Угодный богу

Татьяна Евгеньевна Шаляпина, 2020

Это история, которой никогда не было, но она могла быть именно такой: история о царице Нефертити, фараоне Эхнатоне и его верховном скульпторе Тутмосе.

Глава 1. 1384 год до Рождества Христова.

Египет. Уасет.

В тот же день фараон Верхнего и Нижнего Египта Амонхотеп III принимал в своем золоченом зале жрецов храма Амона, покровителя Уасета. Здесь все блестело, подобно солнцу в безоблачный день: стены, колонны, трон, на котором восседал бессмертный повелитель, и даже пол, матово отражающий фигуры служителей в накинутых на плечи кастовых леопардовых шкурах.

Жрецов было трое.

Фараон снисходительно взирал на них с высоты своего трона, безукоризненно прекрасный и величественный. Золотистый немес — плат с синими полосами — подчеркивал бронзовый оттенок царственной кожи, а в уголках прекрасно очерченного чувственного рта, казалось, застыла улыбка. Так и подобало властителю великой страны. Гордый профиль, брови вразлет и огромные выразительные глаза — фараон был похож на бога, сошедшего на землю. Безукоризненно белые одежды, покрывающие его тело, мягко облегали тело. Шею и плечи украшал золотой воротник — ускх с вкраплениями лазурита. Сегодня фараон принимал своих подданных по-свойски, по-домашнему, без особых атрибутов. Но даже если бы он вышел к жрецам в одежде простолюдина, это не нарушило бы того благоговейного трепета, который испытывал в его присутствии каждый египтянин. И трое служителей бога не были исключением.

Один из них выступил вперед и, глубоко поклонившись, низко и звучно воззвал:

— Царствуй вечно, о божественный!

Взгляд фараона смягчился:

— Зачем ты, мой верховный жрец, пришел ко мне? — уронил Амонхотеп традиционную фразу.

— Мы, слуги твои и служители храма Амона-Ра, пришли спросить о наследнике твоем, пребывающем под сводами нашего храма.

— Я слушаю вас, достойные мужи, — сдержанно молвил фараон.

— Вот уже несколько лет твой наследник, будущий фараон Египта, учится искусству жрецов у самых умных из нас, — жрец бросил быстрый взгляд на своих спутников, те поклонились своему повелителю, а говоривший продолжил. — Но время идет, ребенок становится юношей, и мы ждем, какие будут на его счет распоряжения владыки.

Фараон приподнял одну бровь, и это заставило жреца поспешно пояснить свои слова:

— Наступает пора выбора: либо наследник встанет на жреческий путь и сменит меня в должности верховного жреца Амона-Ра, либо вернется к жизни светской и к своему предназначению. Мы ждем изречения твоей воли, о божественный!

Божественный задумался (или сделал вид, как подобает в подобных случаях, ведь каждое слово властелина должно быть неторопливо взвешено и обдуманно), а потом произнес, и в его словах сквозила нотка подозрительности:

— Как часто наследник бывает непослушен?

— О, могущественный! — воскликнул верховный жрец. — Он особенно отличается послушанием и великим рвением в учебе и молитвах, проявляя поистине чудесные способности. Амону-Ра было бы приятно видеть прилежного юношу среди своих приближенных. Но, прежде всего, мы пришли испросить на это согласие божественного повелителя.

— Ну что ж? — Амонхотеп III повел бровью, стараясь скрыть проступившую на лице досаду. — Если юноша силен в вере, зачем препятствовать? Пусть и далее обучается жреческому искусству под вашим участливым бдением.

Верховный жрец степенно поклонился:

— Благодарю тебя, бессмертный! — пятясь, он отошел к своим собратьям.

Фараон же молча дал им знак удалиться.

Едва они скрылись, вошел темнокожий высокий слуга в квадратном переднике-схенти с синими и черными полосами и с украшением из стеклянных бус на шее и груди.

— О, божественный, — смиренно поклонился он. — К тебе мать наследника, твоя супруга.

