Пациентка

Татьяна Раевская, 2021

Человечество часто задавалось вопросом: где проходит грань между сумасшедшим и гением? Ведь не единожды пророки и духовные учителя человечества, не будучи понятыми, выставлялись безумцами. Герой романа, Сергей Борисович – успешный врач-психиатр, заведующий собственной клиникой. Во время локдауна 2020 года ему предстоит разгадать тайну новой пациентки, а, возможно, и узнать нечто важное о себе самом.

Глава 1

Дом

Все имена вымышлены,

Все совпадения случайны,

Все остальное — правда.

Сергей Борисович устало снял очки и бросил их на стол. Они упали золотыми дужками вверх, словно жук, поднявший свои лапки и застывший в недоумении, не в силах перевернуться. Сергей Борисович зажмурился и с силой размял лицо. Основаниями ладоней подвигал кожу на лбу, вверх-вниз, как будто желая стереть мысли, которые выбрались на поверхность из глубоких чертогов мозга. Захлопнул крышку ноутбука и поднялся из-за стола.

С наслаждением потянулся. Покрутил головой. Шея болела нещадно, а когда он поворачивал голову влево, то еще и поскрипывала, словно заржавелая велосипедная цепь, которую надо бы срочно смазать. В последнее время он много работал за компьютером: у аспирантов скоро предзащита, да и свои научные статьи он предпочитал сдавать, не дожидаясь «мертвой линии», которую он про себя называл «мертвой петлей». При слове дедлайн перед его глазами появлялся детский рисунок виселицы, на которой в образе человечка-головонога болтался он, профессор всея Руси.

Он помассировал шею и подошел к огромному, во всю стену, окну. Кабинет располагался на втором этаже особняка, и из него открывался просторный вид на дальние поля. Весна в этом году была ранняя, и апрельское солнце уже согрело землю. На поле мирно паслась маленькая рыжая лошадка.

Сергей Борисович перевел взгляд на березовую рощу, зеленеющую молодой листвой, и двор с аккуратно подстриженными кустарниками, альпийской горкой, на которой пурпурным нарядом хвасталась примула, и с парой белых скамеек. Контуры скамеек и альпийской горки размывались в глазах Сергея Борисовича, словно их присыпали пудрой. Еще ближе, на поверхности стекла, он увидел свое совсем расплывчатое отражение: высокая худощавая фигура, темные волосы с проседью. Кашемировый свитер модного в этом сезоне темно-синего оттенка в отражении потерял свою синь, растекся бледным пятном по стеклу и слился с облачными пятнами над полями.

Свитера покупала жена. Она следила за внешним видом Сергея Борисовича. И за своим. Женственная фигура, медные волосы, безупречный маникюр. Богиня Диана, да и только. «Ноблесс оближ»³, — сказала она ему однажды, давным-давно, когда он, заработавшись над докторской, совсем выпал из реальности и забыл, что они собирались в магазин. В бути́к, точнее говоря. Жена, в умопомрачительной шляпе с широкими полями, в сапогах на каблуке сантиметров десяти, не меньше («Маленький каблук не комильфо»), и в длинном пальто песочного цвета, возникла перед ним, как царевна Лебедь из пучины морской. Он недоуменно воззрился на нее. Потом, все вспомнив, нехотя встал из-за стола и попытался отыграть обратно:

— А может, ты без меня съездишь? Купи себе что хочешь.

Именно тогда жена произнесла свою сакраментальную фразу про «ноблесс», и он смирился. Действительно, положение обязывает. В те дни он был кандидат наук, а сейчас уже доктор и профессор. Слава богу, одежду теперь можно заказывать по интернету.

А тогда… пришлось ехать.

— Для меня шопинг — это выход в свет, пойми, — говорила жена и готовилась к «операции» по захвату в плен модных кутюрье и их рукотворных шедевров.

В бутиках она бросалась, как голодная львица на антилопу, на самые яркие костюмы и исчезала в примерочной.

Сергей Борисович присаживался на краешек несуразной конструкции, отдаленно напоминающей предмет для сидения.

