Я в мужчинах защиты искала…

Татьяна Володина

Взросление – сложный и неоднозначный процесс. У каждого он проходит по-разному: одному дается проще, другому сложнее, а третий не справляется и до самой старости остается инфантильным. Двадцатитрехлетняя Анна Денежко уходит во взрослый мир резко, неожиданно, после ссоры с отцом, и оказывается перед необходимостью самой строить свою жизнь и отвечать за нее. Работа, деньги, друзья и враги, опасности, любовь, предательство – это сложно, но решать нужно самой. А разве кто-то обещал, что будет легко?

Глава 7. В больнице

Россия — это не Израиль, и девушки здесь не проходят срочную службу в армии и призыву не подлежат. Анна, разумеется, исключением не была, но та скорость, с которой она оделась прямо у него на глазах, забыв о неловкости или стеснении, навеяла Денису воспоминания о его собственном армейском прошлом. Вот уж точно — собралась по «тревоге». Потом они поспорили, насколько это вообще было возможно при почти полном отсутствии у Анны голоса. Мужчина настаивал, что он сам отвезет девушку в больницу на своей машине, а та лишь яростно, превозмогая боль в горле, шипела, что не доверит свою жизнь пьяному водителю. Он убеждал ее, что пара бокалов вина никак не может повлиять на его способность управлять транспортным средством, но девушка отмахнулась от его слов, как от бреда сумасшедшего, а потом крупными злыми буквами написала на листке: «Я поеду на такси. И точка». В этом ему пришлось капитулировать, но он настоял на том, что будет ее сопровождать. Анна не понимала зачем, но согласилась. В любом случае, такси нужно было каким-то образом вызвать, а потом еще разговаривать с таксистом — не на пальцах же. Словом, после недолгих препирательств они все-таки выехали.

Приемный покой был многолюден: больница дежурила по «скорой помощи». Туда-сюда сновали врачи и медсестры, привозили и увозили поступавших пациентов. Кто-то стонал от боли в ожидании приема. Кто-то ругался — видно, были еще на это силы. Медсестры из приемного вызванивали нужных врачей. Работники «скорой помощи» сдавали новых страждущих. Словом, жизнь кипела, несмотря на уже поздний час.

Нину Дмитриевну они нашли сидящей в кресле в самом дальнем уголке холла. Она уже не плакала, но ее бледный вид и трясущиеся руки ясно давали понять, что ей самой нужна медицинская помощь. У Анны в сумочке на этот случай было припасено по маленькой бутылочке пустырника и корвалола — мало ли. А еще была вода в бутылке и одноразовые стаканчики, и, прежде чем что-то спрашивать, девушка налила в один немного воды, а потом щедро плеснула туда и из одного флакончика, и из другого. Нине Дмитриевне пришлось это выпить, но она не слишком-то и возражала.

— Расскажите, что случилось, — чуть позже, когда она стала выглядеть немного лучше, спросил Денис, поймав выразительный взгляд Анны.

Мать затравленно огляделась, словно была уверена, что Большой Брат следит за ней, и попыталась было снова заплакать, но дочь крепко сжала ее руку и покачала головой. Взгляд девушки был суров, ни капли жалости в нем не было, и лить слезы женщине сразу же расхотелось. Она вздохнула и посмотрела на Дениса, потом перевела взгляд на Анну.

— Ты уверена, что ему следует тут быть? — спросила она у дочери.

Девушка выдержала материн взгляд спокойно, потом, в свою очередь, подняла глаза на мужчину и подумала: «А что такого?» Ей сейчас совсем не казалось, что Денис находится не на своем месте. Может быть, выпитое вино было тому причиной, может — вообще стрессовая ситуация, в которой Анне нужно было присутствие и поддержка сильного и надежного человека, но она ощущала Дениса сейчас близким и почти родным. Пусть только на эту ночь, здесь и сейчас, но, в конце-то концов, именно он помог ей избавиться от назойливого Гавриша, перевезти вещи к Валентину; именно он озаботился поиском квартиры для нее и не поленился приехать провести с ней вечер и рассказать о своей находке, хотя мог просто отделаться коротким телефонным сообщением. Да, он определенно заслужил свое право находиться здесь.

