О рыцарях и лжецах

Татьяна Веденская, 2018

В любом браке бывают сложные моменты. Но не такие, когда ты лежишь пластом на холодном асфальте, уткнувшись носом в жесткое покрытие МКАД, а оперативники держат тебя под прицелом. Я не собиралась никуда бежать, меня больше интересовал вопрос, как я дошла до жизни такой. Да, я не была идеальной женой, я не была хозяйкой на кухне и проституткой в постели, и – да – иногда я пилила мужа из-за денег. Но я любила его, прощала его. Почему же он сбежал с места задержания? Отчего машину обыскивают? Зачем Сергей оставил меня в этой ужасной ситуации?

Глава вторая. Под колпаком у Мюллера

Невозможно предугадать, что именно ты услышишь от человека, сидящего напротив тебя. Но можно предположить, что сказанное им будет ложью. Меня с детства учили говорить только правду, и с самого детства я замечала это постоянное тихое и неприметное, ненавязчивое искажение действительности. «Вы отлично выглядите…», «Ты обязательно справишься…», «Он наверняка просто задержался на работе…». Если у человека нет причин врать тебе, он будет лгать самому себе. Почему? Каждый человек, занимая потрепанный, но очень удобный диванчик в моем кабинете, хочет быть немножко другим. Почти никто никогда не хочет быть самим собой. Включая меня.

Но лавка «обезьянника» — другое дело. Идеальное приспособление для психотерапевта.

— Лизавета, ты полная дура, поздравляю! С Новым годом тебя, — сказал мне мой «сокамерник» Вениамин. Потрепанный пьяненький мужчина лет пятидесяти. Взятый за кражу мобильника, он был как никто близок к истине. Я и была полной дурой. Двенадцать часов ночи наступило, если верить круглым кварцевым часам на противоположной стене в полицейском участке. Мы сидели в небольшой клетке, расположенной в тупике коридора, — две лавки, решетки, ни одного окна. Тут было тихо и тепло. Кислород сюда поступал, только когда кто-то случайно открывал двери, чтобы пройти на другой этаж, так что мы были сонными и вялыми. Лавки были жесткими. Вениамин ворочался на соседней, пытаясь устроиться поудобнее, что было решительно невозможно. В конце концов Вениамин раздраженно крякнул, приподнялся и подпер подбородок кулаком. — Хоть бы подушку дали!

— И тебя тоже, Веня, с Новым годом!

— Значит, куранты пробили. Интересно, чего там нам президенты пожелали? Счастья/здоровья?

— Куранты пробили, а я — ни в одном глазу, — вздохнула я. — Как же я хочу напиться вдрызг, не представляешь даже.

— Пьяная мать — горе семьи, — поучительно изрек мой сосед.

— Согласна. Но и трезвый муж-наркодилер в семье — это тоже, знаешь, не к удаче и процветанию. Как выясняется…

— Но ты же сама за него замуж шла, никто не тянул, — пожал плечами он. За долгие часы ожидания погоды у моря я успела рассказать Вениамину всю свою жизнь. В какой-то момент я резко заткнулась, разглядывая Вениамина через прищур. Он недовольно поежился и спросил, что со мной. Я ничего не ответила. Не спрашивать же у человека: «А не засланный ли ты казачок?» Так он и ответит. Может быть, он сидит тут, слушает меня, но на самом деле «прослушивает» меня «по диагонали», просто выясняя в интересах следствия, что мне на самом деле известно про моего сбежавшего от правосудия мужа. Если так — что ж, — мне жаль его самого и его пустой траты времени. О Сережиной преступной деятельности я не знала ровным счетом ничего. Наверное, у Вени уже завяли уши. Он бы давно уснул, если бы на двух наших лавках имелись подушки. Но покой нам только снился. Хотя — даже не снился.

— Тушакова? На выход! — Голос дежурного звучал отстраненно, но с ощутимой усталостью.

— Как — на выход? — возмутился Вениамин. — А я? А мне тут сколько торчать?

— А ты посиди еще, — отбрил его дежурный. — Спешишь в КПЗ?

