Горько…
Ох вы горы, горы крутыя!
Ох вы, головы златыя православных церквей!
Ох, косящаты окошки царских теремов!
Как во тереме живет православный царь,
Православный царь Иван Васильевич:
Он грозен, батюшка, и милостив,
Он за правду милует, за неправду вешает.
Свадьба Ивана Грозного и Марии Нагой состоялась в Александровской слободе 6 сентября 1581 года14. Венчал их в Троицком соборе протопоп Никита, бывший опричник, назначенный в церковный сан царём и «освящавший» уже не первый незаконный государев брак. Так «обыденно» началась история самого знаменитого брака царя Ивана Грозного.
Домовая церковь Троицы царя Ивана, стоявшая недалеко от крепостной стены, была местом очень мрачным, если не сказать странным для своего времени. Как и вся Александровская слобода, маленький собор был самой настоящей квинтэсенцией взаимоисключающих, казалось бы, идей: беспокойного и разрушительного духа опричнины для установления абсолютной власти монарха и философии безмолвного затворничества исихаста — для достижения личного общения с Богом ещё на этом свете.
Интерьер церкви был сделан по указанию и даже по собственноручным рисункам Грозного, очень увлекавшегося новой западной философией, с которой его познакомил Сергий Радонежский. Её внешнее и внутреннее убранство и особенно роспись стен должно было оказывать на современников неизгладимое впечатление: доминирующими цветами фресок были… черный, различные оттенки красного и немного серебра и золота. Порталы небольшого помещения затворялись изнутри двойными тяжелыми дверями, которые закладывались снаружи (!) огромными, размером с бревно, засовами, изолируя молящегося царя от внешнего мира.
Праотеческие ряды на шатре Троицкой церкви, выполненные по эскизу Ивана Грозного. Фото автора
Свет проникал только из световых барабанов под куполом и в основании шатра, освещая подкупольный лик Вседержителя — «ярое око» и сурово взиравшие вниз с граней шатра ряды великих «праотцов» Грозного, начиная с Адама и Евы и заканчивая святыми Борисом и Глебом. Маленькое оконце над центральным порталом узким лучом освещало мрачную черно-красную фигуру Христа в алтаре, но и оно могло быть затворено, и тогда церковное внутреннее пространство становилось имитацией почти полного мрака «печеры» — тайного подземного храма первых христианских общин. Снаружи церковь также выглядела необычно для русского глаза, но привлекательно: «Камни ее расписаны разными красками так, что один черный, другой — белый и посеребренный, третий — желтый и позолоченный; на каждом нарисован крест. Все это представляет красивый вид для проезжающих дорожных людей». Венчал храм черный купол на черном шатре15.
Вообще, сохранившиеся постройки Александровой слободы говорят о том, что их оформление подчинялось единому художественному замыслу: фундаменты были окрашены в черный цвет, что совершенно необычно для Замосковья, порталы были оформлены в той же мрачноватой цветовой гамме с доминированием черного, но включали красные, белые (посеребрёные?) и зелёные вкрапления. Специфический вкус средневекового «дизайна» царской резиденции Василия III позже развитого Иваном IV Грозным мог иметь своим первоначальным источником… итальянские образцы соборов Генуи, очень тяготевших к черно-белой гамме, особенно в оформлении внутренних интерьеров и порталов. Даже 400 лет спустя, сильно поврежденная перестройками, Покровская (тогда Троицкая) церковь вызывает у зрителей удивление и растерянность, в своем же первоначальном виде она, несомненно, оставляла неизгладимое, но давящее и страшное, по сути, впечатление.
Впрочем, обряд проходил вполне достойно, и зрители остались довольны, хотя первые бракосочетания в неискусном исполнении «священника» — дилетанта вызывали критику — «окрутил вокруг ракитина куста». «Молодожён» Грозный с женой долго не задержался и вскоре покинул Александрову Слободу, оставив её на попечение семьи.