— Располагайтесь, пожалуйста, — елейным голосом приглашала продавщица. Обязательно блондинка.

Сергей Борисович сидел на чуде дизайнерской мысли и ждал. В голове крутились обрывки идей, недописанные страницы начатой докторской.

И вот…

Занавес с шумом распахивался, и оттуда с победным видом вылетала жена в творении заморского «высокого» портного с непроизносимой фамилией. В этот момент у Сергея Борисовича неизменно выпадал из рук телефон.

— Ч-черт, — он наклонялся за ним, лихорадочно соображая, что сказать. Осторожно пытал счастья. Но кроме пораженческого: «Давай подумаем, отложим на часик», — ничего в голову не приходило.

— Мы заложников не берем, — гордо отвечала жена, воспринимая его гримасу, как та Верочка из «Служебного романа». «Хорошие сапоги, надо брать».

— Заверните, — командовала она. Продавщица восторженно кивала. А он уныло плелся на кассу, доставая из внутреннего кармана портмоне.

Жене хотелось блистать. Но Сергей был все время занят и не сопровождал ее ни в театры, ни на выставки. Поэтому, когда ей удавалось заполучить его в полное, но, увы, очень кратковременное пользование, она выжимала из этих походов максимум. Это было действо, спектакль, бенефис. И только она сама милостиво определяла меру и количество необходимой ей энергии почитания. «Королевская чета» обходила свои «владения» раз в месяц, заканчивая пиршеством в лучшей ресторации города.

Они были красивой парой. Она — рыжеволосое пламя. Стройная, с высокой грудью и царственной походкой. Синеоким взглядом чиркнет, как саблей. И голова твоя с плеч. Так Сергей и потерял голову. Это было неизбежно и предсказуемо, как смена светил на небосклоне в урочный час.

Почему она выбрала его?

Он был ей под стать. Высокий кареглазый красавец благородством черт и сдержанными манерами производил впечатление аристократа.

«Хороший мальчик из хорошей семьи», — поговаривали профессора на кафедре, а вахтерши, эксперты в психологии человеческих душ благодаря опыту наблюдения, вздыхали за его спиной: «В каком же огороде такое сокровище выросло?» И, безошибочно улавливая тенденцию: «Достанется же какой-нибудь вертихвостке. Охмурит, окрутит. К рукам приберет».

Никто, кроме его супервизора и психотерапевта, не знал, что Сергей Борисович, который с такой внешностью вполне мог бы стать личным адъютантом императора, родись он на век раньше, вырос в маленьком городке в Смоленской области, в простой семье рабочих полимерного завода. Родители его развелись, едва Сергею исполнилось двенадцать лет. Отец уехал искать счастья в Москву да там и сгинул, а мать осталась одна с тремя детьми.

Не сразу старший сын понял, что с мамой что-то не так. Истерила она ужасно. Кричала, срывалась на мелких, с какой-то неженской силой шлепала их, да так, что синяки не исчезали месяцами. А потом раздражение как-то незаметно для Сергея перетекло в апатию и слезливость. Еще через какое-то время она перестала ходить на работу, не было сил встать с кровати. Только изредка она доползала до кухни, держась за стенки. Потом возвращалась в комнату, ложилась и плакала. Так продолжалось изо дня в день. Сережа вызвал участкового врача. Тот не сумел диагностировать гипостеническую неврастению⁴. «Переутомляемость, стресс», — равнодушно сказал он и посоветовал больше двигаться и бывать на свежем воздухе. Мать угасала быстро. В ней как-то разом иссякла воля к жизни. И даже дети не могли привязать ее к этому миру. Она ушла через несколько месяцев.

Только на второй год личной терапии, обязательной для студентов его специализации, Сергей смог заговорить об этом.

Давясь, как будто его душили, и заставляя себя с каждым словом проглатывать жесткий ком в горле, он рассказал психотерапевту, как вернулся из школы (младшие оставались на продленке) и нашел мать на полу в кухне. Она лежала на животе. Ее цветастый халат еле прикрывал ноги чуть повыше колен. Ноги тонкими палочками были раскинуты в стороны. В последнее время она почти ничего не ела.

