Угодный богу

Татьяна Евгеньевна Шаляпина, 2020

Это история, которой никогда не было, но она могла быть именно такой: история о царице Нефертити, фараоне Эхнатоне и его верховном скульпторе Тутмосе.

Глава 3.

Египет. Уасет.

Природа Египта приветствовала нового фараона нежной зеленью зимней травы и благословенной прохладой, сменившей знойное дыхание пустыни. Крестьяне ликовали повсюду, ибо на угрюмых могла пасть кара богов, которые строго следили за излияниями радости по случаю восшествия на престол Амонхотепа IV, сына Амона-Ра.

Особенное оживление наблюдалось в Уасете, где находилась резиденция правителей восемнадцатой династии.

Недавно ушедший к богам Амонхотеп III правил тридцать шесть лет и успел отстроить новый, каменный Уасет, который не сотрут с лица земли египетской ни жаркое солнце, ни злобный тифон, ни время.

Люди запрудили улицы, карабкались на плечи друг другу, лезли на крыши домов — и все для того, чтобы увидеть своего нового повелителя, сошедшего с небес в облике Амонхотепа IV.

Разодетые жрецы и прекрасные слуги сопровождали золотые носилки Амонхотепа, которые восемь рабов-ханаанеев несли до самого храма Амона. Оттуда наследник должен был ступить на землю Египта уже фараоном.

О, ипет-исутский храм! Богатейший храм Амона, покровителя Уасета и Обеих земель Нембаатра! Слава Мемнонию, осуществившему эту постройку! Подобной не существовало с древнейших времен! Так о тебе напишут: «Построил он памятник свой для отца своего Амона, владыки престолов Обеих Земель: сооружение ему храма великолепного на правом борту» Фив, твердыни вековечной навеки из камня белого, доброго, крепкой породы, целиком обитого золотом, пол которого украшен серебром, врата которого всякие из белого золота…» «Причем он снабжен множеством статуй владыки из гранита элефантийского, каменьев дивных и каменьев всяких великолепных, воздвигнутых в работе навеки». «Он снабжен плитой владыки, выложенной золотом и каменьями многочисленными, перед которым установлены мачты, обитые белым золотом, он уподоблен небосклону, находящемуся в небе, на котором восходит Ра…» «Повторил царь памятник Амону: сооружение ему врат весьма больших перед лицом Амона-Ра, владыки престолов Обеих Земель, целиком обитых золотом, на которых тень в виде барана шеф, наполненная лазоревым камнем настоящим, обитая золотом и выложенная каменьями многочисленными, причем никогда не совершалось подобного; пол которых украшен серебром, перед лицом которых установлены врата, стрелы из лазоревого камня — одна на каждой стороне; пилон которых приближен к выси, подобно четырем столбам неба; мачты которых восходят в небо, обитые белым золото. Доставил его величество золото для них из нагорья Кери в поход первый победоносный, убийственный для жалкого Куша».

Процессия вступила в храм. Внутри помещение светилось тысячью горящих факелов, настоящих и отраженных от стен, пола и потолка. Посреди храма на покрытом золотом каменном постаменте возвышалась статуя бога Амона-Ра с головой священного барана. Поистине чудесной силой обладала она. Каждый год во время праздника Амона ее выносили из храма на барке, и собравшиеся в большом количестве люди приветствовали ее появление. Она вещала волю, не исполнить которую не позволялось никому. Именно из ее каменных уст боги повелели изгнать из дворца хеттского мальчишку и отдать власть законному наследнику, старшему сыну Амонхотепа III. Так было несколько месяцев назад, на прекрасный праздник долины. Оракул вещал о будущем и разрешал спорные вопросы. Все в тот день стремились к нему за помощью. Но не всем успевала помочь мудрая статуя, и приходилось ждать до следующего дня Амона.

Рабы опустили носилки, и Амонхотеп ступил на серебряный пол. Движения его были спокойны и уверенны, словно он уже не в первый раз проходил этот священный обряд.

Верховный жрец приветствовал его легким поклоном, затем подвел наследника к золоченому трону, стоящему около подножья статуи бога солнца, и подал ему знак остановиться. Амонхотеп повиновался. Тогда верховный повернулся к нему спиной, лицом к статуе, Амонхотеп стоял неподвижно. Наконец молитва закончилась, верховный жрец подал знак рабам, и они поднесли и положили на жертвенник золото и драгоценные камни. Потом два жреца подвели к трону священного барана, украшенного лентами, цветами и умащенного благовониями. По знаку верховного один из жрецов встал с бараном справа от трона; другой, поклонившись, отошел в сторону и тотчас вернулся с золотым подносом, на котором лежали две короны — белая и красная. Верховный жрец усадил Амонхотепа на золотой трон и вновь вознес молитву богу. Потом взял с подноса красную корону со знаком фараона, уреем, и возложил ее на священную голову наследника.