— Я уверена, мам, — беззвучно, одними губами произнесла девушка.

Мама недоуменно смотрела не нее: она не поняла. Анна отчаянно закивала головой, ей хотелось поскорее все узнать.

— Хорошо, — сдалась Нина Дмитриевна и начала свой рассказ.

Когда Анна убежала из дома, Игорь Сергеевич не воспринял ее слова всерьез. Он был абсолютно уверен, что она вернется домой вечером, как обычно после работы. Максимум — пойдет куда-нибудь с подружками выпить, чтобы пожаловаться им на жизнь и слить свой негатив. Правда, настроение у него все равно было плохое, и, когда Нина Дмитриевна позвонила ему по какому-то обычному, рутинному поводу, он накричал еще и на нее, и именно поэтому женщина поняла, что что-то произошло дома, пока ее не было. Она начала выпытывать у мужа, в чем дело, но тот только отмахнулся и разговаривать больше не стал. После звонка дочери женщина разволновалась еще больше и снова позвонила мужу с требованием объяснений, но он просто не снял трубку.

Разговор случился уже дома. Объяснять свой поступок отец, как водится, не стал: он считал, что прав во всем и всегда, что его слово — закон, которому его домашние должны подчиняться беспрекословно, причем мнение этих самых домашних его не волновало совершенно. Они опять сцепились, и мать высказала ему, что разговаривала с дочерью, что та обиделась и возвращаться домой не желает, что жить ей пока негде, на дворе почти зима, и если с Аней что-то случится, виноват будет только он. Разумеется, Игорь Сергеевич в долгу не остался, рассказал жене, что он обо всем этом думает. В итоге оба пили капли в разных комнатах и не разговаривали друг с другом.

Переживая за дочь (и немного за себя), родители пытались ей дозвониться, но она работала и на звонки не отвечала. Это заводило их еще больше, они дулись, психовали, переживали и снова пили успокоительные.

Наконец вечером Нина Дмитриевна смогла поговорить с Анной, но та возвращаться домой отказалась наотрез и категорично заявила, что жить отныне будет сама. Женщина проплакала почти всю ночь, обвиняя мужа в том, что он девочку все-таки достал, тот наорал на нее в ответ. Обоим стало плохо, пришлось вызывать «скорую», которая уколола всех оптом и велела отдыхать. Само собой, медиков никто не послушался. Всю ночь плакали и искали ответы на извечные русские вопросы: кто виноват и что делать. В итоге ранним утром заведенный донельзя Игорь Сергеевич позвонил дочери, снова обвинил ее во всех смертных грехах, был облаян в ответ и скис окончательно. С женой он поругался, рассказав, что это она виновата в том, что дочь выросла такой непослушной, бессовестной, наглой и вообще ни во что не ставящей родителей.

Несколько дней родители Анны не разговаривали друг с другом вообще. В семье такое было не в новинку: Игорь Сергеевич периодически обижался на что-нибудь или кого-нибудь и замолкал на неделю-другую. Ни его жена, ни дочь не понимали, как это вообще возможно — так долго не общаться с людьми, с которыми живешь под одной крышей, — поначалу переживали, плакали, пытались идти на контакт и искали причины в себе, а потом им это надоело. Они даже научились радоваться, когда в доме было тихо и никто ни на кого не кричал. Нина Дмитриевна и на этот раз восприняла молчание мужа спокойно: помолчит, перебесится, заскучает и снова заговорит. А потом услышала странные звуки из соседней комнаты. Ей стало интересно, она пошла посмотреть, что там происходит, и увидела, как муж пытается открыть окно, но старую деревянную раму заело, и так просто у него ничего не получалось.

