На юг. История семьи

Татьяна Владимировна Перели, 2021

Письма-дневники дедушки Алёши, рассказы бабушки Шуры, мемуары дяди Вовы и наши общие воспоминания собрались и выстроились, как пазлы, в одну общую картину. О нелёгкой жизни в Сибири, где всегда есть место романтике. О любви, которой война и голод не помеха. О том, как преодолевали, плакали и смеялись. О том, как шаг за шагом шли к своим мечтам. Ошибались, закалялись и просто жили свои прекрасные простые жизни, продолжая свой род. Я написала эту книгу для десяти правнуков Шуры и Алёши. Потому что наши предки – это неиссякаемый источник сил, опыта и любви. Мы – это новые они. Так почему бы не узнать их поближе?

Часть вторая

Война

Мы с бабушкой сидим на кровати, у меня на коленях седьмой с половиной айфон, он же диктофон, который записывает наши разговоры. За стеной носятся правнуки. Мы пообедали, и продолжаем плыть по волнам времени.

Бабушка, как хорошая ученица в школе, старается всё вспомнить. Если честно, то даты, цены и имена она помнит лучше меня. Чтобы созреть на это интервью, мне понадобилось много лет. Бабушка не любила говорить о войне. Конечно, я много раз слышала некоторые отдельные истории, и мне всегда было жаль, что всё это уйдёт вместе с ней. И недавно меня осенило. Оно не уйдёт. Я это сохраню.

— А как узнали, что война началась?

— А у нас тогда уже радио было! По радио объявили.

Выступление по радио В. М. Молотова 22 июня 1941 г.:

«Граждане и гражданки Советского Союза!

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковав нашу границу во многих местах и подвергнув бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской стороны и со стороны Финляндии.

Это неслыханное нападение на нашу страну, несмотря на наличие договора о ненападении между СССР и Германией, является беспримерным в истории цивилизованных народов. Вся ответственность за это нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германское фашистское правительство…

…Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан приказ нашим войскам отбить нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины.

Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наша доблестная армия и флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед Родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар по врагу.

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

***

Когда началась война, Шурина мама была беременна. Отчима, как и всех мужчин, сразу забрали на фронт. Вскоре на него пришла похоронка. Похоронки тогда приходили многим.

Жизнь вокруг изменилась. То тут, то там ведут пленных. Военные с винтовками. Перестрелки. Горят дома. Жители деревни лазили по крышам, собирали бомбы-зажигалки, и закапывали в песок, чтоб те не загорелись. Сказать, что было страшно — ничего не сказать.

Вязьма стояла на возвышенности, рядом ещё одна гора, между ними в низине речка течет. С одной стороны реки немцы строчат, с другой русские. Во время одной из перестрелок кинули зажигалку, дома начали вспыхивать. Шурин дом загорелся третьим, и все дома сгорели, до самой реки. И там дома горят, и тут дома горят — эта картина навсегда отпечатается в глазах пятнадцатилетней девочки. Это было в октябре месяце, всё уже было выкопано с огорода и сложено в подполье. Все съестные припасы сгорели вместе с домом.

У тётки дом остался, он был за рекой. Шура с мамой и маленьким братом Толей перебрались к ней. Тёткин дом был на две половины, и в одной половине жили немцы. Мама с пузом ходит, а немцы ей в живот пальцем тычут — «матка». Когда пришло время рожать, мама старалась не кричать, чтобы не привлекать их внимания. Ребятишек на улицу повыгоняли. Так, 28 января 1942 года у Шуры родился ещё один братик Витя. Тётка всех их кормила, и своих детей, и Шуру с мамой и братьями.

У тётки долго жили. Одна её дочь, Клавдия, умерла, осталась Ира, и сынок. Мальчик потом себе глаз выколол, нечаянно. Лет шесть ему было. Старшие дети издевались над ним. Он ходит и рукой всё глаз свой держит, а дети кричат ему — убери руку!

***

А потом сгорел и тёткин дом. Постепенно все переехали жить в окопы. Шура сама себе выкопала свой первый окоп. Окопы копали Г-образной формы — немцы заходят и сразу начинают стрелять, а ты в стороне. Ширина окопа около метра, в длину сколько угодно. Сверху накат, на накат насыпана земля. Позже копали общие семейные окопы. Всё их хозяйство — лохмотья, и больше ничего. Шурина мама, Дарья, прожила в окопе до 1949 года.