— Бог солнца Амон-Ра-несут-нечер руками своего раба, его верного служителя, дает тебе отныне и навсегда власть над Нижним Египтом, знак которого — эта корона.

Затем верховный жрец взял с подноса вторую корону и также возложил ее на голову Амонхотепа, причем эта корона оказалась меньше предыдущей ровно настолько, что легко вошла в нее и была похожа на высокий белый колпак, обрамленный красным венцом.

— Бог солнца Амон-Ра-несут-нечер, — торжественно продолжал жрец, — Дает тебе отныне и навсегда власть над Верхним Египтом, знак которого — эта корона. Отныне в твоих руках власть над всем Египтом, а также над покоренными странами — Палестиной, Нубией и Сирией. И имя тебе — царь Верхнего и Нижнего Египта, владыка Обеих Земель Нембаатра, любимый Амоном-Ра, сын Ра, владыка венцов Амонхотеп IV, властитель Уасета…

И явился пред народом новый фараон, и солнце вспыхнуло ярче. И возносил народ хвалу всеегипетскому богу Амону, опустившемуся к ним с небес в облике нового повелителя, и да придут с ним на землю египетскую покой, благодать, обильные урожаи и неизведанное дотоле счастье.

Люди бежали за носилками божественного, падали в пыль, чтобы прикоснуться к оброненному фараоном цветку, ненароком упавшей ленте. Народ, привыкший к скудной жизни, дрался за эти реликвии, отвоевывая право урвать лепесток от цветка, нитку от ленты. Ибо вещь только что коронованного владыки способна обеспечить покой и процветание в каждом доме! Люди преследовали носилки до самого дворца, пока слуги божественного не преградили им путь. Но уходить никто не торопился. Народ долго толпился у каменных высоких стен резиденции, делился впечатлениями, хвастался добытыми реликвиями. Кое-кто хотел взглянуть на нового владыку Египта в его дворце, подговаривал кого-нибудь и за незначительную плату вскарабкивался на чужие плечи. Увидеть что-либо за густыми ветками деревьев не удавалось, зато тотчас прибегала стража и гнала простолюдинов палками.

Когда диск Амона-Ра спустился за горизонт, у стен уже никого не было, кроме бессонных стражников, караулящих покой властелина.

Спальня фараона освещалась маленькими факелами, рассредоточенными по периметру залы. Пока одни слуги готовили для повелителя ложе, другие умащивали владыку душистыми маслами из лепестков пиомских роз. Амонхотеп с холодным спокойствием восседал на низкой скамеечке из золота и слоновой кости, погрузив свои священные стопы в розовую воду, и слушал стоящего перед ним верховного жреца, спина которого была смиренно согнута, а руки сложены на животе.

— Служители несравненного Амона-Ра не хотят терять даром драгоценного времени. Они просят тебя поспешить с ответом, — говорил верховный бархатным голосом. — Теперь, после того, как ты стал законным фараоном Египта, настал момент, когда божественный должен сказать о своем решении.

— Ты слишком торопишься, Такенс, — не двигаясь, медленно и глухо ответил фараон.

— Тогда что мне передать мудрейшим, послушным воле Амона?

— Я слишком устал сегодня, чтобы обременять себя другими заботами. Ступай, мой наставник. Я утомлен.

Во взгляде жреца промелькнула досада.

— Да будет благословен твой сон, — промолвил он, удаляясь.

Слуги вытерли широким полотенцем ноги фараона и окурили благовониями помещение спальни. Амонхотеп IV встал и перешел к своему ложу. Слуги помогли ему лечь и укрыли его легким покрывалом, — ночи в Египте всегда прохладны. Затем, поклонившись, они ушли и лишь один задержался на время, чтобы потушить в спальне факелы. Когда и он покинул комнату, в ней установилась, наконец, желанная тишина, нарушаемая только шелестом листвы за окном.

Но так продолжалось недолго.

Чуть слышный шорох донесся со стороны ложа фараона, звук соприкосновения ткани с человеческой кожей и тихие шаги. Затем фараон подошел к окну и, набросив на себя длинную накидку, неслышно выпрыгнул наружу.