— Что ты делаешь? — удивленно спросила женщина.

Муж молча, целенаправленно продолжал ломать окно.

— Игорь! Ответь мне! Что ты делаешь? Зачем ты ломаешь раму?

— А пошла ты! — рявкнул мужчина, рывком открыл окно, неожиданно просто поддавшееся, и попытался встать на подоконник, чтобы прыгнуть в открытый проем.

Нина Дмитриевна прыгнула вперед, к мужу, с такой скоростью и силой, как, наверное, даже в детстве на уроках физкультуры не прыгала. Она схватила его за футболку, потянула на себя, ткань затрещала. Мужчина отбивался, но его жена вцепилась уже в него и отпускать не собиралась. Они боролись какое-то время: он пытался дотянуться до края подоконника, она продолжала тащить его обратно, в квартиру. Наконец он все-таки упал: через голову, с высоты своего роста, прямо в окно с третьего этажа, приземлился сначала на припаркованную прямо под окном машину, потом, отрикошетив от нее, на газон — и отключился.

Нина Дмитриевна просто не могла поверить в то, что все это происходит по-настоящему, что это не сон. На негнущихся ногах, плохо соображая, движимая лишь инстинктами, она сбежала по лестнице, казалось, в мгновение ока, и ринулась к лежавшему на грязном снегу мужу. Подбежав, она пощупала пульс, послушала сердце. Он был жив, но лежал в такой неестественной позе, что ясно было: повреждения у него есть. Как их могло не быть?

Тут набежали и зеваки из числа соседей, и всех в первую очередь интересовало, что произошло. Стараясь сдерживать рыдания, Нина Дмитриевна попросила их вызвать «скорую помощь», та и доставила Игоря Сергеевича в дежурную больницу, которая, по счастливой случайности, находилась в десяти минутах езды от их дома. Зевакам у подъезда и персоналу больницы женщина сказала, что муж пытался починить сломанную раму и случайно вывалился в окно, поскользнувшись на скользком крашеном подоконнике. Она не хотела выносить сор из избы.

Закончив рассказ, мама опять расплакалась, и Анна, все это время сидевшая на подлокотнике кресла, совсем рядом, крепко обняла ее и прижалась лбом к ее лбу. Хотелось сказать что-то утешительное, но предательский голос пока не собирался возвращаться. Так что она просто сидела и обнимала маму, стараясь поддержать ее хотя бы своим присутствием.

Денис возвышался над женщинами и думал, что жалко ему в этой ситуации только Анну, да и то не очень: девушка вроде бы неплохо держалась и не кисла. Два взрослых человека, ее родители, устроили цирк на пустом месте, и клоунов им показалось мало, они еще и смертельный номер решили показать. Он вообще не видел проблемы в том, что выросшая дочь, которой, по его скромному мнению, уже давным-давно было пора вырваться из родительского гнезда, наконец-то решила жить своей жизнью. Сам он в ее возрасте уже несколько лет жил своим домом и был женат на Надежде. Да, сделала Анна это не очень «правильно» — демонстративно и с эмоциями, но, с другой стороны, зачем было не менее эмоционально выгонять ее из дома? И уж тем более, зачем было бросаться такими словами, если ты в глубине души не хотел, чтобы она куда-то уходила? Что за поведение для взрослого мужика? И совсем непонятно было Денису, зачем кидаться из окна только потому, что обидевшаяся на тебя (за дело, кстати!) дочь не хочет с тобой разговаривать. В конце концов, каждый имеет право на то, чтобы его чувства принимали во внимание хотя бы близкие люди, члены семьи. Ну нагородили дел, ну поругались, подулись — пройдет время, все успокоятся и вновь помирятся. Чего устраивать истерики? Денис сам истериком не был и не выносил нервных мужиков. Женщин он знал в своей жизни разных и совершенно спокойно относился даже к их заморочкам, многое мог простить им и на многое закрыть глаза. Но для мужиков женские закидоны он считал неприличными.

