Грани миров и трепетное сердце обывателя. Рассказы

Татьяна Муратова

Обыватель так предсказуем! Он сажает картошку, сидит на диете, нянькается с внуками и вовсе не мечтает оказаться на грани миров, между совестью и безнаказанностью, подвигом и деньгами, долгом и и желанием. И тогда оказывается, что не так уж он и предсказуем…

© Татьяна Муратова, 2024

ISBN 978-5-0064-5854-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ТАНЯ В БОЛЬНИЦЕ

***

Что-то оказалось не в порядке с анализами, и её, пятнадцатилетнюю восьмиклассницу, в конце учебного года положили в больницу на обследование. Таня не возражала: битва за четвертные и годовые отметки персонально для неё закончилась каникулярным затишьем, а «повращаться» среди взрослых представлялось любопытным.

В их маленьком солнечном зелёном городке мама устроила Таню в хорошую больницу от стратегически важного химического завода, где компетентные врачи знали, что бывает от хлора, а что — от радиации.

В приёмном покое девицу измерили и взвесили. «Маловато для пятнадцати лет сорок килограммов», — по-деловому заметила медсестра. Таня пожала плечами — она всегда так делала, когда не соглашалась со взрослыми; лично её смущали расползавшиеся по сторонам родимые телеса, но жизненный опыт подсказывал: взрослые не любят, когда им перечат дети.

Очутившись в большой светлой палате на шесть коек, две из которых стояли пустыми, Таня выяснила: от неё требовалось сдавать анализы и гулять по парку, в котором утопали больничные отделения, общаться с соседками и много-много читать. На последний случай в сумке лежала классическая литература на следующий учебный год. Она бы, правда, лучше другое чтиво полистала, но их Нина Константиновна — строгая, но авторитетная учительница литературы — сказала всему классу (а покраснела Таня): «Хватит читать „фэнтези“, мы уже взрослые люди, пора думать».

Классика, к счастью, оказалась не такой уж занудной, особенно если «думать»; Тане спустя полгода даже понравилось. Иногда она вздыхала, тоскливо поглядывая на младшую сестру, с упоением глотавшую «белиберду», но хотела проявить силу воли перед собой. И чтобы никто об этом не догадался. Таковы были её тайны — «чтоб никто не догадался»: дополнительное мытьё пола или посуды, второе место на олимпиаде или похвала тренера по гимнастике, — придающие значимости в собственных глазах или, выражаясь по-взрослому, повышающие самооценку. Вот только от сладкого отказаться не получалось — ни тайно, ни явно.

Соседки по палате попались интересные. Одна — высокая тонкая молодая женщина, очень красивая и сдержанная в поведении, у неё тоже что-то с кровью не в порядке — каждый день писала в тетрадке непонятные витиеватые иероглифы и с морщинкой на лбу заучивала их. Таня поинтересовалась:

— Что это вы делаете?

Та с достоинством объяснила:

— Учу грузинский язык.

— Зачем?

— Я выхожу замуж за грузина и хочу понять культуру и обычаи этого народа, мне же с ними жить.

Таня от удивления открыла рот и распахнула свои и без того огромные глаза.

— А-а… почитайте?

Женщина снисходительно улыбнулась, но не отказалась и медленно, с выражением прочитала фразу.

— Что это значит по-русски? — спросила Таня.

— Поздравляю с днём рождения, дорогой.

— Ух ты, здорово!

Потом Таня следила, как женщина вырезала открытку, рисовала на ней, плела узор грузинского алфавита, и радовалась, и восторгалась такой любви:

— Каким счастливым будет ваш муж!

Поправив больничную простынь и пытаясь взбить подушку «как у бабушки», Таня косилась на соседку и думала, что она, Таня, ничего не понимает в любви, ведь ей даже английский в школе учить не хочется — он такой «бе-е-е», — а что, если бы ради неё кто-то выучил… французский? Неужели у взрослых подобное реально?..

Ещё одной соседкой по палате стала древняя немка, сухая, высокая, морщинистая, откуда-то из деревни. В городе и области много тогда жило немцев, потомков сосланных после войны. Бабушка плохо говорила и понимала по-русски, и с ней мало кто беседовал «о жизни». Но Таня её жалела, родная бабушка в сравнении с немкой казалась наисчастливейшим экспонатом древности: румяная, весёлая, обладательница таких достоинств пенсионного возраста, как беляши с мясом, пироги с яблоками и жирнющие блины (вот сорок кг внучка и наела при скромном-то росте!). Немка же часто плакала, никто её не навещал, поэтому девочка прониклась состраданием. Не рассчитывая, что разговор выйдет утешительным, она участливо обратилась к соседке:

— Бабушка, из-за чего вы плачете?

