Тайна Оболенского Университета

Татьяна Ларина, 2018

Одним осенним днем в автомобильной аварии погибает профессор университета. Его дипломница, одна из лучших студенток университета, Валерия Ланская, не верит, что ее научный руководитель погиб случайно. Незадолго до своей смерти он передал ей странный конверт, в котором была гравюра из старой библиотечной книги, изображавшая мертвого человека в точно такой позе, в какой нашли погибшего профессора. Валерия начинает собственное расследование, но на ее пути появляется новый научный руководитель – молодой и дерзкий преподаватель. Их противостояние постепенно перерастает чуть ли не во вражду, но наступает момент, когда им придется объединить свои силы, чтобы отыскать истину. /НИКОМУ НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ!/

12. У мадам Барелль

Конечно, невозможно подготовить человека, который совершенно не смыслит в философии, к тому, чтобы он прочел серьезную лекцию, как настоящий профессор. В конце первого дня занятий с Дмитрием Смирновым я была совершенно вымотана. Он же, сославшись на головную боль, обвинил меня, что теперь не сможет работать по своему делу. В результате я составила план лекций для начальных курсов, а для старших пришлось согласиться на очередное эссе. Правда, на этот раз тему выбирала я, а не учебник философии для ВУЗов. Дима хотел продолжить заниматься и завтра, но пришлось его разочаровать, сообщив, что у меня другие планы. Вот только Индюк нисколько не расстроился и приказал (именно приказал, нахал!) явиться по возвращении из Москвы.

Утро понедельника выдалось тревожным. Сидя на треклятой эстетике, я только и думала о том, как справляется с лекцией чертов Индюк. Именно поэтому, как только прозвенел звонок, помчалась на кафедру философии.

— Можно? — деликатно спросила я, предварительно постучав в дверь. Было такое волнительное чувство, будто я иду узнавать результаты своего экзамена.

— Да.

Дима, как и всегда, был хмур. Он ссутулился над столом, внимательно читая газету. Если бы так он изучал книги… Я знала, что Смирнов меня узнал, хоть и не поднял головы. Он намеренно меня игнорировал? Никак не мог унять свою гордыню, или это что-то другое?

— Как лекция, Арсений Витальевич? — поинтересовалась я, присаживаясь на стул перед ним.

— Что? — растерянно переспросил он, наконец поднимая на меня взгляд.

— Я спросила, как прошла лекция, — специально отделяя каждое слово, повторила я.

— Ах, это… Хорошо, спасибо. Сегодня, когда вернешься из города, зайдешь ко мне и напишешь такой же план на завтра.

Снова этот руководящий тон. Опять эта необоснованная самоуверенность. Как же меня злил Дима, когда так себя вел! Захотелось как-то отомстить, сделать какую-нибудь гадость, и я не нашла ничего лучше, как выхватить у него со стола газету и на глазах Индюка смять в большой ком.

— Сдурела, полоумная?!

— Прекрати говорить со мной в таком тоне. Я тебе не служка¹⁶. Мы в одной лодке, позволь напомнить. И не надо мне напоминать про твой жалкий шантаж, — я подняла руку вверх, опережая его очередную грубую фразу, понимая, что сейчас должна поставить нахала на место. — Я вернусь поздно. Мы не сможем позаниматься.

— Не страшно, я ложусь не рано, как ты могла заметить, — прошипел он, — буду ждать тебя, Ланская. Тебе еще диплом дописывать, не забывай.

— Ах, так?! — разозлилась я. — Хорошо, я приду, но к этому времени, будь добр, ознакомься с биографией и творчеством Августина Аврелия¹⁷. Потому что иначе заставлю всю ночь читать вслух его «Исповедь»¹⁸.

— Ведешь себя как престарелая учительница, — хмыкнул Смирнов и, перегнувшись через стол, выхватил у меня из рук помятую газету, положил ее на стол и стал аккуратно расправлять.

— Придурок, — тихо, но так, чтобы Дима услышал, кинула я и гордо вышла из аудитории под его ненавидящим взглядом.

Я шла к залу риторики и мысленно проклинала Смирнова, но неожиданно меня кто-то схватил за руку. Конечно! Мне не хватало только ее!

— Лен, что ты хочешь? — я постаралась всем своим видом продемонстрировать, как не рада встрече с любовницей папы. Пусть знает, что со мной не следует шутить.

— Ты же все знаешь, — виновато пробормотала она. — Лер, давай поговорим.

— Нам есть о чем говорить? — скрестив руки под грудью, вопросила я, внутренне возмущаясь ее нахальству.