— Мама! — крикнул он и тронул ее за плечо. Перевернул, приподнял и посмотрел в стеклянные глаза. Отшатнулся. Руки мелко затряслись, а внутри все покрылось острой ледяной коркой нестерпимого ужаса.

Официальная причина смерти — сердечная недостаточность. Долго еще ему виделось ее алебастровое лицо с острым носом.

Жене он сказал, что родители умерли.

Подробностей она не спрашивала, и он был ей за это благодарен.

Сергей Борисович еще раз посмотрел на кудрявые облака, прикрыл глаза и прислонился лбом к стеклу. Голова заболела, и противно задергалось левое веко. Последние три недели это случалось всякий раз, когда он вспоминал о разводе. Жене он оставил все: и дом, и квартиру. А сам переехал жить сюда. Тут у него был просторный кабинет и небольшая уютная спальня. Ему хватало. Работать, работать! Работа спасала от тягостных мыслей и невыносимых чувств. Он бросался в нее, как в бездонный океан. Работать и не думать. Не чувствовать, чтобы не мучить себя.

Он побарабанил по оконному стеклу. Рука его, если бы ее вылепил скульптор, стала бы произведением искусства, настолько ладной она была. Под кожей расходились и сходились ровные голубые веточки вен. Ладонь широкая, а пальцы тонкие и длинные, как у пианиста, берущего две октавы. Или как у хирурга. Сергей Борисович был врачом. Но не хирургом. На безымянном пальце поблескивало обручальное кольцо. Он тяжело вздохнул, снял его и положил в карман. Все. Эта страница его книги жизни прочитана и перелистнута. Работать! Спасаться от боли. И от удушающей ненависти к себе.

Он рассеянно посмотрел в окно. По гравийной дорожке, как обычно ровно в девять утра, уже вышагивал в резиновых сапогах сморщенный старичок. Его седые волосы торчали во все стороны, как у Эйнштейна. Утренний ветерок шевелил серебристый пух, и старичок машинально приглаживал его дрожащей узловатой рукой.

Он шел и вслух считал шаги.

— Раз, два, три, четыре… — бормотал он, ставя ноги ровно-ровно, одну за другой, подобно ребенку, который нарисовал себе линию мелком на асфальте.

Двести шагов. Дойдя до калитки, он прикасался к ручке, как пловец к бортику, разворачивался и шагал обратно, начиная считать заново. Раз, два, три… И так весь час, отведенный на прогулку.

«Ходит. Молодец, Нисон Гершевич», — подумал Сергей Борисович и снова вздохнул.

Нисон Гершевич в прошлом был знаменитым химиком. Доктор наук, автор нескольких серьезных патентов на изобретения, ныне он не мог связать и двух слов.

— Э-э-э, там, там, — он тыкал пальцем в высокое небо, — там. Кружок. — И потрясал руками, встречая недоумевающие взгляды собеседников.

В словах он переставлял слоги, так что понять его было невозможно, своих родственников не узнавал, и через какое-то время они перестали приезжать.

Сергей Борисович по-человечески их не осуждал. С этим действительно тяжело смириться. Воистину, кого Бог хочет наказать, того лишает разума. Уборщица Валентина плакалась Сергею Борисовичу, что она боится заходить в палату к старику. У него была болезнь Альцгеймера⁵. Иногда, приходя убирать утром, она испытывала тошноту и отвращение — все стены и прикроватная тумбочка были обмазаны фекалиями.

Куча могла лежать и на полу, прямо у входа, и Валентина научилась открывать дверь со всеми предосторожностями. Вот и сегодня.

— Нисон Гершевич, вы опять! — Огромные серые глаза уборщицы наполнились слезами.

— Он! — страшным шепотом прошелестел старик. — Он! Терь не. — И довольно покивал.

Валентина вывела старика на прогулку и вернулась в его комнату. Поправила платок, прикрывающий длинную, почти до пояса, косу. Надела резиновые перчатки. «А что ты хотела, — сказала сама себе. — Такое вот послушание».