В саду стражники по три-четыре человека, сидели вокруг костров и запоздало ужинали, прославляя фараона. Человек в накидке легко проскочил мимо постов и очутился около стены, призванной защищать сад и фараона от нежелательных гостей. В этом месте пальма и лиственное дерево так приближались к каменной ограде, что фараону при его росте не составило труда вскарабкаться наверх и перелезть через забор. Спрыгнув вниз по другую сторону ограды, он огляделся. Шагах в ста справа виднелся вход в резиденцию, охраняемый дюжим воином. На счастье, охранник в данный момент стоял, повернувшись спиной, и не видел фараона, прячущего лицо под накидкой. Пользуясь моментом, Амонхотеп IV неспеша направился налево, где в двадцати шагах начинались постройки ипет-исутской части Уасета.

Он пересек несколько плефров среди построек и вскоре приблизился к подножию храма, знаменитого своей роскошью и великолепной архитектурой. Только сегодня здесь проходило посвящение в фараоны великого сына бога солнца, и следы недавнего празднества еще присутствовали повсюду: лоскутья разорванной одежды, разбросанные камни — свидетельства борьбы за священные реликвии. Под подошвами что-то хрустнуло и Амонхотеп с омерзением посмотрел себе под ноги. Даже при несмелом свете богини Мут можно было разглядеть на шершавом камне ступеней человеческую кровь и выбитые зубы. Фараон обогнул главный вход, зашел чуть правее храма и вдруг исчез, словно провалился сквозь землю.

В небольшой подземной комнате горел странный голубоватый светильник, ничего не освещавший и не дававший тени. Амонхотеп уверенно прошел к дальней стенке и нащупал там медное тяжелое кольцо. Покопавшись в складках одежды, вытащил и вставил в отверстие под кольцом длинный трехгранный прут и трижды повернул кольцо в пазах. Что-то глухо заскрежетало, стена подалась и открылась, подобно двери. Фараон выдернул прут из отверстия, проскользнул в черноту проема, и каменная дверь медленно, с тем же жутким скрипом, наглухо закрылась.

Здесь было еще темнее. Амонхотеп остановился, давая глазам привыкнуть к мраку, хотя нормальное зрение здесь было бы бессильно. И тут из бездны донесся старческий голос: «Иди сюда, мой господин, я ждал тебя». В непроглядной тьме мелькнуло пламя светильника. Амонхотеп решительно двинулся навстречу огню и вскоре оказался в просторном помещении подземной части храма Амона-Ра.

У жертвенника в свете единственного факела сидел на полу бритый человек со старчески сморщенным лицом. Но его осанка была по-юношески гордой, вступая в спор с возрастом, не пощадившим лицо.

— С чем пришел, мой господин? — спросил старик.

Фараон опустился на камни перед старым жрецом и хотел поцеловать его ноги, но тот не позволил этого сделать:

— Что ты, повелитель! Пристало ли тебе, потомку несравненного солнца, лобзать грязные стопы грешника, осмелившегося служить твоему божественному прародителю?

— Но, учитель, — попробовал возразить гость.

— Нет, повелитель. Теперь все изменилось и не ты, а я должен припасть к твоим ногам, — возразил старик. — Но, если не будешь против, — добавил он, чуть погодя. — Я не стану делать этого сейчас, ибо я стар и немощен.

— Ты мудр, мой учитель. И я никогда не позволю тебе падать ниц передо мной, твоим учеником.

— Тогда садись, — предложил старый жрец.

Фараон снял накидку, постелил ее на камень пола и сел подле старика. Свет пламени скользнул по его некрасивому, точно вырубленному из камня, лицу, по тощей, нескладно сложенной фигуре.

Самым старым служителем Амона-Ра являлся Хануахет, учитель и наставник молодого фараона на протяжении всех долгих лет пребывания Амонхотепа в храме. Они проводили вместе много времени, разговаривая о жизни и о людях, о справедливости и коварстве. Хануахет научил своего воспитанника не только читать священные книги, но и размышлять над ними, видеть картины жизни сквозь сухие символы иероглифов. Не было у Амонхотепа человека ближе, чем старик Хануахет, чьим словам он верил, чьим советам следовал. Мудрость старого жреца распространялась так далеко, что ее не могли удержать ни стены храма, ни расстояния. Сидя перед факелом в мрачном подземелье, он видел весь мир, наполненный воздухом и красками. И Амонхотеп наблюдал этот мир вместе с ним. Сам того не ведая, юноша обретал опыт, воспитывал разум, и мечты о прекрасном мире рождались в его голове.

