Татьянины рассказы. Обо всем помаленьку

Татьяна Ивановна Иванова

Эссе и публицистика разных лет, основанные на реальных событиях, а также детские рассказы по мотивам жизни автора и членов ее семьи.

Пожарный император

Выйдет иной раз Иван Андреевич Кравченко во двор, оглядит с тоской свой большой красивый дом и в сердцах произнесет:

— Эх, и зачем я только на тебя пять лет силы свои тратил? Теперь хоть бери да ломай.

Просторно и одиноко ему в этом «дворце», с такой любовью построенном для жены Манечки и своего «боевого расчета» — трех озорников-сыновей. Разве думал-гадал, что уйдут от него в «мир иной» и дорогая Маня и один из ребят. А двое других, обзаведясь семьями, навсегда «улетят» из отцовского «гнезда».

Вздыхая, опустит мисочку с остатками вчерашнего обеда перед единственным теперь членом его семьи — огромным черным псом.

— Что, друг Атос, — с горькой улыбкой потреплет его за упругую

шею, — будем с тобой бобылями свой век доживать…

«А ведь сколько всего позади, — подумается ему, — и дорог пройдено, и друзей нажито, а потом по жизни растерянно».

— Пол-Европы прошагал я, пол-земли, — вдруг запоёт Иван Андреевич, и перед его глазами вновь и вновь проплывут картины давних лет, нахлынут грустные и счастливые воспоминания.

…Год тридцатый. Старая Криуша. В доме Кравченко — шум, суета.

— Ой, да что же мне теперь делать-то, — причитает мать, прижимая к груди крохотного Митю, — куда ж я с такими малышами?

Только и смог понять в этой неразберихе двухлетний Ванюшка то, что высылают в далекий Казахстан деда Фиму, а вместе с ним и всю его семью: брата, сына с невесткой, внуков.

Эта, политая слезами матери, дорога стала для маленького Вани первым испытанием в жизни…

Покормив собаку, Иван Андреевич окинет хозяйским взглядом двор и, заметив на заборе оторванную штакетину, возьмется за молоток.

— И всего-то сил осталось, чтоб гвоздь забить, — усмехнется он, а ведь в былые времена…

И память вновь унесет его в те бесконечно далекие годы…

…После четырехлетней «ссылки» — опять на родной земле. Он — шестилетний мальчик. Сладко посапывая, досматривает последний утренний сон.

— А ну, вставай. Соня, — будит его дед Федор, — светать начинает, пора коров гнать.

Ваня нехотя слезает с полатей и, потирая кулачками глаза, натягивает штанишки. А потом, взяв в одну руку кусок хлеба, в другую — длинную палку, плетется за колхозным стадом. Ранки на разбитых от длительной ходьбы ногах, соприкасаясь с утренней росой, вызывают у мальчика боль. Но он уже привык терпеть ее. Не зря же дед всегда говорил: «Терпи, казак, атаманом станешь». Подпрыгивая, бежит в одну сторону, в другую, заворачивая коров, которые то и дело отбиваются от стада.

— Вот бестолочи-то, — иногда не выдерживает Ваня и, плача, опускается на землю, — за что же мне такие мучения?

Но, вдохнув пряный аромат трав, быстро успокаивается и бежит вновь выполнять свою работу…

Иван Андреевич проверит, крепко ли он прибил штакетину, потом присядет на стоящий рядом пенек и устало закроет глаза. Перед ним возникает образ матери. Черты ее лица уже не вырисовываются в памяти так четко, как это было раньше. Но даже расплывчатое прекрасное видение согревает остуженную душу.

— Все, сынок. — сказала она ему тогда, — бросай своих коров. Пора собираться в первый класс…

— Мама, мама, — поднимаясь, прошепчет Иван Андреевич, — если бы ты знала, каким спасением стали твои слова для измученного трудом ребенка.

И слегка сутулясь, побредет в дом. Здесь все так же, как было при Мане: те же шторы на окнах, те же обои, и так же зеленеют повсюду комнатные цветы. Иван Андреевич остановит взгляд на альбоме с фотографиями. А потом, в который раз, начнет медленно его перелистывать.

На этом снимке — мать: еще молодая и очень красивая. Здесь братья и сестра (мало лет ей отвела судьба: умерла в младенчестве). А вот и он сам: в том юном возрасте, когда жизнь кажется в розовом свете и все вокруг манит открывать неведомые просторы.

— Погоди-ка, — поднимет Иван Андреевич поближе к глазам один из снимков, — а ведь это Новороссийск.

В этот южный город Кравченко ездили в поисках «легкой жизни». И не нашли ее там.

«Вот тебе и скажи, что Кубань — житница нашей родины, — подумает Иван Андреевич, — за границу пароходы с продуктами „уходили“, а у нас куска хлеба не было». И он окунется в новые воспоминания…

Вот уже весна вступает полноправной хозяйкой на новороссийскую землю. Она несет людям тепло, надежду и первую после голодной зимы пищу — щавель. Из него можно варить суп, кисель и даже печь лепешки. Горожане бегут в горы в надежде собрать немного съедобной травки. Вместе с другими — Ваня с Митей. Весь день дети ползают на четвереньках по сырой земле, выдергивая едва пробившиеся ростки щавеля…

— Мои кормильцы, — ласково встречает их вечером мать, — и что бы я без вас делала?

И аккуратно выкладывает из стареньких котомок нехитрую еду, бережно собранную братьями для семьи.

— Ох-хо-хо, — тяжко вздохнет Иван Андреевич, продолжая перелистывать страницы альбома.

— Неужто, сморчок этот — я? — улыбнется он, глядя на пожелтевшую фотографию худого болезненного мальчишки, — гляди-ка. Еле ходил от голода, а ведь пятерки из школы домой носил. За отличную учебу даже в санатории побывал в Геленджике. И ворошиловским стрелком там стал…

Из глубин памяти выплывает новая картинка…

— Ребята. — встречает ребятишек воспитательница, у нас здесь работают кружки. Можете записаться.

Выбор настолько велик. Что Ванюшка теряется.

— Ну, что ж ты, Кравченко, — поторапливают его подростки, — думай скорее.

— Я хочу… в стрелки, — охрипнув от волнения, шепчет мальчик, — и… и в водолазы…

Ну, с водолазом сразу не получилось. Костюм водолазный увидел — испугался. Того и гляди, наденешь, а снять не сумеешь. Так и утонешь в нем. А вот стрелок из него вышел отличный. Иван Андреевич помнит, как это было…

— Винтовку плотно прикладываем к плечу, говорит руководитель кружка на первом занятии, — теперь нацеливаем «мушку», расположенную на конце ствола, чуть ниже центрального круга мишени. «Мушка» должна точно совпадать с прорезью прицельной планки. Теперь аккуратно нажимаем указательным пальцем на курок…

Конец ознакомительного фрагмента.