Попутчица

Татьяна Викторова, 2023

Он встретил ее на зимней дороге и оттолкнул, еще не зная, что это его судьба. Так бывает: не сразу люди могут понять друг друга, и только время расставит все по своим местам.В сборник «Попутчица» вошли двадцать пять рассказов о людях сельской местности и не только. Они встречаются, огорчаются, надеются, начинают все сначала, верят и любят. А иначе – как на свете без любви прожить…

Попутчица

— Откуда она тут взялась, да еще в такой мороз? До ближайшей деревни три километра. — Водитель и пассажир сначала не поверили, что на дороге, которая под силу лесовозам, стоит человек. Проморгались, убедившись, что не деревце, а фигура человека. Подъехали ближе — женщина! Отчаянно машет рукой, просит остановиться.

Лесовоз, огромный, рычащий, с уложенными стволами, медленно стал тормозить.

— Живая? — крикнул пассажир, мастер участка Павел Евгеньевич.

— Как видите. — женщина, в мутоновой шубке, в вязаной шапке, сверху закутанная шалью, взяла сумку, стоявшую на обочине. — Возьмите до райцентра, на вас только и надёжа.

— Да как тебя оставить, конечно, возьмем, — он закинул в кабину сумку, помог забраться, она стянула варежки и стала согревать руки.

— Что за надобность такая лесовозами добираться? — проворчал водитель, коренастый мужик, с сильными руками. Про таких говорят: широкая кость. — Отчаянная дамочка… тут и зверье водится.

— Так меня подвезли, дед Коля на санях подвез. Тут в деревеньке десять дворов всего, дед Коля на всю деревню один мужик остался, это еще хорошо, что коняшка у него есть, а то бы не знаю, как жить.

— Я думал, разогнали уже эту деревушку, а она, оказывается, еще теплится.

— То-то и оно, что не хотят уезжать, остались самые верные своей земле, и мать моя там же живет, не могу уговорить уехать. Вот и наведываюсь какой раз, зимой-то реже, потому как тяжело по холоду, летом — чаще.

— Ну а не страшно одной с чужими ехать? — спросил водитель. Пассажирка повернулась к нему и разглядела приятный овал лица с прямым носом, темными ресницами. — А я чувствую, вот внутри как теплая волна разливается, так людей чувствую, машину вашу только увидела, так сразу и поняла: надо останавливать.

— Надо же, какая чувствительная, смелая скорей всего.

Вскоре показалась просека и лесовоз, словно корабль, среди заснеженного леса и дороги, остановился у вагончика. — Ну, я приехал, спасибо, Степан, — Павел Евгеньевич пожал водителю руку. — И вам, не знаю, как имя ваше…

— Анна Васильевна.

— И вам, Анна, легкого пути.

— Степан значит? — пассажирка повернулась к водителю и вновь стала разглядывать его лицо, — а меня Анной зовут, это уж я так сразу с отчеством назвалась.

Она уже согрелась, сняла шаль и шапку, расстегнула шубу, под которой виднелась теплая вязаная кофта. Волосы у нее были светло-русые, наверняка, летом выгорали на сибирском солнце, которое, бывает, жарит в отдельные дни, как раскаленная печка.

— Так вам от райцентра дальше ехать?

— Дальше. Село Зеленое знаешь?

— Ну, кто его не знает? Конечно, знаю.

— Так вот там я живу.

— А мать почему в такой глуши?

— Так не хочет матушка перебираться, корнями вросла. Я уж ей и домик присмотрела, недорогой, но хороший. Да хоть и к себе могу перевезти… только она ни в какую, — пассажирка тяжело вздохнула, — вот не знаю, что и делать.

Женщина разглядела поношенный свитер под легкой курткой водителя. — Что же тебя жена одеждой теплой не запасет, налегке одет.

— Меня устраивает, — буркнул водитель, — неудобно в толстом свитере-то.

— Далеко нам еще ехать, — женщина перевела разговор на другое, — у меня вот и термос есть и курица вареная, маменька домашнюю сготовила. Может перекусим? А? Устал ведь баранку крутить.

— У меня тоже термос есть, не думай, что я голодный, — водитель лесовоза присмотрел место, где можно съехать на обочину, остановился, мотор глушить не стал. Достал термос, завернутые в пакет беляши, купленные вчера в киоске, перед выездом на трассу.

— Ты мои попробуй, да курочку бери, — все домашнее, сами с матушкой вчера готовили. От нее ведь, от матушки, с пустыми руками не уедешь. А уж ягода какая растет там рядышком, из дома выйди, руку протяни и вот он — лес. А еще грибов полно было раньше. А сейчас прознали наши места, так нахрапом всю осень едут.

— Молодая еще вроде, — водитель окинул взглядом простодушное лицо пассажирки, — а говоришь как-то интересно, по-деревенски что ли…

Она рассмеялась: — Так я и есть деревенская, я же выросла в этих местах, а потом уж замуж

вышла, в мужнино село переехала, — радость исчезла с ее лица.

— Чего остановилась? Ешь давай, меня угощаешь, а сама что же…

— Да вот как вспомню свою жизнь, так кусок в горло не лезет.

— А что с твоей жизнью? Вроде веселая ты, смелая, холод тебя не берет.

— Замуж рано вышла, старше был, уговорил он меня, умаслил так, что и родители поверили. Да только мягко стелет, жестко спать. Босиком убежала от него через полгода. Потом снова замуж вышла, сынок родился, только мужик мой друзей больше привечал, чем нас с сыном. Да и пил горькую… ох и намаялась я с ним, всё хотела избавить от привычки той. А он мне тумаков наставил. Ушли мы с Димкой. Видно, чуйка моя не работала тогда, вот и ошибалась.

Она отвернулась и стала смотреть в окно, чтобы водитель не заметил ее слез.

— Ну и что, на них клином свет что ли сошелся? — он взглянул на Анну. — Такая как ты и волков не побоится в лесу, тебе ли мужика не найти.

— Находила, да не мой снова.

— А чей?

— А кто же его знает? Но не мой точно, да и сына моего невзлюбил, Димка тогда в школе учился, это сейчас он в колледже, скоро уж выпускник.

Она снова повернулась к нему: — А вот ты, Степа, нечаянно встреченный мной, по душе мне… ой, чувствую, по душе. Так бы и смотрела на тебя, да у окошка ждала. Я ведь постоянная, любовь моя была бы крепкая…

Степан усмехнулся. — Ну, так и скажи это холостому, а я-то женатый, супруга меня дома ждет.

— Ой ли, Степа! А ждет ли? Может твоя «любушка» да на постелюшке…

— Ты чего мелешь, попутчица? — он остановил машину, махина с могучими стволами тяжело заурчала.

— А ну вылезай!

— Куда? Не приехали же еще!

— Пешком дойдешь! Нечего тут наговаривать, да предлагать себя.

— Да что ты, это я так сказала, не подумавши, вырвались слова эти, сама не ожидала. И себя я не предлагаю. Сказала, что на сердце было. Доедем до райцентра, выйду, и больше не увидимся.

— Я говорю: выходи! — водитель был непреклонен.

Анна, второпях, надела шапку, накинула шаль, выбралась из кабины и осталась стоять на обочине: с одной стороны поле, с другой — лес. И машин не видать, лесовозы только и ходят изредка.

Машина тронулась с места и стала набирать скорость. Анна почувствовала разницу с теплой кабиной: сразу обдало холодом. Она растерянно посмотрела по сторонам, сильнее завязала шаль и стала всматриваться в белую пелену.

Вдруг через минуту среди этой пелены появился силуэт человека. Сепан, остановив машин, вышел пошел к Анне, оставшейся на дороге.

Молча дошли до лесовоза, также молча сели в кабину. Всю дорогу молчали. Хотел Степан проучить пассажирку, да не смог оставить на холоде.

Вышла Анна, как только въехали в райцентр.

— Спасибо, я и деньги могу заплатить, скажи сколько.

Степан молча махнул рукой, показав, что не нуждается в ее деньгах.

— Ну, прости ты меня за слова лишние и за жену прости, забудь, что сказала, хороший ты человек, чувствую, так пусть же у тебя хорошо все будет. Счастья тебе, Степан!

— И тебе не хворать! — сказал на прощанье водитель.

_____________

Разгрузился Степан только к вечеру. Должен был еще раз поехать, да отложили поездку, груза пока нет. Михалыч, слесарь, взялся подвезти на своей машине до самого дома. Маленькая у него машинка, мотор совсем негромкий. — Она у тебя, как кошка, урчит, почти не слышно, — заметил Степан.

— Такая она у меня, — похвастался Михалыч, высаживая уставшего друга.

Ворота закрыты наглухо и калитка на щеколду, в окнах темно: — Спать, наверное, Лида легла, вот и закрылась на все засовы.

Ему стало жалко будить жену. С другой стороны дома был проулок, вот с него он и зашел со стороны огорода. Предвкушая домашнее тепло и горячий чай, торкнулся в сени — закрыто на засов. «Придется все же разбудить, — подумал Степан».

Долго никто не выходил, Степан стучал несколько раз. Наконец раздался голос жены: — Кто там?

— Лида, это я, открывай, стучу сколь времени, замерз уже.

— Так ты же завтра должен был приехать.

— А получилось сегодня, — он закрыл сени на засов, вместе вошли в дом. Снял верхнюю одежду, стал разуваться, наклонившись. И тут увидел под табуретом носок — чужой носок. Таких у Степана не было. Какой-то особенный носок, модный, аккуратный… в сенях что-то стукнуло.

Степана, как подорвало с места: выскочил босиком. Тот, кто убегал, даже дверь не прикрыл в сенях, только пуховик мелькнул. Так срывался с места обычно кот Мурзик, когда нашкодит. А тут человек — сомнения не было, кто-то чужой выскочил из сеней.

— Стой! — кричал Степан, не чувствуя холода. Настиг у калитки, когда тот открывал засов. Схватил за капюшон, в темноте успел увидеть лицо с усиками. Капюшон так и остался в руках у Степана. Его колотило, как при высокой температуре.

В дом не вошел, а ворвался, как разъяренный зверь, и сразу наткнулся на злой взгляд Лидии с кочергой в руках: — Только попробуй, пригвозжу сразу.