Мой господин, ты еще многого не постигаешь по неопытности своей, — мягко сказал старик, слегка наклонив голову набок.

— Да, Хануахет, поэтому я здесь. Мне нужно твое слово, чтобы понять… — фараон подтянул ноги к животу и обхватил их руками. — Учитель, ты мудр и искушен в делах, затеваемых жрецами. Я же, большую половину жизни проведший среди вас, ничего не успел увидеть. Жизнь для меня полна загадок: как поступить, что делать, кому доверять? Я политик поневоле, в силу необходимости вставший во главе государства. Но я беспомощен. Фараон без собственного мнения — вот кто им нужен. Я это понял сразу. Не обязательно знать человека, чтобы догадаться о его планах, но если уж знаешь — никогда не ошибешься.

— Ты о верховном жреце Такенсе? — старый жрец едва заметно улыбался, наблюдая за живым, очень подвижным и кажущимся юным лицом молодого фараона, за его выразительными глазами, наполненными мыслью: ничего от изваяния, каким Амонхотеп представлялся во дворце, в нем сейчас не осталось.

— Сначала им понадобилось посвятить меня в высшую степень жречества, — продолжал фараон. — Для того, чтобы навек привязать к себе. Я стал бы одним из них, рабом из воли, лжецом и лицемером. Я отказался от высокой чести, сославшись на неопытность и уважение к памяти предков. Но они не успокоились! Теперь им понадобилось быстрее женить меня. О, поверь, мудрейший, это невыносимо! Они приставят ко мне свою осведомительницу. Одна эта мысль убивает во мне желание жить, тем более, что союз благословит верховный жрец, главный лжец Египта!

— Почему ты относишься к нему с такой нетерпимостью? — спросил старик. — Он тоже тебе добра желает.

— Мне и моему царству! — перебил старика Амонхотеп. — Да, я слышал его речи. Он умеет завораживать умы людей своим красноречием. Но он ведь не таков, каким кажется. Он хочет власти.

— Что ты подразумеваешь?

— Учитель, я чувствую людей! Они предстают предо мной с обнаженными мыслями. Я их знаю, словно родился и жил с ними рядом. И я понял, каков в действительности верховный жрец. Помыслы его темны, как подземелья этого храма. Он хитер и коварен. Он мечтает править страной, один, безраздельно. Ему нужен фараон, послушный его желаниям; он выпестовал меня в надежде на это; разве он отступится от своих давних планов? Вековых, тысячелетних планов жречества — вновь обрести утраченное могущество?

— Ты верно говоришь. Слушай же меня, мой повелитель, и следуй моим советам.

— Я уже следую советам, и теперь по твоему наущению верховный жрец — моя правая рука, первый после меня человек в государстве! — фараон резко обернулся к старику. — Я взял врага в свой дом и должен не только терпеть его присутствие, но и прислушиваться к его воле.

— Лучший способ постичь врага — это знать о нем все, каждый его шаг. С ним нужно дружить, делая вид, что ты ни о чем не догадываешься, — старик поднялся с места. — Можешь оспорить мои слова, но потом поймешь, как я прав. Злой собаке нужно бросить кость и она позволит пленнику бежать. Потерпи, мой господин. Ты будешь вознагражден.

Фараон молчал.

— Я рад, что не ошибся в тебе, — проговорил старик. — Ты, мой повелитель, действительно сын богов, и поистине неземная проницательность дана тебе и таится в твоем разуме.

— О, Хануахет, перестань хоть на миг возносить хвалу ученику! — воскликнул фараон и повернулся к старику. — Дай мне совет, учитель. Сами жрецы говорят, твои знания превосходят разум самых посвященных.

— Какой совет ты просишь? — спокойно спросил старый жрец.

— Я знаю, ты можешь созерцать сквозь стены, лицезреть грядущее и совершать настоящие чудеса с людьми, оживлять мертвых…

— О, мой повелитель, — усмехнулся старик. — Ты совершеннейший младенец. Ты веришь подобным глупостям? Разве человек может своим бессильным взором преодолеть каменную преграду или заглянуть в то, чего никогда не было? А чудеса… Я знаком с медициной и поэтому скажу: в исцелении больных нет ничего тайного.

