Дорога на Горностай

Татьяна Гавриловна Таран

В романе «Дорога на Горностай» автор пишет о необходимости выбора, который жёстко и бескомпромиссно встаёт перед главным героем. Что делать, если разрушены все устоявшиеся правила? По какой дороге идти, если финал в любом случае непредсказуем? И что считать «делом всей жизни» в конце пути? Книга погружает в частную жизнь персонажей, фоном идёт атмосфера последних десятилетий. Захватывающий сюжет, плотный текст, где каждое слово – на своем месте.

Часть третья

Глава 1. Бухта

Сергей Семёнович встал из-за стола, надел куртку и вышел в приёмную:

— Лена, я пойду прогуляюсь.

Привычно кивнув, секретарша закрыла за шефом дверь. Каждое утро, независимо от погоды, он обходит свои владения. Моцион!

Весна неспешно заходила на побережье. Её приметы из года в год были одни и те же. Лёд в бухте потемнел. Лужицы, кое-где растопленные солнцем во льду, блестели серебряными блюдцами посреди взъерошенной белой крошки.

На прибрежной полосе понемногу открывались проталины — галька вперемешку с ракушками. Чайки, словно чуя скорый разлом льда и доступную рыбалку, носились очумело и беспорядочно от моря к берегу и наоборот. Цель их перемещений в воздухе никакой логике не поддавалась.

«На всю округу такой ор подняли, будто делят сферы влияния. Ещё и рыбы для кормёжки не появилось, лёд стоит, а у них уже разборки, — подумал Сергей. — Всё, как у людей…»

Окраинную бухту, каких на городском побережье предостаточно, когда-то занимали военные, и добраться сюда в прежние времена было почти невозможно.

Нет, дорога была, и отличная. Путь среди сопок к режимному объекту устилал даже не асфальт, а огромные квадраты бетонных плит. Оно и понятно — подвоз снарядов по кочкам и бездорожью мог стоить жизни. Поэтому стратегические дороги делались всерьёз и надолго. «Бетонка», построенная ещё во времена Советского Союза, исправно служит и по сей день. Но Дорохов провёл к яхт-клубу нормальную асфальтированную дорогу, чтобы клиенты не страдали от дискомфорта, проезжая по жёсткому покрытию.

А на той, параллельной, дороге специально оставили, как раритет, надпись перед шлагбаумом: «Стой! Стрелять буду!» В середине девяностых случайно завернувшему сюда путнику других вариантов не предлагалось. Или стой — или прощайся с жизнью. Одной такой вывески хватило бы, и без шлагбаума. Желающих добровольно соваться под пули всё равно б не нашлось. И так после развала Союза куча людей полегла и за бизнес, и вообще ни за что в тупых бандитских разборках.

Сколько уж лет прошло?

Сергей Семёнович вспомнил, как четверть века назад (господи, времени-то сколько уже пролетело!) — не год, не десять, а двадцать пять лет назад привезли его сюда, молодого инженера-гидротехника, лихие парни на джипе и приказали:

— Вот тебе море, сделай тут пирс для наших яхт. И давай, твори с размахом, бабла не жалко. Ввалим, сколько надо.

Так же, как эти птицы, ребятки урвали себе в смутное время кусок берега для пропитания.

Тогда Сергей и не представлял, как из жалких остатков причала можно сделать гавань для яхт. Судя по ржавым сваям, торчавшим из воды, как гнилые зубы у бомжа, хозяина здесь давно не было. Перестройка, затеянная новым руководством страны, прошумела где-то политической трескотнёй, а до окраин докатилась вот таким катком, превратившим былое военное могущество державы на дальних берегах в разрушенные пирсы и полузатопленные корабли.

В моду вошло новое слово — «конверсия». Применительно к военно-морскому городу это означало сокращение рабочих мест на оборонных заводах, а то и полное этих заводов закрытие. Кто из начальников смог, тот и отвоевал для себя хотя бы несколько помещений. В ночные смены станки и оборудование демонтировали и перемещали из нескольких цехов в один, чтобы сэкономить на платежах за электричество и коммунальное обслуживание. И поутру операторы этих станков выходили уже на новое место работы.