Растрепанная, в халате, неправильно застегнутом, она был озлоблена не меньше Степана.

— Это кто был? Ты без меня тут…

— А ты без меня? Откуда я знаю, чем ты там в поездках занимаешься, все эти годы в дороге…

— Да я… я и не думал никогда…

— А я думала… опостылело все, уж не знала, как намекнуть тебе… надоело твои потные рубашки да свитера стирать…

Степан еще долго выговаривал, потом утихомирился, ненависть подкатила комом в горле, вспомнил он, как изменилась Лида за последний год. Да и раньше жили, можно сказать, без охотки.

Спать лег в зале, хоть и хотелось бежать из дома. В голове с трудом укладывалось случившееся.

И вдруг он вспомнил попутчицу, ее лицо, а особенно глаза, кажется они у нее зеленые. «Это она наговорила, это все она… зачем я ее взял». Степан хватался за эту мысль, как за соломинку: не хотелось ему верить, что жена виновата, кто угодно, но только не жена. И было это с его стороны наивно, ведь застукал, своими глазами видел, а верить не хотелось.

— Это что за лось вчера через забор сиганул? Хотел разобраться с ним, да только капюшон и остался, вон в ограде валяется. Только не говори, что он к тебе на чай заходил.

Степан с тяжелой головой от раздумий и плохого сна, пытался поймать взгляд жены, которая спокойно ставила чайник, собравшись завтракать.

— И вообще, давно это у вас началось?

Лида продолжала молчать, но, несмотря на внешнее спокойствие, было заметно, что собирается с мыслями. Первый раз Степан женился по молодости лет, будущую жену знал два года. Как говорил тогда друг Юрка: «Проверено, мин нет», что означало, знают друг друга на сто процентов. А оказалось, хватило обоих на три года.

Хорошо, что до ближайшего городка недалеко, ездил к ним почти каждую неделю — по дочке скучал. Сейчас реже видятся, но все равно Светка для него, как лучик солнца.

На Лиде женился уже годам к тридцати, считал, что все обдуманно. Вместе вырастили Лидиного сына; Кирилл поступил в институт, и Степан гордился, что толковый парень вырос.

Как только Кирилл уехал (прошло полгода), так Лида изменилась, Степан понял это только сейчас, в эту минуту. И были у него на этот счет сомнения, но отгонял их прочь, хотелось ему верить, что его Лида и не мыслит о другом.

— Ну, так кто? Скажешь, ты, наконец?

— Счас, разбежалась, может тебе еще и адрес сказать? И вообще, ты должен был сегодня приехать…

— Так это я виноват, что раньше домой заявился?

Лида поняла, что перебор со словами получился, и, стараясь смягчить разговор, достала вторую чайную чашку.

— Степа, я не буду перед тобой оправдываться. Ты слепой что ли? Не видишь, что живем лишь под одной крышей. Спасибо, конечно, что привез нас из общежития с Кириллом в свой дом, спасибо, что зарплату не прятал, как некоторые, что к Кириллу хорошо относился… Я это все ценила… но, видно, прошло наше время, и раз уж так вчера случилось, то значит так тому и быть.

— Лидка, скажи, чего тебе не хватает?

— Степа, всего хватает, — Лида почти взмолилась, глядя на Степана, — но мы с тобой разные, ну не могу я больше, душа к другому тянется.

— И тело тоже, — сказал Степан. — Значит всё? Уходишь?

— Ухожу.

Степан, обескураженный внезапно навалившимися событиями, то вставал, то снова садился на стул. От мысли, что кто-то тут ночевал без него, так нагло приходил в его дом, построенный еще его отцом и дедом специально для Степана, — от этих мыслей, казалось, все внутри закипало. Хотелось ему узнать, кто же такой прыткий в калитку выскочил.

— Ну, так скажи хоть, на кого променяла?

— Да не меняла я, не на базаре же. Близок мне этот человек, по духу близок. И ничего с этим не поделаешь. А то, что в дом пускала, прости, тут уж сильно виновата я.

— Ясно. Бери, что хочешь, уезжай… только этого своего… короче, чтобы духу его тут не было.

— Не будет, Степа, обещаю, — Лидия даже лицом просветлела, услышав слова Степана.

— А Кирилл пусть приезжает, десять лет все-таки пацана растил.

— Хорошо, Степа, — виновато ответила женщина.

_______________________

Уехала Лида через неделю. Степан на работе водителя с грузовой попросил, чтобы вещи перевезти. Уехала пока к матери. И непонятно было Степану, думает ли она сходиться с женихом, или одна будет жить.

Но через месяц все прояснилось: невысокий, худощавый инженер с небольшой строительной организации, тот самый, с усиками, предложил Лиде выйти за него замуж. И вроде ничего в нем броского нет, а вот выбрала она его.

Степан по-прежнему возил лес, возвращаясь в пустой дом. Спасибо матери и старшему брату, заходили накормить его нехитрое хозяйство: собаку Белку и кота Мурзика.

Дорога радовала его. Он отвлекался от горьких мыслей. И заметил, что как только подъезжает к развилке, где почти полтора месяца назад встретил Анну, сразу вспоминал их поездку. Не мог он смириться с мыслью, что случайная попутчица, как в воду глядела.

Субботним утром, когда выпал выходной, поехал Степан на своей машине в село Зеленое, где живет Анна. Он даже отчество запомнил: Васильевна.

Остановился у местного магазина, спросил у бабушки, где живет женщина по имени Анна Васильевна. Бабуля с интересом смотрела на Степана.

— А ты кто, милок, будешь? откель ты?

— Да просто знакомый. С райцентра я.

Пожилая женщина даже подошла ближе, разглядывая незнакомца.

— Анна Васильевна — это я. Только тебя не припомню, мил человек.

Степан сдержался, чтобы не рассмеяться. — Нет, бабушка, я не вас ищу. Должна быть еще одна Анна Васильевна, лет ей 35-40. Вроде как сын у нее есть, учится…

— А-аа, так то Анюта наша, так и зовем ее, у фермера работает. А живет она… — женщина подробно рассказала, как проехать.

— Ну, спасибо, вам, будьте здоровы!

— И тебе, сынок, доброго здоровьица, — бабушка стояла в раздумьях, глядя вслед машине, — может Анюте добрую весть принесет, хорош собой и человек вроде неплохой, — подумала она.

Анна отбрасывала лопатой снег у ворот. Простая вязаная шапка, выбившиеся из-под нее волосы, старая куртка — Степан сразу и не узнал. И только когда подняла глаза — сомнений не осталось.

Женщина тоже его узнала и испугалась: — Как же вы тут? нашли-то как?

— В кабине не церемонилась, на «ты» сразу обращалась… ну, здравствуй, попутчица.

— И вам доброго дня, Степан!

— Ишь ты, имя помнит.

— Что же вас привело к моему дому?

Степан стоял в расстегнутой куртке, не чувствуя холода, посмотрел на лопату, которой работала Анна. — Что это за лопата? разве удобно снег расчищать?

— Я приноровилась.

— Ну-ка дай, — он взял лопату из рук растерянной женщины, по-молодецки начал работать.

— Неудобная лопата, другую надо бы.

— Да говорите уж чего случилось? — чуть не плача, спросила Анна.

Степан выпрямился. — Вот скажи мне, Анна Васильевна, откуда ты знала про жену мою?

— Что знала?

— Ну что есть у нее кто-то. Может, была в райцентре и видела ее с кем-то?

— Да не знала я ничего, я же попросила прощения тогда, что наговорила на нее. И в жизни никогда не видела. Виновата, знаю, не хотела обидеть… и к тебе я не навязывалась. Так что езжай, да живи в мире и в радости.

— Да какая уж тут радость, сбылись твои слова.

— Ой, еще горше стало, — Анна присела на скамейку у калитки, — чем я могу тебе помочь?

— А ничем. Теперь уже случилось. Вот непонятно мне: чего вам надо, когда все есть?

— Я про других не знаю, я про себя скажу: в радость было бы мне мужа на работу провожать, а потом думать, что встречу с работы, обниму, потому как скучать буду. Даже на один день — и то скучать буду. Если дорог мне человек, думать о нем буду, ждать буду, любить… и чтобы он любил. Только разве возможно такое нынче?

— Вот и я так хочу. А Лида не захотела.

— Так, может, помиритесь? Ты не отступайся, если тянет к ней. Ты же вон какой пригожий, семейный…

— Теперь уже сломалось. Это машину можно наладить, а жизнь — не всегда.

— Ты бы вот смогла ждать и на других не заглядывать?

— А я и так всю жизнь жду, надеюсь, что и у меня счастье будет.

— И меня бы ждала?

Анна встала со скамейки, взяла из рук Степана лопату: — Нет, Степан, тебя ждать не буду, сердце свое женское «мучить» не хочу. Сгоряча ты слова эти сказал сейчас, как и я тогда про твою жену. Получается, что напросилась я к тебе? Нет, не хочу так. Уезжай, налаживай свою жизнь. А ко мне больше никогда не приезжай, не смущай соседей, чтобы сплетен не было.

Она посмотрела на лопату, повертела ее в руках. А лопата и, правда, неудобная, заменю я ее, сама заменю.

— Ну, ладно, не кипятись, я ведь просто так спросил, — Степан отступил, — думаешь, легко узнать, что не нужен. Все годы нужен был, а тут вдруг не нужен. Вот и мучаюсь, до истины докопаться хочу.

— Понимаю, сама два раза оступилась, каждый раз думала, что навсегда, — Анна попрощалась с незваным гостем и пошла к калитке, показав, что не намерена больше говорить. — Поговори с женой, может и наладится, — сказала она, перед тем как закрыть калитку.

Домой вошла, как в тумане, еще больше расстроенная встречей с водителем лесовоза. Приезд его было неожиданным, и поначалу испугал, потом удивил. Не может человек любопытства ради ехать за двадцать километров, не зная адреса, искать по имени, чтобы задать несколько вопросов.

Значит, действительно, мучается этот водитель, встретившийся ей на зимней дороге. «Кому-то счастье выпало, а им не дорожат, — с горечью подумала Анна, — а тут, видно, одной век прожить придется». Она вздохнула, выглянула за ворота, заметив, что Степан уехал, вышла и снова стала расчищать снег. «Да и не одна я вовсе, сынок у меня, так что не пропадем».