— Ты смеешься надо мной! — вскипел фараон. — Я знаю — твои уста говорят неправду! Ты сам учил меня чувствовать ложь. Ты думаешь, я все тот же мальчишка!..

— Тише, повелитель, — перебил его старик, уставившись в потолок. — Нас могут услышать в залах храма.

— Там нет никого в такой час.

— Не скажи, мой повелитель.

Глаза фараона вспыхнули озорным юношеским огнем:

— Ты видишь — в храме кто-то есть? Ты увидел его?

— Тише, тише…

— Кто там, наверху? Учитель, я хочу знать!

Старик, не меняя позы, закрыл глаза.

— Говори, Хануахет! — приказал фараон.

— О, повелитель, если б я действительно мог видеть сквозь стены, я бы непременно сообщил тебе.

— Но ты же почувствовал, что там люди!

— Это нетрудно. Стоит только захотеть.

— Если ты не осмеливаешься сказать мне правду, тогда я тебе расскажу, кто там, над нами, — неожиданно твердо заявил Амонхотеп IV. — Для этого необязательно быть мудрым и старым.

Хануахет открыл глаза и посмотрел на своего фараона. А тот, взглянув на учителя, вдруг выкрикнул, резко выбрасывая вверх правую руку с указательным пальцем:

— Там — верховный жрец!

И действительно, почти в то же время, что и фараон, с другой стороны к ипет-исутскому храму приблизилась фигура немолодого мужчины и с проворством, несвойственным его годам, юркнула под сень храма.

Подле жертвенника в маленьком каменном ящике пылал огонь, отбрасывая зловещие тени на лик Амона в образе барана. Храм был пуст и безмолвен. Но в этой тишине чувствовалось чье-то постоянное присутствие, неусыпный глаз и твердая карающая рука, готовая подняться против каждого, кто осмелился бы посягнуть на сокровища чудесного храма.

Ночной гость быстро прошел к статуе и негромко произнес:

— Асахадон.

Тут же в ответ раздался голос:

— Я здесь, мой господин. — И молодой жрец с гладко выбритой головой, отражающей свет огня, возник из-за статуи.

— Асахадон, — еще вкрадчивее произнес вошедший, — Собери немедленно жрецов для совета.

Тот молча кивнул и скрылся за статуей. Ночной посетитель повернулся к жертвеннику и зловеще усмехнулся. Эта гримаса скорее была бы под стать злодею, но никак не верховному жрецу, ибо это был именно он.

Из ниши, спрятанной от посторонних глаз за статуей бога солнца, неслышно выскользнули три тени. Верховный жрец отступил от огня и, сощурившись, силился разглядеть вошедших.

Похожие один на другого, гладколицые и бритоголовые, с округлыми животами, служители Амона-Ра ждали с безмолвным смирением, что скажет их старший брат Такенс. Молодой жрец шмыгнул к огню и только хотел зажечь факел, чтобы осветить помещение, как быстрый жест верховного жреца пресек его действие. Резким кивком головы Такенс приказал молодому служителю удалиться. И начал говорить лишь после того, как услышал смолкающие где-то вдалеке, в каменных коридорах храма, его шаги.

— Пусть вечно светит нам ночами богиня Мут, божественная супруга Амона, — не торопясь, промолвил жрец и вновь взглянул на подчиненных.

— Зачем нас собрал ты, о Такенс, в столь неподходящее для бесед время? — спросил один из жрецов глухим надтреснутым голосом.

— Неужели вы думаете, я посмел бы оторвать вас ото сна ради какой-то мелочи или по собственной прихоти? — осведомился верховный. — Жречество не может оставаться в стороне, когда речь идет о самом фараоне.

— Государственные вопросы не касаются служителей бога, — изрек самый пухлощекий.

— Мы к тому же не злоумышленники, чтоб разговаривать тайно по ночам, — заметил жрец с тонкими поджатыми губами, от которых его лицо выглядело злым.

— О, братья мои! — верховный воздел руки к небу. — Неужели я говорю в пустыне! Видит бог, я никому не желаю дурного. Но меня, как верховного сановника фараона, беспокоит выбор будущей царицы.

— Ты поспешил нас собрать, потому что фараон дал согласие? — наперебой загомонили жрецы.

— Нет, он избегает прямого ответа. Он слишком одичал здесь, под вашим неусыпным оком, — верховный осклабился и выдержал паузу, а потом сказал. — Что ж, быть может, это нам на руку. Он несведущ в женщинах и наверняка польстится на красоту той, которую мы его предложим.