Бомбёжки были каждый час. Чуть что — по окопам прятались. Или в воду лезли, кто где был. Несколько осколков оставят девочке шрамы на лбу и на спине на всю жизнь. Царапины в больнице обработали, наложили повязки, и отправили домой. В окоп.

***

Я пишу эти строки, сидя в тёплом комфортном доме. Сейчас зима, и неожиданно нашу одесскую землю замело, много и красиво. Редкая для наших мест красота природы часто приходит под руку с неудобствами из-за порванных проводов. Я с ноутбуком переезжаю в ту часть дома, где есть свет, сетуя на временные неудобства. В чашке ароматный запах кофе. На столе разложены помытые камни. Они ждут, когда мы займемся нашим новым хобби — ковриками и картинами из камня. Неожиданно дом начинает трясти, снежная лавина несколько секунд громко шкребёт по крыше, и с грохотом падает вниз. Я выныриваю из окопов, чтобы снова вернуться туда. Но прежде мне хочется вставить пару слов.

Милые правнуки — Денис, Артём, Дима, Маша, Даша, Катя, Женя, Максим, ещё один Максим и Вовочка. Помните, что любые жизненные трудности обязательно пройдут. Ваша бабушка Шура в 15 лет копала окопы, но после она прожила длинную жизнь, в которой рядом с трудностями было очень много радости. Ваша жизнь совсем другая, намного комфортнее и легче. Жизнь ваших детей будет тоже другой. Жизнь потому и называется жизнью, что она никогда не стоит на месте. И ещё я хочу, чтобы вы знали реальную, неискажённую учебниками, историю своего рода. Из первых рук. А мы с вами возвращаемся в окопы.

***

— А что там в окопах было? Как готовили еду, на чём?

— Какая там еда, Таня…

— А что же вы ели?

— Что придётся.

Неподалёку было три сгоревших маслозавода, и под развалинами ещё оставалось льняное семя. Ходили пешочком туда, таскали это семя домой. Принесёшь, натрёшь его, лепёшку какую испечёшь, и хорошо. Зимой, было, ходили на поле боя. От коня убитого отрубали кусок мяса, приносили домой. Этим мясом питались. Летом травы было полно, кипятком ошпаривали и питались ею.

Пошла как-то соседка побираться, в деревню за 20 километров, туда, где немцев не было. Шура увязалась с ней. Потом всю дорогу шла и думала — господи, дура, зачем я туда иду… но назад нельзя, заблужусь, лучше уж дальше пойду…

Немцы останавливали, спрашивали — аусвайс есть? (удостоверение)

— Нет, мне 15 лет.

Ходили они, хорошенько закутавшись в платки, чтоб никто не догадался, что Шура молоденькая. Поговаривали, что немцы насилуют молодых. По дороге жители деревни расспрашивают их — сколько немцев видели, кто и что. Побирушки боялись отвечать, вдруг это провокаторы какие-то. Страшно было, жуть. Но ничего, обошлось. Нет, подумала Шура, буду с голоду умирать, но не пойду больше. Обошли они с соседкой всю деревню, и никто им ничего не подал, но хорошо хоть, накормили и спать уложили. Ночь переночевали они и вернулись домой ни с чем.

Немецкий госпиталь

Первую зиму собирали немцы молодёжь на «снегоборьбу», расчищать дорогу. А дороги были широкие. Шура наравне со всеми ходила на снегоборьбу.

Как-то соседка Шуре говорит:

— Слушай, что ты будешь дороги чистить, ты же немецкий учила?

— Учила. Немного знаю.

— Ты иди, там немецкий госпиталь открывается, принимают на работу.

А Шуре даже обуть-одеть нечего. Вещи собирали всем посёлком, чтобы выглядеть по-человечески. Пошла устраиваться.

— Сколько лет тебе? — спрашивают немцы.

— Восемнадцать, — накидывает Шура два года.

— Немецкий язык знаешь?

— Три года учила, — смело преувеличивает она.