Степан не прислушался к совету Анны, больше не пытался поговорить с Лидой, потому что понимал: давно все сказано. Было время подумать и отказаться от переезда. Не отказалась. Да и у самого душа не лежала к ней после случившегося.

_____________________

Морозным утром вел Степан груженый лесовоз, а рядом сидел пассажир. Это был мастер участка Павел Евгеньевич, вместе с которым встретили тогда Анну.

— Последнее время совсем невеселый ты, Степан, — заметил мастер, — может дома что-то случилось?

— Да с женой у меня развод.

— Да что ты?! А чего так?

— Сам думаю, отчего так. Бабуля у меня была, отцова мать, так вот от нее слышал: «насильно мил не будешь». Не помню про кого так сказала, а теперь меня напрямую касаются эти слова. Ну, правда, в моей ситуации ничего уже не изменишь. Пусть живет, как хочет, раз так решила.

— Ладно, Степа, не буду в душу лезть, ты духом-то не падай, все перетрется, мука будет, встретится тебе еще женщина.

— Пассажирку мою помнишь? Анной зовут, на морозе стояла, подобрали тогда, удивлялись еще, откуда она тут.

— А-аа, помню, кажется из ближайшей деревни ехала. И что она?

Степан помолчал с минуту. Потом рассказал, как все было: про ее пророческие слова, сказанные случайно, потом про ту злополучную ночь, про уход жены, про поездку к этой самой Анне.

— Ну, ты упертый, Степан, даже разыскал женщину. — Павел Евгеньевич был под впечатлением от происшедшего.

— Я ее не очень запомнил, пассажирку твою, но врезалось в память, что женщина приятная, спокойная, простая и, кажется, душевная. Она может и сама переживает, что разговор тот завела, не подумав, что все так и выйдет. Скорей всего, понравился ты ей; знала, что больше не увидитесь, вот и сказала правду, как есть.

— А получилось, что увиделись, нашел я ее. А она меня прогнала. Ну, не прогнала, а посоветовала с женой помириться.

— Слушай, Степа, ты же не первый день на свете живешь, неужели непонятно: свалился как снег на голову. Что женщина должна была ответить? Эх, Степа, тут время надо, — Павел Евгеньевич посмотрел в окно, за которым тянулись заснеженные елки, одна за другой.

— А вообще, наверное, не часто встретишь, когда тебе с первых минут в любви признаются. Не шутки ради, а от душевного порыва, по-настоящему.

— Да не признавалась она мне в любви, — ответил водитель.

— У женщин, бывает, совсем другие слова находятся: вроде про любовь ни слова, а на самом деле, это и есть она самая, любовь эта. — Павел Евгеньевич показал на дорогу, — тормозни, Степа, я уже приехал. Спасибо, что подвез.

— Это тебе спасибо, Павел Евгеньевич, поговорил с тобой, как вроде легче стало. У тебя какой-то ровный, но правильный взгляд со стороны, не то, что мать с братом: переживают за меня, охают, а мне от этого еще горше.

— Ну, я рад, Степа, если помог чем, держись! — Павел Евгеньевич пожал водителю руку и вышел.

_______________________

— Аня, ты дома? — Вера, давняя подруга, заглянула в кухню, все открыто, а в доме никого нет.

— Здесь я, в спальне, прибираюсь, проходи, садись.

Вера села, сняв пальто. — Заметила я, что последнее время ты какая-то другая.

Аня развела руками, улыбнувшись: — Да с чего ты взяла? Все у нас с сыном по-прежнему.

— Может, познакомилась с кем?

— Смеешься, у нас тут все друг друга знают. Не с кем мне знакомиться, да и не хочется.

— Взгляд, у тебя Анюта какой-то другой… А тут на днях тезка твоя бабушка Анна Васильевна сказала, что искал тебя мужчина какой-то, твоих лет вроде, может постарше.

— Ага, министр сельского хозяйства искал, хотел грамоту вручить и орденом наградить, — пошутила хозяйка.

— А если серьезно, то это тот водитель лесовоза, который подвез тогда в мороз. Помнишь, рассказывала?

— Да ну! А чего ему надо женатому?

— Говорит, что разводится, меня спрашивал, откуда про жену его знала. А я и не знала. Сто раз себя ругала, что лишнее брякнула.

— Нет, погоди, так он к тебе же приезжал, а причину совсем другую нашел. На тебя посмотреть приезжал. Неужели у тебя ничего не торкнуло?

— Да с самого первого взгляда торкнуло. Хороший он, верный, с таким не пропадешь. И по окнам выглядывать не надо, домой всегда будет торопиться…

— Ну, так и что же ты не приветила его, причину бы нашла, попросила помочь… Анька, ты как с печки свалилась, как будто ни разу замужем не была.

— Не знаю, что делать, думаю про него, а сама не решусь, да и не приедет он больше.

— А вдруг это и есть твой суженый? Мы в восемнадцать-двадцать лет думаем, что суженого встретили, а иной раз по-настоящему лет под сорок. Может и у тебя так.

— Это я сразу почувствовала, как только в машину села, — призналась Аня, — но не те слова сказала с первой встречи. Давай про свою жизнь горемычную рассказывать, потом его пожалела, потом сказала, что такого, как он, ждала бы каждый день у окошка…

— Найди его, знаешь же, что в райцентре живет.

— Нет, хватит, он тогда подумал, что навязываюсь ему.

— Ну, ты хоть узнаешь получше, хоть поговори с ним!

— Не могу. И хватит об этом.

— Ладно, Аня, я совет дала, а ты думай сама, — Вера поднялась. — Ну, пойду я. Вот поэтому ты другая какая-то, влюбленная что ли.

______________________

Зима в Сибири долгая. То затяжные морозы, то снег, то метель, то вдруг немного поднимется столбик термометра, порадует мягким, слегка бодрящим морозцем.

Всякий раз, проезжая место, где он увидел Анну, вспоминал их встречи. Всего две встречи. Но какие-то скомканные, странные… а все равно вспоминал и невольно ловил себя на мысли, что вот сейчас за поворотом увидит знакомый силуэт, остановится, и она в своей толстой шубе, закутанная в платок заберется в кабину. Нет, не так, скорей всего, он помог бы ей, и разговор был бы совсем другой, просто все было бы легко, ведь ему есть, что ей сказать — этой странной попутчице.

Автостанция в райцентре небольшая. Одноэтажное здание из бетона и стекла лет двадцать назад считалось еще современным; сейчас, с рекламными плакатами, выглядело скромным помещением, где пассажиры прятались в непогоду.

Степан проводил дочку на автобус, отправлявшийся в город.

— Ну, молодец, что приехала, не забывай, не только я, бабушка с дедом всегда ждут тебя.

Девушка кивала в ответ, обняла отца, легко вбежала по ступенькам в автобус, махнув рукой на прощанье.

Степан был в легкой курточке, слегка поежился, хотел идти к машине, как увидел ее. Она стояла спиной на площадке, куда должен подъехать автобус, который шел в село Зеленое. То ли пуховик на ней был, то ли пальто на синтепоне, непонятно. Но почему-то Степану что-то подсказывало: это она.

— До Зеленого? — спросил он, подойдя к женщине.

— Да! — она повернулась к нему сразу, еще не зная, кто ее спросил, промелькнуло, может кто из сельчан. — До Зеленого, — уже удивленно повторила Анна.

— Здравствуй, попутчица, — он был совершенно спокоен, как будто знал, что увидит ее сегодня и подошел как к давней знакомой.

— И тебе доброго денечка, Степан, — она поправила шапку, убрала выбившиеся волосы, — а я приезжала продукты купить, тут выбор больше, чем у нас, да и дешевле.

— А я дочку провожал.

— А мой сынок вчера еще уехал, учится он у меня.

— Ну, так ради такой встречи подвезу тебя.

— Ой, не надо, я уж и билет купила, автобус скоро подойдет.

— Да брось ты этот билет, поехали, раз предлагаю, — не дожидаясь ответа, поднял ее сумку.

— Чего молчишь? В первую встречу разговорчивая была.

— Так то первая встреча, я тогда смелая была.

— А сейчас чего испугалась? Лопату, которой снег расчищаешь, заменила?

— Нет, руки не дошли.

— Ну а мать когда перевозить будешь? Ты же про мать говорила тогда.

— Думаю, весной надо перевозить. Так ее еще уговорить надо.

— Как договоришься, я тебе машину организую.

— Спасибо тебе, Степа, не хочу должницей быть.

— Со своих не беру.

— Со «своих»? — переспросила она.

— Ну да, ты же своя. Во-первых, землячка, во-вторых, третья встреча у нас с тобой… Поедешь со мной дальше?

–"Дальше" — это куда?

— По жизни дальше. — он улыбнулся. — Ну, это я так, образно. Пообщаться надо бы. Как смотришь?

— Пообщаемся, лопату сначала поправь, а то черенок совсем слабый.

— Будет сделано. А ты пока чай наладь, а то надоело одному чаи гонять. С тобой хочу.

— Вот сначала пообедаем, чай попьем, потом уже лопатой займешься.

— Спасибо, хозяюшка, меня такой расклад устраивает.

Говорили они до самого села. Удивительно, что слова находились и, казалось, понимали друг друга с полуслова.

______________________

Весной перевезли Анину маму, осталась она жить в доме дочери. А сама Анна переехала к Степану в райцентр. Купили новую мебель, наметили строить новую баню. Но это уже летом.

Дочь Степана, сын Анны и приемный сын Кирилл иногда приезжали, и тогда дом наполнялся шумом, весельем, всем хватало места.

Под осень Аня обрадовала мужа известием, что ждет ребенка. Про общего малыша они говорили раньше, и решили, что ребенок будет желанным.

Зимой Аня частенько присаживалась к окну, считая минуты, когда приедет Степан, обнимет ее и спросит: — Ждала, Анечка? — а она ответит: — Ждала, Степушка. И всегда ждать буду, я же теперь попутчица твоя на всю жизнь.

Судьба

— Не пущу, мала еще по малину одна ходить, в тайге и охотники бродят, и что на уме у кого, то неведомо.

