Тайна Оболенского Университета

Татьяна Ларина (2018)

«Сегодня вечером в двадцать два часа во всех городах России начнется салют в честь праздника. В это же время раздастся и череда взрывов, которые сотрут с лица земли наш университет…» Лера Ланская, студентка закрытого университета наук и искусств имени Оболенского, потеряла научного руководителя в самом начале учебного года. Старый профессор погиб в аварии, а незадолго до смерти передал Лере странный конверте гравюрой, изображающей мертвого человека в точно такой же позе, в какой найдут его самого. Лера начинает расследование, но на ее пути встает новый научный руководитель — молодой и дерзкий. Когда Лера раскрывает его настоящую личность, становится понятно: в университете происходит нечто странное, и самостоятельно она не сможет разгадать все загадки.

11. Карты на стол

В доме липового научного руководителя имелась восхитительная библиотека. ФСБ прекрасно обеспечила сотрудника всем необходимым, поэтому у меня был доступ к разнообразным книгам для подготовки Смирнова к лекциям.

Я с интересом и некоторой завистью рассматривала корешки редких изданий, пока Дмитрий молча сидел в кресле. Моя задетая гордость даже сейчас, когда приходилось подчиняться Индюку, не позволяла стушеваться. Я четко решила дать понять мужчине, что не боюсь его, и раз мы работаем вместе, он обязан со мной считаться.

— А как мне теперь к вам обращаться? На профессора вы не тянете. Сержант Смирнов? Лейтенант?..

— Майор, но можешь звать по имени — Дмитрий, и давай все-таки на «ты». Мы — партнеры, к тому же поменялись ролями, и теперь ученик — я. — Индюк криво усмехнулся.

Я поняла, что он волнуется, и это немного успокаивало: не одной мне неуютно.

— Хорошо, Дмитрий, — я выделила интонацией его имя. — С чего начнем?

— С кофе? — предложил он.

— Да, тебе он точно не помешает.

Дмитрий выглядел не особо выспавшимся, а я решила не оставаться в долгу. Слишком сложно не поддеть Индюка, тем более сейчас по статусу преподавателя я была выше.

Не дожидаясь приглашения, я двинулась в сторону столовой, переходящей в кухню.

— Где кофемашина?

— А ты не теряешься, — хмыкнул Дмитрий и поплелся за мной.

— С чего бы? Теперь буду проводить у тебя много времени, а значит, мне должно быть здесь комфортно.

— Кофемашина в шкафчике. — Смирнов указал на кухонный пенал справа от холодильника. — Мне покрепче.

Я сделала два кофе, омлет с паприкой и ветчиной и тосты. Конечно, не ради Индюка, а исключительно потому, что не позавтракала, а заниматься на голодный желудок — не лучшее решение. Пока я хлопотала у плиты, Дмитрий не отходил от меня ни на шаг. Он наблюдал за всем, что я делаю, но в основном помалкивал.

Разумеется, я могла ошибаться, но подумала, что Смирнов стесняется. Еще бы, он ведь не ожидал, что я почувствую себя хозяйкой в чужом доме.

Так мы и обновили столовую.

Как я и предполагала, псевдопрофессор не готовил и питался исключительно в столовой и кафетерии. Он с аппетитом уплетал завтрак, мне даже стало жаль оголодавшего фээсбэшника, но я вспомнила, что он напыщенный, шантажирующий меня Индюк, и жалость сразу же пропала.

— Лер, зачем ты лезла ко мне в окно той ночью? — спросил он, впившись зубами в хрустящий тост.

— Мне не спалось, и я захотела прогуляться. Кстати, я не планировала подглядывать. До твоего дома дошла нецеленаправленно, а когда увидела, что ты не спишь в такое время, не удержалась. А потом еще странный звук… Я не догадалась, что работал факс.

— И у дома моего очутилась случайно? — засмеялся Индюк, насаживая на вилку кусок болгарского перца.

— Можешь не верить — дело твое. — Я равнодушно пожала плечами, стараясь не показывать, что меня задело его сомнение. — Мой диплом изучаешь не ты?

