Скрипачка

Татьяна Бочарова, 2022

Невероятно чувственные остросюжетные романы Татьяны Бочаровой заведуют самые тонкие струны в женской душе, заставляя вспомнить все, о чем мечталось, да не сбылось. Они дарят надежду, что никогда не поздно все изменить! Уже целый год молодая скрипачка Аля Бажнина работает в престижном московском оркестре. Жизнь девушки не проста, но Аля старается не унывать. Однако все меняется, когда оркестр уезжает на гастроли. Происходит трагедия: убит дирижёр Павел Кретов. Подозрение падает на флейтиста Валерия Рыбакова, у которого накануне произошел с ним конфликт. Все улики против Валеры. Его арестовывают и увозят в Москву, в СИЗО. В оркестре никто не сомневается в виновности Рыбакова. Есть свидетели того, как перед гибелью Кретов кричал: «Флейта, проклятая флейта, убийца!» Одна лишь Аля не хочет верить в то, что виновен именно Валера. Она сама себе боится признаться, что испытывает к Рыбакову не просто дружеские чувства… В своих романах Татьяна Бочарова синтезирует разные жанры: это и детектив, и мелодрама, и обязательно лирическая история о человеческих чувствах и переживаниях. Ее герои – простые люди, наши с вами современники, которые волею судьбы оказались в сложной ситуации. Им предстоит сделать непростой выбор, разобраться в дебрях козней и обмана, не сломаться, выстоять, помочь не только себе, но и тем, кому необходима их помощь.

11

— А мне он, честное слово, понравился. — Алька поморщилась и теснее прижала к груди скрипку. — Господи, сколько же народу набилось в этот проклятый автобус! Такое впечатление, что следующий будет только завтра.

— Он будет через час, а это почти то же самое, — ответила Ленка.

Девчонки ехали в Химки, где жила бывшая супруга Кретова, Зинаида Ильинична Вертухова. Домой они заезжать не стали, поэтому сейчас больше собственных отдавленных ног их волновало, довезут ли они инструменты в целости и сохранности.

— Так я о Горгадзе, — повторила Алька, крепко вцепившись в свисающую сверху кожаную петлю. — Дельный человек. Зря Васька всех им пугал.

— Погоди, это только первая репетиция. Он, так сказать, присматривался, знакомился, а гайки закручивать потом начнет.

— Куда еще закручивать? — возмутилась Алька. — И так уже все чумовые от кретовских воплей. По крайней мере, этот хоть не орет, и то приятно.

— Зато как засадит тебя на групповые струнные по три часа в день эдак на месяц, вспомнишь старые добрые времена. Ура, мы, кажется, приехали.

Двери автобуса медленно, будто с неохотой, разъехались в стороны, и толпа хлынула на выход, увлекая за собой девушек.

— Сколько времени было свободного на неделе, так нет, непременно нужно было дождаться рабочего дня, — укорила Алька подругу, оглядываясь по сторонам. — Так бы утром поехали, а теперь смотри, уже темнеет. Сейчас сто лет будем искать улицу и дом.

— А ты хотела, чтобы мы заявились к кретовской жене сразу после похорон?

— Но она же бывшая жена!

— Это ровным счетом ничего не значит. Можно и нынешней женой быть, а на смерть супруга дорогого наплевать, а бывает наоборот — давно развелись, но человек все равно останется близким. Почем мы знаем, может, у них как раз так… Да я тебя умоляю, не забудь, под каким соусом мы туда едем, не спрашивай лишнего.

В телефонном разговоре с Зинаидой Ильиничной Алька, по Ленкиному наущению, сказала, что они внештатно сотрудничают в журнале «Музыкальное обозрение» и желают написать статью о своем безвременно погибшем дирижере. Зинаида Ильинична была довольно любезна и пригласила девушек к себе. Дом они отыскали на удивление быстро. Вертухова оказалась маленькой, живой женщиной лет пятидесяти пяти, с подвижным, миловидным лицом, на котором выделялись крупные, слегка навыкате, карие глаза. По квартире распространялся аромат капустного пирога, в узком коридорчике было тесно от стоящих в беспорядке коробок и чемоданов.

— Проходите, девочки. — Зинаида Ильинична улыбнулась и поманила гостей за собой в глубь прихожей, где на стене висела переполненная вешалка. — Раздевайтесь и проходите. Не успела прибраться к вашему приходу, так что извините.

— Вы переезжаете? — поинтересовалась Алька, осторожно пристраивая на крючке свою куртку и придерживая ее рукой, чтобы та не слетела.

— Переезжаю? — засмеялась Вертухова. — Да что вы! Куда мне переезжать? Я счастлива, что у меня этот угол есть. На квартиру теперь заработать сложно, да и незачем мне. Здесь еще мама моя жила, а я одна.

— А я думала, в коробках вещи, — сказала Алька.

— Это Павла Тимофеевича — книги, ноты, партитуры. Только вчера привезли, я не успела разобрать. Ну повесили? Тогда идемте сразу за стол, чай пить.

