Поэтка

Татьяна Март (2024)

Даша — обычная необычная девочка: учится в школе, не всегда ладит с учителями, переживает из-за развода родителей, мечтает о настоящей любви и пишет стихи. Первый раз за свои пятнадцать лет красит волосы, целуется, побеждает на литературной олимпиаде. А еще нащупывает границы собственного, уникального мира, прежде казавшегося прекрасным и бесконечным. Для чего она, Дашка, живет на свете? Где кончаются книжные мечты и начинается реальная жизнь? «Поэтка» — современная подростковая повесть на вечные темы: любовь, смерть, творчество, смысл жизни. Оригинальный жанр «повесть в рассказах» предлагает свободу чтения: от первой и до последней страницы или с любого рассказа, в любом порядке.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения издательства «КомпасГид».

© Март Т., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2024

Розовые страницы

Лежа на чужом жестком диване, под заоконный фолк-рок сентябрьского дождя Дашка доедала «Сникерс». Слезы текли не переставая уже давно — поневоле приходилось глотать их тоже, и соленая сникерсовая карамель казалась отвратительно пересоленной.

Почему-то вспоминалась вонючая серая рыба, которую часто подавали в школьной столовой — рядом с озером пюре, на щербатой тарелке.

В столовой Дашка честно пыталась обедать — быть включенной в систему, как повторял ей папа. А мама говорила проще: не отрываться от коллектива. Но ни пюре с островами-комочками, ни макаронные червяки, ни разваренные сардельки, которые повариха раскладывала по тарелкам рукой, такими же по-сарделичьи толстыми пальцами, — не шли ни в какое сравнение с обедом, взятым из дома. С маминым обедом. Ласково завернутые в прозрачную пленку, принаряженные ажурной салфеткой — бутерброды с сыром, тыквенные кексы, ровные квадратики тающей во рту запеканки… И на десерт в маленький круглый контейнер мама резала разноцветный фруктовый салат.

«Мама… Ты же раньше любила меня…» Дашка проглотила последний шоколадно-соленый кусочек, положила опустевшую обертку на пол возле дивана — утром не забыть убрать за собой. Спрятала руку под тонкое одеяло, которым была укрыта. Холодно. «Мама… Зачем ты сегодня со мной так, за что?!»

И не в еде ведь дело. «Не хлебом единым жив человек», — откуда-то вспомнилось Дашке. Не хлебом, и не омлетом, и не маминой фирменной рыбой по-гречески, с бусинами сине-черных маслин. Но папа говорил, что домашние дела — это служение, а приготовление пищи — язык любви. А мама кивала полушутя, и светлые кудряшки у маминого лица кивали с ней вместе. «Мариша, там в кастрюльке пирожки треугольные — это с чем?» Мама смеялась: «С любовью!» — и начинала папу тормошить-щекотать. Иногда и Дашка, завидев такое прекрасное безобразие, кидалась к ним, и они смеялись втроем, дурачились, обнимались. И потом шли на кухню пить красный чай, любимый в семье, со смешным вороньим названием «каркаде», рубиновым цветом и кисловатым вкусом.

Дашка гордилась их кухонными посиделками, поездками в Эрмитаж, походами на природу — всем тем, что они делали вместе. Она знала: у них идеальная семья.

Треугольные пирожки незыблемо были с яблоками.

«Семейный» чай пили из больших глиняных кружек — в них он долго не остывал, и за чаем болтали обо всём на свете. У мамы с папой кружки коричневые, а у Дашки желтая. На одной стороне нарисован ежик, в лапах у него гриб с красной шляпкой. На другой — надпись:

Ежик по лесу идет,

Ежик мухомор несет.

Если дождик вдруг пойдет,

Мухомор за зонт сойдет.^[1]

Кружку мама с папой давным-давно подарили Дашке на день рождения. Тогда ей исполнилось пять, и месяц назад она сочинила свои первые строчки — вот эти, мухоморно-ежиные, а родители заказали кружку с рисунком и текстом.

С тех пор стихи Дашка стала писать получше, но по-прежнему пила каркаде из любимой кружки.

А однажды — тоже давно, сто лет назад, в пятом классе — Дашка налила красный чай, остывший, в бутылочку, взяла с собой в школу. Но крышку закрутила неплотно, и чай пролился в рюкзак. Особенно досталось книжке по теории русского языка: пропитавшись качественно заваренным каркаде, первые страницы нежно порозовели. По этому пособию занимались с пятого по девятый класс: в мае сдавали его школьной библиотекарше, в сентябре получали обратно. Было удобно, что все правила — в одной книжке, всё под рукой. Дашка очень переживала: испортила ценный учебник! Но с розовыми страницами стало красивее. В библиотеке его приняли без проблем — ничего не заметили, и на следующий год Дашка присматривалась, не попалась ли кому из одноклассников эта «Теория», но с тех пор ее так и не видела.