— Нина Дмитриевна, — позвал он, присаживаясь рядом на корточки. Имя и отчество матери Анна сообщила ему чуть раньше, по дороге. — Давайте я в киоск сгоняю, кофе принесу. Или какао. Что вы любите? Вам нужно выпить что-то горячее и непременно сладкое, станет легче.

Женщина подняла глаза, словно впервые увидела этого мужчину. Похоже, о его присутствии она успела забыть, так тихо он стоял, пока она рассказывала. Видимо, ей стало неловко от того, что посторонний человек был свидетелем позора ее семьи, — она покраснела. Анна, безошибочно считав с лица мамины эмоции, быстро написала на листке:

«Он свой. Ему можно доверять».

Нина Дмитриевна и Денис прочли одновременно. Мама обреченно вздохнула и кивнула. А Анна стала свидетелем того, как мужчина покраснел в третий раз за один вечер, и улыбнулась ему благодарной улыбкой.

— Я кофе не люблю, — уже спокойно, мирно произнесла женщина. — Мне какао, пожалуйста. Или чай, если не очень плохой.

Дэн подарил ей ободряющую улыбку и обратился к подруге:

— А тебе?

«Капучино», — накорябала она.

— Я быстро, — сказал мужчина и оставил женщин одних.

Только тут Нина Дмитриевна, как индеец Зоркий Глаз из «бородатого» анекдота, заметила, что у дочери синяк на пол-лица, и ахнула.

— Аня! Что это? — воскликнула она, показывая на синюшную скулу. — Тебя кто-то ударил?!

Анна обреченно вздохнула. Она ни при каких обстоятельствах не планировала ставить мать в известность насчет ее непростых «отношений» с Гавришем. Пришлось импровизировать на ходу. Она написала на листке, стараясь выглядеть спокойной и вести себя естественно:

«Я поскользнулась по пути домой и упала. Приложилась о тротуарную плитку».

— Голова не болит? — участливо спросила мама. — Не кружится? Не тошнит?

«Все в порядке. Сотрясения нет. Немного болит лицо, но это только ушиб».

— Откуда ты знаешь? — Нине Дмитриевне, похоже, хотелось поволноваться еще. — Ты была у врача? Тебя осматривали?

«Я сама себя осматривала. И сотрясение у меня было раньше, если ты помнишь. Я не забыла симптомы».

Женщина хотела еще что-то сказать, но к ним уже подходил Денис с двумя одноразовыми стаканчиками. Он осторожно, стараясь не обжечь ни Нину Дмитриевну, ни Анну, вручил им напитки и встал рядом.

— Спасибо, — поблагодарила мать, а дочь лишь в очередной раз кивнула головой.

«Интересно, — подумал мужчина, непроизвольно улыбнувшись своим мыслям, — у нее шея не болит еще от всех этих кивков?» Ему казалось, что должна бы болеть. Спросить у нее самой, что ли? А она в ответ еще раз кивнет.

Нина Дмитриевна мелкими глотками, не торопясь, пила горячее сладкое какао. Стакан она держала уверенно, руки у нее больше не дрожали. Это отметили и ее дочь, и Денис. И это радовало. Значит, она уже лучше владела собой и могла адекватно воспринимать реальность. Шока не было. Это было кстати: чем бы ни закончилась операция, женщина сможет нормально реагировать. Она пила, грела руки о стаканчик и молчала, думая о чем-то своем.

Анна встала с подлокотника и подошла вплотную к Денису. От ее присутствия по его телу разлилось тепло, и он мысленно отметил это с неожиданной для самого себя радостью, автоматически подавшись ей навстречу.

«А себе?» — быстро написала на листке девушка.

— Что себе? — не понял мужчина.

«Ты не взял себе кофе. Рук не хватило?»

Денис улыбнулся. Она правильно все поняла. Нести три горячих стакана одновременно он бы не смог.