— Да, есть. Я должна все объяснить, — это уже прозвучало решительно и отнюдь не виновато. Я не была к такому готова, будучи уверенной, что Королева стушуется рядом со мной.

— Нечего объяснять, Лен! Мне пора на занятие. Тебе, кстати, тоже.

— Лер, прошу тебя! Нам действительно надо поговорить!

— Хорошо.

Я сдалась, но лишь потому что этого разговора не миновать. Пусть уж сейчас. Это, как пластырь на болячке, проще — раз! Больно, саднит, но зато все кончилось.

— Понимаю, как тебе было неприятно все узнать, — начала она, но тут же замялась, подбирая лучшие слова.

— Нет, не понимаешь… Твоего отца не соблазняла девочка-ровесница.

— Но это не то, что ты думаешь. Это не просто связь.

— Тогда что?! — я повысила голос, но тут же замолчала, чтобы не привлекать ненужного внимания.

— Я люблю Андрея, — прошептала Лена, поднимая полные слез глаза. И на секунду я ей поверила.

— Он же в отцы тебе годится. Я видела, с кем ты встречалась раньше. Как ты хочешь, чтобы я поверила в нежные чувства к моему папе? Твоя любовь появилась, когда вы начали заниматься твоим дипломом? Поэтому он так тебя расхваливал?

— Это началось раньше. Я давно люблю его.

— И когда это началось? Папа сказал, что вы вместе только полгода, — возразила я.

— Да, полгода назад Андрей, наконец, смог признать, что у него есть ко мне чувства, но я полюбила за три года до этого, когда Ланской стал читать у нас юриспруденцию. Его рассудительность, тонкий ум, разносторонняя натура — все это не могло не восхищать. Я была с ним не потому, что он мой научный руководитель, он стал им потому, что я мечтала об этом.

— Лен, если ты действительно любишь его, как говоришь, зачем тогда подставляешь? Подумала, что будет с папой, если кто-то узнает о его связи со студенткой? — злиться больше не получалось, и я заговорила спокойно. Мне даже было жаль Королеву, но перебороть себя и принять их связь с отцом я не могла.

— Мы скрывались… Лер, поверь, я меньше всего на свете хочу, чтобы с Андрюшей что-нибудь случилось. Я не желаю ему зла, но когда любишь, и если это взаимно, все, кроме твоего мужчины, перестает существовать.

— Не верю, что ты говоришь это о моем отце, — пробормотала я скорее себе, чем ей, но Лена откликнулась:

— Ты воспринимаешь его как родителя и не видишь то, что вижу я — мужчину! Настоящего мужчину. А разница в возрасте… Да, она есть. Двадцать два года — это не мало, но и не так много. Знаешь, есть пары с куда большей разницей.

— Но здесь вы не можете продолжать встречаться. Это против правил Оболенки.

— Я знаю об условии, которое ты поставила, — ледяным тоном сказала девушка, — ты пообещала Андрею, что примешь меня, если мы докажем наши чувства? Думаешь, я не смогу подождать несколько месяцев, чтобы полноправно быть с тем, кого люблю?

— Нет, Лен, если любишь по-настоящему, то сможешь. Вот только… Твои чувства не угаснут, когда у тебя на руках будет красный диплом?

— Не угаснут, — усмехнулась Королева, — я ждала столько времени, что несколько месяцев быть просто рядом как студентка, но знать, что чувства взаимны — это ничто.

— Я сдержу свое слово, — серьезно сказала я, — если после того, как ты окончишь Оболенку, вы снова сойдетесь, я не буду против.

На этом я закончила разговор с Леной и ушла. На самом деле во мне что-то надломилось. Я ей поверила. Но почувствовав, что Королева говорит правду, не обрела спокойствия. Скорее наоборот, ведь в глубине души надеялась, что их связь с отцом не пройдет эту проверку. Теперь пришлось признать, что, скорее всего, через восемь месяцев папа снова сойдется с Леной. К счастью, от дурных мыслей спасла риторика и очередные споры темы нравственности и религии. Дебаты выдались настолько жаркими, что я не заметила, как прошла пара. Следующим занятием у нас стояла средневековая философия.

Суровый майор Смирнов… ах, да! Сейчас он Арсений Витальевич… Суровый Арсений Витальевич грозно возвышался над кафедрой. Не знай я, что все это напускное, действительно бы напугалась, как это сделали мои однокурсники.

— Слушай, чего это он? — шепнула Аринка, усаживаясь на нашу парту. — Держу пари, что-то удумал.

— Не думаю. Скорее, сожрал на обед в столовой кислые щи, — отмахнулась я.