Дождь не унимался, в комнате стало совсем зябко. От чужого белья, постеленного на диване, веяло дополнительным холодком стирального порошка. Холодно.

Дашка опять заплакала. Вспомнила, как они с мамой в тот день спасали учебник. Дашка открывала розовый разворот, а мама просушивала страницы феном. Заскучав, нацеливалась феном на Дашку — жаркая воздушная струя щекотала щеку, ерошила волосы, и обе они хохотали взахлеб.

Вечером пришел папа, одобрил розовые страницы. Сказал про них какое-то умное слово, что-то типа «феноменологично». И потом они вместе ужинали. Пили чай с мамиными рогаликами.

А теперь выпечкой пахнет разве что от соседей. Месяц назад папа ушел. Сказал: «Поживу один». Сказал: «Я устал». И ничего толком нельзя было понять. Иногда он звонил Дашке, спрашивал, как дела. Пару раз они погуляли в парке — побродили под дождем по раскисшим дорожкам, папа оставил Дашке карманных денег. Разговоров не получалось.

Мама перестала готовить совсем. Приходила с работы — садилась у телевизора. И смеяться перестала, и светлые кудряшки свои укладывать — собирала волосы в депрессивный хвост. Дашка не знала, что с мамой делать. Подходила, обнимала. Так и сидели.

А вчера Дашка попросила на ужин рыбу. Запеченную с маслинами. И зачем-то добавила неуверенно:

— Мам, ты… это… как-то уже в руки себя возьми…

И сама испугалась маминого взгляда в ответ — ледяного, незнакомого. «Ты что, мам, это я!» — захотелось крикнуть Дашке. А мама выпалила, как выплюнула, ей в лицо:

— Не нравится со мной — к отцу проваливай!

И добавила тише:

— Только не больно ты ему нужна…

Дашку будто ударили, в голове загорелось одно слово: больно! Больно очень даже. А мама повторила:

— Слышишь меня? Я тебе русским языком говорю: не нравится — проваливай.

Дашка вылетела из комнаты, из квартиры — скорей, скорей!.. Хотя куда — не к отцу же, в самом деле?.. Не больно — мама, мамочка, больно! — ему это надо. Через три ступеньки вниз… вниз… отсюда подальше… Больно… «Куда на ночь глядя-то?!» — и Дашка уткнулась в плащ тети Любы из второго подъезда, которая как раз возвращалась с работы домой.

— Даша, не спишь? — Тонкая полоска света упала на пол, в приоткрывшуюся дверь заглянула тетя Люба.

Дашка размазала по щекам разъедающие слезные ручейки, мазнула рукой по губам — не в шоколаде ли? Слабо улыбнулась — не сплю, мол, всё ок. Тетя Люба не торопясь подошла, оставила дверь открытой — коврик света стал шире. Дашка увидела, что на ней халат в крупную клетку, на голове железные бигуди — Дашкина бабушка носит такие.

— Даш, я у мамы была. Предупредила, что ты у меня заночуешь.

Вот так новости. И когда это она успела?

— Спасибо, — еле слышно пролепетала Дашка. В горле запершило то ли от шоколада, то ли от слез. — Извините, неудобно вышло, вам хлопоты…

— Да какие хлопоты, что ты! — Тетя Люба всплеснула широкими рукавами — в полутьме точь-в-точь волшебная толстая птица. Добавила озабоченно: — Тебе заснуть бы. Валерьяночки дать?

— Да нет, я ничего… Спасибо… — Дашка опять изобразила улыбку.

Хозяйка проворно оглядела комнату — всё ли в порядке, удобно ли Дашке. Заметила щель между шторами — взмахнула рукой, задернула их плотнее. Пробормотала себе под нос:

— Теплое одеяло дам.

Полоску света закрыла большая тень: хозяйка вышла, пошебуршила чем-то в соседней комнате. Вернулась, неся под мышкой скрученное руликом ватное одеяло. Развернула его, укутала Дашку, а легкое летнее забрала.

— Начало сентября — и холодина такая…

Холодина такая, огромная, серая, приходила к Дашке во сне. Надвигалась, давила, распадалась на дымные тени, и они корчились под дождевой перестук. Прилетала птица с металлическим хохолком, прогоняла Холодину, голосом тети Любы пела: «Спи-и… Спи-и…»

Дашка и проспала — полдня, до обеда. Повезло — выходной, в школу не надо. Дождь не кончился, и тетя Люба совала ей в руки зонт, но Дашка не стала брать — домой идти две секунды. Домой? А где у нее дом? Как она после этого станет жить с мамой? Как она вообще станет — жить? Переберется к деду и бабушке? У них крохотная квартирка, налаженный быт. Она поневоле начнет мешать. Или правда уйти к отцу? Но если он хочет быть — ужасная мысль! — не с ней и не с мамой, а с другой женщиной?! Куда идти? Кому она, Дашка, больно нужна? Больно…