— Да что ты, матушка, я ведь не одна, я с подружками, вон нас сколь набралось, никто нам не страшен.

Ефросинья выглянула в окно: от разноцветных платков зарябило в глазах. Смеясь, переговариваясь, держа корзины, в которых скромными узелками припасена еда, девчата ждали Варю.

— Ну, так пойду я или нет? Вот смеху-то будет, если в мои шестнадцать годов по малину не пускать.

— Ну, иди, все одно выпросишь. Да не заходите далеко, и девчат держись, не отдаляйся. Ох, судьбинушка, помилуй дочку, дитя единственное, — вздохнула Ефросинья. А потом с минуту смотрела в окно, отмечая про себя, что выросла Варька пригожей. Вспомнила она мужа, с войны не пришедшего, старшего сына, ушедшего в 1944 на фронт, — не вернулся сынок. Вот и берегла дочку пуще пса сторожевого; кто не посмотрит на нее, сразу себе в уме отметит, оценит, добрый ли человек.

Июльский воскресный день был солнечным, как раз то время, когда малина наливалась соком, ягоды уже, того и гляди, падать начнут. Шумной гурьбой девчата, лет 15-17, вошли в лес. Кустарники приветливо встретили ягодников, малина светилась на солнце и сама просилась в руки.

— Айда выше, там ягоды больше, — крикнул кто-то, — здесь уже все собрали.

— Боязно выше-то, мне мамка наказывала, не заходить далеко.

— Эх, вы, бояки, да тут шагов сто будет.

Девчата, завязав потуже платки на головах, чтобы не спадали, потянулись цепочкой дальше. Россыпь ягод на кустах заставила ахнуть в голос, и тут же кинулись к ней, жадно обрывая, а какую ягодку и в рот себе кладут — как же не соблазниться.

Варя, откинув темную косу, ловко собирала ягоду, забыв обо всем на свете. Малину она любила, уж не столько зимой, как сейчас, когда она спеет, да так и манит к себе.

Не услышала девушка, как кто-то вскрикнул. Потом крик раздался громче, остановилась Варя, смотрит по сторонам — никого нет. И вдруг крик сразу в несколько голосов: «Медведь… медве-еедь». А потом визг девичий, шум листвы на кустарниках. Варя повернулась, смотрит, куда бежать… и вдруг рык устрашающий и шум поломанных веток, и огромная пасть чуть впереди ее. Медведь встал на задние лапы, словно желая «обнять» первого попавшегося на пути человека.

Дыхание перехватило у Вари, вцепилась обеими руками в корзину, словно корзина эта могла бы защитить. Внутри такой страх появился, что казалось ей, онемела, сковано все тело и голос пропал. Хватило сил отойти назад, вспомнила матушку и только тогда слова на ум пришли:

— Возьми, назад отдаю, забери малину, отпусти меня, — шептала девушка, как будто слова эти могли ей помочь.

Она бросила корзину и вдруг какая-то неведомая до этого мгновения сила, заставила ее бежать. Как будто кто-то другой вселился в нее, и теперь она чувствовала, что бежит легко и силы есть бежать еще долго.

Наконец увидела девчат, бежавших из леса, почти догнала, и только тогда прорезался голос, и пронзительно закричала: — Мамочка-ааа!

Остановились, когда деревню увидели; почти половина корзин была потеряна, а у кого остались, так пустые были, растеряли всю ягоду.

— И откуда он взялся? Тятька сказывал, что далече мишки бродят, — сказал кто-то.

— Ага, мы малины захотели, а медведь до нее еще больше охочий, — едва переведя дух, переговаривались девчата.

И только Варя молчала, стояла вся белая, как кора на березе. Одной ей довелось увидеть медвежью пасть, и до сих пор не верила, что выбралась, и непонятно было, откуда силы взялись.

У околицы встретились им парни, кому 16-17 лет, а кому уже и восемнадцать исполнилось, в армию идти пора. Шутками встретили девчат, посмеялись над пустыми корзинами, а девчата в ответ огрызались, грозясь: — Вот встретите косолапого, как бы вы смеялись.

Последней шла Варя, тоненькая, в ситцевой юбке и простенькой кофточке, платок лежал на плечах, коса растрепалась.

— Гляньте, никак мишка косу расплел Варьке, — загоготал Сёмка, тыча в девушку пальцем.

— Утихни, — одернул его Тимофей, восемнадцатилетний парнина, широк в плечах, руками силен, лицом приятен.

— Совсем обессилила девчонка, — сказал он ей, подойдя ближе. Недавно заметил, как хороша Варя, хоть и молода еще совсем, не знал, как подойти, какое слово сказать. — Держись за мою руку.

— Я сама, — прошептала она, губы с трудом шевелились.

— Да ты без сил почти, уж и вправду бежали из лесу, раз идти не можешь. А давай понесу тебя, ну хоть до деревни.

И не спрашивая больше разрешения, взял девушку одной рукой, только осталось ей обхватить его шею, а он так и понес, как ребенка, на одной руке — силушки не занимать.

— Пусти, люди увидят, — умоляла она.

Отпустил почти у деревни.

— Ты не бойся, не придет сюда медведь. — Стал смотреть в глаза, как будто запомнить хотел. — Ну, мала еще совсем, уж больно молода. Подрастай, Варя, пока я три года служу, а вернусь, женюсь на тебе.

Девушка была так напугана и слаба, что слова растворились в воздухе и в душу не запали.

____________________________

— Ох, у меня сердце выболело, да что же это с тобой, дочка?! — запричитала Ефросинья, увидев побледневшую Варю. Ноги ее подкашивались, потому как дрожали до сих пор. — Ну, говори, что приключилось, — она стала трясти дочь за плечи, пытаясь привести в чувство. — Кто обидел?

— Там, там… медведь там.

Ефросинья снова ахнула, ощупала Варю с головы до ног. — Цела ли? Может, упала где, когда бежала…

— Не упала, мама, испугалась сильно…

— Ну, это пройдет, давай я тебе молочка налью прохладного из погреба.

— Не хочу молока.

— Ну, тогда картошечки с огурчиком…

— Не хочется мне.

— Да что же это такое, поесть не уговоришь, ну полежи, пройдет все.

Не прошло через день, не прошло через неделю. Страх отпустил, а аппетит пропал, ела Варя совсем мало, еще больше похудела.

Тимофей до осени на сплаве леса работал, а потом проводила мать сына в армию — одного-единственного сына, потому как других не было, а мужа война забрала.

Прошло три года

— Ну, будет, мать, вернулся я, — Тимофей ощущал на щеках слезы матери, не успевая вытирать их. А она, не могла отпустить, все гладила сына по плечам, словно убедиться хотела, что цел и невредим.

— Как тут у вас? Говорят, леспромхоз теперь в селе.

— Леспромхоз, сынок, леспромхоз, хватит тебе работы, только ты бы отдохнул чуток.

— Да я уже отдыхаю, — Тимофей раскинул руки, посмотрел в осеннее небо, потом заметил, как подросла черемуха в палисаднике, да и березы у ворот раскидистее стали.

Малиновое варенье на столе напомнило, как три года назад, нес на руках испуганную Варю, — в армии тоже часто вспоминал, хотел написать, а потом подумал, девчонка еще совсем, вот приеду домой, если не вышла Варя замуж, женюсь в тот же месяц.

Проехала подвода с доярками на вечернюю дойку. Тимофей — к окну, соскучился по такой картине, все было ему родным до того, что даже в груди щемило. И вдруг увидел хрупкую фигурку в голубом платке и само лицо Вари так явственно…

На другой день нашел ее на ферме утром рано. Как мать не уговаривала поспать еще, собрался в минуту, как солдат, и пошел на ферму затемно. — Я насчет работы, — сказал он матери.

— Да ты такая же, Варя, не изменилась, — он смотрел на нее, тоненькую, как молодая березка, большие карие глаза улыбались, и сама она смущенье прикрывала уголком платка. — А помнишь, как на руках тебя нес, когда медведя испугалась?

Девушка побледнела. — Не то я хотел сказать, забудь ты этого медведя, я к тому, что все три года думал: если замуж не вышла, значит за меня пойдет. Пойдешь, Варя?

— Совсем уж неожиданно, не думала, не гадала, что в первый же день после службы свататься станешь.

— Погоди, Варя, со сватами приду в субботу вечером, так и знай. Не откажешь мне? Люблю я тебя еще с той встречи… — И он также легко, как в прошлый, раз подхватил Варю на руки.

— Ой, девоньки, что будет, — рассмеялись девчата, — Варьку никак украсть хотят.

— Ладно вам, занозы, кого люблю, того ношу, — крикнул в ответ Тимофей, смутив Варю еще больше. — Сегодня же матери скажу, что женюсь.

Варя вспомнила строгий взгляд Агриппины и промолчала.

____________________

— Да никак девок больше нет?! — Агриппина была обескуражена выбором сына. — Глянь на нее, она же тоща, какой с нее работник, и лицом бледна. Зачем тебе такая хворая? Как медведь напугал ее, так и слаба стала.

— Может она и слаба здоровьем, так я силен, проживем, главное люба она мне, слышишь, мать, ой как люба!

Агриппина еще долго сокрушалась, рассказывая, как Ефросинья дочку по врачам возила, да все та же худоба при ней, да лицом бледна. Тимофей как будто не замечал слов матери, то успокаивал ее, то говорил, что никто больше не нужен. Через неделю Агриппина сдалась, а скорей всего смолчала, и без всякого настроения дала согласие на женитьбу.

— Смотри, дочка, хворая ты у меня, слаба здоровьем, а Агриппина не пощадит, не такую она невестку хотела. Недобрая она тетка, не хочу тебя отдавать в их дом.

— Ну что же, мама, раз посватался Тимофей, значит, согласилась Агриппина Федотовна с выбором сына. Поживем сколько у нее, а потом построим себе домик.

Казалось Варе, что после медвежьей пасти ничего страшнее нет, да только ошиблась она. Тимофей до позднего вечера на работе, в то время как Агриппина с Варей все больше вместе под одной крышей.

— Чугунок-то не почистила, — ворчала она, — кто будет за тебя чистить? меня заставишь?