— Я попытался прочитать пару страниц… Когда я сюда приехал, то решил, что хуже ваших учебников ничего быть не может. Но взял в руки твой диплом и понял, что ошибся. Такой нудятины никогда в жизни не встречал.

— Ты ни черта не соображаешь! — Я швырнула вилку, которая со звоном упала на пол. Сказать, что разозлилась — все равно что промолчать. Я была в ярости.

Смирнов с такой легкостью оскорблял меня. Я сижу над дипломом часами напролет, вкладываю в работу всю душу, ищу материал, компилирую, постоянно переписываю…

— Не кипятись, Ланская, я сделал тебе комплимент, — расхохотался Индюк, чем еще больше вывел меня из себя. — Если мне скучно, значит, твой диплом стоящий. Я в курсе, что философия — особая вещь. Чем скучнее, тем лучше.

— И что теперь с моим дипломом? — вопросила я, когда перевела дыхание и постаралась успокоиться.

— Ты прекрасно пишешь. Я буду отсылать твои наработки на проверку и возвращать с пометками от настоящего профессора, — ответил Смирнов, допивая кофе и отодвигая в мою сторону грязную посуду, с намеком, чтобы я помыла.

— А как тебе удалось устроиться в Оболенку? Откуда у тебя рекомендации Эко? — Я встала из-за стола, водрузила на поднос посуду и направилась в кухонную зону.

Дима пошел за мной. В глубине души было приятно, что он рядом, но я вновь напомнила себе, что он чертов шантажист, поэтому резким движением открыла посудомоечную машину.

— Лер, ты готовишь вкусно, но не надо крушить мой дом, — вздохнул Смирнов.

— Ты не ответил. Как ты устроился в университет и откуда рекомендации?

— Мы давно хотели внедриться в Оболенку, а после смерти Радзинского освободилось место. Наши специалисты в короткие сроки создали в интернете образ Романова — гениального преподавателя. Что касается рекомендаций — Умберто Эко просто приезжал в Москву на открытые лекции.

— Тебя хотели внедрить сюда до смерти профессора Радзинского, поэтому твоя миссия — не расследование аварии, — размышляла я вслух.

— Лер, что-то я разболтался. Хватит в этом копаться, пойдем-ка лучше в кабинет, — посерьезнел Дмитрий и развернулся. — Кстати, кроме тебя кто-нибудь догадывается, что я не профессор?

— Вряд ли, — честно ответила я и отвела взгляд. — Девушки на тебя заглядываются. Студентки и даже некоторые преподавательницы. — Не хотелось выдавать своих чувств, но неожиданная ревность взяла верх.

Мне показалось, что я стала похожа на помидор, даже уши горели. Оставалось только сделать лицо кирпичом, чтобы создать видимость невозмутимости.

— Неужели? — Похоже, он искренне удивился, но расплылся в улыбке. — Ты тоже?

— Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне неинтересен. — Я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.

— Да. Ты же крутишь с братом Захара.

— Тебе есть дело до моих отношений? — Скрестив руки на груди, я уселась в кресло и начала рассматривать штору, словно это не отрез сатина, а картина знаменитого художника.

— Именно. Влюбленные девушки теряют голову. Ты можешь сказать парню что-то лишнее, когда будешь с ним накоротке, — без эмоций проговорил Индюк, однако ехидно улыбнулся.

— Что?! — Я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза. — Достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.

— Поаккуратнее, Ланская. Нарвешься, — прошипел он, но уже не напугал.

Моя злость отлично справлялась со страхом.

— Как раз тебе надо быть аккуратнее, а то ведь раскроют. Пока все гладко, но у кого-нибудь могут возникнуть подозрения на твой счет.

— Давай, начинай мне объяснять! Первая лекция — завтра, тема «Патристика»^[18]. — Он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, указывая мое место простого преподавателя.

— Патристика? — переспросила я, намереваясь отыграться. — Прекрасно, а что ты можешь поведать на эту тему?

— Я?! Ты должна меня просвещать!

— Я помогу тебе разобраться в философии и подготовлю к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, — парировала я, наблюдая, как его высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный рассеянный студент.