«Давай напополам, — предложила она. — Мне одной много».

— Ты уверена?

Анна попробовала кофе, слегка испачкав верхнюю губу в сливочную пенку, и передала стакан ему. Он взял, автоматически сделал глоток, ойкнул, обжегшись, но не мог отвести глаз от сливок на ее губе, которые она, перехватив направление его взгляда, тут же слизнула, и он испытал что-то похожее на разочарование. Денис не признался бы в этом под пыткой, но ему вдруг безумно захотелось самому собрать губами эту нежную пенку со сливочно-кофейным вкусом с ее губ. Память услужливо подкинула ему воспоминание о том единственном поцелуе, который у него с ней был, и мужчина покраснел в четвертый раз за вечер. Это уже не лезло ни в какие ворота! Как девчонка, честное слово! Скрывая смущение, он передал стакан обратно девушке, жадно ловя каждое ее движение, внутренне желая, чтобы она опять испачкалась и облизнулась.

Когда они допили, Анна тронула Дениса за плечо и написала:

«Ты, когда выходил, не заметил, банкомат работает?»

— Работает, — ответил Денис. — А зачем тебе ночью деньги?

«Нужно врачу дать. И медсестрам в отделении».

— Точно. Я не подумал как-то. Прости.

«Ты и не должен. Ты и так сделал больше, чем вообще мог бы. Спасибо! Может, домой поедешь?»

— Ну уж нет! — не согласился мужчина. — Я побуду с тобой, дождемся окончания операции. Возможно, я еще в чем-то пригожусь.

Нина Дмитриевна с интересом наблюдала за ними, ловя каждое слово и движение. Хорошо зная мать, Анна была уверена, что та еще не раз будет ее пытать насчет Дениса и того, какие отношения их связывают. Но сейчас ей было не до того.

Денис проводил девушку до банкомата, а когда они вернулись, Нина Дмитриевна уже не сидела, а стояла, разговаривая с высоким шатеном в зеленом операционном костюме. Анна прибавила скорости, почти побежала, не чуя под собой ног.

Она не ошиблась, это действительно был принявший Игоря Сергеевича травматолог. Он рассказал, что операция прошла неплохо, повреждения были не так серьезны, как показалось на первый взгляд. Отец Анны отделался несколькими переломами, в том числе со смещением — их почистили, собрали и сложили — и ушибами мягких тканей и внутренних органов. Без сотрясения мозга тоже не обошлось, но в целом состояние пациента серьезных опасений не вызывало. Внутренних разрывов и кровотечений не было, повезло. Теперь мужчину должны были поместить в послеоперационную палату в травматологическом отделении. С ним можно было остаться на ночь, ответил он на вопрос Нины Дмитриевны. Утром будет обход, и станет понятнее, как дальше пойдет выздоровление. Но он обязательно поправится, волноваться не нужно, добавил хирург.

Анна тихо и уверенно, незаметно для остальных находившихся в холле людей сунула в карман врача купюру. Тот попытался было что-то сказать, но она перехватила и с чувством пожала его руку, кивнула головой, а потом написала на листке: «Большое спасибо, доктор!»

— Пожалуйста, — ответил тот, внимательно посмотрел на девушку и спросил: — А с Вами что? Вы тоже падали? И почему Вы не говорите? Вы немая?

«У меня временно пропал голос. А синяк от падения — поскользнулась сегодня на льду».

— Ну-ну, — буркнул врач. Его не обмануть было историей про лед, он, в отличие от Нины Дмитриевны, прекрасно отличал синяки от падения и от удара. — Пойдемте, я попрошу отоларинголога Вас осмотреть. А Вы, — обратился он к женщине, — можете пройти к мужу и побыть с ним, его сейчас будут перевозить в палату.