— Да что вы, матушка, я же вчера отчистила, это вы утром уже на плиту ставили.

— Когда это я ставила, не припомню. Не придумывай, молода, а на язык остра.

Улыбки от Агриппины не дождешься, только взглядом колючим проводит, потом вздохнет, сожалея, что никудышная жена досталась сыну, такому хорошему, да пригожему.

Все стерпела Варя, потому как люб Тимофей, не обижал ее, да и дитё летом родилось. Маленький комочек пищал, а Варя, как птица склонилась над дочкой, успокаивая младенца. — Тимоша, давай Машенькой назовем, — спросила Варя.

— Марья Тимофеевна значит, так и запишем.

Агриппина распеленала внучку и укоризненно сказала: — Худоба одна, вся в мать.

— Да погодите, она еще наберет свое, — оправдывалась Варя.

— Ну, ну, кто бы говорил, — Агриппина вышла на улицу. Ничего не смягчило ее, ни ребенок, ни радость сына, которого жалко было, что упирается на работе, а дома жена, как былинка. «Ну, вот какой с нее прок. Нет, хворая она да тощая, неужто так и мучиться Тимоше, привыкнет к ней, а она, гляди, да помрет…».

Капля камень точит. Изо дня в день Агриппина при каждом случае намекала на болезненный вид Вари. А она и в самом деле, ела мало, на работе уставала… Мать ее, Ефросинья, все на тот случай кивала, когда медведь напугал Варю, что даже есть не могла. А может и до этого болезнь какая была, да кто же в деревне знать мог.

С одной стороны Агриппина на Варю наседала, с другой — Тимофей угрюмо смотрел, неласков стал, слова доброго не дождешься от него, все только «подай, да отнеси». А про дом свой и разговора больше не было. «Плохо что ли нам у матери живется, ты не успеваешь, так мать помогает, работает за вас двоих».

Уехав на месяц в тайгу, оставил Тимофей мать и жену молодую. А когда вернулся, не застал Варю. Собрав вещи в один большой узел, ушла к матери. Ефросинья помогла донести вещи до дома, малютку уложили на кровать.

— Говорила я тебе, дочка: Агриппине здоровая невестка нужна, вот и невзлюбила она тебя. Ничего, мы весной к доктору в город поедем, вылечим тебя.

Заплакала Варя. — Если не придет в эту неделю сам за мной, давай уедем, мама, отсюда, не смогу я тут.

— Подожди, все забудется, все наладится, — утешала мать.

Агриппина не успокоилась, пока Тимофей не развелся с Варей. — Ну вот, сынок, развязал ты себе руки. Глянь, какая у Камариных девка справная. Да за тебя Наташка не пойдет, а побежит. Ну не ходи тучей, сама она ушла, не выгоняла я ее, уж поверь матери.

_____________________

— Доброго денечка вам, Тимофей Кондратьевич, — Наталья, румянощекая, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, стояла перед Тимофеем. — А помнишь, как ты меня за косы дергал, догнать норовил?

— Ну, так это когда было…

— А я помню, — не сводя глаз, с намеком сказала девушка. — Ну, хоть до дома проводи, ты же теперь вроде как свободный.

Он взглянул на Наталью: ростом невысокая, но справная деваха, взгляд задиристый. И до армии, было дело, поглядывала на Тимофея.

«Ну а что, раз Варвара ушла, не сидеть же мне одному, — подумал Тимофей, — права мать: девка-то хороша. Такая и женой хорошей будет».

До Варвары дошла весть, что Тимофей женился на Наталье. Приняла невестку Агриппина с распростертыми объятиями. Прощала даже, если какой раз в постели нежилась. Обовьет руками Тимофея за шею и шепчет: — Не отпущу. Как подумаю, что на весь день, так уже скучать начинаю.

После таких слов быстро отлегло от сердца у Тимофея, даже не заметил, как Варя с матерью и с крохотной дочкой из села уехали. Область большая, затерялись в чужом селе, никто и не знал, куда уехали.

— Доктору тебе надо показаться, — настаивала Ефросинья.

— Погоди, мама, пусть Маша подрастет, не могу ее оставить.

— А я на что? Я же с ней буду.

Варя прижимала ручонки дочки к своим губам и все бормотала: — Не хочу от нее никуда, не захотел нас Тимофей, так мне ее еще жальче, жизнь отдам, а дочку подниму.

— Так жизнь поддержать надо, лечиться тебе надо, Варя!

— Ничего, я еще пока чувствую в себе силы.

— Ох, зачем я тебя тогда отпустила! Попался этот медведь треклятый, и малины не захочешь после того, лучше бы ты дома сидела. И что же за судьба такая!

— Да ладно, я уж забыла.

— Забыть может и забыла, а болеешь с той поры.

— Все пройдет, все пройдет, вот сейчас заживем на новом месте, я на ферму пойду.

— Тяжелая для тебя работа — коров доить, просись учетчицей, ты грамотная, справишься.

Варя и сама удивилась, что нашлось ей место учетчицы. Через год Машу в ясли устроила. А потом и в садик отдала.

— Варя, говорят, в райцентре доктор хороший есть, внимательный такой. Пусть посмотрит тебя, а то на одних травах не продержишься.

— Ладно, мама, съездим, — Варя почувствовала такую слабость и боль внутри, что откладывать было уже невозможно.

Одноэтажное здание районной больницы было заметно сразу: белые занавески на окнах, маленький сквер перед входом, огороженный деревянной изгородью.

Доктор что-то усердно записывал, потом оторвался и взглянул на вошедших. — Вдвоем нельзя, по одному проходите.

— Здравствуйте, доктор, это дочка моя, желудком мучается, а я — мать ее, вместе мы.

— Подожди, мама, в коридоре, я уж сама, потом расскажу тебе.

— Нет, ну если мама, то присядьте на стул у входа, можно остаться.

Он расспрашивал долго, и Варе казалось, что слишком много вопросов задает, даже про медведя, который ее напугал, рассказать пришлось.

— Вот что, Варя, уж позвольте вас так называть, с диагнозом спешить не стану, хотя мне уже понятно, что с вами приключилось. Предложить хочу вам в город съездить, в областной больнице работает мой знакомый — хороший врач-гастроэнтеролог, думаю, все поправимо.

— Как ехать?! У меня дочка маленькая!

— А муж? а ваша мама? разве не с кем посидеть с ребенком?

— Мужа у меня нет, а Машу с мамой оставлю… но на долго не могу.

— А если лечиться придется? Запускать болезнь никак нельзя. Да вы не переживайте, уверен, смогу вам помочь.

— Спасибо, Николай Константинович, — Ефросинья по простоте душевной стала кланяться.

— Вот только этого не надо, — остановил врач, — я и так помогу.

Врачу районной больницы было чуть больше тридцати; выглядел он старше, может из-за очков, или из-за скрупулезного подхода к каждому больному, что несвойственно было для его лет. Через две недели вместе с Варей поехал в областную больницу и лично привел молодую женщину к знакомому доктору.

После обследования больше всего боялась операции, но назначенное лечение было и так серьезным. — Я теперь от вас не отстану, — пообещал Николай Константинович, — снял очки и стал протирать их, слегка прищурившись, — на прием ко мне в обязательном порядке и в областную непременно будем ездить.

— Спасибо вам! Вы ведь в отпуске, мне в больнице сказали, а со мной поехали, время на меня тратите.

— А на кого мне еще тратить? А вы такая славная девушка и дочка у вас совершенно замечательная.

Они шли к автовокзалу, чтобы успеть на автобус.

— А у вас есть дети?

— Есть. Сын. Уже подросток. Только он с матерью живет, с моей бывшей женой.

Варя остановилась. Не верилось ей, что такой отзывчивый человек, которого почти весь район знает за его доброе сердце, живет один.

— А как же так? — Варя смотрела с сожалением, хотелось ей этому доктору счастья пожелать.

— Не волнуйтесь, Варенька, все хорошо. Жена у меня хирург, надо сказать, талантливый врач, ее сначала в область позвали, мы переехали. Потом она в Москву уехала, работает в столице… И сын с ней. Я все понимаю: карьера, перспектива… Но я остался здесь, я, так сказать, доктор районного масштаба.

— Надо же, я не знала, что так бывает…

— Как?

— Что два хороших человека могут вот так просто разойтись. У меня по-другому было: меня мама моего мужа упрекала, что здоровьем слабая… а я и правда не всякую тяжелую работу делать могу, хотя стараюсь.

— Что за дикость, упрекать человека в его нездоровье. — Николай Константинович впервые был раздосадован. — А знаете, Варя, предлагаю вам чаще встречаться, все равно мне надо проконтролировать ваше лечение. Твое лечение. — он смотрел на нее с нежностью, как будто встретил родного человека.

Дома только и разговоров было про Николая Константиновича; Варя всякий раз находила причину заговорить о нем. То вспоминала, как пришли на прием, как подробно рассказывал о выписанном лекарстве, как рассказывал про диету, как возвращались потом в райцентр.

Ефросинья вдруг вытерла уголком платка глаза. — Ты чего мама? — Варя испугалась, заметив, что мать прослезилась.

— Да вот слушаю тебя и думаю: случись чего со мной, и такой человек, как Николай Константинович — спасение твое. Спокойна была бы душа моя.

Варя и сама подумала, что все не так, как с Тимофеем; не хватает на руки, не клянется в любви, ничего не обещает, а спокойно с этим человеком, и, кажется, душа к нему тянется.

___________________

Агриппина придирчиво посмотрела на округлые бедра Натальи: — Пора тебе второго родить, Тимоша сына ждет.

— Да ладно вам, мама, уж без вашей указки знаем, когда рожать. Я вон только Люську из пеленок подняла.

Агриппина поджала и без того тонкие губы, подвязала платок и смолчала, наблюдая, как Наталья подхватила чугунок и поставила на плиту, — крутилась по дому, как шемела, тут уж упрекнуть не в чем.

— И вообще, мама, отделяемся мы от вас с Тимошей, отдельно будем жить, совхоз нам материал на строительство дома выделил.

— Чего удумали, а мне теперь как, одной что ли?

— Ну не дитё же вы малое, чай не пропадете.

