Моя вселенная

Татьяна Володина, 2018

«Я открыла глаза, когда самолет подлетал к Ницце и всех пассажиров попросили пристегнуться ремнями. В окно было видно море, береговая линия лазурного побережья юга Франции. Солнце, опередив нас, уже ушло на запад, и на Ниццу опустился теплый вечер позднего лета. У меня гулко забилось сердце. Получив письмо по электронной почте, я так и не поняла, будет ли Дэвид встречать меня в аэропорту или я должна взять такси и добираться сама. В письме был указан адрес виллы, и это сбивало меня с толку. Но в то же время в письме были слова: «Встреча в аэропорту. Сообщи мне дату прилета и номер рейса». Дэвид, как правило, не встречал меня, чтобы нас не увидели вместе. Исключением был только один раз, когда, встретив меня в аэропорту, он обозначил свое внимание ко мне…»

9

С Петром мы учились вместе в университете, и сейчас он для меня лучший друг и лучшая подруга, брат и сестра в одном лице — и это при том, что у меня есть родная старшая сестра. Петр для меня — воплощение лучших человеческих качеств и талантов. Сколько раз он подставлял мне свою широкую грудь, чтобы я могла выплакаться, сколько раз он воодушевлял меня на действия, когда мне не хотелось жить, и я впала в анабиоз после расставания с Максом. Чем ближе мы становились, тем более странной казалась мысль о чувственной любви между нами.

У меня был настоящий друг, друг в классическом понимании этого слова, а это гораздо лучше и важнее, решила я. Мне нравилось с ним разговаривать, доверять ему свои тайны и выслушивать мужскую точку зрения. Я думаю, что и он ждал от меня той же реакции и с лихвой получал ее. Это была его идея — попробовать перенести на бумагу тоску и боль моей души, а затем начать жить заново. Я постоянно чувствовала его за своей спиной, и это спасало меня от безысходного отчаяния. Это ему я обязана своим литературным поприщем. Это он взял меня за руку и повел в жизнь образов. Он смешил меня, таскал на вечеринки своих друзей-художников, чем навлекал на себя ревность своей подружки. Вот и сегодня, увидев свет из моего окна, он вломился в дом, подозревая неладное. Я снова, как и шесть лет назад, ревела у него на груди. Он, как и тогда, гладил меня по голове и шептал, что я самая чудесная и у меня обязательно все будет хорошо. Когда я уже выдохлась от слез и просто уже стонала, подвывая на одной ноте, Петр оторвал меня от себя, протянул платок и стал пытать меня вопросами:

— А теперь объясни мне, пожалуйста, что это было? И почему ты сейчас здесь, а не там? Я тебя сегодня не ждал, поэтому удивился, когда утром увидел свет в твоем окне. Стал звонить в дверь и по телефону, но ты не открыла, и я решил, что ты просто забыла его выключить. Но мне было тревожно, и вот я здесь. Даже страшно подумать, что могло случиться, если бы я не вошел.

— Пожалуйста, — взмолилась я, — только перестань орать, я не глухая. И не идиотка.

Обхватив свою гудящую голову обеими руками, я пыталась сосредоточиться и сформулировать свою мысль, которая где-то блуждала, но явно не в моей больной голове:

— Я не… не глухая идиотка. Вот.

С трудом улыбнувшись и радуясь, что осилила хоть одну более или менее понятную фразу, я гордилась собой. Потом я услышала тиканье часов. Они снова пошли, но радости я не испытывала. Голова гудела и кружилась. Так я неумолимо возвращалась в реальность.

— Хорошо. Согласен — ты не глухая. Но ты все же идиотка. — ласково, почти согласившись со мной, сказал Петр. Затем совсем тихо, словно самому себе, добавил. — Я страшно устал.

— Прости. В этом я виновата. — я и правда почувствовала угрызение совести.

— Да. — это все что сказал мне в ответ Петр. Он отвернулся и стал смотреть в окно.

Убедившись, что с головой у меня более или менее все в порядке, он успокоился и в этот момент подставился, а я не могла этим не воспользоваться. Восстанавливалась я, на удивление быстро. Что-то действовало вопреки моему желанию. Сопротивляться у меня уже не осталось сил, и я стала плыть по течению. У меня нет воли к жизни, но я живу снова. А кто-то сейчас борется за жизнь, но она уходит…. Какая несправедливость. Мне стыдно и больше никаких эмоций. Это потом я пойму цену жизни и смерти, а тогда мне просто было стыдно и, отогнав эту неприятную мысль от себя, я спросила Петра:

— А если бы я была не одна, а с мужчиной?