Вместо деталей к подлодкам и кораблям, что базировались до «мутных» девяностых по многочисленным бухтам в окрестностях города, на заводах стали изготавливать чайники да сковородки. Конечно, уличные урны и бельевые прищепки там выпускались и раньше. Но тогда соотношение заказов было такое: девяносто процентов на оборонку, десять — на товары народного потребления. А потом пирамида перевернулась вверх тормашками. Основной номенклатурой стали хозяйственные товары, помогавшие заводчанам хоть как-то держаться на плаву.

Затем рухнула финансовая система страны, и зарплату на предприятиях стали выдавать выпускаемой продукцией. Получил в конце месяца чайник — можешь выменять его на батон «Докторской» у того, кому выдают её вместо зарплаты в колбасном цехе.

Новое слово, вошедшее в обиход в начале девяностых годов, стало для Сергея спасением при строительстве яхтенных причалов. Магический «бартер» обеспечивал ему стройматериалы в обмен на продукты. Их целыми пароходами завозил в город Труфанов, бывший хозяин этого берега.

Дорохов ступал по влажному песку, ёжась от пронизывающего ветра, не сильного, но пробиравшего до самых рёбер. Он вспоминал события тех гремучих лет и антураж, который увидел здесь в девяносто первом.

«Перекуем мечи на орала, и копья свои — на серпы». Высоким, библейским стилем это означало прекратить всякие войны и идти боронить землю-кормилицу. А в быту, в обычном приморском городе, это привело к тому, что военные корабли легли на бок, и постепенно с них растащили все мало-мальски ценные детали. А позже, когда охранять стратегические объекты стало некому, предприимчивые ребята просто-напросто распиливали некогда грозные суда на куски и за гроши сдавали в металлолом.

Вот и здесь, в бухте «Неприметная», то, что раньше считалось пирсом, было основательно подъедено морской волной, искорёжено ледяным напором и раскрошено временем. Цементная стяжка рассыпалась и обнажила поперечные балки.

Такую картину Сергей скорее готов был увидеть где-нибудь в Кампучии (которую теперь называют Камбоджей)² — в порту Кампонгсаом, куда его неожиданно командировали в конце семидесятых. Советский Союз активно заботился о своей обороноспособности и не скупился на помощь странам, которые могли бы стать военной базой на дальних рубежах. Но кампучийский причал оказался в полной сохранности, несмотря на активные военные действия. А здесь всё разрушилось до основания даже в мирное время.

Вспоминая тот старый причал, Дорохов с гордостью смотрел на свой нынешний яхт-клуб. Всё, что здесь есть, он построил сам. Заграничный опыт в строительстве ему пригодился мало. А вот жизненный — ещё как.

Та неожиданная поездка в тропики была короткая, всего на три месяца. Но она оставила крупную зарубку на линии жизни, бежавшей по его ладони. На левой руке был настоящий шрам: две белые кривые полоски от давно затянувшихся ран, полученных в жаркой стране. А ещё одна отметина осталась на долгие годы в душе — волнующий след от короткой, запретной, и оттого ещё более желанной связи с той, кого звали Нина. С женщиной, которая легко вошла в его жизнь, согласившись на временный статус, да так же легко и вышла, не махнув на прощанье платком.

Глава 2. Кампучия

После той новогодней ночи жизнь Дорохова преобразилась. Своё прощание с холостяцким статусом на втором курсе назвал «скоропостижной женитьбой по случаю нашей беременности». Инициатором всех отношений была Ирина, а сам он не сильно-то и сопротивлялся. В доме Самсоновых его принимали как будущего зятя — вопрос об отношениях, скреплённых печатью ЗАГСа, считался решённым. Молодые допоздна засиживались в комнате Ирины якобы для совместного изучения конспектов и подготовки к семинарам. Родители из деликатности в дверь не стучали. Под утро Сергей уходил из тёплой, гостеприимной квартиры, на цыпочках пробираясь к выходу. Дверь с английской защёлкой старался притянуть плавно, избегая шума в прихожей. И отправлялся на работу в музей, а оттуда уже на занятия.