— Кого имеет в виду мудрый Такенс?

— По нашим законам на замужество с фараоном может претендовать только знатная девушка из нома или дочь верховного жреца, — Такенс внимательно оглядел каждого с ног до головы, а те под его взглядом опускали глаза. — Что ж, быть может, вы хотите дать мне совет или предложить кого-нибудь из номовой аристократии?

Жрецы молчали.

— Если вы, мудрейшие, не желаете мне помочь, я сам назову имя достойной…

— Твоя младшая дочь, — перебил его пухлощекий. — Она прекрасна, как богиня Мут!

— О, Брохут, ты чрезвычайно льстишь мне, — деланно смутился верховный. — Есть и более достойная девушка.

— Кто она? — спросили пухлощекий и тонкогубый.

— Дочь уасетского нома Анхота. Он делает щедрые пожертвования в наш храм и уже строит себе гробницу в городе мертвых, ничем не уступающую царской. Анхот богат и неумен. Зато дочь его поистине прекрасна.

— Сколько ей лет? — спросил жрец с глухим голосом.

— Почти четырнадцать. Но пока фараон будет тянуть с женитьбой, она достигнет возраста невесты.

— Хорошо. А если Амонхотеп захочет вступить в семейные узы уже завтра? Что мы ему сможем предложить? Или же он сам объявит о выборе? — произнес толстощекий Брохут.

— Мне кажется, самое подходящее, — продолжал он же спустя некоторое время. — Предложить фараону Допхет, дочь Такенса. Она умна и красива. К тому же близка нам. Мы сможем беспрепятственно проникать во все тайны двора. Неусыпный глаз, и днем, и ночью находящийся подле фараона — вот кто нужен. Амонхотеп нуждается в опеке, как ребенок, и только такая девушка, как Допхет, может ему помочь.

— Но если фараон не захочет жениться на достойнейшей? — осведомился жрец надтреснутым голосом.

— Или вообще откажется от женитьбы? — подхватил тонкогубый. — Он так странен и дик!

— Есть средство, которое можно применить в крайнем случае, — вкрадчиво промолвил верховный жрец и выразительным взглядом указал на статую.

— О, мудрый Такенс, до праздника долины еще очень много времени.

— Фараон не торопится, но он не посмеет ослушаться священного оракула! Воля Амона будет выполнена во что бы то ни стало. Для бога все равны, все — его рабы. Через несколько месяцев Амонхотеп либо женится по-хорошему, либо будет вынужден это сделать. Нужно убедить его…

В то время, как в залах храма служители вели этот разговор, в подземелье Хануахет и Амонхотеп говорили о том же.

— Он будет торопить тебя. Повелитель. Но нужно ждать прекрасного праздника долины. Тяни время.

— Зачем? — заупрямился Амонхотеп. — Наверняка у них тоже какие-то надежды связаны с этим праздником. Надежды на оракула, которым они повелевают, как хотят. Я не смогу противиться его изречению! Народ будет возмущен!

— Верь мне, повелитель. Тяни до прекрасного праздника долины, — настойчиво повторил старик.

— Но оракул будет вещать их волю! — вновь возразил фараон. — Сколько раз было так! Они найдут такую девицу, которая станет следить за каждым моим шагом!

— В этом ты прав, мой повелитель. Но жди праздника долины, — упорно повторил старый жрец.

— Если ты так уверен в своей правоте, значит, тебе известно что-то о моей будущей избраннице? — неожиданно прямо спросил повелитель.

— Это пока тайна, охраняемая богами.

— Нет, Хануахет, ты обязан, ты скажешь мне имя моей будущей супруги! — Амонхотеп зловеще приблизился к невысокой фигуре старика.

В его лице было столько решимости, что тот не выдержал:

— Имя… Имя человеку можно изменить: по своей ли воле или по воле богов… Я не могу назвать имени. На устах моих — печать молчания. Но ты увидишь ее. Сам. Смотри.

И в то же мгновение фараон ощутил где-то в голове непонятную боль, покалывание, и тут же, заслоняя реальные предметы, наплыло перед ним изображение бедной крестьянки, одетой в калазирис, без украшений. Длинные волосы, заплетенные в косички, падали на грудь, чуть обозначенную под грубой тканью. Девушка обернулась и посмотрела на Амонхотепа, прямо в глаза. От неожиданности он отпрянул, оступившись. И в тот же миг видение пропало.