Таня ожидала услышать что угодно: длинный перечень старческих болезней, нытьё о слабости, тоску о том, что «дети уехали и не навещают», и в меру своих пятнадцатилетних сил обласкать старушку, но услышанное в ответ заставило почувствовать вес собственной челюсти.

— Неудачно замуж вышла.

— Сколько же вам лет, бабушка?

— Девяносто два исполнилось, — немка отвечала серьёзно, не спеша, чуть грустно.

— А когда замуж вышли?

— В прошлом году.

— Тогда сколько лет мужу?

— Девяносто семь.

— Почему неудачно?

— Он экономит, не разрешает свет включать. Не могу в темноте, мне страшно, забуду выключить в туалете, а он, злой такой, ругается…

Анекдотичность ситуации не вызвала улыбки на Танином лице: собеседница выглядела крайне несчастной, и девочка глубоко вздохнула, пытаясь «думать» и «делать выводы», но преуспела лишь в подозрении о своеобразности мира взрослых, полного нелепых неожиданностей.

Последней в палату подселили многодетную мамочку, у которой периодически снижался до критического уровня гемоглобин в крови. Она много и долго спала, сомнамбулой передвигалась по палате и через силу ела, а Тане зудело поболтать. Среди её подруг в двух семьях числилось по трое детей, а в одной — пятеро. Родители в этих семьях работали, отпрыски росли сами по себе или на попечении старших братьев и сестёр. Правда, дети стояли горой друг за дружку и у Алёнки, и у Ольги, а вот у Наташки на дух не переносили «ближних». А ещё в той семье, где пятеро, ничего не найдёшь покушать. Ну, чего, голодные подружки забегали по соседству и между делом перехватывали то яблочко, то бутерброд, то даже котлетку… С Алёнкой, однако, фокус не прокатывал: пусто в хлебнице, холодильнике и кастрюлях; всё, что их мама готовила, приходя с работы, исчезало в бездонных желудках здоровых лбов моментально, а к утру зачищалось окончательно. Но вот эта вновь поступившая мать четверых детей не работала (Таня подслушала беседу с врачом), сидела дома. А что, так можно?.. Таня бы тоже хотела. Хотя… Когда женщина чуть пришла в себя после капельниц, они всё-таки пообщались. С доброй улыбкой и юмором та рассказала о чадушках (некоторые из которых, между прочим, были постарше Тани), о том, как вечно работающий отец семейства по воскресеньям выдаёт выстроившимся в шеренгу отпрыскам по большой шоколадке за «послушание и хорошее поведение», а обнаружив в собственной кровати пролитый чай и крошки печенья, лишь обречённо вздыхает и самолично убирает следы пиршества, ибо виноватых нет, сколько ни ищи. Вечером все четверо навещали маму в больнице, и Таня думала, что, пожалуй, в этом что-то есть, тепло какое-то и забота, хотя… «сто пар обуви в коридоре…»

Скоро Таню выписали, так и не выяснив истинной причины возмущения крови — анализы сами собой нормализовались, и девочка с глубоким облегчением окунулась в столь привычный мир подростковых отношений, где всё ясно и понятно: «Отвали», «Тебе надо, ты и парься», «На фига мне это нужно?» и «Чё зыришь, глаза пузыришь?» А взрослые… Кто ж их поймёт…

***

Неинтересные больницы нынче пошли, одни коридоры, никаких пейзажей за окном — не такие, как в детстве. Рядом сидела смуглая молодая женщина, что-то лопотала по-своему в телефон. Таня ждала своей очереди, чуть мандражируя от недосыпа и страха.

К соседке вышел врач, пытался донести информацию, что у той со здоровьем всё в порядке, угрозы выкидыша нет — почудилось, сейчас поднесут анализы и отпустят домой. Вот бы Тане так! Когда доктор ушёл, черноволосая крупноносая молодуха стала объяснять соседке на ломаном русском: «Как же… пятнышко утром…» Таня зевнула: привыкла спать по ночам, а уже за полночь. Минут через десять появилась всё та же врачиха, но с напряжённым лицом, вновь объясняя пациентке, что анализы оказались неважными, надо лечь на обследование. Женщина ойкнула: «Никак нельзя».

Доктор в своих убеждениях зашла на второй круг, больная тоже:

— Никак нельзя. Свадьба. Гости.

— Обойдутся без вас, ситуация серьёзная.

— Нельзя без меня. Невеста я.

— О-о-о… Когда свадьба?

— Завтра, невеста — я, гости придут.

Чрезвычайно любопытно, сон отступил, но Таню увели в кабинет. Бр-р-р, «вертолёт», гинекологическое кресло противное, Таня его не любила, но надо лезть, привезли-то по скорой, крови много. Врач бодрился: ничего страшного, сейчас почистим, домой поедешь. Стоп. А УЗИ? Вдруг ребёнок жив, спасать надо. Доктор смотрел на дуру с сожалением: что там спасать? УЗИ ночью не делают, только завтра днём. Накрыло холодное чувство, липкое, потустороннее, обволокло Таню: боль уйдёт, страх уйдёт, дома ждут дети, муж голодный, а ты здесь с выкидышем — заканчивай шустрее, тип—топ… Э-э-э, нет, без УЗИ — никакой чистки.