Ирина сосредоточилась на своей главной задаче — «уж-замуж-невтерпёж» — и, как могла, воплощала в жизнь заветные белую фату и свадебный стол.

Дорохов, не ведавший в жизни материнской ласки, не знавший женщин ни в теории, ни на практике, таял от пышных форм однокурсницы.

Блины, испечённые тёщей Нинелью Фёдоровной, прикладывал цельным кругом к лицу и вдыхал их масляный аромат. И лишь затем, свернув блин треугольником, макал его в тарелку сметаны с сахаром. Раньше о такой сладкой жизни он мог только мечтать. А теперь — сказка: на ужин, а там и на завтрак.

Михаил Афанасьевич, отец Ирины, пытался делать строгое лицо. Но за одним из ужинов подвёл черту под вопросом о частых визитах студента:

— У нас декан говорил так: «Жениться разрешаю только после сдачи сопромата!» Так и быть, ты уже годишься. Разрешаю! — дал отцовское добро Михаил Самсонов.

Впрочем, обозначившийся и без его разрешения ребёнок в животе Ирины всё настойчивей требовал законности в своём рождении. Имя ему придумали заранее — Илья Сергеевич.

— Жить будете у нас. Нечего тратиться на съём жилья! — сразу после свадьбы объявил отец, до тех пор не одобрявший ночёвки студента в его квартире.

Но теперь уже что поделаешь? Официальный спутник дочери со статусом «зять».

Тесть работал в порту — управленцем среднего звена. Положение нового обитателя в своём доме он обозначил так:

— А на содержание жены зарабатывай сам. Переводись на заочное — устрою тебя в наш порт, в бригаду докеров. Увидишь настоящие морские причалы не на картинках учебников, а в реальности. Вот и соединишь теорию с практикой.

То было мудрое решение. Через три года после свадьбы в порту начались работы по реконструкции причалов. Сергей спросил о вакансиях у подрядной организации, занимавшейся ремонтом пирса, и ему предложили место инженера-гидротехника. Так недавний выпускник института устроился по специальности в тресте «МехГидроСтрой». А когда понадобились специалисты для помощи братскому народу Кампучии, пострадавшему от военного конфликта и режима «красных кхмеров», Сергей Дорохов попал в «элитную сборную» — команду из самых надёжных, сильных и ответственных работников — сразу по двум позициям: дипломированный гидротехник в настоящем — и опытный докер в прошлом.

И как новоиспечённый кандидат в члены партии.

Попасть в ряды Коммунистической партии Советского Союза было непросто. Красные корочки со страницами, разлинованными под будущую уплату членских взносов и надписью по верхнему краю «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» выдавали автоматически только рабочему классу. А для прослойки «интеллигенция» формировалась негласная очередь. Набирали из комсомольских активистов, непьющих, семейных — в общем, из благонадёжного списка. Сергей активистом не был, но по другим параметрам подходил вполне.

На комиссии в райкоме КПСС заседали члены бюро — уважаемые люди, увешанные наградами партийные ветераны. Вопросы задавались суровым тоном — мышь не проскочит, враг не пройдёт.

— Разделяешь ли ты генеральную линию Коммунистической Партии Советского Союза?

Молодой инженер, с усердием изучавший на лекциях математику и черчение, не мог себе представить, как можно разделить линию. Она же тонкая, на бумаге! Если только на отрезки? Но всем инженерам, независимо от факультета, в вузах того времени преподавали курс истории КПСС, и линия партии была уже вполне осязаемым понятием. Держаться за неё следует крепко — и колебаться лишь с нею вместе, если хочешь чего-либо достичь в жизни. На экзамен по истории Компартии Советского Союза он пришёл с учебником, засунув его под ремень брюк. Понятливый преподаватель сделал вид, что не слышит, как студент шелестит страницами под партой. И поставил Дорохову «хорошо», дабы не портить зачётку, усеянную пятёрками по техническим дисциплинам.

Поэтому Дорохов счёл, что его «хорошо» вполне разделяет ту самую линию, которой так интересуются партийные ветераны, и уверенно ответил:

— Да.

Следующий вопрос был о международном влиянии идей коммунизма.

— Кто сейчас руководит марксистко-ленинской партией в Германской Демократической Республике?