— Это исключено, — резко произнес Петр. — Не нужно на меня так смотреть.

Он повысил голос, но тут же спохватился и стал говорить спокойно:

— Вернуться от Дэвида — и тут же другой мужчина? Не смеши. Только не ты.

Я подняла брови. Вот тебе и пошутила. Сама же и нарвалась. В голове был хаос, и меня снова стало тошнить. «Как мерзко», — подумала я и стала с усилием концентрироваться на словах Петра. «Только бы не отключиться, — умоляла я себя. — Слушай Петра, сосредоточься на нем». Я уставилась на друга помутневшим взглядом, пытаясь уцепиться за его слова.

— Прошу тебя, умоляю, стукни меня еще…

— Нет. На сегодня тебе хватит, — по-деловому буднично проговорил Петр. — А завтра — с большим удовольствием. Только не забудь попросить.

Петр внимательно смотрел на меня, а затем задал вопросы, которые я так боялась услышать:

— Почему ты вернулась раньше? Он что, не прилетел?

Он спрашивал о Дэвиде, и я снова заплакала. Боль стояла у меня за плечами. Она никуда не ушла, она снова со мной. Я поняла, что это неизбежно, и почувствовала весь ужас того, как она всей своей тяжестью наваливается на меня.

Я прилетела вчера, но не стала Петру говорить об этом. Он не должен знать, что мне настолько было паршиво, что я… Мне даже страшно было сформулировать это в своей голове. Почему я вернулась раньше? Потому. Но Петр ждал ответа. Собрав все свое мужество, я стало говорить спокойно:

— Нет, все нормально, он прилетел, бросил меня и вернулся в семью. Улетел, одним словом. Ну а я вернулась домой.

Кое-как справившись со словами, я с облегчением выдохнула. Затем закрыла глаза и про себя еще раз повторила, как детскую считалку: «Прилетел, бросил, улетел». Свободна. Все правильно, так и было. Ничего не прибавить и ничего не убавить. Хотя, возможно, все с точностью наоборот: наслушавшись за дверью моих рыданий, он попросту сбежал от меня, решив, что я буду его шантажировать, потому что наши отношения стали ему в тягость. Чему я удивляюсь? Все так и было. О боже, как мне плохо.

— О-о-о! — протянул Петр и тихо добавил себе под нос: — Ну слава богу, наконец.

— Наконец? И это говорит мой лучший дру-у-уг, — завыла я. — Спасибо!

— Извини, Кристина, но, в конце концов, этому козлу давно пора было определиться, а не отбирать у тебя жизнь, — Петр был зол, и каждое его слово больно отдавалось в моей измученной голове.

— Только, пожалуйста, не нужно столько пафоса, — плаксивым голосом попросила я. — Он не отбирал у меня жизнь, а как раз давал… — я закрыла рот рукой, чтобы не завыть в голос и пару секунд сидела молча. — А теперь я ничегошеньки не хочу, и жить тоже не хочу, — слезы лились потоком.

— Я так и понял, — заорал Петр. Его, похоже, прорвало. — И ты решила… нахалка… чертова эгоистка… Ты подумала о родных, обо мне… О нем, наконец? — он вскочил, подбежал к окну, провел рукой по волосам, а затем вернулся к столу и снова сел. Теперь он стал говорить тихо. — Прощальное письмо ему написала? Идиотка. Померла бы — и он всю жизнь винил бы себя. Или нет? А может быть, ты так и хотела? Досадить ему, этому козлу? Что молчишь?

У меня гулко забилось сердце. Петр внимательно смотрел на меня:

— Ишь ты. Проняло, когда я вспомнил твоего…

–…козла, — подсказала я.

— Именно. Спасибо, что подсказала. На родных и меня тебе наплевать, — он снова повысил голос, — а как я его упомянул, так ты даже изменилась в лице. Вся аж встрепенулась, — зло ухмыльнулся Петр.

— Никакого письма я никому не писала — это раз. Он об этом не узнал бы — это два…

— Ошибаешься. Прости, дорогая, — ехидно проговорил Петр, — но я постарался бы обеспечить его соответствующей информацией со своим комментарием. Можешь не сомневаться.

Его взгляд пронизывал меня, и я поежилась. Сейчас мне необходимо было убедить его, что просто приняла снотворное, чтобы выспаться, и ничего более, но поскольку была уставшая, то ошиблась с дозой.

— Не буду. Ты не дал мне договорить. Так вот, я просто приняла снотворное, потому что была расстроена и не могла заснуть, и ошиблась дозой — это три. Логично?

