Пластилиновый урод

Татьяна Вячеславовна Осипова, 2021

Пластаун. Искусственно созданный замкнутый мирок, средний житель которого не превышает размера человеческой ладони. Его обитатели создаются из неорганики, а затем оживляются при помощи прибора внеземных цивилизаций. Жители мирка обложены жесточайшими правилами поведения, законами и ограничениями. За малейшую провинность они рискуют попасть в здание для казни, которое наводит на всех дикий ужас. Но зачем эти маленькие создания так контролируются? Их почему-то боятся? Главный герой – житель Пластауна, внешне «родился» не таким, как все. С детства его называют уродом. Он и сам ненавидит свою внешность, разбивая в кровь кулаки о зеркала. В нём разыгрывается нешуточная внутренняя борьба между ненавистью к себе, вопросами к Создателям и жаждой мести жестоким собратьям. Сумеет ли он раскрыть тайну своего уродства, узнать о причинах столь серьезного контроля над Пластауном, победить в схватке и восстановить справедливость, или же будет пойман, наказан и казнён? Содержит нецензурную брань.

Глава 1. Погружение в мир Пластауна

Уддард не имел понятия о своём Создателе, равно как и о том, от какой такой вселенской обиды, испепеляющей злости, мрачного юмора, он был слеплен вот таким… Вовсе не таким, как другие, разительно непохожим на весь тот народец, с которым он жил в этом загадочном оазисе замкнутой биосистемы. Не самостоятельно закрытой, но регулируемой извне её Создателями — высшими существами, хозяевами, богами, если так будет угодно.

Что ж, во всяком случае, эти боги были вовсе не сгустками какого-нибудь эфира и не вымыслами многовековых религий — эти боги были реальными, осязаемыми и живыми. Их, наверное, можно было бы и потрогать, только вот жителям мирка подобная блажь была недоступна даже при самом диком и страстном желании. По крайне мере таких случаев Уддард не знал. Да, конечно, баек и фантазий от соплеменников Пластауна за долгие годы было слышимо-переслышимо уже немалое количество раз, во всевозможных формах, но каждая новая история таила в себе квинтэссенцию выдумок очередного рассказчика, с уникальным, ему лишь только свойственным фантазийным ДНК. И если бы мудрый слушатель положил на тарелку суда несколько схожих историй о Создателях, он непременно уличил бы всех этих рассказчиков во лжи. Истинная же правда заключалась в том, что никто из пластаунцев правду на самом деле не ведал.

Несмотря на это, от незримых Создателей шло реальное физическое активное вмешательство в жизнь этого террариума и установка своих в нём порядков.

В школах преподавались истины Создателей, в судах вершился Создательский указ. В книгах, изданных Создателями для пластаунцев, описывались явления сотворения и оживления пластилиновых существ, правда без какого-либо учёного объяснения.

Уддард многое слышал об Оживителе, ведь его сок когда-то наполнил жизнью и его собственное неудачное тело сразу после мёртворождения из неорганики, превратив мягкое и податливое уродство, в упругую и статичную живую плоть.

Никто не знал, как устроен Оживитель и никогда не видел Его работы своими глазами, а пластилиновых младенцев доставляли в Пластаун уже оживленными. Его изображали в учебниках в образе божества. И все свято верили, что он и есть сам Господь Бог и отец всего сущего. Всего сущего, кроме самих Создателей и их собственного мира, ведь все знали, что их тела рождались изначально живыми, а у истоков их мира стояли иные более властные невообразимые боги. В любом исходе ситуации, всё это ставило Создателей выше пластаунцев.

В книгах Пластауна были заключены лишь некоторые теософские понятия обожествления Оживителя. Этого «вдохновителя жизни», без описания источников Его происхождения. Становления Его на ступень сразу же после Создателей, оставляя за собой лишь малое преимущество перед Великим Прессариумом — обителью Великого правосудия…

Идеология этого мирка заставляла жителей Пластауна самозабвенно поклоняться Создателям, Оживителю, а также Великому Прессариуму, почитать их, возводить прекрасные песни в их честь, строить и посещать храмы, благоговейно молчать и никогда, ни при каких обстоятельствах не ставить свою волю выше воли этих богов. Не нарушать законов, не богохульничать, не убивать, а содрогаться от священного трепета перед Великими и Ужасными Богами…

Уддард никогда не испытывал никакого искреннего благоговения перед теми, кто создал его пристанищем боли, страданий и бесконечного унижения. Он ходил в храмы и читал требуемую законом осведомительную литературу только затем, чтобы не быть арестованным и не испытывать на собственной шкуре, что из себя представляет Великий Прессариум — самое страшное, таинственное и суровое место наказания для нарушителей, уклонителей и дивергентов.

