Поэтка

Татьяна Март, 2018

Даша – обычная необычная девочка: учится в школе, не всегда ладит с учителями, переживает из-за развода родителей, мечтает о настоящей любви и пишет стихи. Первый раз за свои пятнадцать лет красит волосы, целуется, побеждает на литературной олимпиаде. А еще нащупывает границы собственного, уникального мира, прежде казавшегося прекрасным и бесконечным. Для чего она, Дашка, живет на свете? Где кончаются книжные мечты и начинается реальная жизнь? «Поэтка» – современная подростковая повесть на вечные темы: любовь, смерть, творчество, смысл жизни. Оригинальный жанр «повесть в рассказах» предлагает свободу чтения: от первой и до последней страницы или с любого рассказа, в любом порядке.

Страшные вопросы

Дашка панически боится химичку Марью Тарасовну. Глупо в пятнадцать лет перед училкой так трепетать — только Дашка ничего с собой поделать не в состоянии. Дашкин папа называет это «иррациональный страх». Если Марья на уроке вызывает Дашку, сердце у нее колотится, язык немеет и даже простые слова в голове путаются — что уж там говорить о химических формулах!

По вторникам и четвергам в девять утра Дашкин девятый «А» заходит в кабинет химии. Мальчики заученно пропускают девочек, сами плетутся следом. Пронзительно-белый свет с потолка бьет по глазам — по контрасту с мутной осенью за окном. От стеклянной поверхности белой парты мерзнут ладони — экран из стекла защищает казенное дерево от химических реагентов. Дашке очень хочется, чтобы ее защитили тоже — укутали потеплее, отгородили экраном, телепортировали, в конце концов, — из этого страшного кабинета, белого и стеклянного. Он напоминает ей и операционную, и секретную лабораторию, где проводят жуткие опыты, и просто обледеневший зимний лес…

Марья Тарасовна — хозяйка страшного места, «заслуженный учитель», величавая старуха с высоким глянцевым начесом черных волос. Неизменный бордовый маникюр, смуглые старческие руки в пигментных пятнах. Чтобы не запачкать пальцы, свой кусочек мела она заворачивает в бумагу — тонкую, гофрированную. «Здравствуйте, — надтреснутым голосом говорит Марья Тарасовна. — Садитесь…» И начинается Дашкин кошмар.

— О свойствах хлороводородной кислоты расскажет нам… Федорова Дарья!

И Дашка восходит на кафедру как на эшафот. В кабинете химии ведь не просто стоит учительский стол, за которым сразу же на стене висит доска, — там перед доской длинное возвышение, чтобы опыты всем видно было… На это возвышение и ступает бедная Дашка. Стучать мелом по доске гораздо хуже, чем весь урок химические кракозябры писать в тетради!.. На своем месте, за белой стеклянной партой, привычно, хоть и противно. Привычно противно. А когда нос к носу окажешься с собственным отражением в глубине зеленой доски и замаячит наверху уравнение, начерченное мелом… И надо сию минуту решать его, у всех на глазах… И вдобавок писать крупно, разборчиво, как требует Марья, чтобы всем понятно было решение… Тут уж в голове совсем пусто становится!..

Na₂CO₃ + 2HCl = 2NaCl… так, чего не хватает… плюс вода?.. плюс…

— Цэ о два! — шепчет ей сосед по парте, всезнающий Коля Камышов.

— Чего? — вполоборота, краем губ шепчет она в ответ.

— Цэ! О! — Камышов изо всех сил округляет губы — вылитый карп! Дашка на днях видела карпов в океанариуме. — О! Два!

Он показывает Дашке на пальцах английскую V, два, но Дашка только нервно моргает, и Камышов начинает заново:

— Цэ! О! О!!!

Марья на другом конце кабинета оборачивается, выразительно смотрит на Колю.

— О-о-о… — нарочито зевает Камышов, прикрывая рот ладонью.

За партой в левом ряду подмигивает Дашке лучшая подруга Света Романчук: мол, ничего, прорвемся!.. Подмигивает, но не подсказывает: в химии она тоже не сильна…

Zn + 2HCl =… Издевательство какое-то… Дашка волнуется, ее даже подташнивает…

Zn + HCl = ZnCl + H₂…

Рука с мелом беспомощно опускается.

— Ну, что? — раздраженно говорит Марья Тарасовна. — Федорова, мы не можем весь урок с тобой возиться! Что получится? Какая соль?

— Хлорид, — отвечает Дашка. — Хлорид цинка…

— И как написать формулу хлорида цинка?