У Нисона Гершевича был один фетиш — его резиновые сапоги. С ними он не расставался. В любую погоду, в жару и в мороз, он надевал только их. При попытке забрать сапоги страшно трясся, брызгаясь слюной и злобно ругаясь. Ругательства были невнятные, но впечатляющие. Он впадал в ярость, кусался и бросался с кулаками на медперсонал в городской психиатрической лечебнице при любой попытке отобрать сапоги, и в конце концов санитары решили с ним не бороться и оставили ему его драгоценное сокровище.

Когда больного несколько лет назад перевели в частную клинику к Сергею Борисовичу, врача предупредили об особом отношении пациента к сапогам. Каждое утро старик, приходя с прогулки, клал их в раковину и с нежностью матери любовно намывал мылом и вытирал чистым полотенцем. Затем аккуратно расстилал газетку и ставил на нее сапоги, справа у двери. Всегда в одно и то же место. В этой фанатичной ритуальности Сергею Борисовичу виделась отчаянная попытка сохранить остатки тлеющего разума, найти островок постоянства в океане окружающей переменчивости. В остальном Нисон Гершевич был человеком мирным и неагрессивным. Главное, чтобы сапоги были при нем.

Болезнь Альцгеймера не лечится, поэтому пациенту оказывалась только поддерживающая терапия. В последнее время Нисон Гершевич вел себя хорошо. Сергей Борисович был доволен его ровным состоянием.

А вот Милена его беспокоила. Девушка двадцати семи лет. Биполярное расстройство личности⁶. В юности суицидальная попытка. Хорошенькая хрупкая блондиночка с пятнадцати лет красила волосы в черный цвет, таким же был и лак для ногтей. А также вся одежда. Полное отрицание своей женственности, глубокие и затяжные депрессии и отсутствие желания жить чередовались с внезапными вспышками неудержимой активности, во время которых она могла «разгружать вагоны угля» по двадцать четыре часа в сутки и не уставать. В эти моменты у нее притуплялось ощущение холода, голода и усталости.

А через пару недель она падала без сил и лежала как полумертвая.

Мужчины ее обожали.

Нерешительных интеллигентов привлекала ее страстность и бешеная энергия, а сильных уверенных мужчин она покоряла своей хрупкостью и уязвимостью.

Виктимность, меланхоличность и таинственность… — Сергей Борисович и сам ощутил очарование этой женщины-ребенка. Хотелось защитить, порадовать, сделать счастливой. Однако он быстро опомнился. «Профессионализм не пропьешь», — усмехался он про себя.

К сожалению, в этот приезд у нее явное ухудшение. Сидит, молчит. Постоянно чем-то недовольна, о чем-то тяжело думает.

В клинику Милена приезжала, когда у нее случались обострения депрессии. Ее родители, самые успешные рестораторы города, подарили ей пару заведений, и Милена с огромной энергией и воодушевлением взялась за дело. Она продумывала все, начиная от дизайна и заканчивая меню. Сама набирала команду, причем упор делала не на профессионализм и опыт работы, а на энтузиазм, креативность и открытость новому. Ее рестораны процветали, родители были счастливы. До очередного обострения.

Когда Милена вдруг начинала хандрить, говорить об отсутствии смысла жизни и расставаться с текущим кавалером, отец, затаив печаль в глазах, привозил ее сюда, в реабилитационный центр «Дом надежды», как официально именовалось учреждение. Сотрудники и постоянные пациенты называли его коротко, просто «Дом». Будучи «в миру», Милена получала небольшие дозы антидепрессантов, которые помогали адаптироваться и вести обычный образ жизни.

Когда она приезжала в «Дом», Сергей Борисович назначал ей нейролептики и рекомендовал физическую нагрузку — полчаса в бассейне, три раза в неделю. И флоатинг — ей необходимо было учиться расслабляться. Но с бассейном часто не получалось. Ирина, медсестра, не могла уговорить пациентку, когда та, свернувшись калачиком в кресле и полностью зарывшись в плед, как в кокон, тихонько и монотонно выла.