У себя в голове Уддард ненавидел Оживитель и ненавидел своего Создателя за ту злую шутку, что они оба с ним сотворили. Зачем нужно было вдыхать жизнь в, жалкого вида, пластилинувую плоть, которую стоило просто раздавить кулаком после изготовления. Тогда он бы ещё ничего не понял и не почувствовал, теперь же он был охвачен страхом смерти, хотя и помышлял время от времени о Великом Прессариуме. Попасть туда было бы не сложно даже при небольших стараниях, но Великий Страх был вмещен в него вместе с душой, если она, конечно, существовала. Такова была плата за жизнь, дарованную Оживителем.

О Великом Прессариуме очень много говорили, детей часто пугали Им за малейшую шалость, с юных лет укореняя в них, — будущих жителях Пластауна, дикий животный страх перед любой провинностью, угрожающей породить нечто разрушительное для устоявшегося мирка.

Мрачное невысокое здание Великого Прессариума, из которого тянулись вверх, исчезая в матовом стеклянном небе, какие-то ужасные чёрные трубы, словно демонстрировало оголённые сосуды вырванного сердца всё ещё живого гиганта, который продолжает свою жизнь, за счёт «поглощения крови» посмертно наказанных пластаунцев.

Все боялись это здание, стараясь обходить его стороной, а в случае острой необходимости пробегали мимо него как можно скорее, слушая бешеный ритм собственного сердца, казалось, обгоняющий неслышимые шаги Прессариума за спиной, будто тянущегося за путником безжалостными стальными руками, стремясь поглотить его, выпотрошить из него все его грехи. И от этого ощущения, налетая словно вихрем, будоражили кожу вдоль спины мурашки, а под ложечкой до боли невыносимо сжималось всё живое.

Все были охвачены безостановочным страхом, но никто не знал, что происходит за стенами этого молчаливого здания с осуждёнными на смерть, потому что живым оттуда никто не возвращался и расспрашивать было уже некого. Однако неизвестность всегда пугает куда сильнее, и этим её свойством прекрасно пользовались Создатели.

Об исполнениях приговоров в здании Великого Прессариума, помимо Создателей, знали только исполнители-пластаунцы, «палачи», которые сами же и рисковали быть брошенными в лапы страшного зверя, в случае, если решат вдруг кому потрепаться о происходящем внутри.

Единственное, о чём жители были осведомлены, так это о том, что в Прессариум свозились все умершие, причём и животные тоже, а вот что с ними там делалось, об этом не сообщалось никому. Практика похорон в городе не разрешалась, на пямять оставались лишь портреты и фотографии.

Что касается книг, книги лишь пугали неопределёнными очертаниями наказаний и вселяли порой безосновательный страх, ведь самый совестливый пластаунец был живой, а значит переменчивой материей. В первую очередь материей ментальной, думающей и оценивающей. Это-то и таило в себе скрытую опасность, которую планировалось блокировать ещё в зародыше. На корню обрубать любые проростки самоценности личности.

Глава 2. Истинный монстр

Уддард наспех перекусил остатками вчерашних тейстов — поджаренных хлебных изделий с аристовым молоком, взял свой чёрный длинный плащ с капюшоном, ловко надел его и бросил небрежный взгляд на грязную зеркальную панель.

Он с детства ненавидел отражающие поверхности, и старался смотреться в них как можно реже, в то же время он не имел права выбросить зеркало, так как дом этот был ему отдан в аренду вместе со всем своим скарбом. Под расписку за каждую вещь.

Причина такой ненависти ко всякой зеркальности заключалась во внешности Уддарда, облик которой испортил ему слишком много крови. Он даже был готов продать душу дьяволу, чтобы стать другим, таким, как все, а не этим чудовищем, изредка мелькающим на поверхностях металлиума или стеклиума.

Он часто старался завесить панель, уйти, закрыться от этой мучительной истины, но каждый раз, словно влекомый мазохистскими порывами, срывал тряпку и долго, ошалело раскрыв глаза, недоуменно смотрел на кого-то совершенно чуждого ему по ту сторону реальности. На того, кого может давно уже стоит опрыскать отравой от паразитов или же сжечь огнемётом, как опасную инопланетную тварь, несущую погибель всему живому.