Врач вздохнул: попадаются же дуры безбашенные. Таня написала отказ, получила кровеостанавливающий укол и поселилась в шестиместную палату гинекологического отделения. Ей было плохо: сил нет, и противный насморк, спутник всех беременностей, мучал. К утру сил не прибавилось, но природное любопытство взяло верх. Какие кадры в гинекологии! Вот — лечащий врач, неожиданно мужчина, молодой и красивый, долго по-книжному (наверно, на «отлично» в академии учился) раскладывал тупоголовой пациентке по полочкам проблемы с беременностью, а Таня зависла. Как в детстве её завораживало далёкое от понимания (песни на французском, грузинская вязь, музыка на кончиках пальцев, научные термины), так сейчас она с внутренним восторгом вслушивалась в ручеёк гладко выстроенных фраз, улавливая лишь главную мысль: всё не столь плохо. При этом в голове гулял вопрос: «И чего такого видного мужика в гинекологию понесло? Нет бы в хирурги-травматологи или, на худой случай, в стоматологи…»

Вообще-то странно, она самая старая среди беременных и бывших беременных, ей почти сорок. Одной даме тридцать два, и та до появления Тани на правах мудрейшей руководила коллективом. Таня не стремилась на её место, сил нет, лучше поглазеет. Народ смотрел «Гарри Поттера» на компьютере, глотал пустырник и трясся перед уколами. Таню «Гарри Поттер» пугал, она была спокойна и без пустырника, а уколы дарили надежду на прекращение кровопотери и несли реальное облегчение — она опять не в теме. Зато заметила девочку, совсем молоденькую, двадцать лет, и им интересно вместе, хотя общего — ничего. Девочка — дура или не дура, непонятно — такая, как жизнь вокруг. Сиротка, но семью помнила: восемь человек детей, у папы больное сердце, он умер молодым, за ним — мама, несовершеннолетних раскидали по детдомам, потом они все друг друга искали. А у девушки в её двадцать лет — шесть абортов, теперь с парнем родить хотели, но организм сбросить норовил по привычке. Опять Таня шмыгнула носом — у неё-то трое, все здоровенькие.

Днём звонила мужу с радостной вестью: малыш жив, будут сохранять. Лежала Таня на койке в шестиместной палате гинекологического отделения без сил, без здоровья, без таких необходимых финансов, жилья, даже без житейской хватки, без хитрости — и чувствовала себя до безобразия счастливой.

Ночью привезли молодую, невероятно красивую бабёнку. У неё рвота и бессонница, плаксивила с мужем по телефону, а тот называл любимой, котенькой и заинькой — Тане было слышно. Бабёнке сделали укол, и та заснула. Проснулась перед обходом. Врач объяснил пациентке, что у неё паническая атака, — какой он умный, однако. Таня, желая подбодрить молодуху, решила познакомиться:

— Как тебя зовут?

— Таня.

— И меня Таня.

Они засмеялись, после тёзка ушла на процедуры.

А Таня заблудилась. Её отправили на первый этаж в кабинет, где слушают сердце ребёнка, рассказали, как идти, а она заблудилась. «Наверно, не туда иду,» — подумала, не встретив по пути ни души. Уже собралась повернуть, как одна из дверей открылась и два санитара вывезли в коридор на каталке труп. Таня поняла, что это труп по тому, что он с головой был накрыт простынёй, только голые синие ступни выглядывали омертвевшим слепком. Таню эти ступни загипнотизировали. Она смотрела и смотрела на часть того, кто числился в живых ещё вчера, а, может, и сегодня утром, очень долго, минуту или две.

— Как вы сюда попали? — санитар в маске грустно покачал головой.

Второй выступил вперёд, загородив труп собой, и Таня вздрогнула.

— Уходите.

— Куда? — Таня, наконец, пришла в себя. — Я заблудилась.

Она пошла назад, санитары с каталкой — вперёд по облезлому коридору. Тане вспомнилось, как давно школьницей она лежала в больнице города своего детства и там, в зелёном цветущем парке, услышала диалог медсестёр на перекуре.

— Мерзкая работа, никак не могу привыкнуть.

— Привыкнешь.

— Ведь двойня была бы. Мальчик и девочка.

— И мать здоровая, и эмбрионы без патологии.

— Уж лучше б доносила и родила, потом отказалась в роддоме. Живые зато.

— Привыкну? — медсестра всхлипнула.

Таня сразу забыла подслушанное, а сейчас, встретив смерть, имея жизнь в животе, вспомнила. Почему сейчас? Кто знает…