Троицкий собор в Александровской слободе. Фото автора
Начало казалось обнадёживающим, и Фёдор Фёдорович Нагой, чувствуя поддержку брата Афанасия, попытался занять собственную активную позицию в семейной жизни царственного зятя, но ему не хватало такта и осторожности, а отчасти и обычного здравого смысла. Самонадеянность и недомыслие подтолкнули «Федца» вскоре после замужества дочери «поучаствовать» в последствиях ссоры царя с царевичем Иваном, когда царь бросился избивать сына, а Борис Годунов заступился за царевича. Годунов сразу же поплатился за такую неслыханную дерзость и был зверски избит Грозным. После этого инцидента Борис исчез из виду и не показывался во дворце. Активно вмешивавшийся во все дворцовые интриги царский тесть решил наговорить на него, якобы тот притворяется больным и поэтому не является ко двору. Царь, самолично избивший Годунова посохом, не поверил Нагому и неожиданно нанес визит болящему. Тот продемонстрировал царю свои раны и заволоки16, сделанные ему лекарем. По возвращении Иван приказал сделать заволоки на руках и груди самому Нагому — царь Иван имел специфическую особенность нрава: он методично наказывал всех тех, кто его пытался предать или обмануть. Наказание могло быть отложено на время, но «урок» давался «по чину» и не без черного юмора. Фёдор Фёдорович не был казнён, но эти родственные «недоразумения» не могли не сказаться на отношениях супругов.
Проблемы внутри «семьи» продолжали накапливаться: молодая супруга сочла себя полновластной хозяйкой и стала резко конфликтовать с жёнами царевичей Ивана и Фёдора. Со свойственным юности максимализмом, она требовала к себе уважения и особых прав как старшая — формально она приходилась царевичам мачехой — и восстановила против себя всю женскую, а потом и мужскую «половины» царской семьи. Видимо, она стремилась выжать из ситуации все возможные дивиденды, но не обладала необходимыми навыками политической и психологической борьбы. Вскоре все «старожилы» царского двора её, мягко говоря, сильно недолюбливали, и это касалось не только жён царевичей, но даже жена Бориса Годунова — Мария Григорьевна Скуратова-Бельская совершенно искренне Нагую ненавидела.
Ситуация была весьма неоднозначной. Ближайшие родственники и свойственники царя Ивана прекрасно понимали всю иллюзорность и непрочность очередных «брачных уз» сюзерена, Нагая не была в глазах современников женой законной — их брак не был одобрен патриархией, да и не мог таковым быть, так как даже царь мог венчаться только трижды. Для такого рода гражданских сожительств существовал даже особый термин: Нагая была не «жена» (что означало законный церковный союз), а «женище». Конечно, в глаза такие вещи не говорились, но семейная фронда против новоиспечённой «мачехи» основывалась на примерно таких соображениях. Сама юная царица была явно не в восторге от своего брака с самого начала, памятуя о судьбах предыдущих цариц — своей родни Марфы Собакиной в том числе. Мария Фёдоровна постоянно плакала, опасаясь за свою жизнь, но, и в самом деле, у неё не было никаких оснований полагать, что с ней обойдутся как-то иначе.
Гибель наследника престола царевича Ивана Ивановича 19 ноября 1581 года, предположительно умершего от воспалительного процесса на фоне хронического отравления ртутью и мышьяком, произвела глубочайшее впечатление на всю Россию. Царь Иван едва пережил горе и в смятении и смертной тоске пешком ушел из Александровской слободы в Москву за гробом царевича, навсегда покинув когда-то любимую вотчину.
Александровская слобода17
С переездом в Москву жизнь при дворе резко изменилась: жену покойного царевича Ивана Елену Шереметеву отправили в монастырь в Суздаль и постригли под именем старицы Леониды, престолонаследником стал Фёдор, а сам царь Иван озаботился созданием регентского совета для поддержки будущего монарха-«пономаря». Едва выйдя из траура по старшему сыну, в феврале 1582 года царь Иван созвал Боярскую думу и в третий раз в своей жизни отрёкся от престола, но уже от лица сына Фёдора, который — как всем было очевидно — был не способен к управлению царством. Грозный предложил боярам подумать и предложить своих кандидатов на престол, вместо «простого умом» Фёдора. Предложить кого-то другого было равносильно самоубийству, поэтому никаких иных претендентов не нашлось, и Боярская дума была вынуждена официально просить на престол простоватого царевича.
В первый же день по окончании траура по царевичу Ивану Ивановичу Грозный отправился к молодой жене, которую очень «желал». Но чувства быстро иссякли, и царь стал Нагую избегать, хотя скоро стало известно, что у царицы будет ребенок. Вместе с угасшим влечением изменились и личные планы царственного «мужа».
Парсуна царя Фёдора Ивановича18
Грозный заторопился и удвоил свои усилия по дипломатической части сватовства, так как надеялся, по всей видимости, ещё самостоятельно оставить «настоящего» наследника престола в новом браке. Теперь, после смерти царевича Ивана Ивановича, семейная оппозиция сильно ослабела, а мнение царевича Фёдора или родственников его жены Грозного нисколько не волновало. «Теперь царь более чем когда-либо был озабочен отправкой в Англию посольства для переговоров о давно задуманном браке. Оно было поручено Фёдору Писемскому — благородному, умному и верному ему дворянину, который должен был совещаться с королевой и просить у неё руки леди Мэри Гастингс, дочери лорда Генри, пэра Гантингтона. Царь слышал об этой леди, что она доводится родственницей королеве и, как он выразился, принадлежит к королевской крови»19.