— Ты так его ненавидишь… Да, не повезло тебе с научруком.

— Не повезло… Но что теперь об этом?..

Арсений прекрасно слышал наш шепот и, даже не разобрав, что именно я сказала подруге, догадался, что речь шла о нем. Горе-преподаватель метнул в меня свой фирменный испепеляющий взгляд, но должного эффекта не возымел. Я чуть не рассмеялась, громко прыснув в кулак.

— Ты — самоубийца? — выругалась Аринка, — специально его позлить решила?

— Не выдумывай. Я просто вспомнила смешной случай, не более.

— Да? И что же за случай? — гневно прошептала подруга, но нас грубо прервала шоколадка, со стуком опустившаяся на парту.

— Это тебе, Лер, — подмигнул нарисовавшийся рядом Нилов.

— Спасибо. В честь чего взятка?

— Вы едете в город, а я не могу. Купи мне что-нибудь к маскараду, — попросил парень, скорчив жалостливое лицо.

— Но я не очень разбираюсь в мужских нарядах.

— Глупости, я тебе полностью доверяю, малышка. У тебя бурная фантазия и отличный вкус.

— Ладно, зачту шоколадку и лесть в качестве платы, — вздохнула я, демонстративно закатив глаза.

— Спасибо, — Юрка поцеловал меня в щеку, и сделал это так быстро, что я не успела среагировать.

Он ушел за свою парту, а я невольно посмотрела на нашего псевдопрофессора. Его недовольное лицо моментально напомнило об условии держаться подальше от Нилова. Тогда, назло Смирнову, я повернулась к Юрке и, лучезарно улыбнувшись, подмигнула ему. Парень, конечно, принял этот жест за заигрывание. Я должна была почувствовать укор совести, но вместо этого ощутила вкус удовлетворения, что насолила преподавателю. Нехорошо, но что поделать, у всех есть маленькие слабости. Индюк только сильнее нахмурился, но прозвенел звонок, и ему пришлось отвлечься от моего мысленного убийства.

Писать эссе на придуманную самой тему оказалось весьма увлекательно. Я так разошлась, что не заметила, как пара подошла к концу, а у меня не было написано и половины того, что хотела. Звонок. Студенты с шумом стали подниматься и сдавать работы, а я, как ненормальная, пыталась скорее-скорее изложить мысли на бумаге.

— Я буду ждать у корпуса, — кинула Аринка, — не задерживайся.

— Угу…

Это была последняя пара как у меня, так и у Индюка, поэтому я рассчитывала на небольшую поблажку в виде дополнительных минут. Как же тяжело, когда хочется сказать так много, но ты вынуждена ограничиваться листом бумаги и ста двадцатью минутами пары.

— Ланская, время вышло, — прогремел надо мной псевдопрофессор.

— Но вы — не преподаватель, — пробубнила я, не отрываясь от эссе.

— Серьезно, закругляйся, мне нужно уходить, — скомандовал он.

— Хорошо, уже дописываю, — проворчала я, выводя последнее предложение заключения, — все. Готово.

Довольно сложив листы на кафедру Арсения (или теперь Дмитрия), я уже собралась уходить, как вдруг он резко схватил меня за руку. Мне показалось, что он специально сжал меня так сильно, чтобы сделать больно.

— А что это было до лекции? — прошипел он.

— Ты о чем?

Вот так, значит… Злится. Так и надо этому Индюку. Пусть знает, что мне не указ! Будет еще решать, с кем мне общаться, а с кем нет — как бы не так!

— Милуешься с Ниловым прямо в аудитории… — с отвращением выплюнул он и крепче сжал мою руку. — Я же приказал тебе прекратить.

— А, ты про это… Напоминаю, горе-преподаватель, что я тебе не наложница в гареме, а ты не султан. Я буду общаться, с кем захочу.

— Не нравится он мне, Лер, — уже спокойно сказал Дима, опуская мою руку. Он даже попытался поправить рукав платья, но я не дала.

— Нилов и не должен нравиться тебе, он должен нравиться мне.

Где-то глубоко в душе затеплилась надежда, что это не просто забота со стороны майора Смирнова, что на самом деле я нравлюсь Диме, и он ревнует. Но эта надежда была такой слабой, что я сама в нее не верила.

— Не забудь, сегодня буду ждать, — окликнул Дима, когда я была уже у двери, — во сколько бы ни вернулась.

— Ладно, — буркнула я и, громко хлопнув дверью, ушла.