Тогда Уддард яростно налетал на панель с кулаками, разбивая их в кровь. Однако металлиумовое зеркало лишь слегка постанывало от его разъяренных ударов, не деформируясь ни на долю милиметра. На неудачу Уддарда пластаунская сталь славилась своей крепостью, а вот живая кожа на костяшках безудержно страдала, наливаясь гематомами, и пачкала панель мутноватыми разводами крови. Затуманив собственное отражение, Уддард ощущал постепенное схождение гнева до приемлемой точки.

Этот несчастный житель Пластауна вовсе не был злым созданием, напротив же, душа его была добра и справедлива, но давление социума сыграло свою роль, ожесточив его. Он всегда был изгоем и одиночкой, не в силах одолеть неприятие толпы, но его нельзя было назвать слабым или сломленным. Где-то в глубине него вскипала жажда мести, разрасталась, заполняя собой всё его существо бурным делением клеток, а побеги её, во всю свою сдерживаемую мощь, жаждали уже вырваться наружу крепкими проростками.

На его небольшую овальную голову, розоватую кожу, слабое худощавое тело смотрело множество шарообразных, кубических, цилиндрических, пирамидных, шарообразных, конусовидных и параллелепипедных голов, с кожей фиолетовых, оранжевых, красных, голубоватых, серых и смешанных оттенков. С телами разной формы и размеров. Вся эта «правильная» пластаунская толпа кричала ему об уродстве, неуместности, непохожести на них, об опасности его для них, словно инородного острого предмета в теле или же страшном вирусе, готовом смести их городок, а то и весь мир чуть ли не атомным взрывом.

Уддард накинул на голову капюшон и поспешил на улицу, освещенную ещё ночными приглушенными светодиодными фонарями.

На плотной чуть блестящей ткани плаща мелко засеменили капли экооросителя, поливающего растения и увлажняющего уличный воздух минеральной водой.

Он работал на зоораспределительной фабрике уже несколько добрых лет. Работники шли туда неохотно из-за больших объемов работ и часто ненормированного графика. У Уддарда не было семьи, он не ходил с друзьями по пабам, и он часто с удовольствием оставался на заводе вне рабочего времени. Он любил работать с животными и завод был его вторым домом, к тому же, не таким одиноким и молчаливым.

Животные не рождались в Пластауне. Как и пластаунцы, они не могли приносить потомства. Каждая особь была уникальной, в том числе и каждый пластаунец. Пластаунцы могли жить вместе, но не могли сами создавать детей, поэтому у них процветал закон о приёмных детях, поступающих к ним в город через пластовнедритель.

Оживитель превращал пластилиновые тела в живые с полноценной системой внутренних органов, но Создатели хотели сами контролировать популяции, поэтому перед внедрением любой особи в Пластаун она подвергалась стерилизации.

Животные попадали сюда через отдельный зоовнедритель, который располагался прямо на заводе. Внедрить для жителей — пластовнедритель, располагался в приёмной пластаунской больнице.

И животные, и жители попадали в Пластаун младенцами, чтобы была возможность их либо пристроить, либо усыновить с раннего возраста.

Так, часто принимая через зоовнедритель милых маленьких котиумов и собиумов, Уддард фотографировал их, затем, расположив их в уютных теплых камерах и, включив автоматическую молокоподачу, шёл в служебный офис, где находился общий сетевой зал.

Там он через рекламно-оповестительную систему Пластауна передавал объявления всем, кто мечтает завести себе питомца и оставлял контактную информацию для связи.

На заводе проживало несколько собственных заводских котиумов и собиумов, которых все подкармливали. Их все знали и воспринимали как общих любимцев. Очень хотелось бы верить, что все.

В пятницу, приняв с утра двух маленьких коровиумов и выводок перепёлиумов, распределив их по зонам и накормив, Уддард взял газетный свёрток, пару помадных плодов, бутылку аристового молока и напряжённо вошёл в столовую.

У него был там свой угол; маленький хозяйственный столик у грязного окна, отгороженный ото всех, куском фанериума.

Ему не удалось прошмыгнуть незамеченным мимо шайки ненавистных работников, среди которых был и его одноклассник-тиран Битторд, который не приминул остро рявкнуть:

— А, Уддард, здорова, урод!

Его слова, будто пыль, подняли в воздух туповатый издевательский смех сидящих рядом с ним приятелей.

Уддард бросил на них тяжёлый взгляд, и еле сдерживая гнев, зашагал в сторону.