— Какая такая КПЗ? Ничего себе, произвол! Невинного человека держат, а наркодилеров выпускают! Где ж это видано? Докатились. Взятки берете! Кругом коррупция! — Вениамин кричал грозно, но мне задорно подмигнул и усмехнулся. Я знала, до невиновного ему было, как от нашей Профсоюзной до Аляски. Теоретически — добраться можно, но кому в голову придет…

— Утихни, Веня, — ответил ему дежурный, впрочем, без злобы.

— А меня куда? — спросила я, несколько настороженная непонятным словом КПЗ. Ничего хорошего я от жизни не ждала. Дежурный не удостоил меня ответом. За окнами уже светлело — новый год начинал сереть, проступая в мире, как снимок на старой доброй фотобумаге. В комнате с мебелью-рухлядью меня ждал заспанный следователь. Я хотела домой, к детям, мне было необходимо знать, что с ними все в порядке. Я не могла понять, как мне добиться от этого чурбана бесчувственного хоть какой-то информации. Я приготовилась к долгому изматывающему противостоянию. Всю ночь, сидя в одной камере с Вениамином, я продумывала возможные вопросы и возможные ответы. «Где спрятаны наркотики?» — «В аптеке». — «Где партизаны?» — «А вот его шляпа!»

Кого я хочу насмешить, я понятия не имела, что мне делать! Я вполне уже было решилась снова реветь и умолять, как вдруг услышала:

— Вы свободны.

— Что? — переспросила я, не веря своим ушам.

— Елизавета Павловна, вы свободны… пока, — кивнул следователь сухо, без тени улыбки.

— Под залог? Если что, у меня денег-то мало. Мы с детьми сами еле-еле концы с концами сводим. Муж мне вообще-то почти никогда денег не давал. Если бы я знала, что он зарабатывает продажей героина, я бы и те у него не брала. Мне-то он другое говорил. То одно, то другое. То торговым представителем, то по ремонту — типа муж на час.

— Торговым представителем кого? — из чистого любопытства спросил Максим Андреевич или Алексеевич, черт упомнит его отчество. И вытаращился на меня, словно пытаясь понять, совсем ли я идиотка. Потом покачал головой и склонился к бумагам. — Вы освобождаетесь из-под стражи в связи с тем, что следствие не предъявляет вам никаких обвинений. Вы проходите по делу как свидетель.

— Свидетель?

— Да. Свидетель, — подтвердил он. — И хотя в отношении свидетелей не применяется мера пресечения, то есть я не буду с вас брать подписку о невыезде, вы и сама должны понимать, что если вы попробуете скрыться от следствия…

–…с двумя детьми на руках… — за него договорила я. Максим Андреевич замолчал, затем начал заново:

— Прошу вас не покидать город без уведомления. Это в ваших же интересах. И не распространять никакую информацию. Также, если ваш муж вдруг попытается вступить с вами в контакт, незамедлительно связаться со мной. Я оставлю вам телефон. И еще…

— Свидетель чего? — заинтересовалась я вдруг. — Нет, я просто хочу понять, свидетелем чего именно я стала? Того, как меня выбрасывают из машины на землю? Это да. Что меня держат под прицелом? Не дают позвонить домой, разлучают с детьми? Всю новогоднюю ночь держат в клетке, словно я какой-то пингвинчик из зоопарка?

— Елизавета Павловна, я вас понимаю. У вас чувства.

— Да, Максим Андреевич, у меня чувства. У меня грудь от молока болит, — я махнула рукой, а следователь посмотрел на меня с опасливым изумлением, словно пытаясь понять, что общего может быть между мной и коровой, дающей молоко. Сережа, ну как же ты меня довел до жизни такой! Конечно, все могут ошибаться, но чтобы так!

— Но вы хотели, чтобы я проявил к вам сочувствие, чтобы я вам поверил, и я пошел вам навстречу…

— Про сочувствие я не говорила, — сказала я неожиданно и с твердостью, которой сама от себя не ожидала. — Только про то, что вы мне не верите. Потому что сочувствие — это для тех, кто в чем-то виноват. А я ни в чем не виновата, кроме разве что в том, что плохо разбираюсь в мужчинах и катастрофически ошибаюсь относительно того, на что они способны.

— Ох, Елизавета Павловна, если бы вы только знали, сколько проблем возникает у людей только потому, что они плохо разбираются в мужчинах или в женщинах, если уж на то пошло, — и следователь устало потер ладонями лицо.