— Как она прекрасна! — прошептал фараон.

— Ты видел ЕЕ.

— Кто она?

— Та, что суждена тебе богами.

Амонхотеп молчал, обдумывая увиденное.

— Она пришла, чтобы разделить с тобой свою судьбу. Она еще не знает об этом, но вскоре все станет известно. Ей только пятнадцать. Но ее сила, ее дар любить помогут тебе, о повелитель, в твоем тяжелом деле, которое ты затеешь через несколько лет.

— Какое дело? — немедленно спросил Амонхотеп.

— О, мой ученик, не спрашивай о том, что тебе до срока знать не надо. Ты должен сам постигать на опыте то, что сейчас может представляться тебе нелепым, — старик вновь уселся на каменный прохладный пол.

— Когда это произойдет? — не унимался фараон.

— Этого не знает никто. Только боги.

Владыка венцов по-мальчишески зло усмехнулся:

— И ты вновь заставляешь верить тебе на слово? А кто такой ты, Хануахет, жрец Амона, чтоб я тебе верил?

Старик повернул лицо к Амонхотепу и спокойно, с некоторым налетом печали посмотрел ему в глаза.

Повелитель несколько смутился.

— Я беспомощен и беззащитен. Я прошу у тебя совета, а в ответ… Ты потчуешь меня какими-то обещаниями, видениями о смутном грядущем. Кто же докажет мне подлинность твоих слов?

— Время, — тихо выговорил старик.

— Ну а вдруг ты заодно с верховным жрецом? — Голос Амонхотепа достиг наивысшего накала.

— Нет, — еще тише произнес Хануахет.

В глухом каменном подземелье повисла тишина. Старый жрец сидел, точно скульптура, и смотрел в пол перед собой; фараон с остановившимся взглядом и запечатлевшейся гримасой гнева стоял посреди зала и не двигался.

— Ты просил доказательств? — все так же тихо спросил старик. — Ты получишь их. Но не называй это чудесами. Способен ли ты теперь вместить это?

Он что-то пробормотал себе под нос, быстро шевеля губами, и тут же весь нижний храм осветился неведомым голубоватым светом. Странные прекрасные звуки неизвестной музыки полились в уши молодого фараона. Огонь факела приобрел очертания человеческого лица, и мирный, невероятно низкий голос раздался у Амонхотепа в голове. Его раскаты трудно было различить, но фараон все понимал без труда, точно мозг работал у него иначе, чем всегда.

— А-а-мон-хо-те-эп, — громыхало в сознании. — Будь мудр, Амонхотеп. Ты еще не готов к истине-э. Я говорю с тобой через учителя Ха-нуахета. Его устами говорит бог…

Огонь стал обыкновенным, свет померк, музыка исчезла.

Фараон, будто очнувшись, новым взглядом обвел помещение.

— Не спрашивай боле ничего, — сказал старик. — Иди и помни об одном… жди прекрасного праздника долины.

Амонхотеп постоял еще мгновение, затем быстро подошел к старому жрецу, пал на колени и порывисто стал целовать ноги учителя.

Старик опешил.

— Я все понял, — сказал фараон, — Я буду ждать священного праздника. Я постараюсь как можно дольше хранить в сердце правду. Я все выполню так, как советуешь ты, мудрейший жрец Египта.

Рука старика легла на непокрытую голову фараона, на едва успевшие отрасти короткие черные волосы. Губы жреца улыбались чему-то далекому и прекрасному, а на лбу зачернела глубокая скорбная складка.

Египет. Предместье Ипет-Исута.

В эту ночь полноликая луна щедро освещала покосившуюся хижину, одну из сотен малых крестьянских построек среди полей, примыкавших к пустыне. Крестьянин в белой повязке на бедрах, немного прихрамывая, вошел в дверь. Внутри его встречала темнота.

— Дочка, — протяжно и тихо позвал он, желая в косом лунном луче, падающем из дверного проема, разглядеть кого-то. — Доченька, проснись, Нефру!

Где-то в углу послышалось движение.

— О, отец! — воскликнул молодой женский голос. — Я думала, ты придешь на рассвете. Сейчас я зажгу огонь.

Загромыхала глиняная посуда, зашелестела солома, — она принялась раздувать тлеющие в посудине угли.

Солома весело вспыхнула, и красный огонь осветил хижину. Юная девушка бойко подбрасывала к соломе сухие ветки и траву. Длинные волосы, заплетенные в косички, падали на грудь, чуть обозначенную под грубой тканью калазириса. Даже при плохом освещении бросалась в глаза ее необыкновенная, тонкая красота.