В коридоре у стены стояли папины ботинки. Дашка встрепенулась, ожила, мигом поверила: всё будет как раньше! Р-раз — швырнула в угол мокрую куртку, два — сбросила кроссовки, три — бегом в комнату к родителям, скорее, скорее! На пороге споткнулась обо что-то, чуть не свалилась. Посмотрела под ноги — и увидела папину дорожную сумку. В ней валялись вперемешку рубашки, книжки, какие-то диски… Папа стоял возле раскрытого шкафа, в руках — пара свитеров. Заметил Дашку, шагнул к ней, неуклюже переступив через сумку. Чмокнул во влажную от дождя (от дождя?) щеку:

— Привет…

Он по-прежнему держал оба свитера и бестолково, на весу, пытался сложить — пополам и вчетверо. Получалось криво, и папа в итоге бросил их в сумку так, шерстяным комком. Развел руками, оправдываясь:

— Вещи вот собираю.

И стало понятно, что теперь — точно всё. Эпилог. Финиш. Баста. Без вариантов. Раньше была надежда: передумает и вернется. Через неделю, через месяц или полгода… Он и вернулся. Забрать вещи. Всё.

Дашка на деревянных ногах вышла в кухню. На диванчике там сидела мама — бледная, с очень прямой спиной, руки на коленях сцепила в замок. Дашка села рядом, такая же немая и неподвижная.

Очнулась, когда в кухню вошел папа. Из горы посуды на сушилке вытянул Дашкину кружку с ежиком.

— Зачем она тебе? — глухо спросила мама.

— Ну как же… — Папа растерянно улыбнулся. — Даша будет ко мне приходить, чай пить…

Мама вскочила. Мама — добрая, веселая, никогда на Дашкиной памяти не скандалившая — вскочила с дивана, ударила папу по щеке! И тут же — по руке с чашкой.

Дзынь!

Ярко-желтые осколки на полу. На одном из них, покрупнее, — мухоморная шляпка.

Мама упала ничком на диван, плечи вздрагивают. Кажется, пляшут.

А рыданий не слышно. Или просто Дашка не слышит. В мире словно выключили звук, и воспоминания остались такие — картинки. Папа. Мама. Чашка. Пляшущие плечи. Осколки.

А затем звуки резко включили: щелкнул дверной замок, и на лестничной площадке тронулся лифт. Мама, по-старушечьи шаркая ногами, подошла к окну, распахнула его. Окно выходило во двор — сквозь начинавшую облетать листву хорошо было видно папу, который шагал к машине. Полупустая дорожная сумка болталась на папином плече. Машина пиликнула, признав хозяина.

— Закрой окно, — внезапно сказала Дашка.

Мама подняла на нее покрасневшие глаза, удивленно переспросила:

— Что?

— Ничего. Дует. — Дашка сама закрыла окно. — Нам задали много, пойду заниматься.

На полу валялся неразобранный пакет с новыми учебниками. Дашка вытряхнула все на стол: совсем тонкий учебник — по алгебре, солидный и пухлый — по литературе, комплект — по русскому: развитие речи, практика, тео…

Теория, да. Та самая, с розовыми страницами.

Дашка потянулась к книге, взяла ее в руки. Погладила, будто это был котенок или щенок. Наугад открыла один из розовых разворотов — достался параграф о чередовании — е-/-и — в корнях. Правило было с двумя картинками: на левой — крупными буквами «соберу» и девочка с пустым лукошком идет за грибами. На правой — «собираю», девочка сидит на грибной поляне, лукошко наполовину полное. Если после корня — а — в корне пишем — и — (собираю). Если после корня другая буква — пишем — е — (соберу).

Дашка полистала учебник — пробежала пальцами по страницам, будто сыграла пьесу на клавишах рояля. «Чайных», розовых страниц набралось негусто. Окрасились первые десять, а после них шли обычные, белые.

У Дашкиного локтя возник поднос: чашка чая, тарелка с каким-то мелким печеньем. Мама? Мама… Постояла рядом, хотела что-то сказать, но только вздохнула. Положила руки Дашке на плечи, уткнулась лицом ей в волосы и выдохнула: «Прости».

Мамины руки были родные, теплые, со знакомым ароматом духов. Чашка была незнакомая, темно-зеленая, и слегка раздражала. На рубиновой поверхности каркаде плавала красивая звездочка аниса. «Удивительно, но „чайник долго остывает“ и „чайник долго не остывает“ — это одно и то же», — ни к селу ни к городу вспомнила Дашка шутку из интернета.

Примечания

1

Настоящий автор стихотворения неизвестен. (прим. ред.)