Когда я подошла к жилому корпусу, у нашего подъезда уже стояло такси. Недовольный водитель буркнул что-то про доплату за простой, но пользуясь тем, что Арина еще не спустилась, я быстро забежала к себе и выложила из сумки тетради и учебники. До Москвы мы ехали на Сапсане от Твери, но до Твери добирались на машине. К сожалению, из-за расположения Оболенки транспортное сообщение с двумя российскими столицами было крайне неудобным и дорогим.

С подругой мы столкнулись на лестнице и вдвоем спустились к такси, чему я была очень рада, потому что не хотелось и дальше выслушивать недовольство водителя. В этом плане с Ринкой было проще — она не давала в обиду ни себя, ни меня, и даже солидный взрослый человек ей был не указ.

Нам повезло успеть на нужный Сапсан, и через полтора часа мы с Ринкой уже были на Ленинградском вокзале. Магазин, куда везла меня подруга, находился на окраине Москвы, так что пришлось ехать на метро и автобусе, а дальше идти пешком через небольшой реденький сквер. Столица — очень яркий, разносторонний город, но я и не догадывалась, что в ней есть такие районы, куда мы забрели: небольшие обшарпанные домики, украшенные различными этническими атрибутами, ларьки с разложенными всевозможными диковинными товарами, снующие всюду люди, похожие на героев фильмов ужасов. Где-то слышалось кудахтанье кур, с другой стороны — звук, напоминающий вой какого-то животного.

— Арина, где мы? — прошептала я, притянув подругу за локоть.

— В этом районе ошиваются разные гадалки, ведуньи и прочие темные личности, — тихо ответила подруга, — а еще тут можно купить много разных вещей, которые станут для нас отличным костюмом.

— Ты совсем свихнулась? — пропищала я. — Куда ты затащила меня? Я думала, ты везешь меня в магазин карнавальных костюмов. Да, еще возвращаться снова через этот сквер, а уже темно!

— Лер, спокойно! В одном магазине мы бы не нашли ничего оригинального, а тут вон какой выбор. Нам ничего не сделают. Такие, как мы, сюда тоже захаживают. Например, чтобы погадать или приворожить кого. Кстати, тебе не надо?

— Приворожить? — удивилась я, чувствуя, как порозовели щеки и отнюдь не от морозного воздуха.

— Нет, погадать, — улыбнулась Ринка.

— Спасибо, обойдусь. Не верю в эту чушь.

— Как хочешь, — подруга пожала плечами и, подхватив под руку, повела в глубь квартала. — Я вот зайду к гадалке. Ванька что-то не слишком активный.

— Может, стоит дать парню время, а не давить на него? Он ухаживает за тобой, торопить не хочет. А ты… к гадалке…

Около часа мы бродили сквозь торговые ряды, и мне удалось найти какой-то странный балахон для Нилова и длинное темно-синее платье в пол, расшитое серебряными нитями, для себя. А вот Ринка еще долго не могла отыскать подходящего наряда, пока не натолкнулась в одной из лавок на короткий этнокостюм, что-то в африканском стиле, а главное — неимоверно открытое. Все, как хотела подруга.

Время было позднее, а дорога дальняя. Я понадеялась, что Аринка выбросила из головы идею о гадании, но ошиблась. Как бы я ни сопротивлялась, она затащила меня в дом некой мадам Барелль.

Мадам Барелль была эффектной женщиной лет пятидесяти, но яркий макияж прибавлял ей еще с десяток лет. Широкая черная юбка, подпоясанная ярким платком с декоративными монетами в качестве бахромы, шелестела по полу во время ходьбы, но гадалку это совершенно не смущало. Темно-каштановые кудри были собраны в высокий хвост, а обилие различных украшений могло ослепить, если бы в ее доме было чуть больше света.

Гадалка поинтересовалась, кто из нас будет первой, и Арина тут же отозвалась. Мадам Барелль кивнула на комнату в дальнем конце коридора, и моя подруга обреченно поплелась туда. Как мне показалось, Ринка все же испугалась, но идти на попятную не желала. А я устроилась на небольшом табурете в прихожей и достала телефон, чтобы написать горе-профессору, что еще в Москве. Его ответ не заставил себя ждать. Все такой же грубый и нахальный… Но я все равно улыбнулась. Меня забавляло недовольство Индюка.

Индюк:

«Мне плевать, что ты нерасторопная, как черепаха. Топай своими коротенькими ножками на поезд, и в Оболенку»

Я:

«Желаю прекрасного вечера без моей компании»

Индюк:

«Задерживаясь в Москве, ты делаешь хуже только себе. Тебе еще писать план лекций. Не явишься сегодня, завалю твою подружку и хахаля на семинаре. Их не допустят к экзамену, и будут большие проблемы».