Мне стало стыдно. В конце концов, чего я от него-то хочу? Мой муж, Сергей Тушаков, тридцати трех лет, телосложения атлетического, волосы светлые, коротко стриженные, глаза серые, предположительно был одет в синие джинсы, бордовый свитер, китайский пуховичок темно-зеленого цвета, на ногах чуть поношенные «саламандры», не вооружен, не привлекался, ранее не судим, — сбежал от полиции, оставив ударившую в грязь лицом жену и несколько килограммов героина. Ориентировка прилагается. Мужчина моей жизни. Моя утлая лодка любви.

— Вы его не поймали?

— Пока нет, — покачал головой следователь. — Быстрый он у вас.

— Он всегда заботился о своем здоровье, — зачем-то уточнила я. — Бегал по утрам. Какое-то время даже занимался сыроедением и нас с Вовкой пытался привлечь. Вы не представляете, какая это тоска — сыроедение. Только в теории все красиво, а на деле — замучаешься жевать все эти орехи и сельдерей. И все равно будешь голодным. Так что, я могу идти? И меня не пристрелят при выходе?

— Ну уж вы перегибаете, — оскорбился следователь.

— У меня, знаете ли, до сих пор все болит. Даже запястья — от этих ваших наручников. Не представляю даже, чего эти извращенцы находят во всех этих игрушках. Ладно — больно и унизительно, это еще куда ни шло. Но ведь дико неудобно двигаться с этими штуками, когда руки за спиной. Как какая-то корова, ни повернуться, ни обернуться, ни присесть, и баланс держать неудобно.

— Может, они тренируются? — пробормотал Максим Батькович после долгой паузы.

— Кто тренируется? — переспросила я.

— Ну… эти… извращенцы, — пояснил следователь, и мы оба хором замолчали, а затем засмеялись.

Через десять минут я вдыхала холодный влажный воздух улицы. Через двадцать минут я выходила, точнее, выбегала, как сумасшедшая при пожаре, из полицейской машины около собственного подъезда. Я открыла дверь в подъезд своими ключами — это было единственное, что мне вернули. Сумку, деньги, кошелек, даже телефон — все забрали на экспертизу, выискивать следы наркотиков или чего-нибудь еще. Как сказал Вениамин, «от свидетеля до обвиняемого всего один лист экспертного заключения». Я знала, ничего не кончилось, я понимала это. Все только начиналось, но мне было наплевать. Все, чего я хотела сейчас, — это обнять детей. Никогда не оценишь свободу лучше, чем когда ты ее временно потеряла. Я позвонила в дверь Майи на тринадцатом этаже, но там никто не отвечал. Я в три шага преодолела четыре лестничных пролета и подлетела к моей собственной двери на пятнадцатом этаже. Но не успела я ее открыть, как она распахнулась мне навстречу. В проеме стояла моя Майка — полная решимости уничтожить меня на корню.

— Ты издеваешься, да? — набросилась на меня с кулаками Майя. Это было даже забавно. Такая крошечная пчелка, нежная, как альпийский шоколад, и вдруг с кулаками. Но ведь ее можно понять! Остаться на весь Новый год с двумя соседскими детьми, когда младшей девочке Васе всего три месяца! Да такого в страшном сне не увидишь!

— Все живы? Все целы? Почему тихо? Почему никто не орет благим матом? — спросила я, влетая в свой дом, как смерч. Тишина никогда не была хорошим знаком. Василиса — девочка спокойная, если рядом мама и еда имеется в достаточном количестве. Ни того, ни другого у Майи в наличии не имелось. Как ястреб, я влетела в кухню — никого. Как коршун, я понеслась в Вовкину спальню, откуда мне навстречу вышла тяжелая артиллерия. Моя сестра Фаина с моей дочерью на руках. Я выдохнула. Все живы. Фая здесь — это плохо. Она должна была улететь в солнечный Таиланд сразу после Нового года. Не то чтобы Файка любила юга, пляжи и всю эту солнечную негу. Программисты — как и вампиры — лучше всего выживают в набитых консервами подвалах. Они живут в Интернетах. Они питаются терабайтами информации. Но Игорь ее Вячеславович Апрель настаивал на некотором человеческом отдыхе. Неужели из-за меня человеческий отдых отменился?