— Больно резка ты, Наталья, грубо отвечаешь. Обидно мне, я ведь тебя, считай что, сыну сосватала…

— И что мне теперь до скончания века вам в ноги кланяться? — Наталья сняла фартук, — прежнюю-то невестку извели, считай что, не без вашей помощи убежала от мужа.

— Не болтай лишнего! Варвара больна была, какая она жена Тимофею, по глупости женился на ней. Да и не прогоняла я, сама ушла.

— Не только ушла, а даже уехала куда подальше…

— А тебе что, плохо? а если бы тут жила, да глаза мозолила Тимоше…

— Ой, не пугайте меня, я теперь жена законная, никуда он от меня не денется.

Она и не заметила, как вошел Тимофей, подперев плечом косяк, стоял и слушал бабьи разговоры.

— Ишь, ты, уверенная какая… и ты, маманя, хороша, все суетилась, уж так хотела, чтобы я на Наташке женился. А теперь слушай вот благодарность от нее, а я вступаться не буду. — Он вышел, дверь хлопнула, и стояли обе женщины, словно оглушенные.

Агриппина вышла следом, нашла сына, сидящим на завалинке. — Иди в дом, поешь, сынок.

— Отстань, маманя, это ты все со своей заботой, все на Варю дулась, тощей называла…

— Прости, сынок, не выгоняла я ее тогда, сама она ушла, обидчивая такая.

— А я дурак, не пошел, не позвал назад, и где она теперь с дочкой.

— Ела она как, птичка, внутри у нее что-то болело, может и в живых нет уже… А у тебя все же семья, хоть и грубит иной раз Наталья. Сыночка бы вам…

__________________________

Девочка так и осталась единственным ребенком в новой семье Тимофея. Думал он о сыне, да хоть и двух сыновей растить не против, а только не было больше детей. Уже и от Агриппины отделились, а она все намекала, от чего детей больше нет.

— Такова моя природа, — резко отвечала Наталья, — всё, нет пока детей, а как будут, так сразу вам доложу.

Дочка Люда подрастала и уже пошла в школу. А Тимофей, нет-нет, да и вспомнит про Варю, стоит только Наталье малины в лесу набрать, так и вспоминается ему случай с медведем, и как нес он на одной руке испуганную Варю. И зачем послушал тогда мать, сам не знал, и где теперь Варя с дочкой, неизвестно. Да и попробуй искать начни, Наталья враз охотку отобьет. Росточком невысока, с пухлыми руками, щекастая, говорливая, она никогда не смолчит и найдет любой ответ.

Прошло тридцать лет.

Заросло травой то место, где стоял домик Ефросиньи, да и сама деревня меньше стала. Медведей теперь в округе не водилось, можно без боязни малину собирать. Только ягоды меньше стало, идти за ней теперь надо вглубь леса. И редко кто выбирался по ягоду, не хотелось ноги бить, потому как почти в каждом огороде разрослись кусты малины.

Также ехали доярки утром и вечером на дойку, только теперь не на подводе, а на машине с будкой.

— Люська, тебя никак в самой области награждать будут, ты же передовик.

— Будут! И никакая я тебе не Люська, а Людмила Тимофеевна, — отчеканила молодая женщина, блеснув белыми зубами.

— Ой, загордилась, гляньте! Никак орден вручать будут?

— Ну, орден не орден, а грамоту да премию заслужила.

— Ох, и языкатая эта Людмила, вся в мать, в Наталью, та тоже в молодости бойкой была.

Людмила в город редко ездила, далеко, несподручно было, вот райцентр — другое дело. А тут объявили: район передовикам автобус выделяет.

Зал областного дома культуры показался Людмиле огромным, народа — тьма. Закрутив светлые волосы повыше, надев любимую блузку и брошь, подаренную мужем, она сидела, стараясь разглядеть, что там происходит на сцене.

И невдомек было Маше, сидевшей на несколько кресел поодаль, что почти рядом ее сестра по отцу. Она внимательно слушала и горячо аплодировала, когда называли фамилию, имя, отчество, награждаемого. «Сверчкова Людмила Тимофеевна», — огласил ведущий, назвав совхоз и район. Маша услышала знакомое название, как раз мама с бабушкой из этих мест, да и сама там родилась. Проводила взглядом Людмилу, — задумалась: отчество такое же, как у нее.

Людмила, продвигаясь между рядами, успевала кивать на поздравления земляков. И сразу же Маша услышала свое имя. На сцене еще раз обратились к ней, назвав Марией Тимофеевной. И теперь уже она шла под любопытным взглядом Людмилы.

Да мало ли совпадений, а тут всего лишь отчество совпало. Но Людмила, да и Мария, время от времени, смотрели в сторону друг друга. Больше всего Марию волновало название деревни, в которой жила раньше ее мама.

В фойе Маша замешкалась, решив, что потеряла из виду ту самую Людмилу Тимофеевну. Но вдруг взгляд ее почувствовала на себе.

— Вы из Лукьяновки? — спросила Маша, хотя сомневалась, вступать ли в разговор.

— Из Лукьяновки, — охотно ответила она. — А я заметила, как вы на сцену выходили после меня сразу, отчество у нас одинаковое. А девичья фамилия у меня Тетерина. — Людмила сказала и стояла выжидающе, наблюдая реакцию Марии. Еще в детстве знала из разговоров родителей, что есть где-то у нее сестра чуть старше ее, и зовут Маша.

— Так и у меня девичья фамилия Тетерина. И Лукьяновку я по маминым рассказам знаю.

— Ой, батюшки, сердце почему-то подсказывало, — Людмила чуть не выронила грамоту, давай отойдем, может, есть, где укромное место присесть.

Молодые женщины нашли свободные места в фойе и, забыв про концерт, который должен начаться во второй части, сидели, то глядя друг на друга, то смущенно отводили взгляд. Наконец народ снова хлынул в зал, и в фойе стало тихо.

— А я давно знаю про вас, отец вспоминал, все порывался найти, да так и умер, ничего не узнав. А бабушка Агриппина Федотовна и того раньше ушла. Так что мама у меня Наталья Егоровна, муж, да двое деток.

— Так и у меня двое деток, — обрадовалась Мария, муж в заготзерно работает, а я зоотехник. Мама все сомневалась, смогу ли осилить такую профессию… Ничего, осилила.

— А как матушка ваша, жива?

— Жива, с внуками нянчится. Бабушка Ефросинья умерла давно, жаль, конечно, любила она меня. А отца вашего… нашего отца давно не стало?

— Да уж пять лет прошло. С виду сильный, здоровый, и вдруг сердце… Никто не ожидал. — Людмила замолчала, потом перевела разговор на другое.

— А мне кажется, мы даже похожи, — она улыбнулась. — Непривычно встретить родную сестру по отцу, да еще через столько лет. Отец иногда как выпьет, так вспоминал все про какого-то медведя, про малину, мама, как услышит, так злилась на него, я потом поняла, что это он маму твою вспоминал.

— Может быть, мне уж точно неизвестно, я его никогда не видела, только на старой карточке — мама сохранила ее, чтобы мне показать.

Из зала доносились аплодисменты, музыка, а две молодых женщины сидели, замерев в удивительном ощущении: рядом родная кровь… и что с этим дальше делать, обе пока не знали.

Расстались они под вечер, когда подошли автобусы, чтобы развезти людей по районам.

Маша разложила гостинцы ребятишкам, которые едва успела купить в городе, — времени в обрез было. Муж Саша, не отпуская с рук младшего Алешку, спросил: — Устала, Маша?

— Ничего, завтра воскресенье, отдохну.

— Хорошо бы, если никто не вызовет, беспокойная у тебя работа, дочка. — Варвара, худощавая, с сединой на волосах, пришла помочь и крошила в миску салат.

— Ой, мама, что я тебе расскажу… хотя, может тебе и неприятны такие воспоминания.

— С чего вдруг? Кого ты там встретила?

Маша рассказала все в подробностях, даже описала Людмилу, как она выглядит. Потом сказала печальную весть, что умер Тимофей, еще пять лет назад умер.

Варвара отложила ложку, которой собралась мешать салат, задумалась и с грустью сказала: — Ну, вот и всё, Тимоша! Матушка твоя все хворой меня называла, а получается, что ты раньше ушел. Силен ты был телом, а духом слаб. — Она вспомнила, как уступил он матери, и как расстались они, как будто и не было ничего, как будто и дочери у него нет.

— Мам, ну ты чего, расстроилась?

— Да так, прошлое вспомнила. А вообще, все хорошо, дочка, все хорошо. Если бы не уехали мы тогда из деревни, сидела бы я сиднем, к докторам не обращаясь. А так Колю встретила, настоящий доктор, его в город звали, а он в райцентре остался. Спасибо ему, считай, что спас меня, сколь возился с моей язвой желудка.

Маша обняла мать. — Он мне как отец, просто удача какая-то такого доктора встретить, да еще замуж за него выйти.

— Маша, а может, ты хочешь съездить туда?

— Куда?

— Ну, в Лукьяновку, раз уж вы, считай что подружились с Людмилой.

Мария улыбнулась, поцеловала мать. — Нет, мама, чего-то не хочется. Пока не хочется. Может, и съезжу когда-нибудь. А Людмиле я открытку к празднику отправлю. Может, какой раз в городе и встретимся, сестра все-таки. А ехать туда ни к чему мне, да и некогда мне, смотри, вон Санька мой с ребятишками возится, ими и живу.

— Ну, твое дело дочка, а я возражать не стану, как душа пожелает, так и будет.

Варвара начала накрывать на стол, а в мыслях вдруг мелькнут воспоминания, малинник, медведь, а потом все хорошее, что было с Тимофеем… а больше она ничего и никого не хотела вспоминать. «Такая судьба, — подумала Варвара, — грех жаловаться, хорошая судьба мне выпала», — и она присела на стул, и долго смотрела, как играют внуки, и смеялась вместе с ними и радовалась.

— А мы ждем, думали вы все к нам придете, — Николай Константинович, постаревший, но все такой же внимательный, вошел в дом, — так и знал, что Варя у вас. Здравствуй, Маша, поздравить тебя можно с награждением?

— Можно, папа Коля, — она улыбнулась, — ну вот почти все в сборе, Ваньки не хватает, скорей бы приехал.