Фараон кивнул, чуть сдерживая вздох раздражения. Слуга удалился.

Царица вошла быстрой суховатой походкой стареющей женщины и направилась прямо к трону. В ее лице не было сходства с фараоном, но даже признаки увядания не могли скрыть ее былую красоту. Поверх калазириса на царице была надета накидка из легкой полупрозрачной ткани, которая облачной дымкой летела по воздуху за своей обладательницей.

Не дойдя несколько шагов, царица опустилась на колени и низко склонила голову перед повелителем Египта:

— Да славится мой ослепительный супруг, воплощение Амона!

— Встань, моя дорогая, воплощение богини Мут, — дружелюбно ответил фараон. — Встань и приблизься.

Царица поднялась с пола и, наклонив голову, медленно подошла к мужу, не сводя с него внимательного взора, от которого фараону стало не по себе.

— Как твое здоровье, Амонхотеп? Хорошие ли ты видишь сны, когда небесный свод становится черным, и его покрывает золото звезд?

Властитель знал эту женщину, и эту ее особенную манеру, с которой она сейчас подбиралась к нему. Всё это заставляло его насторожиться. Надо было понять, с чем царица пришла к нему.

— Все хорошо во мне, — фараон попытался спрятаться за маской благодушия. — Здоровье и сон благословенны богами. Но мои мысли полны тревоги за судьбу нашего сына, — он вспомнил только что окончившуюся беседу со жрецами и помрачнел.

— Амонхотеп болен? — встревожилась царица.

— Нет, — поспешно ответил властитель. — Но наследник, подобный божественному Хонсу, далек от утех и радостей земных — он поглощен учебой в храме.

Царица присела на пол у ног фараона и теперь преданно смотрела на своего супруга снизу-вверх:

— Ты хочешь сказать, что он чужд плотским интересам и любви?

— Насколько я понял, теперь для него существует только одна любовь — к богам. Он так ревностен, что моим жрецам пришло в голову сделать из него себе подобного. — Фараон начинал вскипать.

Царица нежно коснулась щекой его ступни:

— Успокойся, божественный! Он еще очень молод, чтобы мыслить самостоятельно, а правила, внушаемые ему в храме, для него пока единственный закон, которому он следует.

— Ему уже шестнадцать! — продолжал горячиться фараон. — А сколько ему будет, когда он станет жрецом? И кому я передам Египет? — Амонхотеп в ярости вскочил с трона и резко обернулся к царице. — Кто сменит меня?

— О, божественный супруг… — начала царица.

Но он перебил ее:

— Мне известны планы этих служителей бога! Они на протяжении долгих лет рвутся к власти. Жрецы всегда хотели диктовать Египту свою политику и даже смеют навязывать фараону собственные пожелания, кого бы они хотели видеть на троне его могущественного государства. Я чувствую, они подбираются все ближе, сжимая меня кольцами, как змея, и вот-вот возьмут за горло… — он прошел к трону и устало опустился на него. — Боюсь, мой наследник утерян для Египта навсегда.

— Почему? — царица испуганно взглянула на него.

— Он станет не властителем, а жалким исполнителем воли жрецов, — через силу проговорил фараон. — Он уже сейчас — их раб!

— Успокойся, божественный! — царица кошкой ластилась к ногам повелителя. — Неужели ты думаешь, Амонхотеп позволит, чтобы им кто-то повелевал?

Ее руки продвигались вверх по ногам супруга, каждое движение выдавало желание, страсть изголодавшейся по ласкам женщины. Но фараон, поглощенный ходом своих мыслей, этого не замечал.

— Я ничего не знаю, — казалось, владыка говорит сам с собой. — Я никогда не понимал и не любил его. Но он всегда был умен. И только это заставило меня объявить наследником его.

— Амонхотеп — единственный из твоих детей, действительно достойный этого! — царица улыбнулась, приподнимаясь на колени и глядя в глаза мужу; ее рот был полуоткрыт, а дыхание участилось.