Здесь у Сергея был чёткий ответ. Кто же не знает Долорес Ибаррури, Луиса Корвалана, Густава Гусака, Фиделя Кастро и других руководителей компартий? Советская пропаганда убеждала свой народ, что идеи коммунизма охватывают огромные территории во всём мире.

Не знать ответ на такой вопрос было бы совсем странно. Ведь совсем недавно по телевизору показывали горячую встречу Генерального секретаря Брежнева и лидера немецких коммунистов Хонеккера на праздновании 30-летия ГДР. «Тройной Брежнев» — так назывался поцелуй, которым руководитель страны Советов удостаивал своих зарубежных коллег. По одному поцелую в каждую щёку, и ещё один, с искренним проявлением чувств международной дружбы — в губы. Достался он и руководителю Восточной Германии.

— Эрих Хонеккер! — без запинки ответил соискатель звания «кандидат в члены КПСС».

— Молодец, знаешь. Теперь перечисли нам пункты Морального кодекса строителя коммунизма.

Сергей понимал, что от верных ответов зависит его дальнейшая карьера — не только по линии партии, но и на производстве, — и к испытанию на бюро райкома подготовился на совесть. Пункт седьмой Кодекса — о «честности и правдивости, простоте и скромности в общественной и личной жизни» — он выучил наизусть. Впрочем, как и все остальные пункты. И на тот момент не только верил в него, но и свято соблюдал.

Если бы не встреча с Ниной…

Если б не взрыв на яхте Труфанова…

Если бы, да кабы…

В экспедицию к берегам Кампучии Дорохов отбыл с заветной кандидатской карточкой в кармане. Через год, если не будет замечаний по партийной линии, его обещали принять в настоящие коммунисты.

Но перед выдачей документа опытный секретарь организационного отдела райкома партии сказал Сергею:

— Береги, как зеницу ока. Паспорт можно восстановить, заявление в милицию напишешь, новый выдадут. А вот если эту «корочку» потеряешь, — не видать тебе гордого звания «коммунист»! Да и по аморалке не попадись. Молодой, красивый. И на будущее имей ввиду: спалишься на бабах — положишь партбилет на стол.

Последние три слова были грозным оружием. Под лозунгом «Интересы партии превыше всего» членов КПСС заставляли выполнить всё, что угодно. Ковырять картошку на замёрзших осенних полях под видом «шефской помощи селу». Очищать заплёванные улицы города в день Всесоюзного ленинского субботника. Отчислять часть собственного заработка на строительство очередного памятника. Обманутые жёны жаловались на измену мужей в партком, где производился детальный, с пристрастием и горячими подробностями, «разбор полётов». Наказывали за это, как правило, строгим выговором с занесением в учётную карточку партийца. Под страхом изгнания из рядов строителей коммунизма жили все. Пьяницы от греха подальше зашивались «торпедами», а блудливые мужья возвращались в семью.

Восемь суток качки на теплоходе до берегов Кампучии Сергей перенёс на удивление легко. Океан дыбился и опадал, волны раскачивали белый пароход, палуба уходила из-под ног вбок и вниз, и конца и краю этим качелям не было видно. На обед пассажиры шли, держась за леера вдоль стен. Кто-то и есть не мог, сутками валяясь пластом на шконках, проклиная день и час выхода в рейс. А Дорохову — хоть бы что. Даже обидно, что в моряки не взяли.

Порт Кампонгсаом, куда они прибыли, как теперь выражаются, «с грузом гуманитарной помощи», уцелел практически весь. По крайней мере, причальные стенки оказались вполне пригодными для швартовки, а склады — для приёма груза с борта.

Городские же кварталы, наоборот, разворотило по полной: жилые дома, госпитали, фабрики, коммуникации — всё лежало в руинах. Но до порта изуверский молох Пол Пота и его «красных кхмеров» докатиться не успел. А может, жестокий правитель хотел сохранить сей стратегический объект для своих целей.

В политику Сергей не лез. Подписка о неразглашении ясно давала понять: занимайся тем, ради чего тебя сюда прислали. А раз уж ремонтировать причалы тебе как специалисту-гидротехнику не пришлось — работай, как все: вытаскивай мешки с рисом из трюмов и доставляй на берег.