— Ладно… Патристика — раздел ранней средневековой философии, в основе которого… учение отцов церкви.

— Правильно, отсюда и название, — кивнула я. — Дальше.

— Что дальше? Дальше ты вещай.

— Назови философов этого периода. Как в целом разделяется патристика?

— Не знаю! Не-зна-ю, — по слогам прошипел Индюк. — Я вообще считаю, что все это чушь собачья. Философы только и умели, что чесать языком. Их размышления давно устарели. И до науки им далеко. Вот математика — сила, а тут…

— Дима, прекрати! — громко хлопнув по столу ладонью, крикнула я, запоздало осознав, что впервые назвала его уменьшительным именем. — Философия — мать наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора!^[19]

— Пифагор создал теорию для геометрии, — с умным видом заявил Дмитрий.

— Браво, ты что-то вспомнил, — вымученно улыбнулась я. — Натаскивать тебя будет сложнее, чем я думала.

До обеда я пыталась объяснить Смирнову основы патристики. Сказать, что он делал успехи, я не могла. Индюк постоянно вздыхал и чертыхался. А когда мы добрались до краеугольного камня, то и вовсе разругались.

— Теперь ты понимаешь тезис: «Верую, ибо абсурдно»?^[20] — спросила я после получасового рассказа о вкладе Тертуллиана^[21] в патристику.

— А здесь и так сплошной абсурд, — пробубнил Дмитрий, запустив руки в свои и без того растрепанные волосы.

— Объясни термин в отношении Сына Божьего, — не отступала я.

— Ты сейчас про Христа? — неуверенно предположил он.

— Ты знаешь другого Сына Бога?!

— Мы все дети Бога, — деловито ответил Индюк, но смутился под моим суровым взглядом.

— Мы сейчас обсуждаем философию Тертуллиана! — напомнила я. — А он говорил: «Сын Божий умер: надлежит тому верить, потому именно, что разум мой возмущается против того. Он восстал из гроба, в котором был положен: дело верное, потому что кажется невозможным»^[22]. Теперь тебе ясно?

— Да, но кое-что остается загадкой, — серьезно заметил Дмитрий. — Тертуллиан жил во втором веке. Тогда не было ни комфорта, ни удобств, как сейчас. Ну а он, вместо того чтобы стараться облегчить себе жизнь, сидел и размышлял о философии.

— Ага! — Я нарочно проигнорировала выпад. — И что он писал о философии?

— А это уже интересно, — усмехнулся горе-студент. — Ты упоминала что-то про язву желудка. Наверное, по мнению Тертуллиана, ее вызывает философия.

Я тяжело вздохнула и опустила голову на руки. Если сначала казалось: Смирнов придуривается специально, чтобы меня позлить, то сейчас уже не сомневалась — этот мужчина во всем, что касается философии, не умнее дерева! Теперь ясно, почему он каждую лекцию считывал с бумажки. Но главная проблема заключалась в том, что у Дмитрия не было и толики желания что-то понять! Псевдопрофессор наивно полагал, что я разложу все по полочкам и он усвоит урок как дважды два, но только без его желания ничего не получится!

— Дима, — успокоившись, начала я, — Тертуллиан не говорил, что философия может быть причиной язвы желудка. Он писал о том, что философия должна ограничиваться лишь объяснениями и не пытаться что-либо досконально исследовать. А споры об аллегорическом трактовании Священного Писания считал бесполезным умствованием, которое расстраивает желудок.

— Согласен, но я пойду дальше. Вся философия расстраивает желудок. — Он довольно улыбнулся, и это было так искренне, что моя сердитость в разы убавилась.

— Дурак, — не выдержала я и засмеялась.

— Кстати, о расстройстве желудка. Скоро обед. — Дима посмотрел на наручные часы, а потом на меня. — Возвращайся в корпус, Ланская, затем пообедай, а вечером продолжим.

— Лера, зови меня по имени. Ладно уж, разрешаю.

В конце концов, мы сейчас в одной лодке и, чтобы плыть, должны работать в тандеме. Пусть лучше наши отношения походят на приятельские, чем будем вечно ссориться.