Вертухова не выглядела ни грустной, ни убитой горем. Она провела девушек через маленькую, такую же тесно заставленную комнату в кухню, где стоял старинный, покрытый ослепительно-белой, крахмальной скатертью, круглый стол. Через минуту на нем красовались большие перламутровые чашки и румяный пышный пирог.

— Кофе не предлагаю, потому что сама его не пью. Но, уверяю, вы не пожалеете, что попробовали мой чай. — Зинаида Ильинична поставила на скатерть огромный заварной чайник и графин с холодной водой.

Она разлила по чашкам вишневого цвета жидкость, добавила чуть-чуть воды и, усевшись за стол, скомандовала:

— Пейте.

Чай имел привкус лимона, мяты и еще чего-то, неуловимо знакомого, но чего именно — Алька понять так и не смогла.

— Ну как? — придирчиво спросила Вертухова.

— Вкусно. — Ленка с любопытством заглянула в чашку, будто там, на дне, плавал какой-то секрет.

— Мой фирменный рецепт, — гордо проговорила Зинаида Ильинична. — А теперь можно перейти к делу. Значит, вы работаете в оркестре покойного Павла Тимофеевича?

— Да, — подтвердила Алька, — мы скрипачки.

— И параллельно пишете статьи в журнал?

— Именно.

— Что ж. — Вертухова первый раз за все время вздохнула. — Мне нравится идея написать статью о Павле Тимофеевиче. И еще больше меня радует, что сделает это не искушенный и равнодушный музыкальный критик, а молодежь, которой Павел посвятил последние годы жизни.

Вертухова отодвинула чашку и замолчала. Ленка сосредоточенно жевала пирог, Алька разглядывала стены кухни, увешанные картинами.

— Я прошу меня извинить, — слегка изменившимся голосом сказала Вертухова, — стараюсь не думать об этом, но не могу. Какая нелепость, страшная, трагическая нелепость! Ведь это был удивительный, неординарный человек, настоящий музыкант. — Зинаида Ильинична поспешно встала из-за стола, вышла в комнату и тут же вернулась с кипой папок. — Вот, — она бережно раскрыла одну из них, — видите, чем он занимался в последние годы? Да-да, это его собственные переложения опер. Тут и Вагнер, и Чайковский, и Римский-Корсаков, и многие другие композиторы. Невероятный, титанический труд — он не спешил его публиковать, доделывал, беспрестанно совершенствовал. Он начал заниматься этим, когда мы еще были вместе.

— Отчего вы расстались? — осторожно спросила Алька, удивленная такой осведомленностью Вертуховой о делах бывшего мужа.

— В двух словах не скажешь. Видите ли, такие личности, как Павел Тимофеевич, — одиночки. Они не созданы для жизни в семье. В сущности, я всегда понимала это. Знала, что жить с ним будет непросто. А оказалось — невозможно. Винить в этом некого. Его вообще раздражали люди, реальные, обыкновенные люди. Они отвлекали его от своих мыслей. Требовать от него, чтобы он был рядом, немыслимо. Но это я понимаю сейчас, а тогда… как всякой женщине, мне хотелось внимания, заботы, участия. Он злился, взрывался… Это не для статьи, но почему-то мне хочется, чтобы вы поняли — я ни в чем не виню мужа, я им горжусь.

— Зинаида Ильинична, — Алька почувствовала, что нужный момент настал, — мы бы хотели, чтобы вы рассказали нам о последних годах Павла Тимофеевича, когда он работал с нами. Чем он жил, какие люди его окружали.

Вертухова печально покачала головой:

— Я же говорю, Павел не любил людей. Последние три-четыре года он и вовсе сделался мизантропом. Жил один, никуда не выезжал, кроме работы. Друзей забросил, да, честно говоря, их у него и не было, настоящих друзей. Он жил всегда одной музыкой. Правда… — Вертухова замялась, отхлебнула совсем остывший чай, и поглядела куда-то вбок, — правда, в последние годы, кажется, у него в жизни появилось кое-что.

— Что? — Алька нетерпеливо заерзала на стуле.

— А что появляется у стареющих, нуждающихся в источнике вдохновения мужчин?

— Вы имеете в виду новый роман?

Вертухова кивнула:

— Я лично его пассию не видела, но некоторые из наших общих знакомых передавали мне… И сам Павел в разговоре по телефону намекал на необычайный творческий подъем, якобы охвативший его в последнее время.

— И вы не знаете, кто эта женщина? — еле сдерживая разочарование, спросила Алька.

— Ну конечно, нет. Соня говорила про нее — странная. Одевается как на маскарад, вечно в темных очках, в головном уборе. Явно молодая.

Алька не удержалась и кинула торжествующий взгляд на Ленку.

— Кто это — Соня? — поинтересовалась та, незаметно пожимая плечами в ответ.

— Соня? Это родная сестра Павла, Софья Тимофеевна Кретова. Чудесный, святой человек, единственная серьезная его привязанность и самый преданный друг. Кстати, о ней вы можете написать в своей статье — Павел многим ей обязан, она посвятила ему жизнь.