— Я собирался объявить наследником старшего сына, но боги призвали его к себе раньше, чем я успел это сделать, — не замечая нежности царицы, продолжал фараон. — Да, у меня много женщин, еще больше — детей, но никто из них не может претендовать на трон.

— Что ж, — невинно вздохнула царица, вплотную приближаясь к лицу властелина Египта. — Двадцать пять лет твоего мудрого царствования ты плохо заботился о наследнике.

Эти слова пощечиной ударили фараона.

Он с трудом выдержал паузу, после чего медленно отстранил от себя царицу и угрожающе произнес:

— Как ты, моя супруга, осмелилась вымолвить эти слова? — взгляд его горел яростью. — Разве я обижал тебя или забывал о тебе хоть на миг? Все эти годы в сердце моем не было другой женщины.

— Почему же ты не приходишь ко мне? — царица потупилась, ее руки скользнули по коленям фараона. — Я живу одной надеждой на встречу.

Но он оставил ее жест без внимания.

Ледяным взором он взглянул на царицу:

— Я слишком люблю тебя, чтобы ранить твое сердце.

— Чем ты можешь его ранить? — она медленно встала. — Я не питаю ненависти к тем женщинам, которых ты любишь. Я все понимаю — таков закон.

Она предприняла новую попытку. Ее длинные худые кисти скользнули по правой руке фараона и легли на плечи.

— Ты сделала все, чтобы у меня не было другого наследника, кроме Амонхотепа, — не глядя на жену, произнес фараон.

— Что я слышу?

— Да, моя бесценная сестра! Ты стара и бесплодна.

Царица оцепенела от брошенных слов.

— Да, да, драгоценность моего сердца, — грустно улыбнулся ей фараон. — Ты была неспособна к деторождению уже после появления нашего первенца, — он продолжал улыбаться и равномерно кивать головой, глядя в глаза растерявшейся царице, пока та искала подходящие слова.

— О, божественный! — наконец вымолвила она. — А как же наследник?

— Для меня до сих пор загадка, каким образом ты смогла его зачать, — повелитель убрал руки жены со своих плеч. — Лекари, лучшие в Египте, отрицали такую возможность. Никто не думал, что ты сможешь пополнить род фараонов, и я начал свыкаться с мыслью, что мне придется расстаться с тобой, моя божественная супруга.

— О, Амонхотеп! — царица стояла недвижима, руки висели плетьми: голос фараона убивал ее силы.

— Ты сама все помнишь, — продолжал властитель Египта. — Да, да, ты действительно могла исчезнуть тогда из моего дворца. Но тебя спас он, наш сын Амонхотеп. А может, — владыка быстро взглянул на супругу. — …Он и не мой сын?

Царица роняла слезы из широко распахнутых глаз прямо на сверкающий пол и молчала.

Повелитель же погрузился в воспоминания:

— Он был омерзительно уродлив, но мысль, светившаяся в его нечеловеческих глазах, пронизывала, проникала в самую суть, жалила душу. Он лежал в колыбели и изучал меня, словно что-то знал обо мне такое, чего я и сам за собой не замечал, — фараон замолчал на мгновение, а потом добавил. — И вот с тех пор у тебя нет детей. Может, такова воля богов?

Он вновь повернулся к царице:

— Скажи, какая польза от коровы, не дающей молока, даже когда это священная корова? — он окинул взглядом супругу и невесело усмехнулся. — Ты состарилась, моя божественная. И ты покинешь меня. Сегодня. Такова моя воля и государственная необходимость.

Царица испустила вопль и схватилась за голову.

— Да, моя блистательная! — все с той же грустной усмешкой повторил фараон.

— Я не нужна тебе? — еле слышно осведомилась царица после длительного молчания.

— Мне нужен наследник. Так требует политика, — произнес Амонхотеп III.