Все вместе они двинулись за врачом. Денис нес верхнюю одежду и поддерживал Нину Дмитриевну под руку. Та воспринимала это уже как должное и благодарно опиралась на его крепкий локоть. У лифтов они встретили санитаров, которые везли на каталке только что прооперированного Игоря Сергеевича. Он был до подбородка накрыт белой простыней и на ее фоне казался трупом. Кожа была бледной с желтоватым оттенком, губы посинели, вокруг закрытых глаз темнели круги, щеки и глаза ввалились. При виде отца Анна едва не упала в обморок, но врач успел поддержать ее и слегка пошлепал по щекам. Нина Дмитриевна еще сильнее оперлась о руку Дениса.

— Вы можете остаться с ним до утра, — повторил доктор, обращаясь к жене пациента. — Я сейчас скажу сестрам.

В отделении отца быстро переложили на койку в послеоперационной палате, поставили какие-то капельницы, нашли кресло для мамы. Анна подумала, что не последнюю роль в этом сыграла ее хрустящая «благодарность». Аккуратно поймав за полу халатика суетящуюся медсестру и отведя ее в уголок, девушка сунула купюру поменьше в ее карман, указав головой на лежавшего на койке отца. Женщина изображать невинность не стала, тихо поблагодарила и убежала за одеялом потеплее. Тем временем доктор вполголоса что-то рассказывал маме, а когда Анна подошла поближе, взял ее за локоть и сказал:

— А теперь мы займемся Вами. Пойдем.

Денис оставил Нине Дмитриевне ее пальто, шепнул что-то ободряющее и в несколько шагов нагнал Анну.

— Ваш муж? — спросил доктор у девушки, указав головой в его сторону, но та не успела ничего ответить, потому что Денис быстро сказал:

— Да.

— Хорошо, пошли с нами, — не стал спорить врач.

Двумя этажами выше, в лор-отделении, доктор пошептался со своим коллегой и попрощался с Анной и Денисом, заверив, что и с отцом, и с ней все будет хорошо. В свою очередь, отоларинголог осмотрел девушку, покачал головой, пожурил за позднее обращение и обработал ее горло каким-то холодным и неприятным на вкус лекарством, после чего быстро расписал на листке бумаги схему лечения. Как он уверял, если его придерживаться, голос восстановится уже через пару дней, но и тогда желательно поберечься и не болтать много. И, конечно, порекомендовал взять бюллетень и побыть дома. Анна, уже привыкшая к письменной речи, написала на листке бумаги благодарность, потом хотела было добавить еще купюру, но, к удивлению своему, увидела, что это уже сделал Денис: быстро, споро, уверенно, — после чего обменялся с врачом рукопожатием и увел девушку из отделения под руку.

Они взяли себе еще по стакану кофе в круглосуточном киоске, но пили его в холле больницы, в тепле, положив верхнюю одежду на подоконник. Сесть было негде: поток пациентов не прекращался, несмотря на позднее время.

«Теперь ты поедешь домой?» — спросила Анна.

— А ты? — парировал Денис.

«Мне нужно зайти в родительскую квартиру, собрать отцу вещи и маме какой-нибудь завтрак».

— Ты что, сейчас его нести собралась?

«Нет, принесу утром. Сейчас ни к чему».

— Тогда я тебя провожу, — решил мужчина.

«А твоя жена?»

— А что жена? Она кутит и, спорю на что угодно, обо мне и не вспоминает.

Анне показалось, что в голосе Дениса звучит горькое сожаление, но ей было его совсем не жаль: сам виноват, нечего гулять от законной супруги. Потом она подумала, что и сама сейчас занимается тем, что встает между Денисом и его женой. Что мешало ей отказать ему, когда он просил разрешения приехать? Что мешало отправить его домой, когда позвонила мама? Да и что мешает попрощаться прямо сейчас? Она спокойно дойдет домой пешком или доедет на такси.

Как страшно было признаваться себе, что она совсем не хочет, чтобы он уходил!

— Так мы идем? — спросил Денис. — Или машину вызвать?

«Идем. Тут недалеко».

— Как скажешь.