— Считаешь меня другом? — удивился Смирнов.

— Нет. — Я с улыбкой покачала головой. — Близкие люди не шантажируют друг друга. Но тебе позволю обращаться ко мне по имени. В виде исключения. — Я взяла сумку и двинулась к выходу.

Дима проводил меня до двери и даже поблагодарил. Со стороны мы действительно казались приятелями: даже и не скажешь, что в действительности Смирнов меня шантажирует, а во мне соревнуются ненависть и влюбленность.

Попрощавшись с новым напарником, я не спеша направилась к корпусу, чтобы переодеться, по пути размышляя о том, что услышала от Дмитрия. Управление давно хотело внедрить агента в Оболенку. Значит, то, над чем работает майор Смирнов, случилось до гибели Павла Аркадьевича. Радзинский говорил об убийствах.

Вероятно, Индюк приехал сюда, чтобы их расследовать. В курсе ли он, что профессора убили? Наверняка… иначе бы не пытался выяснить, что мне известно о смерти научрука. А Петя? Его Смирнов включил в дело? Но куда больше беспокоило другое — отец располагает кое-какой информацией.

Если Дима разузнает об этом, конечно же захочет допросить папу, чем, возможно, поставит его жизнь под угрозу.

Я должна всеми силами этого не допустить.

За обедом в столовой я присоединилась к друзьям. Они увлеченно обсуждали Хеллоуин, напрочь забыв о том, что случилось на балу. Традиция отмечать День Всех Святых в Оболенке появилась пару лет назад. Долгие годы преподаватели не соглашались устраивать празднество, считая, что не стоит подражать западной массовой культуре. Но затем сдались под студенческим напором и позволили организовывать ежегодный осенний маскарад.

Арина просто обожала наряжаться. Она огорошила меня новостью, что завтра мы едем в Москву за костюмами. Отказ не принимался, да и я была не прочь проветриться и отвлечься от проблем, навалившихся на меня в Оболенке.

Лена Королева отсутствовала, благодаря чему у меня не пропал аппетит. Разумеется, наша встреча не за горами, но пусть она случится позже. Любопытно, почему Ленка не явилась? Да и вообще, куда она запропастилась? Избегает меня? Неужели ей стыдно? Зато моему отцу — нет.

Он здесь — и даже виду не подает, что встревожен. Ведет себя как обычно и мило беседует с Дмитрием.

Вот что меня тревожило. Я даже хотела подойти, но подумала, что таким образом выдам папу.

Майор Смирнов быстро расправился и с первым, и со вторым. Попрощался с папой и намеренно прошел мимо моего столика. Шлейф парфюма совершенно затуманил мне голову. Арина что-то рассказывала, а я могла думать лишь о том, что остаток дня проведу с милым фээсбэшником. Пусть я злилась на шантаж, но в глубине души ликовала: у меня появилась возможность быть рядом, поэтому втайне я лелеяла надежду найти взаимность.

Дима ждал меня, нервно прохаживаясь по крыльцу. Я немного опоздала. Специально, чтобы раздразнить Индюка. У меня получилось.

— Вроде маленькая, а столько ешь! — недовольно кинул он, впуская меня в дом.

— Прости, что?

— Я давно тебя жду. Судя по времени, ты слопала половину меню в столовой.

Я молча проследовала в гостиную, нарочито громко стуча каблуками, и уже хотела было сказать ответную колкость, но увидела на столе яблочный пирог, две тарелки и кружки.

— Ты купил десерт? — выпалила я, не веря, что Индюк готовился к моему приходу.

В нашем кафетерии пекли восхитительную шарлотку с яблочным повидлом. От одного вида лакомства у меня потекли слюнки, но Смирнову совсем не обязательно было знать, что он купил мой любимый десерт.

— Да, чтобы хоть как-то подсластить твои нудные лекции, — с присущей ему галантностью ответил Индюк.

— Спасибо, — обиженно проговорила я, хотя поразилась маломальскому проявлению внимания и в итоге решила проигнорировать язвительный выпад.

Ничего особенного: защитная реакция ученика, плохо справляющегося с уроками.