Трудясь на складе, освобождённом от пушек и прочего оружия, Дорохов заметил, что местные жители, которые также участвовали в разгрузке трюмов, специально дырявили чем-то острым уже сложенные в штабели мешки. Из отверстий тонкой струйкой сыпался рис. Кампучийцы подставляли карманы, набивая их доверху. Расчёт был прост: в ровно уложенных мешках никто не будет копаться, проверяя их на цельность. А если недостача раскроется — поди докажи, в чью смену дырки появились. Когда один и тот же тщедушный абориген в третий раз набил карманы рисом, Сергей спросил у переводчика:

— Куда он относит то, что в карманах? Ссыпает где-то за углом в свой собственный мешок? Но через проходную-то с ним всё равно не пропустят!

— А ты думаешь, на проходной охрана жрать не хочет? — усмехнулся толмач, повидавший здесь всякого. — У них свои семьи, только доступа к мешкам нету, вот и кооперируются… Сначала охране дань отнести, чтобы пропустили после смены. Потом себе набрать. Да про начальство не забыть! Голодают все. Для них эта чашка риса — спасение, как у нас кусок хлеба в войну. Им и зарплату рисом выдают. Видел у некоторых шрамы на предплечьях?

— Кстати, да. У многих, в одном и том же месте. За рис наказали?

— Превентивная мера! Сначала работникам прокалывали в двух местах кожу на руке, чтобы под ней можно было протянуть веревку. А потом их, бедолаг, по одной линии выстраивали на рисовых чеках, и пропускали через дырки на руках одну общую верёвку. Все должны работать, не разгибаясь, от рассвета до заката. А кто нарушит приказ и встанет во весь рост, — за ним сразу вся цепь волной поднимается. Охранник видит: кто в центре синусоиды торчит — тот и зачинщик саботажа. Ну и всё, песня его спета: мотыгой по затылку — и в мутные воды Меконга. Вот такие порядки царили здесь при Пол Поте. Смысл жизни своих граждан этот упырь видел во всенародном труде — и принуждал к нему по-зверски, не спрашивая крестьян об их желаниях.

После этого разговора Дорохов проникся к местным жителям жалостью, старался помочь, поддержать щуплых кампучийцев, подставляя своё плечо для самых тяжёлых мешков. Кроме прямой помощи провиантом, следовало обучить крестьян премудростям стивидорной работы. Руководители первой экспедиции русских докеров в Кампучию сколотили для этого интернациональные бригады.

В одной из них Дорохов и трудился как самый обычный грузчик, работая с кампучийцами плечом к плечу. Выучил несколько слов по-кхмерски, старался утром приветствовать временных соратников на их языке: «Сусдэй! Сок сабай!», что означало «Здравствуй, как дела?» Ответа, конечно, он бы не понял в любом случае, но кампучийцы при этом расплывались в улыбке, и общая атмосфера теплела.

Рядом с крепкими парнями из мощной страны под названием «Союз Советских Социалистических Республик» маленькие и худые люди напоминали детей. Впрочем, были среди них и дети — малолетние жители портового города, для которых докеры построили детский дом. Родителей многих из них убили полпотовцы.

Кроме того, ему удавалось проявить себя и как инженеру. В порту и прилегающей к нему части города требовалось наладить разрушенную войной водопроводную систему. Сергей вызвался помочь. Элементарный чертёж насосной станции и столь же простое его воплощение привели местное население в восторг. Девушки обливали друг друга водой из ковшиков, смеялись. Мокрые платья липли к их худеньким фигуркам с едва наметившимися женскими округлостями. Но выдержанные советские парни даже бровью на них не вели. «Сролань» — «любовь» в переводе с кхмерского — между командированными и местными запрещалась строжайшим образом.

— Три месяца воздержания! И чтобы никаких телесных контактов с местными красавицами! Ничего, перетерпите. Моряки и подольше вашего болтаются в железных коробках по океанам. И ничего, живые! — проводил с ними политинформацию комиссар отряда ещё на родине, до отправки к чужим берегам с пальмами и туземками.