— Сессия у него, дело ответственное, — Николай Константинович сразу приосанился, заметно было, что гордится сыном.

Иван был младшим сыном Николая и Вари, пошел по стопам отца и оканчивал мединститут. А его старший сын Володя, от первого брака, стал инженером-технологом, хотя все прочили ему профессию врача.

Сели за стол. Маша останавливала взгляд на матери, пытаясь понять, расстроили ее воспоминания или нет. И не заметила на лице и тени прошлого, Варя давно жила настоящим и будущим своих детей. И гордилась ими. И мужем гордилась, человеком, которого уважал весь район. Наверное, это хорошо, когда можно гордиться самыми близкими. И любить их всем сердцем, так же как они любят Варю.

Бродяга

Никто не видел, на чем он приехал. Автобус давно прошел, да и попуток под вечер стало меньше. А может не приехал, а шел пешком вдоль кромки леса.

Майская слякоть больше походила на осень с холодным ветром. Может поэтому чужак был так странно одет: брезентовый плащ с капюшоном, длинный и балахонистый, кирзовые сапоги, за плечами рюкзак. Кепка на волосах с проседью. Небольшая борода придавала еще большей загадочности — никто в деревне так не ходил, разве что мужики на рыбалку отправлялись в брезентухе.

— Может отшельник? — стали шептаться бабка Марья и бабка Дарья. — Из леса вроде как вышел.

— А кто его знает? Бывало, скрывались в тайге, потом выходили к людям.

Чужак, не обращая внимания на любопытные взгляды, на пугливость сельчан, брел по дороге, читая названия немногочисленных улиц. У клуба остановился, заметив стоявших девчат. Был он от них совсем близко: прищурил подслеповатые глаза и оказался на расстоянии двух метров.

Темноволосая девчонка лет двадцати смутилась, поняв, что смотрит он именно на нее. Весь его вид пугал девушку.

— Лида, — прошептал незнакомец, — обращаясь к ней.

— Я не Лида, — пробормотала она и посмотрела на подруг, словно искала защиты.

Шрам на лице чужака дрогнул, он заморгал часто глазами, словно хотел понять, что ошибся.

— Девчонки, пойдемте отсюда, странный какой-то, смотрит, что даже не по себе стало.

— Лида, — хрипло сказал он вслед, — я тебя испугал…

Девушки направились к клубу. — Аня, а ведь Лидией твою маму зовут. У нас в деревне она одна с таким именем.

— Ну и что, может он про другую Лиду спрашивал, — Ане не хотелось, чтобы этот уставший, запыленный путник имел к ее матери какое-тот отношение. И успокоилась, когда увидела поджидавшего Степку. Возвращаться домой было тоже не страшно. Со Степкой вообще ничего не страшно.

— Покажи мне завтра этого мужика, я с ним разберусь, — пообещал Степан, готовый защитить Аню от любого, кто косо на нее взглянет.

— Может его уже здесь нет, скорей всего ушел, исчез, сразу видно: чужой. — Аня увернулась от Степкиного поцелуя, и, шепнув «до завтра», поспешила домой.

Уже стемнело, и во времянке, которая стояла на усадьбе, горел свет. Аня вошла, чтобы поделиться с матерью странной встречей и остолбенела от увиденного: на табуретке у стола сидел, ссутулившись тот самый чужак. Его плащ висел у порога на самодельной вешалке. Ане показалось, что не хватает воздуха, и если бы не мать, сидевшая спокойно напротив, она выскочила бы пулей.

— Здравствуйте, — поднявшись, пробормотал незнакомец. Тон его голоса отражал уважение и восхищение. — Какая у тебя дочка красивая, — обратился он к хозяйке, — я сразу подумал, что это ты, так вы похожи.

Лидия усмехнулась: — Неужто, подумал, что за двадцать с лишним лет не изменилась? Другая я теперь, сам видишь. — она посмотрела на дочь: — Это давний мой знакомый, по молодости знали друг друга. Жил в Чистых Родниках когда-то…

— Странный у тебя, мама, знакомый, — Аня, наконец, избавилась от страха и заговорила спокойно, — первый раз увидишь, испугаешься.

— Прости, дочка, напугал тебя, — мужчина виновато смотрел на девушку и на ее мать.

— Я вам не дочка, — бросив резкую фразу, она обратилась к матери: — Мне тут посидеть? — спросила, намекая, стоит ли оставлять ее одну с чужаком.

— Иди, Анюта, отдыхать, не беспокойся, все хорошо.

Когда дверь за девушкой закрылась, Лидия строго сказала: — Удивил ты меня, Коля, своим появлением. Уже не думала, что в живых тебя увижу, столько лет прошло.

Мужчина опустил голову. — Все не так, Лида, вся жизнь коту под хвост. Виноват я перед тобой, перед матерью виноват. — он поднял голову, взгляд был жалким, как у затравленного зверя: — А может и не виноват, жизнь такая получилась. Хотел денег заработать, другие края увидеть и вернуться к тебе через год… травмировался на Севере, в аварию попадал, в тундре замерзал, от волков убегал. И обворовывали меня, и били… эх, да что там, — гость махнул рукой, — видишь, ты даже с первого раза и не узнала меня, уезжал молодым, вернулся стариком, а ведь мне, Лида, всего-то сорок пять.

— Знаю, Коля, годами молод, а телом стар. А кто виноват? Всего два письма прислал и тишина… сам выбрал жизнь бродяжью, затянула тебя дорога, да подработки разные. А добра, смотрю, ты не нажил.

— Есть немного, на домишко хватит, в Чистых Родниках и куплю. Хотел здесь, да не буду смущать дочку… Лида, это же моя дочь? — мужчина весь напрягся, смотрел на женщину с тоской и горечью, ожидая ответа.

Лида встала, строго посмотрела на него: — А с чего ты взял, что Аня твоя дочь?

— Ну, если посчитать, по годам-то как раз совпадает…

Лида снова присела. — Эх ты, счетовод… говорю тебе, Коля, один раз и больше не спрашивай меня об этом, тем более, не вздумай Аню спросить. Не твоя она дочь, не может она быть твоей дочерью.

Пальцы на руке Николая задергались, в глазах появились печаль и разочарование. — Значит мужа твоего покойного Михаила? — уточнил он, все еще надеясь на другой ответ.

— С Мишей я стала встречаться, как ты уехал, потом расписались. Так что, Коля, нет у тебя здесь детей, на Севере ищи, ты там долго жил.

Мужчина поднялся, надел кепку на взъерошенные волосы. — Прости, Лида, что побеспокоил, пойду я.

— Куда ты пойдешь?

— В Чистые Родники пойду, там, у родственника переночую.

— Тридцать километров пешком? Ты и к утру не придешь.

— Попутку поймаю.

— Какие попутки? Ночь на дворе. Ложись-ка лучше здесь, вон одеяло лежит, и подушку сейчас принесу.

— Нет-нет, что ты, — Николай замахал руками.

— Ладно, не маши, как мельница, я тебя не навсегда, я тебя до утра оставляю.

_________________

— Мама, он ушел? — Аня спросила шепотом, едва Лидия вошла в зал.

— Переночует, утром уйдет.

— Ты его оставила? зачем? Посмотри, как он одет! И этот шрам на лице…

— На лице — ладно, на душе у него шрам от бродяжьей жизни.

— Он — настоящий бродяга?

— Нет, конечно, не бродяжничал, но скитался по белому свету, искал, наверное, счастье, да так и не нашел. Несчастный он человек

— А ты раньше как его знала?

— Нравилась я ему, замуж звал.

— А ты?

— Я согласилась. А он решил уехать за длинным рублем, да так и пропал. Спи, доча, ни о чем не думай, утро вечера мудренее.

________________

— Колька, это ты? — Семен смотрел на постаревшего Николая, вглядываясь в черты лица и еще до конца не веря, что это его двоюродный брат.

— Я это, Семен, я, — Николай стянул с головы фуражку, — поизносился телом, вот ты и не узнаешь.

— Ну, дак, сколь лет прошло, мы тебя уже потеряли, считай что насовсем. Шутка ли в 90-е уехал, почти четверть века не было. Ну, заходи, посидим, отметим возвращение.

Фая, жена Семена, смотрела на гостя с подозрением, плотно сжав губы. — Ты гляди, чтобы он нас не обокрал, — шепнула она, когда Николай пошел мыть руки.

— Не придумывай, родня он мне.

— Ага, родня! А где он был столько лет? Даже на похороны матери не приехал.

— Это да, не приехал, — согласился Семен, — но домик-то тетки Евдокии нам достался, продали мы его, Колька нам разрешил.

— Вот и молчи про домик, наши это деньги.

— Что думаешь дальше делать? — спросил Семен, когда гость сел за стол. — Здесь останешься или дальше подашься?

— Хватит, наскитался, здесь хочу окопаться. В район поеду, там и работы больше, устроюсь какой-нибудь склад сторожить или на лесопилку пойду. Пожить хочется по-человечески, — Николай вспомнил Лиду, которая, как ему показалось, не изменилась, только строже стала. Хотелось ему ради нее преобразиться, приехать к ней уже в другом виде.

— Ну и правильно, здесь-то тебе негде жить, домик продан…

— Я знаю, не бойся, денег не требую, свои есть, заработанные, было бы на кого тратить, а мне-то много не надо.

— Ну, ты сам виноват, не приехал тогда…

Николай промолчал, и не стал говорить, что был он тогда тяжело болен и лежал в больнице, кое-как оклемался.

— Тебе, Коля, зубы вставить бы, — осторожно намекнул хозяин, — а то вид не ахти какой. Дорого это, денег надо заработать.

— Зубы подождут, ты мне лучше могилку матери покажи.

_______________________

Через неделю Николай вошел в небольшой стоматологический центр, растерянно оглядываясь и не зная, к кому подойти.

— Кира Сергеевна, что это у вас тут посторонние? — полноватый мужчина в белом халате брезгливо посмотрел на Николая. — Кто впустил?

— Так пациент это, записывается зубы вставлять, к вам, между прочим.

Полноватый доктор усмехнулся: — А деньги у него есть хотя бы на один зуб? — он еще раз взглянул на Николая и проворчал: — Ходят тут всякие.