Взяли Шуру санитаркой в немецкий госпиталь, расположенный в здании медучилища, в трёх километрах от тёткиного дома. Поставили её сразу же полы мыть, а этаж огромный — хоть стой, хоть плачь, а мыть надо. Делала она там всё, что скажут.

Госпиталь был для больных с простреленными лёгкими. В лёгкое вставлялась резинка, рядом бутылка, и в бутылку из лёгких гной стекает по резинке. Эти бутылки они с девчонками каждый день ершами мыли. Судна из-под больных выносили, подтирали их, туалеты мыли. А начнётся бомбёжка, начинают больных на носилках в подвал прятать. Потом из подвала обратно. Тяжело было очень, какая сила в 16 лет? Ни минуты не сидели.

Кормили немцев в госпитале очень хорошо. Девчонки-санитарки еду к обеду готовили. Немцы сильно хлеб с маслом любили. И вот, стоит перед Шурой хлеб нарезанный, надо на каждый кусок 20 грамм масла намазать. Девчонки мажут, мажут, потом раз — и кусочек масла в рот, пока никто не видит. Колбасу режут, и чуть-чуть, да и возьмут тихонечко, пока никто не видит. Ох, если б увидели, оттаскали бы за волоса как следует! Девочки там очень послушные были. Часто им доставалось мазать хлеб маслом. Всегда строго наказывали им, чтобы очень осторожно с хлебом. (Теперь то я понимаю, почему бабушка так любила детишек маслом кормить. Положит кусочек масла в рот малышу — «масличко — ааа!» — вкусно то есть).

Немцы в госпитале относились к работникам хорошо, никого не обижали. Наоборот, старшая сестра, немка, принесёт булку хлеба, всем понемногу разделит. Их там много было, санитарок и всяких работяг, всем понемножку доставалось. Надо отметить, что работники наши были добросовестными, и не лезли не в свои дела.

Время к обеду — больные идут руки мыть, и за длинный стол, со стульями по обе стороны. Что больные не доедают — у девчонок котелочки стоят. Они в эти котелочки объедки собирают. Выносит Шура котелок с едой, мама уже стоит под воротами, ждёт. Отнесёт еду домой к тётке за три километра, прокипятит, и ребятишек покормит. Пока у тётки дом был нормальный, так и жили. Позже и её дом тоже сгорел.

Потом Шура жила с подружками на квартире. За работу немцы денег не платили, слава богу, хоть кормили и в квартиры селили. Осталась еда от больных — нальют тарелочку, сидишь, ешь. Выгонят кого-то из квартиры, тебя поселят. Потом бабуля одна взяла их, троих девчонок, жить к себе. Жили без никакой платы. (Какие платы!) Принесёшь ей кусок хлеба, она тебе десять раз спасибо скажет.

Работала Шура в госпитале года полтора, с 6 октября 1941, и до 1943, пока немцев не выгнали. Когда немцев выгоняли, девчонки попрятались, чтобы их вместе с немцами не угнали. А в 1943 наши пришли.

Вольнонаёмная

Шура сильно хотела, чтобы в армию её взяли, ей к тому времени уже исполнилось 18. Но её не взяли, потому что она у немцев работала. Тогда она пошла добровольцем в вольнонаёмную армию.

23 февраля 1943 года, Смоленск. Тогда её только-только взяли в вольнонаёмную воинскую часть, номер прикрепили. Раненько утром с подружкой шли они на работу. И тут, откуда ни возьмись, из подвалов перестрелка. Или там засада какая была, немцы, или русские, не понятно. Подружка шла по правую сторону, Шура по левую. И тут одна пуля пролетает Шуре сквозь обе ноги. Шура руками схватила одну ногу, артерию придержать, чтобы кровь не вытекла. Вторую ногу не чувствует. Ничего у неё не получилось, и она потеряла сознание. Неподалёку какой-то госпиталь был маленький. Видимо, услышали стрельбу. Прибегают, Шура уже без сознания. Шесть суток без сознания пролежала. Очнулась — всё не то, незнакомое, чужое. Где я…. Что я…. Расспрашивает, а никто ничего и не знает.

Навещали Шуру девчонки, еду приносили. На костылях долго она ходила. Март ещё весь ходила на костылях, месяца два точно. Крови потеряла очень много, и никто не мог понять, с чего она вдруг жить начала. Подколенная артерия перебита была, двенадцать сантиметров разрез. Но кости не задело.