В этот приезд два дня Милена почти не вылезала из своего «гнезда» в кресле. Она притащила туда чашку с чаем, чипсы, конфеты. Когда чипсы и конфеты были съедены, фантики она не удосужилась убрать. Грязная чашка валялась тут же, рядом с носками. Целыми днями она рисовала в блокноте человеческие головы, а потом замулевывала их черной ручкой, вырывала листы и бросала на пол.

Когда она стала мочиться под себя, Сергей Борисович велел Ирине надеть на нее памперс и записал себе: «апато-абулический синдром»⁷ со знаком вопроса. Этого только не хватало. Плохо. И очень странно. Нетипично. У Милены не было шизофрении, признак которой — такое поведение. Что же произошло, почему так поменялись ее реакции? Надо понаблюдать.

Одновременно в клинике могли находиться только десять пациентов. Большинство из них проживали здесь постоянно. У каждого была своя комната, которую на ночь закрывали на ключ. Буйнопомешанных среди них не было, так что жизнь текла более-менее однообразно и предсказуемо. Утренняя зарядка, завтрак, беседа с врачом, прогулка, процедуры, обед, процедуры, прогулка, ужин. Вечером для желающих Ирина обычно читала какую-нибудь книгу. Затем сон. Такая монотонность любого здорового человека свела бы с ума, но для душевнобольного она была необходима, как для младенца безопасная и стабильная среда.

В связи с пандемией клиника опустела. Многих, не тяжелых, пациентов забрали домой. Остались только те, у кого было весеннее обострение болезни, и те, кто находился здесь пожизненно.

Вместе с ними заложниками странной ситуации локдауна стали сотрудники клиники: сам заведующий и одновременно главврач, медсестра, уборщица и садовник. Их жизнь перевернулась с ног на голову.

Чтобы поддерживать порядок и привычный образ жизни в клинике, уборщице приходилось быть еще и кухаркой. Между уборкой и стиркой Валентина бегала на кухню и варила кашу и компоты. Обеды, слава богу, привозили доставкой из ближайшего кафе в тридцати километрах.

Повариха и охранник отпросились домой: у охранника Саши было двое детей, а у Веры Рустамовны, любительницы печь пироги по-аджарски, были уже и внуки. И к тому же ревнивый муж.

— Мнэ жэна дома нужна, — грозно говорил он в трубку. — Иначе у мэня самого дурдом будэт. Жэна должна дома ночевать, так, да?

— Да, — смиренно отвечал Сергей Борисович, перебирая в уме возможные контраргументы. Ни один из них не перевешивал железную логику. Жена должна дома ночевать, с этим не поспоришь.

— Вот. Я всэгда гаварил, что ты хароший доктор, — завершил беседу муж. — Кагда все кончится, звони, да?

— Непременно. — Завклиникой положил трубку и пошел разговаривать с Валентиной. И с Ириной. У той тоже был муж.

Сергею Борисовичу было сорок девять лет, и он по праву гордился своим детищем. Его клиника была лучшей. В России точно, да и в Европе он мог бы составить конкуренцию самым престижным психиатрическим заведениям.

Он отвоевал у муниципальных властей огромную территорию для прогулок. Она была огорожена высоким забором, и везде по периметру, скрываясь в листве деревьев, были установлены камеры. Никакой охраны в зоне видимости, никакого контроля. У постояльцев и посетителей клиники создавалось впечатление, что они находятся на территории дорогого и симпатичного отеля.

Здесь был бассейн с комнатой для флоатинга, тренажерный зал, хорошая библиотека. Садом занимался недавно приглашенный садовник Пал Евгеньевич, который с разрешения главврача организовал несколько грядок для «жильцов». При желании любой из них мог прийти и покопаться в земле, прополоть сорняки или полить свои цветочки. Как дома, как у себя на участке.