Так что ни о каких шашнях с кампучийками никто из них даже не помышлял. На торжественной церемонии открытия водонапорной станции герою дня пожали руку и повесили на шею благоухающие бусы из белоснежных цветов плюмерии и жасмина. А потом отвели в сторонку — и предложили остаться для восстановления разрушенного хозяйства.

«Был бы тамошним министром флота или строительства… — думал Дорохов, шагая до конца бухты в привычном прогулочном ритме. — Вон, олигархи сейчас за миллионы долларов острова себе в Камбодже покупают. А мне бы даром дали. Местных инженеров-азиатов тогда по пальцам пересчитать можно было — всех поубивали на войне. Из тех, кто выжил в джунглях, одни крестьяне и остались… Вот и было бы для меня „дело всей жизни“, я понимаю. Масштабы, цели. Не то, что эти лодки с моторами да пятьсот метров по причалу. И каждый день — одно и то же, третий десяток лет. Да только кто бы мне тогда разрешил остаться? Руссо коммунисто — облико морале…» — грустно усмехнулся владелец яхт-клуба.

Привычным движением он размял шрамы на левой ладони. Каждый раз, глядя на них, он вспоминал, как заработал себе ту чёртову травму в тропиках. И как пришлось обращаться к врачу, без чьей помощи он бы не справился с этой, на первый взгляд, пустяковой болячкой. Вот только рана оказалась куда опасней — как для здоровья, так и для личной жизни.

Когда бы Сергей ни вспоминал об этом, по сердцу будто пробегали электрические разряды, сбивая обычный пульс в хаотический перестук. И в подсознании вдруг всплывала кардиограмма, на которой самописец выводил не абстрактные волны и зубцы, а вполне конкретные буквы. На розовой, в мелкую клетку бумаге они складывались в женское имя «Нина».

Эти нервные, заполошные буквы напоминали о первой, сладкой и преступной измене Сергея своей Ирине, оставшейся дома с маленьким сыном. В той жаркой каюте с Ниной он забыл обо всём — и о наставлениях комиссара, и о вожделенной корочке коммуниста, и о жене.

Глава 3. Ниночка

Так и гулял бы Дорохов вдоль причалов, дыша морским воздухом и вспоминая молодость. Но мартовское солнце светит, да не греет. Свежий ветерок, просачиваясь сквозь тонкую, «на рыбьем меху» куртку, вынудил его вернуться в офис.

— Лена, собери совещание на четырнадцать часов. Обсудим противопожарную готовность на летний период. Нужны руководители подразделений и ответственные по технике безопасности. — Отдав распоряжение секретарше, он прошёл к кабинету и взялся за ручку двери. Но вдруг, обернувшись, спросил: — А сколько тебе лет?

Девушка растерялась. Она полагала, что шеф в курсе насчёт её возраста. На работу принимал, анкету смотрел.

«Забыл, что ли? Совсем уже старенький. Голова, вон, наполовину седая. А я ведь ему сказала на собеседовании. Но этот хотя бы добрый! Вот предыдущий — зверюга был…» — подумала Лена, а вслух ответила:

— Двадцать четыре.

Ни кокетничать, ни спрашивать «а вам зачем?» ей в голову не пришло. Сейчас её занимали другие мысли. О предстоящем выступлении на рок-концерте, с которым она связывала большие надежды.

«Вечером у группы репетиция. Если соло-гитарист снова придёт бухой, придётся нового искать. До колик уже достал своими выкрутасами!

— Ленусик! Звезда рока! Мы порвём всех, вот увидишь! С твоим вокалом мы первые форева! — повторяет он ей всякий раз одно и тоже. Ждёшь его на репетицию, как дура, а он заваливается никакущий… Но без него как? Пальчики у него офигенские, когда трезвый — летают по грифу, как у Блэкмора. А набухается — лопату в руках не держит. Два года уже сыгрываемся — и всё псу под хвост? Опять на летний фестиваль не попадём?»

Даже не обладая эффектной внешностью, в своей рок-тусовке Лена чувствовала себя королевой. Группу делает вокалист, она это знала прекрасно. Подумаешь, внешность! Что, все известные рокеры — красавицы и красавцы? Да и безупречное знание английского наделяло её непререкаемым авторитетом среди своих.