— Погоди, доктор, — Николай окликнул врача, который задел обидными словами и пошел за ним. А когда тот обернулся, сказал тихо: — За зубы я заплачу, а вот тебе, грубиян, денег я не дам!

У окошечка регистратуры Николай попросил записать его к другому врачу.

— А у нас только два доктора, второй молодой специалист Дмитрий Романович.

— Вот и давай к нему.

Через две недели Кира Сергеевна показала тому полноватому доктору сумму, которую оплатил Николай: — Гляньте, Юрий Львович, какую сумму оставил тот пациент, и еще благодарность написал Дмитрию Романовичу. — Юрий Львович моргнул, словно хотел убедиться в весомости цифр. Ничего не сказав, пошел в кабинет.

________________________

Парикмахерская, на входе которой ляписто написано «салон красоты», встретила Николая стойким запахом лаков, шампуней, музыкой, доносившейся из радиоприемника и разговорами мастеров и клиентов.

— Тебе чего? — женщина лет пятидесяти, с выкрашенными в рыжий цвет волосами, в очках, властно обратилась к нему. Ее статная фигура выделялась на фоне других мастеров.

— Мне бы подстричься.

— Ну, жди тогда, и плащ скинь, вон вешалка.

Женщина была громкоголосой, казалась на вид суровой, но надменности в ней не было.

Молоденькая парикмахерша, освободившись, увидела очередного клиента и нашла причину отказаться: — Марья Петровна, у меня перерыв, пусть другой кто-нибудь возьмет, — она указала на Николая.

— Ладно, симулянтка, иди, отдыхай. — Разрешила она и снова обратилась к Николаю: — Я бы тебя подстригла, но позже, клиентка у меня.

— Марья Петровна, я возьму, — Николай увидел девушку, как ему показалось, лет тридцати.

— Хорошо, Вера.

— Пойдемте, — она позвала мужчину в самый дальний закуток салона. — Как будем стричься? — спросила девушка.

Николай даже улыбнулся от этого вопроса. — Убери вот это все, — он показал на лохматую шевелюру, пестрившую сединой. — Придумай, как подстричь.

— Хорошо, — мастер усердно взялась за дело. Волосы падали на пол, появилась аккуратная стрижка, изменившая мужчину почти до неузнаваемости.

Он показал на бороду: — Это тоже надо убрать, совсем убрать. Можно я сам сбрею? Прямо здесь.

— Можно, я сейчас принесу все, что нужно.

Через несколько минут мастер смотрела на Николая, как на другого человека. — Вам очень идет, вы изменились, намного моложе выглядите.

Мужчина коснулся щеки, погладил лицо: — Шрам не уберешь…

— Да что вы, он вам даже идет, шрамы украшают мужчин.

— Как тебя зовут?

— Вера.

— Спасибо, Вера. И за то, что стричь меня взялась, тоже спасибо.

Первой обратила внимание ярко-рыжая, громкоголосая Марья Петровна: — Вот это оперный театр! Вера, ты чего с ним сделала, как будто дет пятнадцать сбросил. — Она смотрела на Николая, который, даже в поношенном свитере, выглядел теперь гораздо моложе, взгляд стал теплее и смущеннее от нового образа.

Женщины тоже с интересом разглядывали клиента, а он натягивал на себя потертый плащ. — Приодеть так и ничего мужик. — Не унималась Марья Петровна. — А жена имеется? Если нет, то лучше меня невесты не найти. — Все в парикмахерской рассмеялись. — Нет, ну правда, на человека стал похож, — продолжила она, — вот еще бы кожу свою лягушачью сбросил, — она указала на его брезентовый плащ, — и вообще не узнать.

Николай расплатился с Верой и тихо спросил: — Может, еще поможете? — он вопросительно смотрел на нее: — Мне бы одежду выбрать. И чтобы со стороны кто-то глянул, а то я не умею выбирать. Совсем не умею.

— Помогу. Завтра у меня выходной, можно сходить в торговый центр.

— Понимаешь, я хочу к одному человеку съездить, в прошлый раз напугал своим видом. Надо как-то приличнее одеться что ли.

— Не переживайте, сходим, купим все, что нужно.

Продавец указала на ряды костюмов. — Нет, мне бы чего попроще, не ходил я в галстуках, — смутился Николай.

Вера смотрела на мужчину, который, явно чувствовал себя не в своей тарелке, и подбадривала. — Здесь все так делают, примеряют, а потом выбирают, что подошло.

Остановились на джинсах, нескольких рубашках, футболках, пуловере и куртке стального цвета. Николай смотрел на себя в зеркало, привыкая к своему новому образу. — На, Верочка, расплатись на кассе, — он подал ей несколько купюр.

— Сдачу, сдачу возьмите, — Вера пыталась всунуть ему в руки деньги.

— Это тебе на конфеты, — крикнул он и побежал к подошедшему автобусу. В голове крутилась только одна мысль: «Лида, Лида, Лида». Хотелось приехать к ней не таким жалким, как он заявился тогда, хотелось поговорить с ней дольше. Он не надеялся на ее внезапную взаимность, но хотя бы предложить ей помощь, сколь позволяет здоровье. Почему-то за все эти годы не выветрились из его памяти их встречи. Он и сам не ожидал, что так сильно будет тосковать.

___________________________

— Прости меня, Лида, накуролесил я по жизни. И прости, что уехал тогда, считай, что бросил. — Николай снова сидел в той же времянке на том же месте, а Лида слушала его тягостный рассказ, все больше сочувствуя ему.

— Коля, жаль мне тебя, но из жалости я тебя не приму. Даже если каждый день будешь ездить ко мне, все равно не приму. Было время, любила тебя, выглядывала каждый день, писем ждала. Но это прошло. Новая любовь у меня была, с Михаилом мы хорошо жили, только ушел он рано.

Она посмотрела на него: — А ты изменился, не такой как в тот раз, и без бороды тебе лучше.

— Понятно, нечего мне тут делать, видно судьба такая: скитаться. — он тяжело поднялся, — прости, Лида, за все прости.

— Куда ты опять?

— Уеду я, неделю-другую и уеду. — плечи его снова опустились, он взял куртку и побрел к калитке.

— Стой, бродяга! — Лида побежала за ним, у самой калитки вцепилась в его куртку. — Что ты делаешь со своей жизнью? Вот куда ты поедешь? На работу ведь устроился, так живи в родных краях.

— А для чего жить? Ни детей, ни жены, ничего нет…

— Есть! — Лида со злостью вытерла набежавшие слезы, не хотелось ей плакать, а слезы все равно выступали. — Есть, ради чего жить! Аня — твоя дочь! Слышишь, ты, бродяга, твоя она дочка! Как ты мог подумать, что я могла сразу тебя забыть и с другим остаться?! Миша меня беременной взял, знал, что не его ребенок, а считал родным.

Николай прислонился к забору, словно обессиленный.

— И многие в деревне знали, что от тебя. Говорю это тебе не потому, что передумала, а потому что есть у тебя шанс внуков дождаться, Анюта замуж выходит. Вот и решай, бежать тебе от всего и от самого себя, или иной раз дочку навестить.

— А как же она? Она ведь боится меня.

— Она знает, я ей рассказала. Да она и раньше знала, что Миша ей не родной отец. Просто хороший он был, вот и все.

_____________________

Николай ехал на автобусе ошеломленный, смотрел в окно и думал только о дочери, сожалея, как много в жизни он упустил, как много потеряно, чего уже не наверстаешь. Он вышел в райцентре на своей остановке. Пошел по тротуару, наступая на осенние листья, прилипшие после дождя к асфальту.

— Подождите, Николай, подождите, — Вера, в пальто бежевого цвета, держа в руках, спавший с головы берет, бежала за ним. — Николай, как хорошо, что я вас встретила! Вы сдачу тогда забыли, — она протянула деньги.

— Я же тебе на конфеты дал.

— Тут много, я уже купила конфеты, а это ваши деньги.

— Что ты все на «ты»? Подумаешь, моложе меня лет на пятнадцать. Мне сорок пять, тебе, наверное, тридцать.

— Мне уже тридцать восемь, — сказала Вера.

— Я бы не подумал. Тем более, зови на «ты». — он взял деньги из ее рук, — пойдем, я тебя сладким угощу. — он взял ее за руку, как ребенка.

Маленькое кафе с ароматной выпечкой было почти безлюдным. — Ну вот, я тебе все рассказал.

— Значит, ты передумал уезжать?

— Передумал, Вера. И честно сказать, никакого желания ехать куда-то нет.

— Знаете, вы мне нравитесь, — призналась Вера, — еще в парикмахерской обратила на вас внимание, еще до того, как подстригла. Если не уедете, может быть, я за тебя замуж выйду.

Николай от удивления выпрямился, не зная, шутит ли или всерьез говорит. — Так я вроде не сватался к тебе.

— Ну и что, а я заочно говорю, на тот случай, если надумаешь, то я согласна.

Он рассмеялся, и было заметно, что удивлен и рад этому разговору.

— Торопиться я не буду, — продолжила Вера, — посмотрю еще на тебя… и знаешь, меня два раза бросали. Сначала муж бросил нас сыном, ушел к другой, потом сходилась с одним, он тоже уехал. А вот, думаю, третий раз повезет. Не уедешь от меня?

Николай растрогался от такой искренности, взял Веру за руку: — Ничего я тебе не обещаю, Верочка, потому как лучше делать, а не обещать. У меня ведь теперь три причины остаться: родина моя здесь и могила матери, дочка, хоть и взрослая, но живет поблизости. И теперь ты, такая хорошая, добрая. Дай мне только время доказать, что ты не ошиблась.

__________________________

Дружная весна за несколько дней избавила землю от снега. Николай ходил по огороду, с жадностью глядя на оттаявшую землю, представляя, как он будет копаться здесь, выращивая урожай для Веры, которая недавно стала ему женой, и для ее сына Антона. «К осени Анюта родит, надо урожаем поделиться», — подумал он, и от этой мысли растеклось по телу спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. И еще он помнил, как недавно, дочь Аня впервые назвала его папой: — Понимаешь, мне рожать скоро, ни на кого не хочу обижаться. И на тебя тоже, папа.

Конец ознакомительного фрагмента.