Под влиянием хронического отравления и наследственных факторов обмен веществ в организме Ивана Грозного был очень сильно нарушен, что вызвало необычайно сильные отложения солей кальция на костях скелета, и в том числе на позвоночнике. Царь постепенно терял свободу движения, испытывал сильные боли и уже за два года до смерти передвигался только на носилках. Терявший силы Грозный готовился к уходу и не стеснялся об этом говорить во всеуслышание: «Вот прекрасный коралл и прекрасная бирюза, которые вы видите, возьмите их в руку, их природный цвет ярок; а теперь положите их на мою руку. Я отравлен болезнью, вы видите, они показывают свое свойство изменением цвета из чистого в тусклый, они предсказывают мою смерть20». Чувствуя приближение конца, царь Иван тщательно устранял любые возможности для претендентов на трон помешать воцарению Фёдора. В конце 1582 года подозрения Грозного пали на князя Василия Шуйского, и он был арестован. Освободили его, только взяв в заложники четырёх остальных братьев. Доверенное лицо царя Ивана — А. Ф. Нагой именно из-за его близости через родственные связи к трону не был включен в опекунский совет царевича Фёдора. Ему не следовало иметь возможности влиять на престолонаследие, в частности и из-за того, что вскоре — так некстати — родился царевич Дмитрий.
Атмосфера в Кремле накалялась. Тем не менее, Нагим улыбнулась удача, и 19 октября 1582 года в Москве царица благополучно родила сына Уара (Дмитрия). Крестным отцом мальчика стал боярин и опричник Богдан Яковлевич Бельский — племянник Малюты Скуратова и двоюродный брат жен Бориса Годунова и князя Дмитрия Шуйского. Летописи не оставили описания внешности последнего сына Ивана Грозного, но память о нем сохранила мерная икона (т.е. повторявшая размеры новорожденного) святого Димитрия Солунского — младенец имел рост 48 сантиметров и ширину плеч 16,2. Традиция писать на рождение ребенка специальную икону «личного» святого появилась в семье Ивана Грозного только после рождения царевича Ивана в 1554 году, так как даже для первенца — царевича Дмитрия (1552—1553 гг.) — такой иконы еще не делали. Родовая икона должна была сопровождать человека всю жизнь и продолжала освящать его предстояние перед богом и после смерти, уже находясь в надгробном иконостасе, куда входили также личные молельные иконы из домашней церкви и посмертные, где умерший изображался в паре с его небесным патроном-ангелом.
Трагедия заключалась в том, что новорожденный был болен эпилепсией. Болезнь проявилась очень рано и была поводом для постоянного страха Нагой за его жизнь и, соответственно, свою. Царица предпринимала энергичные меры для спасения сына: постоянно отслуживала молебны, к младенцу были приставлены лекарки-иностранки, она тайно прибегала к услугам ведунов и юродивых и даже возлагала ребенка на «женский» камень в церкви святого Уара у Боровицких ворот: «При подножии иконы Св. Мученика Уара лежал крепкого качества четырехгранный, известковой породы, камень, длиною почти в аршин, служивший ступенью возвышения для прикладывающихся к святой иконе. На етот камень, во время молебна, матери клали спелёнанных младенцев, а иные и двухгодовалых детей»21. Он, по московским повериям, давал здоровье младенцам и кормящим матерям. Считалось, что если ребенок лежит на камне тихо, то выздоровеет, а если начинает судорожно вытягиваться, то новорожденный — не жилец.
Мерная икона великомученика Димитрия Солунского, 158222
Рождение нежеланного сына царь Иван Васильевич всё же отметил необычным, особым подарком: в Кремле в честь святого Уара переосвятили придел в церкви Иоанна Предтечи, что у Боровицких ворот. Это был не просто самый древний храм Кремля, но и всей Москвы — заложенное чуть позже первых оборонительных укреплений на Боровицком холме, здание росло, строилось, перестраивалось и украшалось всеми московскими князьями со времен удельного княжества. Подарок царевичу Дмитрию был сделан царем Иваном в начале 1583 года и имел особый семейный смысл.