Сделав пламя побольше, она присела рядом с отцом, случайно задев его правую ступню.

Крестьянин застонал.

— Что случилось, отец? — забеспокоилась девушка и стала бережно ощупывать отцовские ноги. — О, да у тебя здесь кровь! Ты сбил ноги!

Она бросилась искать ткань для перевязки и кувшин с водой, чтобы промыть рану:

— Потерпи.

— Мне не больно, дочка.

— О, отец, — укоряла она его. — Зачем нужно было так далеко идти? Праздник! У тебя же нет обуви, а завтра ты опять пойдешь работать на весь день, не разгибая спины. Нужно где-то взять пальмовых листьев и сплести тебе обувку.

— Ничего, дочка. Теперь-то уж мы не будем ни в чем нуждаться, — с нескрываемой радостью произнес крестьянин. — Посмотри, что я раздобыл сегодня!

— Ты нашел золото? И мы сможем купить быка, чтоб обрабатывать землю и перевозить тяжести?

— Нет, дочка, но это получше, чем деньги. Вот, смотри, — и крестьянин достал маленький белый лоскутик какой-то очень дорогой ткани, переливающейся при отблесках пламени.

— Что это? — удивилась Нефру.

— О, моя девочка! Это очень ценная вещь, — отвечал отец. — Кусочек ленты с носилок самого фараона. Мне удалось отвоевать это для тебя.

— Зачем, отец? — не поняла девушка. — Какая польза от крохотного клочка, даже если он такой красивый?

— А польза в том, что теперь в нашем доме поселится счастье и благополучие, — ответил крестьянин. — Лента упала прямо мне в руки, лента Амона. И это произошло в день коронации.

— Если так хорош лоскутик, каково же богатство самого фараона? — произнесла Нефру, крепко перевязывая пораненную ногу.

— Да, он неслыханно богат, — сдерживая стон, ответил крестьянин.

— А ты видел фараона? — быстро спросила девушка.

— Видел! — воскликнул он и тут же пожалел о сказанном.

— Какой же он? Расскажи!

— Зачем тебе?

— Отец, я хочу знать, ради кого ты ходил в такую несусветную даль!

— Глупая девочка! Блеск фараона способен ослепить любого, кто на него взглянет.

— И ты решил сберечь свое зрение? — хохотала та.

— Да знаешь ли ты, что там происходило? — Рассердился крестьянин. — Я не мог протолкаться, люди ликовали, бросались из стороны в сторону. В этой сутолоке мне поранили ногу…

— Ах, вот оно что? — Нефру хотела сказать, что никакой фараон с его лентами и богатством не стоит человеческих страданий, но встретилась взглядом с отцом и ничего не произнесла, а только улыбнулась.

— Ничего, — успокоил ее крестьянин. — Все заживет, не впервые. Другим пересчитали зубы на ступенях храма, но и они не жалуются.

Он еще долго рассуждал о пользе своего похода и ничтожности раны, которая не идет ни в какое сравнение с теми благами, которые начнут сыпаться на их хижину, одну из тысяч и тысяч в Египте, и превратят ее в настоящий дворец, окруженный тучными полями — в самое ближайшее время.

Нефру молча принесла ему лепешку и миску с водой и, когда он принялся за еду, присела перед ним на корточки, подперев кулачками подбородок. Узкая одежда плотно облегала ее стройную фигурку с острыми коленками и узкой талией. Она смотрела на отца влажными лиловыми глазами, казавшимися совсем черными в свете огня, и думала о чем-то известном только таким вот молоденьким девушкам.

— Отец, покажи мне нашего повелителя, — неожиданно попросила она с детской непосредственность.

— Зачем? — кусок застрял в горле крестьянина.

— Не знаю, — задумчиво отозвалась Нефру. — Обещай, что покажешь его. — Она положила свою голову отцу на колени.

— Ну хорошо, девочка моя, — сдался тот. — Хоть это и будет нелегко, да и нескоро… может, через месяц, а может, через год, на праздник Сед или день Амона… Я проведу тебя к храму, хорошо?

Нефру не отвечала.

Он взглянул на нее и увидел, что веки ее смежены, ресницы опущены. Она спала у его ног, как двенадцать лет назад, когда ее, малышку, мать оставила на волю богов в тени больших пальм Западного оазиса.