Некоторое время она смотрела на него немигающим взором, затем прошипела сдавленно, словно змея, отчего по коже фараона пробежал холодок:

— Теперь я понимаю причину твоего невнимания ко мне. Я состарилась, а ты нашел другую женщину на мое место! — слезы зло блеснули в ее глазах, она тряхнула головой от внезапной догадки. — Уж не ту ли принцессу, о которой давно идет переписка с хеттами? Ты решил взять вместо меня, дочери митаннийского царя, хеттчанку! Думаешь, жрецы не смогут распространить на нее свое влияние? Боюсь, ты ошибаешься. Твой брак будет незаконным, потому что я не дам тебе развода, а тебе не позволят посадить на трон Египта какого-то ублюдка!

— Что? — ноздри фараона расширились от гнева.

— Да, да! — слезы текли у царицы по щекам. — От хеттчанки у тебя будет прекрасный наследник, достойный тебя, о божественный! Но ему никогда стать фараоном! Прощай!

— Куда ты? — вырвалось у фараона.

— Развода не будет! — повторила она, нервно развернулась, отчего ее накидка взметнулась в воздух, но тут же была сорвана и брошена на пол.

Повелителя это взбесило.

— Прекрасно! Убирайся вон из дворца! — воскликнул он. — Вместе с дочерями! Не желаю о тебе слышать! Вон!

Царица, не оглядываясь, быстро пересекла зал и скрылась за дверью.

Повелитель, не двигаясь, посмотрел ей вслед и выдавил из себя улыбку. Улыбка получилась злой. Он хлопнул в ладоши.

— Позови моего писца, — приказал он вошедшему темнокожему слуге. — Пусть поторопится и захватит послание к хеттскому правителю. — Он чуть помедлил, дождавшись, когда слуга уйдет, и добавил. — У нас для него есть хорошие новости.

Египет. Западный оазис.

В прозрачной тени пальм Западного оазиса, куда стремятся разум и плоть любого путешественника, мучимого жаждой, работали полуобнаженные крестьяне, стоя, как всегда, по щиколотку в протухшей содовой воде. Здешняя земля, которая представляла собой грязную жижу, была поделена между ними клочками и нуждалась в постоянной обработке. Едкое болото разъедало кожу, но все же давала скудное пропитание — соду покупали параситы, обрабатывавшие ее раствором тела умерших.

Вокруг оазиса, насколько хватало глаз, расстилалась желтая гладь песков, теряющихся за горизонтом. В такой зной ни ящерица, ни зверь не показываются на раскаленной поверхности пустыни. Даже птицы не осмеливаются пролетать над этими местами днем, во время царствования светила-Ра. Каждому существу, дерзнувшему в этот час отправиться в путь через пустыню, уготована смерть.

Сегодняшний день был особенно знойный. Чувствовалось приближение урагана пустыни — тифона. Все живое, и без того измученное жарой, и вовсе переставало двигаться. Одни только крестьяне, преодолевая изнеможение, продолжали работать до тех пор, пока это было возможным. Они то и дело поглядывали по сторонам, чтобы не пропустить начало урагана и успеть вовремя укрыться от него. В такие дни дорога была каждая минута.

Молодой крестьянин распрямил одеревеневшую от работы спину и в очередной раз огляделся, не покажется ли вдалеке песчаное облако, зловещий признак надвигающейся беды. От усталости рябило в глазах, и потому он не сразу признал в далекой черной точке, затерявшейся на слепящей глади песков, человеческую фигуру. Немного передохнув, он вновь взялся за кетмень, и тут его взгляд опять упал на фигурку одинокого путника. Крестьянин приложил к бровям ладонь и из-под нее всмотрелся в слепящее песчаное пространство. Зорким взглядом он угадал в этой точке медленно приближающуюся женщину в черном. Какой сумасшедшей вздумалось брести пешком через пустыню?! Может, уличенная в неверности жена бежала от гнева мужа?