— Ух ты. Как складно врешь. За версию может и сойти, но мне тра-ля-ля не надо. Штука в том, что и логичное умозаключение может быть ошибочным. Особенно в отношении такой сложносочиненной особы, как ты, дорогая. Ты представляешь, на кого сейчас похожа?

Я пожала плечами и опустила голову. Мне было все равно, на кого я похожа. Мне бы заснуть и не просыпаться. Но я не могла подвести друга, он так старался, чтобы я жила и мучилась. Он добрый. «Вот дура, — отругала я себя. — Не смей так думать и не заставляй мучиться других».

— И все же, — упрямилась я, — у меня все в порядке, просто захотелось хорошенько выспаться. И не нужно больше ничего придумывать и додумывать. Ясно? Это ты меня чуть не утопил.

— Я? Тебя? Так значит это я во всем виноват? Нахалка. — закричал Петр. — Я тебя поил.

— Это ты называешь — поил? Я чуть не утонула. Это надо же такое: не умереть от таблеток, но при этом умудриться утонуть в стакане воды? Спасибо, что спас меня. Тебе нужно вручить медаль за спасение утопающего.

Последние слова я проговорила смеясь под хохот Петра. Мы смеялись оба и с трудом остановились.

— Мне все ясно, — ухмыльнулся Петр. — Ты видела себя в зеркале? У тебя сейчас вид человека, измученного морской болезнью. Если бы я не увидел свет в окне, то была бы ты сейчас спящей красавицей. Как там у Пушкина: «Гроб качается хрустальный на цепях между столбов. Не видать ничьих следов вкруг того пустого места; в том гробу твоя невеста», и дальше королевич зарыдал… — и Петр захныкал, изображая плачущего королевича.

Надо же, самонадеянный нахал, он вообразил себя королевичем и еще издевается надо мой. А я такая жалкая и несчастная, и мне нужны нежность и сочувствие друга.

— С невестой непривлекательного вида — в кавычках — все понятно, но вот кто же у нас королевич? Хотелось бы, чтобы он был привлекательным. А так сказка у нас получается не очень привлекательной. Я бы сказала даже страшной, как наша невеста.

Я попыталась пошутить, но сделала только хуже.

— Ну конечно. Королевич у нас что надо, но это не твой… этот… как его…

–…козел, — снова подсказала я. — Пора уже запомнить.

— Правильно, козел. Молодец. Спасибо за подсказку.

У Петра потемнели глаза, став синими, как омут, и хотелось туда опуститься и забыться. Уставившись на меня, он зло проговорил:

— Он что, не понимал, в каком ты состоянии? Как можно было тебя оставить одну и уехать? Какого черта он смылся? У него что, глаз не было? Или вместо них у него только одни…

Последнее слово у него только чудом не слетело с губ. Он уже начал меня бесить. Я понимала, что это делается намеренно. Он сознательно делал мне больно, но зачем?

— Тебе обязательно об этом говорить? — с обидой, чуть не плача, проговорила я.

— Об этом? Это о чем? — Петр ехидно улыбался. — О том, что ты хотела упорхнуть из этого прекрасного мира? Умереть? Не просыпаться по утрам? Лениться и не работать? Бросить своего друга на произвол его судьбы? Не быть ему опорой и нянькой в этом ужасно прекрасном мире? Об этом я не должен говорить?

У меня внутри все клокотало. Никогда не слышала, чтобы Петр так злился. Я была поражена.

— Да перестань ты, наконец, повторять это, — я сжала кулаки. — Господи боже мой. Я просто приняла снотворное, чтобы выспаться, и все. Все-все. Ты понял?

Петр схватил меня за руку и больно дернул. Я не ожидала, что он так разозлится. Вскочив, он стал метаться по кухне, затем остановился напротив меня, сверля взглядом своих голубых глаз.

— Как он тебя бросил? Давай рассказывай, — на этот раз его голос прозвучал так неожиданно спокойно и сочувственно, что я даже опешила.

— Ну, — я пожала плечами. — Рассказывать, в общем-то, нечего. Так получилось, что утром, за завтраком, я ему сказала, что нам лучше расстаться. Вот и все.

— Как все? — Петр оторопел. — Ты ведь сказала, что он тебя бросил?

— Именно так я и сказала, и именно так он и сделал, — поймав его непонимающий взгляд, добавила: — Я сказала, а он не возражал, а даже поддержал меня. Вот, в общем-то, и все. А затем сел в такси и уехал в аэропорт, на прощание сказав, что мне позвонит.

Я развела руками:

— Вот так он меня и бросил.

