилось отдавать свой хлеб. Против оружия с голыми руками не попрёшь!

В воздухе висело тревожное предчувствие, что вот-вот должно случится нечто страшное. И вот однажды это случилось: снег у мельницы окрасился кровью! Однорукий Иван, Андреев сосед, преградил солдатам дорогу к своим саням. Сам он всю войну «с фрицами» прошёл. Правая рука его осталась на поле, где полегли все его товарищи. Вернулся он всего с год назад и, как мог, одной рукой пахал, сеял, поправлял дом, сараюшку для коровы сколачивал. Андрей с ребятами помогал ему и крышу перекрыть, и хлеб молотить. В Копыловке к герою войны селяне относились с большим уважением и иначе, как по имени-отчеству, не обращались. И вот, этот бывший солдат-инвалид решился воевать за свой с таким трудом выращенный хлеб.

— Не отдам! — кричал он, размахивая пустым рукавом перед лицом офицера, — Или мало я за матушку Россею крови пролил?! И что ж, теперича мои дети должны с голоду помирать?

Офицер холодно посмотрел на Ивана. На выцветшей гимнастерке крестьянина болталась медаль «За храбрость», которую он никогда не снимал. Офицер вынул из кобуры наган, взвел курок и жёстко сказал:

— Отойди, солдат! Ты послужил отечеству, и ещё послужи! Сейчас армии нужен хлеб! Не доводи до греха, отойди!

— Как же так, Ваше благородие? Стрелять? Моим детям тоже нужен хлеб! Четыре года я воевал, жена за это время двоих детишек схоронила, сынка старшего тоже… — Голос Ивана задрожал и вновь сорвался на крик: — Не отдам, сказал!

Из толпы крестьян раздались голоса:

— Неужто поднимется ваша рука в бывшего солдата стрелять?

Офицер, не сказав ни слова, поднял наган и хладнокровно выстрелил. Мужики повыпрыгивали из саней и кинулись к Ивану, но солдаты штыками преградили им путь. Погрузили к себе последние Ивановы мешки с мукой, и хлебный обоз тронулся в путь. А на снегу осталось лежать безжизненное тело бывшего русского солдата, который погиб в двух верстах от своего дома. Дома, из окошек которого выглядывали на дорогу и ждали отца трое его ребятишек. Они были первыми из тех, кто осиротел в деревне в то жестокое время, которое тогда ещё казалось людям совсем мирным. Ещё по деревенским дорогам Сибири не гуляла «костлявая» со своей косой, не вспыхнули ещё кровавые крестьянские бунты, не пришли ещё, размахивая красными флагами, страшные «продразвёрстки», обрекшие сотни тысяч детей на голод, сиротство и приюты беспризорных. Ещё не наматывали смертные вёрсты обозы и товарняки, везущие «раскулаченных» крестьян в глухую сибирскую тайгу и выжженные солнцем казахские степи. И всё это будет настоящей беспощадной войной! Войной не ради, а против своего народа! И не было в судьбе русского человека конца этой безрадостной, беспросветной жизни, неизменной столетьями. Жизни в полной рабской покорности, вымоленной под золочёными куполами церквей, где под благостное пение, не уставая, читали из Евангелия, что уж коли Бог терпел, так и нам, грешным — терпеть, терпеть, да не дотерпеть вовеки.

Примечания

18

Лог — овраг (устар.)

19

Светец — подставка для лучин (устар.)