Из зеркала выйду…

Татьяна Реброва

Помимо того что стихи Татьяны Ребровой ярки и выразительны, помимо того что они характерно женские по своей сути, они еще и сугубо национальны в самом лучшем смысле этого слова, как национальны стихи Блока, Есенина, Цветаевой. Не потому, что в стихах встречается это уж как бы запетое словечко «Русь», рябины да березы, кони да сани, а потому, что в них растворено нечто такое, что делает их русскими, только русскими и никакими больше. Просто любовь, женская любовь (дочерняя, материнская) органично переплавляется в строфах поэтессы с любовью к родной земле, с самой идеей родной земли, и это-то делает сплав золотым и весомым.

…И скифскими подвесками алея

«И эра Рыб, как рыбка золотая…»

И эра Рыб, как рыбка золотая

Хвостом плеснув и чешуёй блистая,

Нырнула в Космос.

Время на мели.

Ещё пусты кувшины Водолея,

Но будь умна. Припомни Галилея

И Соломона. Мочки проколи,

Чтоб скифскими подвесками алея,

Встать на востоке Неба и Земли.

«Придумала?!»

Придумала?!

Взгляд — взрыв! И взгляд — любовь.

Придумала?!

Я кольтом вскину бровь.

А как же тот, первоначальный,

Божий? —

Спит чернокожий

Космос, в профиль схожий

С поэтом русским — родственная кровь.

«Пространство, время и звезда…»

Пространство, время и звезда,

Как винт из шестерён Вселенной.

Была коленопреклоненной,

Молящейся, любимой. Да!

Но с пылью пошлости со слова

Пыльцу таинственности сдуть

Боясь, как и отнять повидло

У сироты,

Я — Божье Быдло,

Не в храм, а в низшее сословье

Из вечности держу свой путь.

«Всю себя, как злато в ноги…»

Всю себя, как злато в ноги

Старшему, швырну тебе.

Крёз в слезах, по вечерам

Свечкой полыхну в судьбе

Мира, словно рваный храм.

Что же в нём вы тасовали,

Чьими Ликами ва-банк

Шли, товарищ, сударь, панк,

Царь и псарь — элита швали!?

«Вы, голубоглазые мои…»

Вы, голубоглазые мои,

Не ревнуйте, разрешите вновь

Мне поднять с туманнейшей земли

Гроздью виноградною любовь.

Разорить позвольте погреба

Древние с вином коллекционным

Невостребованной страсти. Я — раба

Ваша милости прошу с поклоном

В ноги, исцелованные мной.

Нежность одуряющую помните?

Ну позвольте, чтобы мне, дрянной,

Вожделенной, злой взметнули в комнате

С кружевами нервными, неровными

Юбки,

чей присборенный подол

Ахнет! И осыпется на пол

Вашими записками любовными.

«С чего бы, как болотный огонёк…»

С чего бы, как болотный огонёк,

Ваш поцелуй? Чуть плечико-то к мушке

Привыкло, оп! Уже серёжка в ушке,

Гостинец на ладошке, перстенёк

На пальчике и ах! тату на шейке.

С лихим вопросом, видно, гостенёк,

Пожаловали к ворожейке.

«Тихий свете — то душа берёзкина…»

Тихий свете — то душа берёзкина

Всё струится из села Федоскино —

Вдруг поманит, промелькнув, узор.

И простор затянет,

как воронка,

И меня, и лес, и воронёнка…

Гибельный для недруга простор.

Весь его,

как нервы,

пронизали

Мороки мои, мои печали,

Радости мои, моя беда. —

Тронь меня на городском вокзале,

Ну а вздрогнет ведьма у пруда.

«Разве не видно, как в пене оброк…»

Разве не видно,

как в пене оборок,

Выплеснутых из юродивых створок,

Что называются трельяж,

Робко ворую из детства грильяж?

Всхлипну среди мандариновых корок

С фантиками в кулачке,

антураж

Я не испортила бы — барокко

Буклей на фото семейных и мокко,

Пар над которым чудит, как мираж.

Ангел Хранитель — мой верный страж

Просит за глупую Господа Бога

Лично, а не богословский вираж

По интернету,

и цвета Ван Гога

Сферы небесные, их арбитраж.

«Кащей Бессмертный — время, времена……»

Кащей Бессмертный — время, времена…

Но Ангел скажет, скажет! Не забудет,

Что времени-то больше и не будет.

Презренье женское и Божья месть.

Читайте сказки. Там всё это есть.