Страшный вопрос. Дашка молчит. Ей совсем не по себе, она ничего не соображает и хочет одного: вернуться за свою стеклянную парту, на которой без нее сиротливо лежат раскрытый учебник и любимая ручка в виде гусиного перышка — больше ни у кого такой нет.

— Хлорид цинка, Дарья, ну?!

И блестящая черная прическа колышется предупреждающе в сторону Коли:

— Камышов! Не смей подсказывать!

… = ZnCl₂ + H₂ — не выдержав, дописывает в итоге сама Марья Тарасовна своим элегантным мелком в миниатюрной бумажной юбке.

— С какими металлами, кроме цинка, взаимодействует соляная кислота? — ударяет в Дашку последний страшный вопрос.

Дашка в нокауте.

И вот ее вернули за парту. Она сидит, механически сжимая в правой руке ручку-перышко, а Марья поднимает от журнала блеклые серые глаза и чеканит каждое слово:

— За незнание. Простейших вопросов. И химических формул. Ставлю тебе. Два. — И буднично, без металлических воспитательных интонаций, добавляет: — Свой дневник мне передай…

Дашкин дневничок в цветастой обложке плывет по рядам прямиком к Марье.

«Ничего, успеешь исправить…» — сочувственно шепчет Камышов. Ага, ему-то что… Он все уравнения и задачи решает — на раз! И первые места на городских олимпиадах занимает — и по химии, и по физике, и по математике. Самое обидное, что даже списать у этого горе-вундеркинда нельзя — в сложных задачах решения у него нестандартные, эксклюзив… Да и от камышовского почерка самые закаленные учителя стонут, подолгу его разбирают. Но Колю не ругают, тетради ему проверяют и пятерки ставят: одаренный ребенок!

— Эт-то что такое?!

Дашка вздрагивает, смотрит на Марью Тарасовну. А та всерьез недовольна, замораживает и глазами, и голосом… И опять не по себе Дашке, хотя волноваться больше нет сил.

— Почему. У тебя. В дневнике. Записано. Что меня. Зовут. Ма-р-р-рья?!

Раскатистое «р» замирает в напряженно притихшем классе, и Дашка не понимает, в чем на этот раз виновата. Дневник передают ей обратно, и она видит: Марью угораздило заглянуть на первую страницу, в раздел «Преподаватели», где положено в начале года перечислить все предметы, всех учителей… Напротив «Химия» у Дашки записано «Ермакова Марья Тарасовна». И у одноклассников ее так записано…

— Что. За. Просторечие?! Мария Тарасовна! Меня. Зовут. Мария! — гремит в тишине над головами удивленных учеников: вся школа, вплоть до директора, много лет называет химичку именно Марьей Тарасовной — как-то лучше, складнее звучит.

Мягкий знак в дневнике у Дашки дважды зачеркнут красным, и на месте его пламенеет огромное и, на полстраницы почти — Мария Тарасовна. Маразм! Ну и двойку за сегодняшний урок она Дашке нарисовала «от всей души» — гигантский красный лебедь, неимоверно жирный, вылезает из отведенной ему типографской клетки и вверх, и в стороны…

— А Марья-искусница — это в сказках, — тише добавляет химичка, иронично скривив напомаженный бордовый рот.

Урок продолжается…

Дашка вздыхает, грустит. И улетает мыслями далеко-далеко. Белое пластмассовое перо само по себе выводит условие задачи — вслед за мелом, царапающим по доске, в руках очередного страдальца. Дано. Молярная масса. Если взвесить маляра… Та-ра-ра… Ох нет, масса же молярная, значит, моль… Сколько весит сытая моль… Число Авогадро… А смешная фамилия! Почти авокадо… Как там у Северянина? У него про ананасы, но какая разница… Авокадо в шампанском, авокадо в шампанском, удивительно вкусно, искристо и остро! Дурацкие слова «искристо» и «остро», о чем думал поэт… Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!.. По-испански, кстати, «авокадо» — это адвокат.

— Федорова! Почему не пишешь — ты уже все решила?!

…Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы без своего авокадо…

Прозвенел звонок с урока. Дашка подошла к Марье Тарасовне забрать журнал. Носить его из кабинета в кабинет было Дашкиной подневольной обязанностью. «Ты девочка честная, я тебе доверяю», — сказала однажды классная, одарив Дашку этим поручением.

Химичка пролистнула в журнале пару страниц, нахмурила нарисованные черные брови.

— Ты иди, а журнал я принесу. Тут заполнять надо. Какой у вас урок?