«А вдруг и на мировую сцену прорвёмся? Кто там на русском нас слушать будет? — думала дальше Лена, проводив взглядом шефа в кабинет. — На летнем фесте надо выступить так, чтобы все понаехавшие продюсеры упали и не встали. Потом придут и слава, и деньги. И уже не придётся тут больше зад просиживать да кофе подавать. Пришла сюда за олигархом с яхтой, а тут одно старичьё со своими любовницами. Дома у них ещё и жёны с детьми. А то и со внуками. Даже шоколадки от них не дождёшься, а замуж и подавно никто не позовёт. Только время здесь трачу попусту!»

На эту работу Лену устроила мама, Татьяна Кормушкина. Школьная подруга бывшей жены шефа — Ирины. Несмотря на развод Сергея с Ириной, мама продолжала дружить с обоими, и потому, не стесняясь, позвонила Сергею Семёновичу с просьбой трудоустроить дочь. У Лены с мамой отношения были жёсткими, но сама она даже с дипломом приличной работы найти не могла. Не в школу же учителем идти, с высшим-то образованием! Вот и приняла «добрячок» от матери, — впрочем, как нечто само собой разумеющееся.

А на мать она дулась из-за бывшего Татьяниного сожителя. До встречи с ним и мама, и дочка жили в одной квартире с бабушкой. Отчаявшись найти подходящего жениха, Татьяна в тридцать три родила ребёнка «для себя». А позже, в бурные девяностые, Татьяне «повезло» — встретила одного из «новых русских», человека с деньгами. Он-то и взял на содержание как её саму, так и девочку.

Положение падчерицы у маминого «гражданского мужа» по имени Эдуард травмировало Ленино детство. Хотя девочку тот не обижал, денег давал — и даже выделил ребёнку отдельную комнату в своей съёмной квартире.

Но Лене в упор не нравилось то, как мамаша пресмыкается перед Эдуардом.

— Чего ты при нём сгущёнку из банки цедишь? — выговаривала мать ещё в раннем детстве. — Пойми ты, нас взял в семью культурный человек! Надо стараться ему угождать. Возьми, перелей сгущёнку из банки в тарелочку, да и черпай оттуда чайной ложкой понемногу. Напустишь слюней в банку — как после тебя оттуда брать? Или не видишь, как он брезгливо на это смотрит? Эдик нас кормит, поит, обувает и одевает. Не перечь ему! И вообще, когда он дома, старайся из своей комнаты не выходить. Он устаёт на работе, не мельтеши тут перед ним!

Однажды Лена подслушала, как мама болтала со своей лучшей подругой — тётей Ирой Дороховой. Обе сидели за кухонным столом, а дверь не закрыли. Лена хотела спросить у мамы, как решить задачку по математике, но невольно услышала обрывок их разговора — и уже не решилась войти.

А женщины говорили о своём. О неверности мужей.

В большой миске перед ними стояла варёная картошка, посыпанная сухим укропом. Молочная колбаса на тарелке, пожаренная кругляшами, завернулась по бокам и поблёскивала капельками жира. Бутылка красного вина, распитая наполовину, не давала желаемого «веселящего» эффекта, а только погружала в безысходность.

— Ты что, вот это и на ужин своему благоверному подаёшь? — Ирина кивнула в сторону картошки.

— Смеёшься? Да он бы нас с Ленкой выгнал отсюда в три секунды! Он же эстет, ты понимаешь. Ему и пельмени только ручной лепки подавай. А я что, рабыня Изаура ему, фарш месить обязана? Нет, уж, дудки, в поварихи я не нанималась. Сейчас домработница у себя дома налепит, заморозит и принесёт. А я сварю, пока он душ примет, и скажу: «Милый, полдня лепила ради тебя!»

— И что, верит?

— Верить-то верит… Только на ужин приходит не каждый вечер.

Женщины помолчали, потягивая вино и закусывая колбасой. Татьяна продолжила:

— Я вот думаю, а если он уйдёт к другой… Хату мне оставит? Не выгонит, будет оплачивать? Он же в благородного играет. А если не оставит — что нам, к матери опять в «хрущёвку» возвращаться? Так-то на первое время денег хватит, я заныкиваю с тех, что он даёт на домашние расходы.