Сергей Борисович даже завел для своих подопечных пони! Иппотерапия снижает агрессию, способствует выработке гормона роста и эндорфинов, гормонов радости, пробуждает желание любить и заботиться. Пони по имени Фунтик был очарователен. Рыжий, толстый и всегда довольный жизнью, он быстро стал всеобщим любимцем и гармоничной частью пейзажа, спокойно пасся на отведенном ему лужке и время от времени позволял кормить себя морковкой и наглаживать.

Пони был куплен в основном для самого маленького пациента лечебницы, которого звали Сенечка.

Щуплый беленький мальчик, почти прозрачный, по мнению Сергея Борисовича, был гениальным художником. Когда психиатр смотрел на его рисунки, он каждый раз поражался недетской точности взгляда и какой-то своеобразной, иногда тревожащей, глубине. Вчера Сенечка принес ему рисунок, который назывался «Три кота».

Обстановка комнаты была передана очень детализированно. В правом углу — окно с белой занавеской. По левой стороне шли в ряд кровать, тумба, стул, стеллаж с пустыми полками. Лишь на одной из них стояла какая-то миска и что-то вроде стакана. На стене две картины. На потолке люстра. На кровати две подушки и черный кот, свернувшийся калачиком. Он был маленький. Неужели Сенечка знает законы перспективы? Передний план занимали два других, тоже черных, кота. Они были уже покрупнее. Один лежал на пуфе, отвернувшись от зрителя. Другой смотрел прямо на тебя. Или в монитор? Перед котом на полу лежал открытый ноутбук. Надпись ASUS, проводок с мышкой. Все было фантастически реалистично. Рядом на триподе стояла видеокамера. Лицо у кота было человеческое.

Набросок производил странное впечатление. Сергей Борисович ощутил, как что-то тоскливо заныло внутри, и еще раз всмотрелся в ровные карандашные линии. В рисунке совсем не было жизненной энергии. Никакой детской радости. Только четкое логическое и пустое в сути своей уравнение. Дано: две картины, две подушки, три кота.

«Интересно, — подумал Сергей Борисович, — он очеловечивает котиков или, наоборот, намекает на то, что люди становятся как животные, просто чуть более цивилизованные, с компьютером и прямыми эфирами для самопрезентации».

У Сенечки было редкое заболевание.

Вернее, само заболевание нередкое — шизотипическое расстройство⁸. Но оно обычно встречается в более взрослом возрасте, так что случай Сенечки был уникальным. Помимо бредоподобного фантазирования у мальчика случались панические атаки и тяжелые приступы истерик. Он долго, громко и страшно орал. Больше всего это было похоже на одержимость, но родители Сенечки (папа, владелец строительной фирмы, и мама, молодая художница) религию отвергали и требовали у Сергея Борисовича научного объяснения припадков, во время которых их сын валился на землю и, извиваясь, полз, прокладывая маленькими детскими пальчиками чудовищной глубины борозды и издавая нечеловеческие звуки хриплым басом взрослого мужчины.

Походил он в эти моменты на невиданное и опасное животное, и приближаться к нему не хотелось. Особенно агрессивно он молотил ногами в сторону медсестры, которая пыталась сделать ему укол. Как только видел ее, начинал выть так страшно, что у всех присутствующих шевелились волосы. Потом успокаивался. Ничего не помнил. Просто падал и спал полчаса тяжелым сном усталого шахтера. Затем встряхивался, выпивал стакан молока и становился снова милым ребенком, любителем котиков. Невозможно было себе представить, что в этом хрупком беззащитном тельце могла таиться такая безумная звериная сила.

Он жил в клинике с няней, Светланой Георгиевной. Шестидесятилетняя вдова генерала после смерти мужа не могла усидеть дома. Деятельная натура двигала ее к поиску общения. Дети уже выросли, и она взяла на воспитание внука своей давней подруги по консерватории. Они с Сенечкой и рисовали вместе, и пели, и в бадминтон играли. Много времени проводили на конюшне.