— Классный час, в кабинете географии, — прошелестела Дашка. И скользнула скорей на свободу из ненавистного кабинета, и даже нечаянно хлопнула дверью. Не сильно.

Классный руководитель, энергичная молодая красотка Инна Евгеньевна, изо всех сил торопилась и торопила своих подопечных.

— Поживей рассаживаемся, дорогие, поживей! И начинаем скорее — много надо успеть сегодня!

Камышов глянул лениво на свои дорогие наручные часы (не родители богатенькие подарили — сам заработал, выиграл в какой-то международной математической игре), шепнул Дашке: «Перемена еще четыре минуты и семь секунд». Но Инну Евгеньевну было не остановить.

— Так! Пускаю по рядам листочки! — Стопки белых тетрадных четвертинок поплыли с первых парт на последние, постепенно тая. — В верхнем углу — фамилия! Имя не пишите, время экономьте! И укажите, какое поручение вы хотите выполнять!

Всяческие «поручения» были идеей фикс Инны Евгеньевны. Она виртуозно тасовала между учениками нагрузки — как общественные, так и свои собственные, полагавшиеся ей как классному руководителю. На этот раз Инна придумала новую фишку — чтобы каждый сам назначил себе задание на учебный год. Дашка написала на своем листочке: «Ухаживать за цветами». Цветов в кабинете географии развелось много, и кто-то должен был после уроков регулярно их поливать, протирать листья. Это казалось меньшим из всех зол, да и цветы Дашка любила. Но предчувствовала, что придется ей по-прежнему мотаться с журналом, изо всех сил стараясь не забывать его на подоконниках.

— Так, дорогие, заканчиваем! Листочки передаем! — лихо командовала Инна Евгеньевна. — Важное сообщение: в пятницу к нам в школу приедут финны!

— Зачем? — устало спросил Коля Камышов.

— Перенимать педагогический опыт! И совместный проект у нас будет по экологии. Но это потом… Открыли дневники, записали: в четверг после уроков — генеральная уборка!

Дружное страдальчески-недовольное «у-у-у» прокатилось по классу.

— И не «у-у-у», — передразнила Инна Евгеньевна, — а чтобы в четверг все были как штык! Кровь из носа! Вы же дома убираетесь, когда гостей ждете, верно? — Инна выдержала эффектную паузу (возражать никто не посмел) и переключилась: — Так, что у нас с успеваемостью в начале года… Дарья, где журнал?

— У Марьи Тарасовны, — объяснила Дашка. — Она его заполняет, сама принесет.

— Нет, нам сию секунду надо! Иди поторопи ее! — Дашка в ужасе воззрилась на Инну Евгеньевну. — Кстати, сегодня общие фотографии пришли — заодно ей отдашь. — Инна протянула Дашке традиционное сентябрьское фото их класса, на котором в этом году запечатлелись с учениками и директор, и несколько предметников на память — все-таки девятый класс, в конце года выпускной.

Дашка поплелась к жуткому белому кабинету. По дороге вспоминала, как Инна уговаривала Марью Тарасовну сфотографироваться с их девятым «А». Весь класс, фотограф, директор и другие учителя терпеливо ждали, а Марья отнекивалась: «Не хочу я, и не просите! Не в том возрасте, чтобы фотогеничной быть». Но уговаривать — ничего не скажешь — Инна умеет.

Дашка постучалась, заглянула в кабинет. Марья сидела за учительским столом перед раскрытым журналом, кивнула на него Дашке:

— Можешь забирать, Федорова, я как раз закончила.

Дашка подошла к столу, неуверенно протянула фотографию:

— Это вам…

Марья проворно взяла снимок. Разглядывала его придирчиво, поджимая острые уголки педантично подведенных бордовых губ. А Дашка в это время стояла рядом, не знала, что говорить и куда смотреть. Взгляд упал на идеально ровную нитку пробора в Марьиных волосах. Иссиня-черные по всей длине, у самых корней — буквально на два миллиметра — они были неожиданно белые. «Так она седая… Она седая, просто красится…» — прилетела сама собой внезапная мысль.

Бордовый Марьин ноготь одобрительно постучал по глянцевой поверхности фотографии — в том месте, где смотрело с нее лицо самой Марьи, хронически надменное, без тени улыбки.

— Да я тут просто красотка Мери! — резюмировала она с иронией, но видно было, что Марье и вправду нравится. — Что ты стоишь, Федорова?! Я же сказала тебе — журнал можешь забрать.