— У тебя, вон, всё блестит да сияет и в ушах, и на пальцах, — Ирина вилкой указала на кольца подруги.

— Да это и всё моё богатство. Деньги кончатся — «брюлики» продавать начну. Хорошо, что приучила его к каждому празднику золото мне покупать. Хоть так откупается за своих проституток. У них, видите ли, мода такая: чёрный джип и любовница! Обязательное условие для бизнеса, ага. А дом — это типа крепость, надёжный причал. А я, значит, крахмаль ему полотенца и рубашки наглаживай? Да пошёл он!

Из того разговора Лена поняла не всё, но детское чутьё подсказало, что мужчина, живущий с ними под одной крышей, — человек ненадёжный. И возможно, скоро они вернутся в уютную бабушкину квартирку, и всем снова станет хорошо.

Где Эдуард уставал, было загадкой. Чем занимался — тоже. Через несколько лет, в самом конце девяностых, его застрелили на выходе из ночного клуба «Парк-Рояль». Вместе с молодой любовницей. Большую чёрную машину с американским названием «Кадиллак Эскалэйд» изрешетили навылет из автоматов. Эдуард соблюдал «правила»: дома должна ждать «гражданская жена» с ребёнком, пускай и с чужим — так даже благороднее. Честная, верная, с горячими пельменями на столе в любое время дня и ночи. С любовницей принято появляться в злачных местах. А в крутом джипе должен ждать преданный «водила» — шофёр с накачанными бицепсами, умеющий метко стрелять.

Жили они на съёмной квартире в престижном районе — на полуострове Шкота с высокой сопкой посередине и маяком на каменистой косе со странным названием «Токарёвская кошка». Дорога по нему тянулась всего одна, поскольку полуостров в самой широкой своей части был каких-то метров пятьсот. По обочинам, на узкой полоске земли между морем и дорогой, лепились над обрывами дома. В день, когда изрешеченного Эдуарда повезли в последний путь, огромная процессия растянулась от Казанского моста до железнодорожного вокзала. Впереди шли крепкие молодцы и попарно несли огромные венки из сосновых лап. Промеж хвойных веток алели гвоздики. Сочетание зелёного с красным смотрелось особенно контрастно на фоне чёрных шёлковых сорочек с длинным рукавом, в которые вырядилась молодая бандитская поросль.

За автобусом с телом покойного и с его же фотографией на лобовом стекле катилась нескончаемая вереница самых модных и дорогих автомобилей города. И в каждом (кто за рулём, а кто пассажиром) сидел такой же потенциальный кандидат на кладбищенское место. Впрочем, некоторые из них и вправду очень скоро проделали этот путь вслед за Эдиком.

Процессия растянулась на километр. Случайные прохожие вглядывались в фотографию, силясь опознать в ней соседа или знакомого. У многих жителей города в те годы был свой «блат», своя «крыша» в криминальном мире. Их житейские вопросы и споры частенько решали такие же «авторитеты», как Эдуард.

Для пешеходов в таких масштабных процессиях существовало негласное правило: ни в коем случае не переходить дорогу перед похоронным кортежем.

— Наперёд покойника торопишься? — могли сказать смельчаку. — Смотри, как бы следующим не стал!

При воспоминаниях об Эдуарде у Лены портилось настроение, а то и случался приступ ненависти ко всем мужчинам сразу. Может, ей просто не нравилось его имя? Или было жалко сгущёнки, которую мамаша когда-то вырывала у неё из рук? Но инстинкт выживания всё равно нашёптывал: «Надо замуж, дурочка! Ищи мужа, а то останешься одна!» Вот и согласилась работать как можно ближе к дорогим парусникам, сильным мужчинам и толстым бумажникам. Но принц на белой яхте в роли жениха всё не объявлялся. И Лена уже всерьёз подумывала оставить яхт-клуб.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Кампучия функционировала под управлением т.н. «Красных кхмеров» и их диктатора Пол Пота. В настоящее время страна носит название Королевство Камбоджа.