Подробнее рассказать у меня тогда просто не было сил. Снова все это переживать? «О нет! Только не сегодня», — подумала я.

— Скорее это ты его бросила, — пробормотал Петр шутливым тоном.

Он явно был сбит с толку. А я не могла ему объяснить, что во мне все теперь не так, что моя любовь к Дэвиду из любви бескорыстной превратилась в любовь эгоистичную, которая не могла больше делить его с другой женщиной. Пусть даже это была его жена. Я переродилась, я стала другой, и Дэвид это понял раньше меня. Он вообще понимал меня лучше, чем я сама себя. Его интуиция зашкаливала. А я в такой роли уже была ему не нужна. Ему не нужны сложные отношения, поскольку его настоящая жизнь там, в его семье, а для меня наши отношения стали определять мою жизнь. Именно это явилось причиной разрыва наших отношений. Вот поэтому я и сказала ему то, что сказала, вот поэтому он меня и бросил, а я не стала его просить остаться. У нас все произошло быстро и очень жестко. Но тогда всего этого я не сказала Петру. «Не сейчас», — решила я. А для Петра в тот момент у меня была другая версия. Мне было необходимо, чтобы меня жалели и утешали, а он это делал отлично, как никто другой. И потом он сам на это нарвался, спасая меня от меня самой. Поэтому я и озвучила иную версию:

— Нет. Это не так. Он не должен был слушать меня. Я просто слабая женщина и бываю импульсивной, противоречивой, наконец. А он? Он не стал меня убеждать в обратном, не стал говорить, что хочет, чтобы мы были вместе и все такое… Мог бы соврать, но даже этого не стал делать, а сел в такси и… ушел. А ведь мы могли еще два полных дня быть вместе. Он прилетел из Штатов. Представляешь, лететь через океан, чтобы через сутки бросить меня! И что мне теперь с этим делать? Может, мне стоит этим гордиться? Столько внимания оказано моей нелепой персоне: личное присутствие, перед тем как бросить. Класс.

— Ты слабая? Ты — нелепая персона? — мой друг криво усмехнулся. — Ну нет. Я с ним не знаком и могу, конечно, ошибаться, но думаю, что он тебя так не воспринимает. Разговор, скорее всего, вы вели на равных, и воспринимал он тебя как сильную личность. И ты для него не просто персона для удовольствия, а что-то большее, иначе он не стал бы с тобой так долго встречаться. И это факт. В этом твоя сила и умопомрачительное притяжение. Когда тебя больше узнаешь, то начинаешь понимать, что увяз по макушку.

Петр на секунду задумался.

— Он просто не мог подумать, что ты можешь оказаться такой капризной и вздорной…

— Нужно было с тобой проконсультироваться. — перебила я его.

— Именно. Это только я знаю, какая ты можешь быть несносная и… — Петр остановился, чтобы подобрать подходящее слово, но так и не смог и бросил это занятие. — Для него ты сильная, умная, верная и… и потом, он ведь сказал тебе, что позвонит. Думаю, что он это сделает. При разрыве с женщиной, как утверждает Фред Бегбедер, пока три фразы не произнесены, все еще поправимо.

— Ты все врешь, но все равно спасибо. Поверь мне, я знаю, когда совершаю глупости. А это было то самое, и еще хуже.

Молчание.

— И какие три фразы придумал романтический эгоист? — найдя силы, спросила я.

Надо было выбираться из безвыходного состояния. Петр улыбнулся:

— «Я от тебя ухожу», «Между нами все кончено», «Я тебя разлюбил». Фредерик еще пишет, что, пока не сказаны эти три фразы, можно сколько угодно ссориться и посылать друг друга подальше, но когда они сказаны — пиши пропало. Эти слова производят эффект разорвавшейся бомбы.

— Нашел кого слушать. Нет, — я покачала головой. — Не подходит. Наш случай другой. Мы никогда не ссорились и не посылали друг друга подальше. И он не мог мне сказать, что разлюбил меня, потому что не говорил, что полюбил меня.

Я вздохнула:

— То, что хорошо для оголтелых романтических французов, не подойдет для упертого англичанина. Ты больше слушай этого фантазера Фредерика Бегбедера. Но в том, что «разлюбить труднее, чем бросить пить», я, пожалуй, с ним соглашусь, хотя пить я еще не бросала.

До меня вдруг дошло, на что обрек меня мой друг Петр. После этого дня будет другой. А потом еще один. И мне придется найти способ справляться со всеми этими днями и неделями, наполненными болью и тоской, потому что в глубине души я понимала, что уже никогда я не позволю себе довести себя до состояния последней точки.