И сам Иван, к тому же, откровенен.

Какая по щеке твоей Луна

Скатилась в мир. Для мира это честь.

Кащей Бессмертный пошл, влюблён, обыкновенен.

«Фантом фиалки в позабытом томе……»

Фантом фиалки в позабытом томе…

Любить, а целовать при этом, кроме

Камеи некого.

О, звёзды! Вы плутовки.

Заманивая плещетесь в судьбе,

Как золотые рыбки, воскресите

Хоть этих двух, но лишь по их мольбе,

Без умыслов чужих, без подтасовки

Во имя высших благ, не в параллельных

Мирах — они и так живут в отдельных

Обителях.

О, эти дыры в сите

Пространства, где Господь столь молодой

И столь неопытный, коль с нами-то сравните.

Дело чести

Ну ни разу я свою судьбу

Завистью к чужой не оскорбила.

Как Александрийскому Столпу

Присягала ей,

а что грубила,

Так при всём при этом не рубила

Головы повинной,

и в толпу

Не швыряла лилии с песцовой

Мантии её…

Ах, мой дружок!

Подданной была я образцовой.

А переворотец-то дворцовый

Всё ж за мной,

как карточный должок.

«И всё-таки я знаю, кто допишет…»

И всё-таки я знаю,

Кто допишет

Во сне строку: «Ну тоже мне, бином

Ньютона. Спи!» И… Колыбель колышет

В двадцатом веке. Вот оно! В одном

И том же Космосе все времена, как в горстке

Жемчужины. — И с бантиком на шёрстке

Мой манной кашей вымазанный гном,

И манною небесной строчка в вёрстке.

«Ангел мой Хранитель! Я зимою…»

Ангел мой Хранитель!

Я зимою,

Чуть звезде зажечься, хлев помою,

И соломой застелю янтарной

Струганые ясли, и с базарной

Розою лазоревую шаль

На твою холщёвую одёжку

Так накину,

чтобы стало жаль

В Космосе Галактику — спираль

ДНК, и паперть, и ладошку

Детскую, и то, что понарошку

И на час волхвы в её Грааль

Медь с отливом красным льём, как в плошку.

Ангел мой!

Прими мою печаль.

Чёрные дыры

И в одну мою минуту

Многогодовую смуту

С чуть затепленной берёзкой

За крестьянскою повозкой

Босые, в тряпье холщёвом

Прошагали храмы в сирых

Сумерках.

О чёрных дырах

Что же я скажу ещё вам?

Раньше б звали роковою:

Мол, провинция и тон

Здесь дурной, и полковою

Музыкою гарнизон

Колдовал бы, и меня

Бросил бы потом военный

В нищете обыкновенной,

Обобрав средь бела дня.

Жаль без исповеди жулик

Под частушки пуль-свистулек

Ляжет средь Бородина,

Где в угаре моветона

Будет рвать с Багратиона

Революция Акулек

Золотые ордена.

«Кто он, кто я — не всё равно ли?..»

Кто он, кто я — не всё равно ли?

Вот встану вдруг и прошумлю

Царёвым кружевом,

а коли

Мы отсвет слова — тьфу пистоли,

И нам лететь в легендах голи

Орлом двуглавым — форты, дроли

По неразменному рублю.

В крученье фиг, столов и полек,

Что ни эпоха — мифоголик,

Один и тот же вещий сон…

И всё ж во время,

испокон

Времён из вен земных племён

Истёкшее

и в остальное

Не к ночи будь помянут он

Иль я, под платье кружевное

Запрятавшая стих и стон.

Секретный пассажир

Как угли отгоревшего костра,

Века не обожгут,

и мародёры

Истории срывают лабрадоры —

Бессонные, с мистической окраской

Каменья ночи с мёртвой Амен Ра.

Ей и живой дарили их с опаской.

Чужую всем, в чьи земли продадут

Братве по духу, скареды, торговцы,

Альфонсы, плебс — и замертво падут

У пирамид, как жертвенные овцы.

О, бедная принцесса Амен Ра!

Мы каждая о собственном Египте.

И наши слёзы цвета серебра

Бесценной мишурой на манускрипте.

И скрипнет иероглиф, как кровать.

Ну хоть все морионы с шеи ссыпьте

Себе в кошли, не вам расшифровать,

Зачем нарядной ночью,

словно пряник,

Я детский сон жую, и заурядный

В своём великолепии на дно

Идёт со мной — иного не дано —

Сработанный мужчинами «Титаник».