— А она станет с нами разговаривать? — недоверчиво спросила Ленка.

— Отчего же нет? Она, конечно, в жутком состоянии, я только вчера была у нее. Может, стоит выждать несколько дней, неделю, на худой конец. Но в конечном счете разговор с вами должен пойти ей на пользу — у нее появится какой-то смысл в жизни. Я напишу, как с ней связаться.

Вертухова принесла из комнаты лист бумаги, ручку и записала адрес и телефон Софьи Кретовой.

— Вот, держите. — Она протянула листок Альке, и та спрятала его в карман джинсов.

— Можно взглянуть на партитуры? — неожиданно спросила Ленка.

— Пожалуйста. — Зинаида Ильинична пододвинула к ней ворох папок. — Когда-нибудь об этом узнает музыкальный мир, помяните мое слово.

Алька с любопытством заглянула подруге через плечо. В папке лежали толстой стопкой широкие нотные листы, исписанные мелким, корявым кретовским почерком. Первой партитурой оказался «Тангейзер» Вагнера. Изложение показалось Альке громоздким и перенасыщенным, но кто его знает, как это звучит живьем в оркестре? Может, и вправду гениально. Ленка один за другим перекладывала нотные листы из папки на стол.

«Боже мой, сколько же их! — поразилась Алька. — И когда он только успел все это написать?»

Ленка потрясла две слипшиеся странички, и из них на стол вдруг выпал прямоугольничек плотной бумаги. Вертухова удивленно взяла его в руки, перевернула. Это оказалась фотография скрипки — такие делают для загранпаспорта на вывоз инструмента за рубеж.

— Откуда это здесь? — удивилась Зинаида Ильинична, машинально закладывая фотографию в самый низ, на дно папки. — Вы дальше смотрите, там Чайковский, уникальная работа.

— Действительно, здорово. — Ленка пристально изучала глазами партитуру, на которую указывала Вертухова.

«Надо же! — Алька с уважением поглядела на подругу. — Неужели она так прямо слышит музыку с листа?» Сама Алька вконец запуталась и устала. Ей было ясно, что ничего дельного у бывшей жены Кретова узнать не удастся, хотелось поскорее свернуть разговор и уйти. Но Ленка, казалось, всерьез заинтересовалась кретовскими трудами, лицо ее стало сосредоточенным, она методично перекладывала страницу за страницей, пока в папке не осталась одна фотография скрипки.

— Фантастика, — пробормотала Ленка и аккуратно сложила партитуры обратно в стопку. — И в голову не могло прийти, что он этим занимается.

— Напишите об этом, девочки. — Оживившаяся Зинаида Ильинична завязала тесемки на папке. — Обязательно напишите.

— Напишем, — пообещала Ленка. — И сколько у него таких папок?

— Не менее десяти. Я и сама в шоке — мы же давно не виделись, откуда мне было знать о такой гигантской работе. Теперь вот буду разбирать все это. — Вертухова махнула рукой в сторону коридора.

— Нам пора. — Алька поднялась из-за стола и незаметно потянула Ленку. — Поздно уже, завтра с утра репетиция. Вы нам очень помогли.

— А вы мне, — просто сказала Вертухова. — Приятно, что, несмотря на тяжелый характер Павла Тимофеевича, в оркестре так тепло к нему относились. Не поленитесь зайти к Софье Тимофеевне, она расскажет вам много интересного.

— Обязательно, — горячо заверила Алька.

Они с Ленкой с трудом успели на автобус до Москвы — следующий шел через два с половиной часа и прибывал из Химок в одиннадцать. Салон был полупустой, дорога свободная, и девчонки доехали минут за двадцать.

— Это же почти Москва, — удивилась Алька, завидев в окне огни метро, — а мне показалось, что мы заехали к черту на рога.

— Ты поезди туда в час пик, — усмехнулась Ленка.

— Верно. Вот уж не ожидала от Крета такой прыти. Смотри, сколько накатал, глядишь, бывшая жена теперь миллионершей станет, когда все издаст. Она ж его единственная наследница.

— А я думаю, не она, — задумчиво протянула Ленка.

— А кто?

— Сестра. Эта самая Софья Тимофеевна. Когда мы к ней, кстати, наведаемся?

— Ты меня спрашиваешь? Я хоть завтра готова.

— Нет, завтра нельзя, дня через три, думаю, будет в самый раз.

— Ну через три, так через три, — покладисто согласилась Алька и вздохнула. — Смотри, все дороги ведут к этой таинственной бабе. Непременно нужно ее разыскать.

— Сомневаюсь, чтобы она нам многое рассказала, даже если мы ее найдем. Ну любовь на старости лет, с кем не бывает. К убийству это какое отношение имеет? И потом, во Владимире такой дамы не наблюдалось, очень уж она заметная.

— Я ж не говорю, что она пришила Крета. Просто раз он такой нелюдимый был, кто еще может о нем что-нибудь знать? Получается, очкастая — самый близкий ему человек. Разве не так?