— Вот и ты! — говорит она.

— Вот и я. А у тебя когда самолет? Опаздываешь?

— Да только ночью. Ни черта я не опаздываю, — грустно отвечает она и смотрит вниз. За Фаину ногу цепляется мой четырехлетний сын Вовка, а за спиной у нее — Игорь, ее идеальный и наркотиками не торгующий Апрель. Оба они одаривают меня взглядами с плаката «Родина-мать зовет».

— Господи, Лиза, что случилось? Что у тебя с лицом? И с пальто? Ты где вообще была? — Сестра отдала Василису Игорю и подлетела ко мне, заметив мою ссадину на лице и грязь на одежде.

Представляю себе, чего только все они тут не передумали, когда я вот так исчезла. Я вдруг вспомнила, что именно сказала соседке, когда уходила. Я попросила ее приглядеть за детьми «на полчасика, пока я в магазин сгоняю». Черт, я же ей даже не сказала, что я сгоняю туда вместе с внезапно объявившимся Сережей. Если уж на то пошло, Майя уверена, что Сережа болтается неизвестно где, а я злюсь и мечтаю его бросить к чертовой матери. Ибо такое мое традиционное состояние. Значит, никто не знает, что я уехала с Сережей. И рассказать я им не могу — тайна следствия. И не хочу, я не хочу ничего говорить про то, что случилось. Стыд. Стыд-то какой. Получается, что Фая была права — всегда, с самого начала была права — в отношении моего Сережи… Нет уж.

И что мне теперь сказать им?

— Хорошо ль погуляла на Новый год? — спросила меня моя мама, которая, как оказалось, тоже была здесь — в ванной комнате.

— Да, Лиза! Хорошо ль погуляла? — фыркнула Майя, наваливаясь на меня с другой стороны. — Васенька вот не спала, все ждала тебя. Звала. Громко так звала, на весь дом. Соседи даже приходили, интересовались, чего это мы твою дочку пытаем. Грозили полицию вызвать и социальные службы всякие.

— Вызвали? — перепугалась я. Только социальных служб мне и не хватало.

— Нет, к сожалению. Передумали. Мы уже сами были не против! — отчеканила Майя.

— Весело у вас тут, — тихо сказала я.

— Весело? — прорычала Майя.

Я решила не продолжать этот разговор, с деловым видом изъяла свою дочь из сильных рук Игоря Апреля и сделала вид, что так и надо.

— Может, скажешь нам что-нибудь? Дашь хоть какое-то объяснение? — строго спросила мама.

Я прокручивала в голове все возможные варианты объяснений, и все они мне не нравились.

— Я была занята.

— Занята?!! — хором загалдели все, и только я стояла недвижимая, как памятник. Я решила молчать. Я решила — не стану я ни о чем таком рассказывать. У меня и подписка есть о неразглашении. Не знает никто о том, что Сережа приезжал, и не надо. Да, я могла бы рассказать об интересах следствия и о том, каково это — лежать на холодном асфальте под прицелом. Я знала, что молчать глупо, что все равно все вскроется — рано или поздно. С моим везением видеозапись нашего с Сережей задержания выложат в Интернете или покажут в ближайшей передаче «Чрезвычайное происшествие».

— Кое-что случилось, да, но я не могу вам ничего рассказать. Я не имею права. Это не моя тайна, — сказала я так, словно речь шла не об аресте, а о секретной операции спецслужб, в которой я принимала участие. Нет, которую я возглавляла.

— Тайна? — возмутилась мама. — Немедленно выкладывай.

— Я же сказала, это невозможно. Слово «тайна» как раз это и означает.

— Что случилось? Не молчи, Лиза! Ты меня пугаешь! — воскликнула мама.

— Ничего не случилось. Ничего.

— Но ведь это не так, — вмешалась Майя. — Ты не можешь утверждать, что ничего не случилось, после того как ты отсутствовала целую ночь. Ты просто не можешь ничего нам не сказать. Так не делают.

— Тише, тише, — примирительно зашипела мама. — Васю разбудите.