К очередному уроку химии Дашка готовилась прилежно и мандражировала особенно сильно: хочешь не хочешь, двойку надо исправить. Но случилось чудо, и даже не одно. Во-первых, в тот день с самого утра выпал снег, хотя был только октябрь. Во-вторых, Марья встретила их какая-то непривычно тихая. Весь урок никого не спрашивала — только рассказывала сама о Менделееве, о его научных путешествиях и творчестве (так и говорила — «творчество»!) и даже упоминала его дочь Любу, ставшую женой Александра Блока. Говорила она интересно, размеренно и даже певуче, иногда бросая взгляд на снежное кружевное мельтешение за окном. А Дашка слушала ее и думала о том, что снег — белый песок…

Мы внутри огромных песочных часов, кто-то перевернул их — и на землю падает белое время. Но заснеженный день не видит, не знает этого — и дремлет, и не торопится никуда… Печально дремлет… день заснеженный… Деревья зябнут от тоски… И льется стон прощальной нежности в седые тихие пески…

А в конце урока, когда все приготовились, по традиции, записать километровое домашнее задание, Марья спросила:

— Кто знает, какой сегодня праздник?

Все замолчали в недоумении, а Дашка тихо сказала:

— Покров.

Марья услышала, приподняла нарисованные брови:

— Что, только Федорова знала? Так вот, в честь праздника… — Тут прозвенел звонок, и она закончила, повысив голос: — В честь праздника я ничего вам не задаю!

Класс довольно загудел, загремел отодвигаемыми стульями.

А через месяц Марья умерла.

Нет, не так, не скоропостижно… Марья легла в больницу на операцию — об этом сказали девятому «А» и вездесущая Инна Евгеньевна, и новая, временная, химичка — длинноносая, долговязая, нескладная и совсем незлая Нонна Сергеевна, к которой мигом прилепилось прозвище Нос. От Инны Евгеньевны класс узнал и о благополучном возвращении Марьи Тарасовны из больницы домой, и о том, что она идет на поправку… А потом Инна внепланово собрала всех на очередной классный час, потребовала абсолютной тишины и внимания.

— Сегодня мы получили трагическое известие!.. — В классе стало действительно тихо, и в этой тишине молодой Иннин голос звенел — скорее задорно, совсем не трагически. — Скончалась Марья Тарасовна Ермакова — прекрасный человек, заслуженный учитель! Я прошу почтить ее память минутой молчания!

Было слышно, как жужжит под потолком то ли непонятно откуда взявшаяся муха, то ли неисправная лампочка, — Дашка не поднимала головы. Класс стоял, класс молчал. Минута истекла.

Инна вздохнула, посмотрела зачем-то вниз — на свои лакированные красные туфли. Чуть заметно качнулась на высоких каблуках, переступила с ноги на ногу. Откашлялась.

— Так… Что у нас с успеваемостью в конце триместра? Дарья, где журнал?

И Дашку послали за журналом — на этот раз в учительскую. В первой комнате, вопреки обыкновению, никого не было, но за стенкой шел разговор, доносились обрывки фраз.

— Надо же, сначала ведь выздоровела…

— Да нет, операция неудачно…

Дашка замерла, невольно прислушалась.

— Так ее же экстренно увезли — было поздно лечить…

— В сознании? Ну да, до конца оставалась…

— В больнице, в последние часы, у дочери спрашивала: «Это всё, да? Это уже всё?»

— Дочь-то была?

— Прилетела, еле успела. Сложные у них были отношения…

— Внуки? Нет, не было…

…Печально дремлет день заснеженный… Деревья зябнут от тоски… И льется стон прощальной нежности в седые тихие пески…

Звенит хрустальный лес на дудочке невыплаканных белых слез…

Сегодня умерла Снегурочка… Ей очень холодно жилось…

Дашка вернулась из школы домой, села за письменный стол — записать стихи про хрустальный лес, начать делать уроки. Но ни рифмованные строчки, ни тем более вопросы задачника не задерживались в голове — там крутилось на разные лады только одно: «Это уже всё, да? Всё уже? Это — всё?» Так и спросила ведь Марья. Как ей, наверное, было страшно!..

Дашка и сама не совсем понимала, что «это» и что «всё», но вопрос вставал перед ней весь день — с листков заветного блокнота в бархатистой обложке, со страниц учебника, из зеркала, из чашки любимого темно-красного чая, из заснеженного заоконного мира… «Это уже всё, да?» Вопрос был сложнее, чем все формулы и слова вместе взятые.

Дашка зажмуривалась, проводила рукой по глазам.

Над вопросом предстояло подумать.