Всё будет плохо и счастливо

Татьяна Зингер, 2018

Ей не суждено танцевать с лентами; ему – фотографировать её украдкой. Она сжигает его снимки; он равнодушно смотрит на пламя. У неё есть будущее, у него – прошлое. Он мечтает уничтожить её. Она уже его растоптала. «Мне понадобится всего три дня, чтобы разрушить твою жизнь», – пишет он ей. «Как скажешь, любимый», – отвечает она.

12. Сейчас

Веселенькая трель будит меня в семь утра. Мелодия, поставленная на мамин звонок, означает, что попытка спустить собеседование на тормозах окончилась провалом. Я укрываюсь одеялом до подбородка, тщетно надеясь на чудо. Да конечно, чудеса и мама — вещи несовместимые! Впрочем, с моей родительницей несовместимы любые добрые чувства и явления. Она продолжает настойчиво трезвонить минуту и две, и пять. На ощупь достаю телефон.

— Ну как? — спрашивает без приветствия.

Я отвечаю честно.

— Вадик нам не подходит.

— Глупости! — Мама повышает голос. — Он самый трудолюбивый мальчик на свете. Да любой с радостью возьмет его к себе в офис, а ты еще выкаблучиваешься!

Ну и почему эти «любые», готовые прибрать Вадима к своим рукам, до сих пор не выстраиваются в очередь за право обладания его телом? Мамочка не пускает? Я удерживаюсь от едкого высказывания.

— Послушай, в интернет-магазине женской одежды ему не будет карьерного роста.

— О чем ты, Александра?! Не рассказывай мне сказки. У вас там лодыри да бездельники деньги лопатой гребут, а ему, значит, роста нет?! Посади на оклад, и дело с концом. Не в грузчики же идти будущему программисту!

— Мама, у нас нет для него работы.

— И? — недоумевает та. — Тем более дай ему зарплату тысяч в сорок и не трогай, пусть числится кем угодно, хоть гендиректором. Можешь даже официально не оформлять, так, по трудовому договору. А он сможет учиться, не задумываясь о финансах. Тебе жалко?

Маме невдомек, что трудовой договор подразумевает собой официальное оформление, а вот неофициально я могу его оформить прямо тут, правда, забесплатно и без каких-либо претензий.

— Саша, не молчи, — в голосе мамы зарождается истерика. — Пожалей своего брата. Он и так перетруждается в институте, ему некогда вкалывать за копейки. Будь ты человеком!

Когда же я избавляюсь от комплекса неполноценности и научусь говорить своей матери «нет»? К психологу, что ль, сходить? Всякий раз начинаю замыкаться и соглашаться со всем, что мама предложит, надеясь, что заслужу её одобрение.

Но сегодняшний мой помощник, похмелье, помогает мыслить жестко.

— К сожалению, нашей фирме нечего предложить Вадику.

— Ах так…

Не дослушав гневных криков, я вешаю трубку и зарываюсь носом в подушку. Как же плохо!

— Сашенька, ну ты чего? — лежащий рядом Егор стискивает меня в объятиях. Горячее дыхание обжигает макушку, и я отстраняюсь.

— Скажи, моя мать — стерва? — задаю риторический вопрос.

— Ну, она… специфическая, — подумав, отвечает Егор.

Я захожусь в смехе, от которого сводит зубы. Специфическая! Да с неё можно рисовать портрет классической мачехи: злобной, жадной и абсолютно равнодушной к падчерице. Она не любила меня в детстве, не полюбила и взрослой. Когда мой отчим, дядя Миша, умер от онкологии, она осталась «совсем одна-одинешенька» в трехкомнатных хоромах. Но меня почему-то к себе не позвала — заявила бабушке, что ей нужно освоиться, привыкнуть жить без поддержки и опоры. Уже как семь лет осваивается, бедняжка. И Вадика вырастила таким же, бесхребетным слюнтяем. Работы ему, несчастному, не найти…

Я долго умываюсь и причесываюсь. В затылке гудит, намазанные йодом ладони до сих пор ноют. И живот крутит. Пора завязывать с алкоголем, иначе к двадцати пяти сопьюсь окончательно.

Если мне суждено дожить до двадцати пяти.