Размышляя таким образом, крестьянин возобновил работу, потому что отвлекаться было некогда, воздух становился все горячей и все ближе надвигался знойный смерч. Тем временем черная точка росла и подвигалась прямиком к оазису. Это и неудивительно — любое существо, застигнутое солнцем среди песков, стремилось скрыться от беспощадных лучей в тени жидкой зелени, чтобы забыться в мнимой прохладе после перенесенного ада. Чахлая растительность, кружевная тень пальм и отравленная содой влага на мертвом черепе песков казались неземным блаженством, почти мечтой. Но не для тех, кто здесь трудился, убивая себя.

Крестьянин всего несколько раз ударил кетменем по раскисшей почве, когда ему почудился тихий женский голос:

— Ну, вот и отдых, доченька…

Может, жара вызвала болезнь в его мозгу, и он спутал ход времени, но когда крестьянин оглянулся, он увидел шагах в пяти от себя узколицую женщину в черном одеянии и маленькую девочку лет трех, пристроившихся на относительно сухом клочке земли. Крестьянин посмотрел на пустыню, туда, где, казалось, только что возникла подвижная черная точка, но сейчас там ничего не было, кроме песка, ослепительно горящего на солнце… Наваждение? — Крестьянин тряхнул головой. Да, знойный воздух так обманчив! Сколько путешественников было сбито с толку видениями прекрасных городов и благословенных оазисов с живой водой прозрачных озер, которые беспощадно растворились в дрожащем зное, унося с собой надежду на выживание.

— Мама, я устала, — пожаловалась девочка.

— Приляг у меня на коленях и вздремни, — ласково ответила женщина.

— Добрый человек, — обратилась она к крестьянину. — Не оставь милостью моего ребенка. Дай ему глоток воды.

Крестьянин подошел к своей сумке, покопался и извлек небольшую кожаную фляжку. Молча подал женщине.

— Пей, Нефру.

Девочка потянулась к фляге, припала к ней пухлыми губками и стала жадно пить. Она была так хороша, что крестьянин невольно улыбнулся, залюбовавшись нежным существом, словно сошедшим с небес.

Когда девочка утолила жажду, женщина велела ей вернуть флягу хозяину, поблагодарила его за доброту, но к воде так и не прикоснулась.

— Сама почему не пьешь? — удивился крестьянин.

— Мне не надо, — отозвалась едва слышно она и две легкие тени легли под глазами, большими и некогда прекрасными, но истомленными каким-то горем.

Крестьянин бросил фляжку в сумку и опять взялся мотыжить, но то и дело поглядывал на незнакомок, примостившихся в тени больших пальм. Он недоумевал: откуда взялась девочка, ведь женщина шла по пустыне совершенно одна?! Но поскольку на размышление времени у него не было, он не придумал лучшего объяснения, чем то, что девочка, видно, сидела на спине матери. Такой ответ его почти удовлетворил, хотя он и не мог вспомнить, чтобы у женщины была какая-то ноша. Много непонятного происходило в этот день — такое порой случается. На мгновение крестьянину почудилось, что он пребывает в каком-то сне. Он решил, будто женщина и ее дочурка только привиделись ему. Однако, в очередной раз обернувшись, он нашел на прежнем месте одну спящую девочку, уютно свернувшуюся в жухлой траве. То, что матери не было поблизости, поначалу не взволновало крестьянина. Но проходило время, а мать все не появлялась.

Встревоженный, крестьянин огляделся по сторонам, потом влез на скользко-волокнистый ствол пальмы и увидел далеко в пустыне знакомую черную точку. Женщина бежала прочь от оазиса. Зачем она шла в зев пустыни? — ведь ей там не выжить! Почему она бросила ребенка? Со стороны пустыни начинало наносить колючие раскаленные песчинки. Поднимался ветер. А черная точка упрямо двигалась ему навстречу и вскоре совсем исчезла в сплошной желтой пелене поднятого ветром песка.

Мужчина спустился на землю и склонился над спящей. Девочка во сне была еще прекрасней. Он не удержался и прикоснулся своей мозолистой ладонью к ее лбу. Та легко вздохнула во сне. Голова ее оставалась лежать на мягкой земляной кочке, как на материнских коленях, и крестьянин с шумом втянул в себя воздух.