«О, звёзды! Вы нам родственны по плоти…»

О, звёзды!

Вы нам родственны по плоти.

Как партитуру перед Паваротти,

Вы перед нами держите листок

С перипетиями судьбы, её заданьем.

Так значит, и по духу, и сознаньем

Нам родственен божественный ваш ток.

Русская тоска

Свет месяца,

что в небе стыл,

И тот в оркестре сфер,

но смирный

На вид мужик и не простил

Благой безличности всемирной.

Он тосковал.

Он все мешки

Перетряхнул, он чуть не плакал

И к щепке три сухих кишки,

Вдруг прикрепив, на них забрякал.

И демоническая сила

Стихийной мировой тоски

Уж месяц под косой носила

И обжигала им виски.

Он думал, будет легче, если

Не музыка, а инструмент,

Не ветер бездны, а момент

И мой конкретный образ в кресле.

Да толку, что обжёг он пальцы,

Срывая два иль три цветка

Не с папоротников купальских,

А с черни моего платка.

Всё было вроде без утайки —

Он видел всё, что видеть мог.

И всё же чем-то вроде пайки

Простор валяется у ног.

И он дурит на балалайке,

Когда не чинит свой сапог.

«Не плачь! Ты дурак, не болван…»

Не плачь! Ты дурак, не болван.

Твой мир не театр, но кустарный,

Базарный, как пряничный конь, балаган.

Ты знаешь, я видела, как

Смеялся сам Бог лучезарный.

А то, что прожгли твой колпак

Лоскутный да ярко-радужный

Бубенчики звёзд?! Это, милый, судьба

И золотом платит — ишь, венчик у лба…

О, Господи Боже, взаправдашный!

«И вскинуты навстречу Небу дули…»

И вскинуты навстречу Небу дули

Безлюбой черни,

но разят в упор

И этот срам серебряные пули

Дождей по огородам ли, в саду ли —

То Ангелы,

узнав про хвойный бор,

В котором вместо шишек пот из пор,

Про тощий хлеб и трещины канав

Без водомерок всё-таки узнав

Через молебны батюшек из бедных,

За взводом взвод идут, как на Рейхстаг,

Но только и «Катюши» их и стяг

Одно лишь Небо в облаках победных.

«Если б мне повезло и была б…»

Если б мне повезло и была б

Лишь одна я и виновата

В том, что сил и ума палата,

Коронована и богата,

А народишко нищ и слаб,

Я б швырнула себя в пищу змию,

В переплавку — лоботомию,

Чтобы сразу кончить с ячейкой

Одинокой, пока не сеть,

В чьём плену эре Рыб висеть,

Что собьёт Водолея с лейкой —

С водопадами звёзд шандал…

Если б стыд мой не нагадал

Лет бездомья душе,

что снилась,

Мне стишков бы Господь не дал,

Я б над ними не потрудилась.

Дурочка

Первоначальный-то взрыв раз, два!

Взять и загнать в исходную точку.

Да и начать бы первую ночку,

Как начинают ночь Рождества, —

С первой звезды, что серьгою в мочку

Вдета, и люди целуют в щёчку

Божию Мать по законам родства.

Русь изначальная

Ты в женщину под полушалком

Заштопанным вглядись,

она

Так робко тянется к фиалкам,

Что я до плача смущена.

Ты ей воздвигни дом,

чтоб сыну,

Когда разлюблен тот и нищ,

Она б кивнула на рябину

И на родник у корневищ.

Что на развалинах уместно

Как вздумается толковать,

То в доме заново и честно

Нам надо перегоревать.

Под скрип вселенских шестерёнок,

Вращающих созвездья,

ты

Воздвигни дом, где б спал ребёнок,

Что ваши повторит черты.

Вот камень, трепетный от фресок,

С которых на исходе дня

Уводит воин в перелесок

Поить крестьянского коня.

«Бок о бок в церкви служба и ремонт…»

Бок о бок в церкви

служба и ремонт.

И нет икон

лишь в окнах чудотворный

Лик Родины — просёлки, горизонт

И над колодцем ковш нерукотворный.

Слезой и воском шаль орошена

Под общий возглас о насущном хлебе,

И церковка со всеми нами в небе,

Как в озере, сейчас отражена.

А небо плещет над любой избёнкой,

Над каждым непокрашенным крестом,

Так значит и на кладбище пустом

Горит моя свеча перед иконкой,

Горит перед рябиновым кустом.

Горит…