— И что? И разбудим, — кивнула Майя. — Она всю ночь не спала. Мы имеем право знать, из-за чего ты мне испортила Новый год. Разве нет?

— Разве да? — устало пробормотала я. — Майя, мама, простите.

— Я в порядке, можешь не извиняться передо мной, — устало произнесла мама.

— Да? — удивилась я. — Хорошо. В принципе… ну да, это же твои внуки.

— Я с ними не сидела, — невозмутимо покачала головой мама. — Благодари Майю.

— Не сидела?

— Нет.

— А почему? — заинтересовалась я.

— А почему, как ты думаешь, я должна менять все свои планы в последнюю минуту, когда никто меня не предупреждал? Я приехала, как только смогла, — заверила меня мама таким тоном, что добавлять мне лично ничего не захотелось. Кроме разве что одного.

— А какие у тебя были планы?

— Так где ты была? Расскажешь или нет? — перевела разговор мама, оставив вопрос о ее планах открытым.

Я кивнула.

— Вы имеете право знать, но я не имею права рассказывать. Майка, поверь, я бы и рада тебе все рассказать, но в данный момент я ужасно устала, мне нужно помыться, переодеться, покормить дочь. Поверь мне, если бы это было в моей власти, я бы не пропала на целую ночь. Ты же понимаешь, что если бы я могла…

— Главное, что все живы-здоровы, — вмешался вдруг Игорь, Файкин Апрель. Его спокойный приятный голос всегда действовал на людей успокаивающе. Игорь посмотрел на меня. — Я уверен, Лиза бы все объяснила, если бы могла. И рано или поздно все разрешится, но пока важно знать только одно — что такого больше не повторится. Ведь не повторится, да, Лиза?

— Нет, — подтвердила я. Конечно же, теперь я десять раз подумаю, прежде чем сесть в машину к Сереже. И — да — рано или поздно все разрешится, и все узнают, в чем дело, а пока — пока я с видом утомленного, но исполнившего свой долг перед Родиной бойца невидимого фронта ушла в душ. Там я прислонилась лбом к двери и несколько минут стояла, просто вдыхая и выдыхая. Затем я сняла грязную одежду и потерла запястья — яркие полосы от наручников напоминали мне о том, что произошло. Дыши, Лиза, дыши. Фаина говорит, что медленно и глубоко дышать полезно. Что в этом случае префронтальная зона коры головного мозга насыщается кислородом, а это такая доля, которая отвечает за принятие нами разумных решений, за то, чтобы оставаться спокойными и адекватными в ситуациях, когда хочется кричать и убегать. Я вдыхала, выдыхала, слушая, как льется вода, но ощущение порядка и покоя не пришло. Напротив, я с пугающей ясностью увидела, насколько абсурдна и ненормальна наша ситуация. Сережа в бегах. За моей квартирой, вполне возможно, следят. Мои телефоны, скорее всего, прослушивают. Мои близкие даже не знают, что их сейчас будут «отрабатывать» на предмет возможных потенциальных связей с наркокартелем. А я — «хорошая» дочь, «прекрасная» подруга и «еще лучшая» сестра, — вместо того чтобы хоть как-то предупредить своих близких о надвигающейся лавине, наврала им с три короба. Зачем? Защищая Сережу? В миллионный раз защищая Сережу, в отношении которого, надо признать, Файка была столько раз права?

Иногда мне кажется, именно поэтому моя сестра меня так бесит. Потому что она часто права.

Стоя в ванной, я стерла паровую завесу на зеркале и посмотрела себе в глаза. Нужно быть честной хотя бы с самой собой. Я сделала это, защищая себя. Я включила воду и принялась мыть руки с неторопливостью и тщательностью хирурга, собирающегося на операцию.

— Я расскажу вам, что случилось, — сказала я, выходя из ванной комнаты. За моей спиной клубился горячий пар. Моя префронтальная зона коры работала, как часы. Я точно знала, что делаю, я понимала последствия, я видела все четко и ясно, как в погожий летний день. Я решилась. Правда — лучшее лекарство. Мне нечего стыдиться, я ни в чем не виновата. За исключением того, что я чувствую себя виноватой.