Я:

«Шантажист»

Я:

«Ненавижу».

Индюк:

«Любить меня не обязательно. Достаточно подготовить к занятиям. До встречи»

Вот теперь я уже не улыбалась. Дима поступил, как последняя сволочь, шантажируя Аринкой и Юркой. Конечно, он знал, что я не подставлю друзей. Но что такого серьезного бы произошло, уступи мне хоть раз? Иногда казалось, что он злит меня нарочно, словно без этого не может прожить. Мерзавец! Я вспоминала Смирнова последними словами и не заметила, как вышла Ринка. Она была не похожа на саму себя, словно витала где-то далеко. И непонятно, хорошо это, или нет.

— Теперь ты, — раздался голос гадалки.

Мадам Барелль стояла рядом с Ариной и сверлила меня своими мелкими карими глазками. Первой мыслью было отказаться, но я вдруг поднялась и пошла в дальнюю комнату. Никогда не верила в мистику, но меня словно вела невидимая сила, а разум оправдывал, что это не более, чем желание понять, что так потрясло Ринку.

Комната мадам Барелль была маленькой, узкой и темной, больше напоминающей чулан. Небольшой стол по центру и три стула вокруг него. В теплом воздухе витал слабый запах благовоний и парафина от нескольких десятков свечей, расставленных всюду. Ведьминский антураж поддерживался великолепно, вот только мой скептицизм одолеть не так просто.

— Садись, — гадалка указала на стул, а сама уселась за стол напротив меня, — на чем тебе погадать? Шар, кофейная гуща, воск, таро…

— Таро, — неуверенно ответила я.

— Хорошо.

Женщина откуда-то из складок юбки достала колоду карт. Этот трюк, видимо, был задуман, чтобы удивить меня, только я сразу догадалась, что под платком у Барелль — нашитый карман.

— Сними левой рукой, — она протянула колоду, и я сняла несколько карт, как она и просила.

Не сводя с меня глаз, гадалка подняла верхнюю карту. Но стоило ей взглянуть на нее, как Барелль тут же убрала ее в середину колоды. Она выглядела так, словно увидела нечто страшное, и это не могло не испугать даже скептически настроенную меня.

— Что случилось?

— На таро гадать не будем, — резко сказала женщина, — тебе нельзя.

— Почему?

— Ты должна держаться подальше от любых символичных изображений, таящих в себе силу, — пробормотала женщина.

— О чем вы? Я не понимаю…

— Мы посмотрим в шар. Сейчас, подожди.

Мадам Барелль взяла с тумбы большой хрустальный шар и попросила в него заглянуть. Я посмотрела на свое перевернутое отражение в хрустале, но больше ничего не увидела. У меня не было сомнений, что все это — умело поставленный спектакль, а гадалка — самая настоящая шарлатанка.

— Твоя дорога не простая, и попутчиком твоим будет смерть, — полушепотом заговорила Баррель, — вижу зло, оно рядом и хочет забрать тебя. Будь бдительна. Ты потеряешь и обретешь. Есть человек, который станет смыслом твоей жизни, но пока ты не осознала этого. Вижу развилку. Тебя ждет распутье, и лишь ты сама можешь принять решение, чью сторону занять — добра или зла. И именно твое решение станет судьбоносным. Ты принесешь победу тем, чью сторону выберешь. А теперь иди!

— Спасибо, сколько я должна? — вся эта чушь совершенно не впечатлила, и я уже потянулась за кошельком, но гадалка остановила жестом.

— Не надо. Единственную плату, какую попрошу: никогда не переступать порог моего дома.

А вот это мне уже показалось странным. Разве гадалки отказываются от заработанной награды? Хотя, может быть, это тоже часть ее спектакля? В любом случае, я не придала никакого значения словам мадам Барелль, а зря…

Примечания

16

Служка — слуга в монастыре или при архиерею Иногда употребляется синонимом домашней прислуги. В данном случае идет игра слов, поскольку Лера учит Дмитрия средневековой философии, которая крайне религиозна, она сравнивает себя именно со служкой, а не служанкой.

17

Августин Аврелий (354 — 430 гг.) — христианский богослов и философ, влиятельнейший проповедник, епископ Гиппонский (с 395 года), один из Отцов христианской церкви.

18

«Исповедь» (лат. Confessiones) — общее название тринадцати сочинений Августина Блаженного, написанных около 397-398 года н. э. и рассказывающих о его жизни и обращении в христианство.