Положение незаконной «женищи» было незавидным: путь Нагой лежал в монастырь в любом случае. Царь Иван первое время после свадьбы очень желавший молодую, вскоре её возненавидел и прогнал с глаз долой. После смерти царевича Ивана необходимость в брачном «прикрытии» отпала, и сама Нагая явно царю наскучила. Грозный и сам не скрывал своего пренебрежения к «браку», заключённому с одной стороны из соображений конспирации, а с другой, конечно, просто из сиюминутного влечения, которое даже его самого не осчастливило. Суть этого сожительства так преподносилась английской королеве Елизавете I, с которой царь возобновил официальную переписку в 1582 году после длительного перерыва: «Государь взял за себя в своём государстве боярскую дочь, а не по себе, а будет королевина племянница дородна и того великого дела (брака с царем) достойна и государь наш… свою оставя, зговорит за королевину племянницу»23.
Сватовство официально шло, когда уже родился царевич Дмитрий. Елизавета I, узнав о рождении ребенка, поинтересовалась этим обстоятельством у царского посла Фёдора Писемского — не противоречит ли его сватовская миссия самому факту появления очередного наследника: «Что де Фёдор (Писемский) добиваетца у королевны племянницы смотрити? А как вы поехали, и у государя был один сын, а ныне у него другой сын родился»24. Посол яростно отрицал рождение Дмитрия и обвинял в клевете «лихих людей», старавшихся рассорить царя «с сестрой нашей любительной Елизавет-королевной» — ».. чтоб королевна ссорным речам не верила; лихие люди ссаривают, не хотя промеж государя и королевны доброво дела видети; а верила б королевна государской верющей грамоте, да мне, послу его…»25. Жизнь младенца в тот момент висела на волоске. Если бы у сватовства появились хоть малейшие положительные перспективы, то Дмитрий был бы убит, а Мария немедленно пострижена. Нагая проводила время почти в заточении и постоянно плакала, опасаясь за свою жизнь, которая, действительно, стоила тогда немного. Надо уточнить, что при царском дворе всем дипломатическим процессом сватовства к Марии Гастингс — племяннице английской королевы26 ведали всё те же люди, что и выдавали замуж Марию Фёдоровну: дядя Афанасий Нагой и крёстный Богдан Бельский.
Ответный визит английской стороны по вопросу высочайшего бракосочетания осуществился удивительно неудачной присылкой в Москву в конце 1583 года сэра Джерома Бауса — человека органично несимпатичного и нетерпимого во всех смыслах. Состоялось несколько официальных и неофициальных встреч с царем, Грозный демонстрировал свое расположение и заинтересованность, шел на всяческие уступки, но королевский посол был всем недоволен и постоянно раздражен. Он всё время слал жалобы и высказывал бесконечные обиды и требования, за которые доставалось немало побоев и унижений от царя всем приказным чинам от мала до велика.
Церковь святого Уара у Боровицких ворот Кремля. XII век.
Отстроена в камне в 1461 г., снесена в 1847 г. по указанию Николая I. Считался первым московским храмом, изначально был освящен в честь Рождества Иоанна Предтечи. Был освящен заново (или только придел — по разным источникам) в честь святого мученика Уара после рождения царевича Дмитрия (младшего) в 1583 г. В ней под иконой св. Уара с частицами его мощей находился «женский» камень.27
Англичанин же только увеличивал натиск и не понимал, с кем имеет дело, и что так долго продолжаться не может. Внезапная смерть Грозного повлекла за собой немедленный арест спесивого королевского посланца, «так надоевшего царю и правительству, как никто другой из послов»28. Даже вполне лояльный английской короне Горсей с досадой заметил на счет его особого скудоумия: «Если бы сэр Джером Баус знал меру и умел воспользоваться моментом, король (Иван Грозный), захваченный сильным стремлением к своей цели, пошел бы навстречу всему, что бы ни было предложено, даже обещал, если эта его женитьба с родственницей королевы устроится, закрепить за её потомством наследование короны. Князья и бояре, особенно ближайшее окружение жены царевича — семья Годуновых, были сильно обижены и оскорблены этим, изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения и опровергнуть все подписанные соглашения»29. Характерно, что Горсей не упомянул среди недовольных семейство Нагих, хотя был близко с ними знаком — А.Ф.Нагой был одним из немногих персонажей, которого англичанин в своих мемуарах уважительно величал по имени-отчеству. В них он даже называл род Нагих «знатным и великим», но очевидно, что в тот момент они даже не рассматривались в качестве потенциальных претендентов на трон, и вопросы престолонаследия их как бы не касались.