Битторд запустил ему вслед варёным картофиумом, и он удачно влепился Уддарду в затылок. Вся честная компания Битторда взорвалась зычным хохотом.

Уддард остановился на месте, брезгливо убирая с тёмных волос и плеч остатки картофиума и уже готов был развернуться, чтобы наброситься на недоумка и сорвать ему кусок башки, как впереди раздался спасительный голос:

— Удди, сынок, присядь-ка к нам.

Это был старый добрый фермер-распределитель дядя Эндард. Дядя Энди, как ласково любили его все называть. Дядя Энди был кем-то вроде местного учителя-примирителя и его уважал даже придурок Битторд.

За столом с дядей Энди сидел и Твиддорд, цеховый работник. Простодушный и откровенный парень. Дядя Энди и Твиддорд относились к Уддарду тепло и непредвзято, с ними он мог почувствовать себя нормальным, и это чувство было для него настоящей отдушиной.

— Пожалуйста, ты не связывайся с ними, — сказал дядя Эндард. — чокнутые они, головы у них дубовые, не знаешь, чего и ожидать.

— Отчим у него местный директор, — вставил Твиддорд, — сынка отсюда и поганой метлой не выгонишь. Разве начудит чего не по закону, да и то покроют.

Тем временем со столика Битторда донеслось:

— Душа? У животных? Ну не смеши, болван. Они вообще-то для потехи нашей и набивания пуза присылаются. Всё.

— Ну пусть, — отозвался кто-то другой, — а питомцы? Пусть и без души, но для души же они.

— Иди в пениум, — последовал ответ первого голоса, — я бы их всех порвал на паласики. — Голос безудержно заржал.

— Поддерживаю тебя, Битт, — порвать их на пластаунские флаги и всё тут. — Сказал кто-то третий, заискивая.

— Прессариум по ним плачет, — сдержанно заключил Твиддорд.

— Как таких идиотов допускают до животных? — раздражённо спросил Уддард, оборачиваясь на неприятелей.

— Несправедливость, Удди, это как законная удача в руках шулера. Каков бы ни был твой ход, а он всегда кроет тузом. — Обречённо отозвался дядя Энди.

— Ну это мы ещё посмотрим, — заводясь сказал Уддард и встал из-за стола.

Глава 3. Переместитель

Не успел Уддард прийти с утра на работу и пройти в цех сбора птичьих яиц, как его чуть не сбил с ног взбудораженный Твиддорд.

— Я уже всем рассказал, Удди, всем, прикинь, я вчера перемещался и всё узнал, всё! П…..!

— В каком смысле ты перемещался?! — опешил Уддард, оценивая Твиддорда на предмет сумасшествия.

— Да в прямом! Я только подумал про то, где сейчас моя Ланни и через какой-то миг увидел себя будто в тоннеле, я по нему мчался со скоростью света, как поезд, прикинь?!

— И? Опять аристовой бражки налакался что ли?

— Да какой там, слушай дальше, я короче в тоннеле этом лечу, как очумевший, ничё сообразить не могу, а в голове только женушка и мысль: а, черт, я помер что ли так невовремя и не узнаю, изменяет или нет, как обидно-то, а?

— Сон поди, перенервничал может?

— Да не, не сон, говорю же тебе, что же я, сон от реальности что ли не отличу? Да и вообще я не лежал даже, когда в тоннель этот меня засосало, я готовил на кухниуме в тот момент, а я же стоя никогда не усну, никогда, понимаешь?

— Ну-у, пока не особо понимаю, — озадаченно протянул Уддард.

— Но ты дальше слушай. Через какое-то время заканчивается значит тоннель этот, и оказываюсь я во мраке на улице, перед освещенными окнами какого-то дома, а там…

— Ну?

— Ланни моя танцует с этим я даже лицо его узнал — соседом, он актёришка вроде, в театре играет. Так вот, танцуют они значит медленно так, а руки у него, у скотины, всё ниже и ниже опускаются, аккурат на пятую точку ей, а она… Нет бы пощёчину ему влепить, а она за шею его берёт и к губам своим тянет, а потом он пошёл и свет выключил. Хотел я окна им вышибить, но побоялся загребут за разбой, и я домой почапал о разводе думать. Предательница! Шельма! Изменщица! Ведьма! Шлюха! — в сердцах закричал Твиддорд и фиолетовая его кожа побагровела. А я-то всё думал, где она торчит постоянно, наивный дурак, идиот.

— Ты хочешь сказать, ты реально туда переместился? По воздуху что ли?

Конец ознакомительного фрагмента.