А дальше стали немцев прогонять, шли вперёд, вперёд и вперёд. Из Вязьмы в Белоруссию, Минск, там недолго были, затем в Витебск. Что скажут, куда пошлют, то и делали. Нравилось Шуре там, идти всё равно было некуда. С мамой растерялись, а там коллектив был. Шура с теми же девочками, что у немцев работали, так и пошли дальше вместе. Сначала девчонок было восемь, две ушли, осталось шесть. И с ними они прошли до конца войны. Жили девочки на квартирах, а солдаты в частях.

Далее была Литва, Каунас. Чем занимались? Надо картошку чистить — пять человек, вперёд. Привезли обоз с остатками немецких пожиток — сидишь, сортируешь. Немцы отошли, наши заняли часть. От немцев остались обмундирование, вещи, боевые снаряды, это всё они и перебирали. В Каунасе недолго жили, перегнали в Кедайняй. Там какое-то время прожили. Оттуда их рабочий батальон снова перебросили в Каунас. Там девчонок взяли на кухню. Сортировали барахло, записывали и считали. Тут Шурина карьера пошла вгору, она уже работала счетоводом. Через год стала бухгалтером. (У меня даже документы есть! — говорит бабушка). Дошли до Кёнигсберга, там Шура перешла в морскую часть работать, где и работала до конца войны. Шура заведовала обмундированием, а её подружка продовольственной частью. Так они с ней, пока не разъехались, вместе и жили.

Не знали в войну ни Нового года, ни Пасхи, ни дней рождения. Не следили за календарем. Следили только за одним — как наши идут к Берлину. Как дерутся там. Ждали победы, очень ждали. Верили в неё. И этот день наступил.

— Какие чувства были, когда победили?

— Ооо, победа! Победа — это ликование!

«Пишу в затишье…»

Отправив записку маме, Алексей провёл на передовой все четыре года войны. На фронте был медработником, но в рабочем батальоне делал всё — спасал раненых, копал окопы, хоронил погибших… Ни разу не был ранен. На бархатной подушечке до сих пор хранятся его ордена и медали. Иногда он писал маме и сёстрам весточки-открытки. И иногда даже в стихах.

Здравствуй, Вера!

Этой открыткой шлю привет и хорошие пожелания, сообщаю о себе. Здоров. Жду ваших писем, которые перечитываю несколько раз. Здорова ли Маша? Успокаивай её.

10.12. Целую — брат Алексей

***

10.11.43

Несколько строк

-–

Распрощавшись с родимым порогом

Мы летим, мы плывём по морям

Мы идём по военным дорогам

Забывая писать матерям

-–

А они повторяют до смерти

Всем давно нам известный урок

Вы пришлите нам в скромном конверте

Неразборчивых несколько строк

-–

Мама смотрит печально с порога

Ждёт хоть весточку, краткий поклон

Но тиха и пустынна дорога

И опять не пришёл почтальон

-–

Нужно мало старушке, поверьте

Только точно в назначенный срок

Посылайте ей в скромном конверте

Неразборчивых несколько строк

-–

Мама, сейчас я в бою, пишу в затишье.

С приветом, родная. Сын Алексей

На тоненькой открытке — изображение трех улыбающихся солдат, и подпись красным цветом — Привет с фронта. Ниже Алёша приписал красным карандашом — матери от сына Лёши.

***

Фотооткрытка с изображением солдат

Карандашом

Здравствуйте, родные

Сегодня 6.05.43

Получил ваше письмо, спасибо.

Не беспокойтесь, здоров.

С приветом, ваш Алексей

Подробно напишу письмом

Г.Зима

Ул.Тургенева 11

Буриловой Марфе Григорьевне

-–

250ппс часть 405

Бурилов

Закончил воевать Алексей в Кёнигсберге, в звании капитан. Вступил в партию по убеждению, заслужил награды.

Фронт пошёл дальше на Берлин, а его оставили начальником санитарной службы на железной дороге при таможне. Выделили прекрасную квартиру в центре Черняховска, с богатой мебелью и всей утварью (немцы всё оставляли, убегая из Пруссии). В общем, жизнь начинались у Алексея именно здесь, и именно в это время.