Светлана Георгиевна научилась седлать пони и водила его под уздцы по манежу. Сенечка, покачиваясь в седле, сначала деловито хлопал Фунтика по шее и затем, поднимая одну руку (другой он крепко держался за специальную ручку на луке седла), командовал: «Впер-ред, Фунтик! Напр-раво! Налево!» Потом возвращался в комнату и, утомленный переживаниями, блаженно засыпал. Учился он тоже здесь. Светлана Георгиевна обучала его чтению и математике. Родители навещали Сенечку раз в неделю. У них был еще один сын, родившийся недавно, и все свободное время они уделяли младенцу. Сенечка радовался их приезду, показывал, как он гарцует на коне, и потом всю неделю рисовал картины счастливой семьи. Когда не орал.

«Три пациента плюс Светлана Георгиевна плюс Валентина, то есть нет, минус Валентина, у нее же пост, плюс Ирина плюс Пал Евгеньевич плюс я — семь. Надо сказать Валентине, чтобы сегодня заказала семь обедов», — подумал Сергей Борисович. «А, нет! — вдруг вспомнил он. — Плюс еще один. Восемь».

Вчера доктору позвонил один из попечителей учреждения, известный актер, который щедро жертвовал на благотворительность. Когда-то Сергей Борисович с ним намучился. Лечился тот от алкоголизма и изводил всех в клинике своими приступами нарциссизма.

— Деточка, а подайте мне шляпу, — требовал он у Ирины, уронив шляпу на пол. — Вы же понимаете, мне негоже кланяться, я же народный.

Когда он решил подшиться и уехал, все вздохнули с облегчением. Сергей Борисович долго его не видел — не слышал, только регулярно получал неплохие суммы. А вчера актер снова возник из небытия.

— Сережа, — Голос в трубке был какой-то… просветлевший, ясный.

«Не пьет, — подумал Сергей Борисович. — Молодец».

— Слушай, я понимаю, что как-то сейчас не время, но очень надо. Понимаешь, надо. Посмотри одну бабушку, а? Только не спрашивай, кто она. Ради меня, а?

Сергей Борисович усмехнулся. Наверняка на том конце провода народный приложил обе руки к груди и послал ему свой «фирменный» проникновенный взгляд.

В лечебнице содержались родственники очень обеспеченных людей, и Сергей Борисович этой просьбе не удивился. На свой страх и риск он согласился принять пациентку во время объявленного локдауна.

Примечания

3

Noblesse oblige (фр.) — французский фразеологизм, буквально означающий: «благородное (дворянское) происхождение обязывает». В переносном смысле — «положение обязывает».

4

Неврастения — психическое расстройство из группы неврозов, проявляющееся в повышенной раздражительности, утомляемости, утрате способности к длительному умственному и физическому напряжению. Гипостеническая неврастения — третья стадия неврастении.

5

Болезнь Альцгеймера — наиболее распространенная форма деменции, нейродегеративное заболевание. Наиболее часто на ранних стадиях распознается расстройство кратковременной памяти. С развитием болезни происходит потеря долговременной памяти, возникают нарушения речи и когнитивных функций, пациент теряет способность ориентироваться в обстановке и ухаживать за собой.

6

БАР, биполярное аффективное расстройство, характеризуется двумя составляющими — маниакальной и депрессивной. В первой фазе пациент гиперактивен, во второй — находится в глубоком унынии.

7

Апато-абулический синдром (от гр. Апатия — бесстрастие и Абулия — безволие) — психопатологический синдром, сочетающий апатию и абулию и характеризующийся выраженным эмоционально-волевым оскудением. Является проявлением негативной (дефицитарной) симптоматики в психиатрии. Чаще всего вызван шизофренией. (Википедия)

8

Шизотипи́ческое расстройство — расстройство, характеризующееся чудаковатым поведением, аномалиями мышления и эмоций, не подходящее по диагностическим критериям для диагноза шизофрения. Симптомы могут включать странное или эксцентричное поведение, холодность или неадекватность эмоциональных реакций, параноидные идеи, болезненные навязчивости, также могут быть редкие преходящие квазипсихотические эпизоды иллюзий или галлюцинаций.