— Ты уверена? — нахмурился Игорь. — Ты же сказала, что не можешь? Мы не настаиваем…

— Я настаиваю, — вмешалась мама. Нашей маме не прожить и дня, если она не в курсе всего, что происходит с ее дочерями.

— Я расскажу то, что могу, — кивнула я, собираясь с силами. — Надеюсь на ваше понимание и на то, что не станете меня осуждать. Вчера по дороге в магазин кое-что произошло. Кое-что плохое. На самом деле очень плохое.

— О господи, — выдохнула чувствительная Майка. — На тебя напали?

— Что? — тут пришла моя очередь удивляться ее прозорливости. То, как меня выкинули из машины, вполне напоминало нападение, и я была его жертвой. — С чего ты взяла?

— Ты пришла вся в грязи, да еще и с разбитой губой, — пожала плечами Майя. — Что еще это могло быть?

Я сцепила пальцы на руках, невольно натягивая рукава банного халата так, чтобы скрыть следы от наручников. Я хотела все рассказать, но слова застряли у меня во рту. Меня жгло так, словно бесы растапливали адскую печку прямо у меня в животе. Черт возьми, я просто не хочу слушать очередную проповедь от моей сестры, не хочу читать в ее глазах сакраментальное «я же говорила». Я не могу сейчас еще иметь дело с этим многотонным прессом Фаиной правоты. Она никогда не ленилась говорить, что Сережа — это одни сплошные проблемы. Но жизнь состоит из выборов, которые мы делаем с завязанными глазами и заведенными за спину руками. Нас подталкивают к этим выборам — толкают в спину наши желания, наши гормоны, наши страхи. Нас ведут ложные идеи и несоразмерные ожидания. Вымощенная желтым камнем дорога в ад.

Что еще это могло быть?

— Не нападение, если уж на то пошло, но близко. Я не могу раскрыть подробностей, просто поверьте, событие было очень, очень серьезным. Я оказалась, как бы это сказать, в эпицентре этого события. Я не хотела этого, но так вышло. Я просто оказалась не в том месте не в то время.

— Что?

— Как?

— Вот так, — развела руками я и кивнула, принимая сочувствие, которого не заслуживала. — Я стала свидетелем преступления.

— Случайного преступления?

— Да, — кивнула я, надеясь не покраснеть сильнее, чем это объяснимо для того, кто только что вышел из душа. Врушка.

— Ты не пострадала? — хор вопросов ожидаемо обрушился на меня.

Я закатила глаза и покачала головой с покорностью скромного героя на покое.

— Я почти не пострадала, но мне пришлось — пришлось — поехать и… дать показания. Я не могу, я правда не имею права говорить больше. Я несу ответственность по закону.

— По закону? — ахнула мама. — Это опасно? Тебе не нужен адвокат?

— Не нужен мне адвокат, ты что? — выпалила я. И прикусила губу. Вообще-то адвокат мне не помешал бы. — Но больше я не могу сказать.

— А больше ничего говорить и не надо, — тут же вмешался Игорь. — Сказано достаточно. Верно, Фая?

— Да, да, конечно, — растерянно бормотала моя сестра, обеспокоенно оглядывая меня. Я была противна самой себе. Теперь я была — пострадавшая, теперь я была — свидетель, теперь я была — в центре событий. И никакого тебе «я же говорила, я же предупреждала». Призрак сбежавшего Сережи навис надо мной. Злой и жестокий клоун хохотал у меня за спиной. Глупая, какая же я глупая. Чего я хочу добиться своим враньем? Если мне стыдно за своего мужа, нужно не врать, а подумать о своей жизни, но я не хочу этого делать. Не хочу. Фая несет мне чашку с ароматным чаем и бутерброд с вишневым вареньем. Странно, что это делает она, а не наша вечно заботливая, уютная, как новогодняя елка, мама. На этот раз мама, вместо того чтобы носиться со мной, жалеть меня, кормить меня и помогать мне с моими детьми, тихо, по-быстрому слиняла. Странно. Какие у нее, у пожилой женщины, могут быть срочные дела. Она кинула на меня заговорщицкий взгляд, ее глаза горели, выражение лица было как у виноватого нашкодившего школьника. Я даже не успела спросить, куда это она намылилась. Я подумаю обо всем завтра. А сейчас — отдыхать. Пока Сережа не вернулся.