Дима принес из кабинета записи и книги, разложил все на столе и, пока я вспоминала, на чем мы остановились, начал заварить чай. Откровенно говоря, ни о какой средневековой философии я уже не думала, наблюдая, как Смирнов орудует на кухне.

— Дим, ты ведь меня боялся? — насаживая на вилку кусок пирога, спросила я. — Испугался, что тебя раскрою, поэтому не хотел быть руководителем?

— Верно, Лер, — пачкая руки липким повидлом и отправляя в рот почти весь кусманище шарлотки, ответил Смирнов. Он ел руками, совершенно не стесняясь, и ухмылялся моим церемонным манерам.

— Приятно осознавать, что ты боялся меня, а не просто люто ненавидел.

— Сперва ты меня взбесила тем, что дрыхла на лекции. Вроде такой университет, а тут ты — как после вечеринки. Не думал, что лучшая студентка может такое себе позволить, и решил, что ты прикрываешься папочкой. Но я ошибся, полагая, что ты тупица. Когда меня назначили руководителем, я запаниковал — ты бы в два счета меня раскусила.

— Почему же согласился?

— Не мог отказаться. Пытался, но Серов настоял. Чтобы не вызывать подозрений, пришлось стать научруком. Я хотел тебя застращать, но опять промахнулся. К тому же влетело от начальства. Работая под прикрытием, мы обязаны избегать любых конфликтных ситуаций, а с тобой я вечно цапался.

— Теперь понимаю твою перемену в поведении. Кто-нибудь еще в Оболенке в курсе, кто ты такой?

— Нет. — Смирнов нахмурился. — Мы пока что гадаем, кто может быть причастен к этому делу, подозреваемых много, поэтому люди должны оставаться в неведении.

— Почему тогда рассказал мне? А вдруг я замешана в том, что ты расследуешь?

Дима неожиданно пересел на диван и заглянул мне в глаза. Наши лица были так близко, что я чувствовала тепло его кожи и сладковатый яблочный аромат от капельки повидла на губе Дмитрия.

С минуту мы смотрели друг другу в глаза, и, когда сердце было готово вырваться из груди, Индюк хитро ухмыльнулся:

— Нет, на тебя не думаю. Характер не тот. — И снова чертов Индюк превратился в глыбу льда.

Он пересел в кресло и кивнул на учебные материалы, но я продолжала:

— Что значит не тот характер?

— То и значит, Лер, — отмахнулся Смирнов. — Лучше скажи, ты хорошо готовишь мясо?

— Мясо? — переспросила я, и Дима кивнул. — Ну… да. А что?

— Во вторник ты отвечаешь за ужин, — заявил он непринужденным тоном, что меня окончательно возмутило.

— С какой стати?!

— Твой отец сказал, что ты превосходно делаешь говядину в вине. Во вторник он пригласил меня в гости, пообещал, что ты порадуешь своим кулинарным искусством. Помимо мяса тебе нужно постараться, чтобы Ланской меня не раскрыл. Будешь помогать… — Смирнов говорил еще что-то, но я не слушала.

В груди гулко отбивало чечетку сердце, а перед глазами маячили страшные картинки допроса папы. Ясно как день: если бы Индюк не подозревал в чем-то отца, он бы ни за что не согласился на ужин.

Примечания

18

Патристика — философские и теологические воззрения христианских мыслителей, так называемых отцов церкви (конец I–VIII вв.). Целью патристики являлось формулирование догм, обоснование христианской веры; учение могло опираться на идеи Платона и неоплатоников. Религиозность при этом, как правило, доминировала над рациональным мышлением.

19

Пифагор (ок. 570 г. до н. э. — ок. 490 г. до н. э.) — древнегреческий математик и философ-мистик.

20

«Верую, ибо абсурдно» — крылатое выражение, которое приписывают философу Тертуллиану.

21

Тертуллиан (ок. 160 г. — ок. 220 г.) — мыслитель-богослов раннего христианства, представитель патристики.

22

Тертуллиан. О плоти Христа (у Е. Карнеева «О Плоти Христовой»). (Перевод Е. Карнеева.)