Ира сегодня опять не появляется на рабочем месте. Конечно, на ней масса организационной суматохи, но неужели нельзя выделить один день для офиса? Видимо, нахвасталась пофигизма от Леры, которая вообще заявляется сюда раз в несколько месяцев. Но у той подход исключительно финансовый: она предпочитает получать деньги на карточку и в рабочие нюансы не лезть.

Цифры плывут перед глазами, слова сливаются в кашу. Я падаю лбом в клавиатуру ноутбука — как же дурно.

Почему он не предпринимает ничего нового? Те покушения — случайность или закономерность? Сколько мне шарахаться от каждого дуновения ветра? Гаденыш, припомнил мою фразу о трех днях!

Представляю, как он вбегает в кабинет, открыв дверь с ноги, и стреляет в меня из пистолета. Пах-пах-пах. И всё. Лужа крови расплывается по бесконечным отчетам. Контрольный выстрел в голову — и я падаю безжизненной куклой. Элегантное убийство в красных тонах.

Или все-таки переедет автомобилем?

Утопит в ванной?

Мне даже нравится обдумывать свою смерть. Он обязан всё обставить красиво, как умеет он один. Тонко и изящно. Фотография руки мастера…

Телефон взрывается вибрацией — звук я предусмотрительно выключила. Неужели матушка решила простить неразумное дитятко? Опять начнет капать на мозги, пытаясь вразумить. Бла-бла-бла, он твой брат, бла-бла-бла, вы должны помогать друг другу, бла-бла-бла, под «вы» я подразумеваю тебя.

Нет, звонок от Иры. Я провожу пальцем по экрану, принимая вызов, и уже собираюсь сказануть какую-нибудь едкую гадость по поводу отлынивания от офисного труда, как…

— Сашка! — ревет та. — Ужас какой-то… Сашенька…

— Что случилось?

— Мне угрожали… сказал… убьет…

Она бормочет несвязанные между собой слова. Я теряю логическую цепочку на первом же скачке её мысли.

— Объяснись!

— Он позвонил и сказал, что знает обо мне всё… И потребовал проваливать отсюда, иначе меня прикончат…

— Кто?

— Да не знаю! Мужской голос!

— Выезжаю.

В Ириной квартире всегда грязно и неуютно. Она, приезжая студентка, снимает престижную двушку в центре города, но за порядком не следит. Верхняя одежда, зимняя, летняя, весенняя, беспорядочно висят на вешалке; обувь сгружена в кучу. На полу подозрительные черные пятна, словно Ира пролила что-то сладкое, на что потом налипла пыль и грязь.

Я не разуваюсь, да Ира и не требует. Она валяется в кресле, укутавшись в плед, и теребит носовой платок. Остро пахнет лекарствами. Глаза сухие, но красные.

— Теперь отдышись и рассказывай нормально.

Нового я не узнаю: позвонил некто и начал запугивать. Нет, голос незнакомый, нет, Ира никому не переходила дорогу и не конфликтовала. Она понятия не имеет, что происходит! В последних входящих вызовах на её телефоне есть один с неопределенного номера.

Неужели он?.. Я не верю! Не докатился же он до запугивания моих знакомых? Да и при чем тут Ира, мы с ней даже не подруги. Или все-таки подруги, просто я отрицаю нашу дружбу? Разве не она нянчилась со мной, когда я грипповала в общаге; и не я отвлекала её после неудачных свиданий с парнями? Три месяца назад она съехала, но товарищество-то никуда не делось. Ближе её у меня никого нет.

Если он решил действовать через Иру, то он — полная скотина. Нет, он не причинит кому-либо реального вреда. Не позволю.

Всё будет хорошо.

Я оставляю Иру, накаченную успокоительными, и убеждаю, что кто-то попросту ошибся номером. И что завтра же мы сходим в полицию и подадим заявление на телефонного хулигана. Она осоловело кивает и засыпает, едва я приказываю лечь в кровать.

Да почему же так зверски мутит? Настолько паленого алкоголя я в жизни не пила, даже дешевое вино из юности, разлитое по пластиковым бутылкам, было лучшего качества. Я еле успеваю забежать в Ирин туалет. От созерцания содержимого унитаза отвлекает новый звонок. Сердце заранее предчувствует беду, но на проводе всего лишь Лера.

Конец ознакомительного фрагмента.